В лесу Дин / In the Forest of Dean

      — Когда я скажу, будешь держать разрез открытым с помощью вот этого.       — Ладно. Подожди, это похоже на ретракторы, ты что, взял их в маггловской больнице?       — Да.       — О. Здо́рово. Большинство волшебников не воспринимают маггловские изобретения всерьёз, хотя те могут быть весьма полезны.       — Они действительно весьма полезны, — коротко кивнул Насир, потом добавил: — Не уверен, что меня можно причислить к большинству волшебников.       — И правда, — с улыбкой согласилась Гермиона, беря ретракторы в руки. — В твоём дневнике не зафиксировано, как проходила твоя собственная операция. Ты сделал её себе сам?       — Да.       — Как?       — Это было непросто.       Губы Гермионы недовольно поджались, как бывало всегда, когда Насир щёлкал её по любопытному носу очередным уклончивым ответом, и Гарри едва сдержал весёлое фырканье. Он знал, что сейчас она не станет настаивать — только не после предыдущего разговора, — поэтому ничуть не удивился, когда она лишь сдержанно выдохнула и вновь сосредоточила внимание на деле.       — Значит, я удерживаю разрез открытым, а ты размещаешь ядро, правильно? — повторила Гермиона.       — Да, — подтвердил Насир, но Гарри его уже не слышал.       Снейп. Стоило мыслям Гарри вскользь коснуться бывшего учителя зельеварения, как его вновь захлестнула смесь самых разных эмоций. Письмо Джинни, случай со Сьюзен, слова Насира — всё это не укладывалось у него в голове. Он пытался не думать об этом с тех пор, как сжёг письмо. Ему вот-вот вскроют руку, и последнее, чего он хотел, — это отвлекаться, но посторонние мысли упорно лезли в голову и мешали сосредоточиться. Накануне они подробно проговорили ход операции, и Гарри уже знал, что от него потребуется. Первое и самое главное — оставаться настолько неподвижным, насколько это возможно, чему должны были помочь наложенные Гермионой фиксирующие привязи. И второе — пить восполнитель крови, когда ему скажут. Для этого его левая рука оставалась свободной.       И ещё он знал, что процедура будет мучительно болезненной.       — Разрез нужно будет держать открытым по всей длине, чтобы имплантат лёг ровно. В магическом ядре не может быть никаких изгибов — как в волшебной палочке, — ровным голосом объяснял Насир, раскладывая на столе всё необходимое. Откуда он это «необходимое» достал, будучи без мантии, Гарри в своей задумчивости как-то упустил.       На самом деле, предстоящая боль его не пугала. Он не нервничал и не боялся, потому что точно знал, что по сравнению с наложением руны это ничто. Что такое несколько минут боли и сутки восстановления в сопоставлении со всеми ужасами, что они уже пережили на этой войне? Кроме того, он искренне считал это небольшой платой за возврат утраченной палочки. Да, принять эту боль будет легко. Уж куда легче, чем тот факт, что сальноволосый ублюдок, изводивший его годами, возможно — да что там возможно, практически наверняка! — до сих пор им помогает.       — Хорошо, — сказала Гермиона, и Гарри вынырнул из своих мыслей, на мгновение ощутив нервный спазм в животе. Он снова отвлёкся!       Он проследил за тем, как Гермиона достала его сломанную палочку и аккуратно положила её на только что продезинфицированный стол. Как?! Как это вообще возможно? Каким образом этот человек мог им помогать? Ну ладно, на вопрос «каким образом» Гарри вполне мог ответить и сам. В конце концов, в своём нынешнем положении Снейп был достаточно значимой фигурой, чтобы влиять на события. Но как это вообще возможно?! Как человек, на его глазах убивший Дамблдора, мог оставаться их союзником?!       Гарри подавил желание нахмуриться. Стараясь ничем не выдать посторонние мысли, он отстранённо наблюдал за окончательными приготовлениями к операции.       Да, Снейп убил Дамблдора. Этот факт не подлежал сомнению. Как и его интерпретация — раньше. Вот только теперь, после всего, через что они с Гермионой прошли, Гарри слишком хорошо понимал, что убийство само по себе не делает человека воплощением зла. Он уже не был тем наивным мальчишкой, который мог позволить себе рассуждать подобным образом. Он понимал, что война — вовсе не идеализированное противостояние «добра» и «зла». Это всегда грязь, кровь и жертвы. С обеих сторон. И правда заключалась в том, что, если отбросить личное, он знал: такое действительно возможно. Снейп мог убить Дамблдора, оставаясь на их стороне.       На самом деле, Гарри начал подозревать, что Дамблдор заранее знал о собственной смерти, возможно, даже сам приказал Снейпу это сделать, — потому что чем больше он об этом думал, тем меньше смысла оставалось в том, что произошло на Астрономической башне. И от этого осознания его начинало подташнивать.       Словно призма, через которую он смотрел на свою жизнь, в очередной раз повернулась, и он впервые видел вещи ясно. Яснее, чем после книги Скитер, яснее, чем после таинственного возвращения палочки Гермионы.       Да, в ту ночь Дамблдор был ослаблен, но он мог аппарировать. Мог сделать хоть что-то, чтобы защитить себя. Он не был беспомощным стариком, каким предстал тогда перед Пожирателями смерти. Гарри видел, как этот «старик» сражался с Волдемортом годом ранее — магия, которую он использовал, своей мощью превосходила всё, что Гарри когда-либо видел на тот момент. И тот же Дамблдор стоял на Астрономической башне и ничего не делал, когда Снейп поднял свою палочку. Даже не пытался.       В этом просто не было смысла. Как и в том, что Снейп оставил его самого в живых после той нелепой погони. Сейчас, вспоминая своё поведение в ту ночь, Гарри каждый раз мысленно морщился от собственной дурости. Это ж надо, погнаться за человеком, который только что убил одного из величайших волшебников всех времён. О чём он только думал?       Да ни о чём я не думал, — мысленно скривился Гарри, наблюдая, как Насир осторожно извлекает перо феникса из сломанной палочки. — Ни тогда, ни после.       И снова Гермиона оказалась права. Будь Снейп действительно на стороне Волдеморта в то время, да разве ж он ушёл бы из школы вот так, имея все возможности убить или пленить главную занозу в заднице его хозяина? Особенно когда эта заноза сама бросается под его палочку. Но Снейп этого не сделал; он обезоружил его, ударил, наорал, но оставил там. Долгое время Гарри предпочитал об этом не задумываться. Потом, после возвращения палочки Гермионы, впервые засомневался, но всё же предпочёл думать, что Снейп действовал в собственных интересах или интересах некой третьей стороны.       Но сейчас? Гарри всё-таки нахмурился, опустив взгляд на свою правую руку, прочно зафиксированную на столе ладонью вверх. Сейчас, скрепя сердце, он должен был признать, что эти варианты больше не казались ему вероятными.       Если Снейп участвовал в заговоре некой третьей жадной до власти стороны, какое ему дело до каких-то школьниц? Да и если никакой третьей стороны не было? Оберегать их, рискуя собственной головой, не имело смысла. Тогда почему он так поступил? Не по доброте же душевной, в самом деле? И не ради выгоды. Ведь, если вдуматься, кто такая Сьюзен? Девочка-сирота, у которой не осталось никого, кто мог бы за неё заступиться. Зачем Снейпу прилагать усилия, стирать ей память, возиться со свидетелями — и всё это с огромным риском для себя?       Совершенно незачем. Самым логичным с его стороны в той ситуации было если не убить на месте, то устроить зарвавшейся девчонке показательную порку, использовать её для демонстрации силы и устрашения несогласных. Но он сделал то, что сделал, и это оставляло только один вариант.       Вариант, озвучить который у Гарри не поворачивался язык.       Итак, Снейп — их союзник. Должен им быть, это единственный логический вывод — тот самый, к которому уже пришла Гермиона. Нет, она не заявляла об этом прямо, но Гарри и так всё понял, как понял и то, что она давала ему время свыкнуться с этой мыслью, самому сделать выводы, за что он был ей искренне благодарен. Пожалуй, если бы она начала его убеждать, он сопротивлялся бы дольше.       С другой стороны, это ничего что меняло. Письмо он в любом случае сжёг бы — не ради Снейпа, а ради безопасности тех, кто оставался в Хогвартсе, — и убивать Снейпа не собирался — опять же, не ради Снейпа, а ради ответов, которые тот мог дать. Стоящие перед ними задачи тоже не изменились: найти крестражи, закончить войну. А вот после… Если, конечно, он каким-то чудом доживёт до этого «после»… После он планировал устроить долгую и содержательную беседу как со Снейпом, так и с портретом Дамблдора. И получить ответы. Правдивые ответы.       Хватит с него лжи, хватит недомолвок и удобно закрытых глаз. Ему было ненавистно сознавать, что он выполняет приказы мёртвого человека, не понимая сути происходящего. Человека, которого, если быть честным с собой, он никогда по-настоящему не знал. Человека, вера в которого, ранее незыблемая, давно пошла трещинами. После месяцев скитаний без поддержки и ясных указаний, после книги Риты, после редких ответов Насира, после логова оборотней, после осознания полной неподготовленности Ордена, после умолчания про Дары Смерти — с Гарри было достаточно. Он наелся этого дерьма по самую макушку и не собирался больше терпеть.       Но всему свой черёд.       — Гарри?       Он поднял глаза и встретился с обеспокоенным взглядом Гермионы.       — Да?       — Ты готов? — Она внимательно смотрела на него. Вероятно, заметила что-то на его лице, но не стала ни о чём спрашивать. Вместо этого она просто успокаивающе положила руку ему на плечо и, чуть понизив голос, добавила: — Насир подготовил ядро. Можно начинать.       — Я готов, — с ободряющей улыбкой заверил её Гарри, и она кивнула.       Да, всему свой черёд. Сначала перо феникса в руку, затем война, а там уж всё остальное, если до этого остального дойдёт.       Внимательно слушая инструкции, он сжал пальцами бутылочку восполнителя крови, которую Насир вложил в его левую руку. Когда Гермиона села слева от него с двумя расширителями в руках, Гарри окончательно выкинул из головы посторонние мысли. Спокойная и собранная, она сосредоточенно прислушивалась к указаниям Насира, а Гарри смотрел на неё, ощущал её родное тепло рядом и чувствовал, как спадает внутреннее напряжение.       — Будет больно, — предупредил Насир без какого-либо намёка на сочувствие, какого можно было бы ожидать от обычного человека в подобной ситуации. Странно, но Гарри даже находил некоторое утешение в его безэмоциональный прямолинейности. Никаких попыток приукрасить действительность, никаких иллюзий, никаких обманутых ожиданий. Только голая правда. Это успокаивало. — Когда ядро будет на месте, ты почувствуешь жжение и зуд. Это нормально. Как только я закрою рану, Гермиона даст тебе зелье сна без сновидений, выпей всё, это вырубит тебя на худший период заживления. Когда ты проснёшься через несколько часов, боль может ещё оставаться. С постели по возможности не вставать, руку привязать к боку и не беспокоить. Через двадцать четыре часа рука будет полностью работоспособна, так что завтра мы возобновим тренировки, и ты сможешь протестировать результат.       — Ясно, — кивнул Гарри. Он уже знал, что операция не допускала никаких обезболивающих средств, так что ему придётся стиснуть зубы и терпеть. Гермиона окружила палатку дополнительным слоем заглушающих чар, но Гарри настроился держать рот закрытым как можно дольше. Слишком хорошо он помнил, как тяжело ему было слышать крики Гермионы во время наложения руны, и не желал ей того же. Коротко ей улыбнувшись, он снова повернулся к Насиру и твёрдо кивнул. — Давайте начинать.

***

      — М-м-м-мпф, — сдавленно застонал Гарри сквозь плотно сжатые губы и уронил голову на стол. Всё его тело напряглось, на лбу и задней части шеи выступила испарина, ногти левой руки впились в поверхность стола.       — Прости, — поморщилась Гермиона, удерживая ретрактор открытым. Она старалась не думать о том, какую боль ему сейчас причиняла. Края раны были широко разведены, и на столе начала собираться лужица крови. Он не издал ни звука, когда Насир одним выверенным движением рассёк его предплечье от запястья до локтя, даже не вздрогнул, когда заклинание раздвинуло сухожилия и сосуды в стороны, и если бы не застывший взгляд и каменно сведённые челюсти, можно было бы подумать, что он и вовсе ничего не чувствовал. Но два расширителя, стальными когтями вонзившиеся в края раны и тянущие её в стороны, явно превысили порог его терпения.       — Шире, — бесстрастно сказал Насир. Его цепкий взгляд на долю секунды метнулся к Гарри и его вскрытой руке, потом вернулся к перу феникса, которое он осторожно поднимал со стола.       Лицо Гермионы дрогнуло в болезненной гримасе, сердце сжалось. Гарри только резко вдохнул.       — Просто сделай это, — выдавил он, крепко прижимаясь лбом к столу.       — Мы почти закончили, Гарри, — сказала Гермиона больше для себя, чем для него, и, решительно сжав челюсти, развела ретракторы шире.       — Ум-м-мф-ф, — простонал Гарри, и его левый кулак с силой ударил в столешницу, по телу прошла волна дрожи. Удерживающие привязи натянулись.       — Отлично, — одобрительно кивнул Насир, глянув на рану — широко открытую и чистую. Чтобы обеспечить ему обзор, каждые несколько секунд Гермиона невербальным заклинанием удаляла собравшуюся кровь. Первую порцию восполнителя крови Гарри выпил сразу после того, как они разрезали ему руку, вторая порция — на всякий случай — была наготове, так что о кровопотере можно было не волноваться. — Теперь так и держи. И добавь последние фиксирующие привязи.       Удерживая руки в одном положении, Гермиона молча добавила ещё две привязи, чтобы Гарри вообще не мог двигаться. Она не стала уточнять, хочет ли он оставаться в своём нынешнем положении, головой в стол, — просто решила сделать всё как можно быстрее и закрепила как есть. Кроме того, его челюсти были так плотно сжаты, что она вообще сомневалась, что он сможет говорить.       — Добавила. Гарри, теперь ты не сможешь двигаться.       Гарри невнятно мыкнул в знак того, что услышал. Его ногти продолжали впиваться в дерево, испарина на шее превратилась в капли, струйками сбегающие по коже.       — Хорошо. — Чуть склонившись, Насир начал аккуратно опускать магическое ядро в разрез, и Гермиона в который раз поразилась, насколько уверенно он работал одной рукой. — Сейчас будет жечь, Гарри, не забывай дышать.       — Ах ты ж с-с-сук!.. — задушено просипел Гарри в ту секунду, когда перо оказалось внутри. Привязи натянулись сильнее.       От мучительного стона, сорвавшегося с его губ, сердце Гермионы забилось чаще, и она с опаской подняла взгляд на диагностические пузыри, плавающие над его головой. Ему было больно, очень больно, она видела это яснее ясного — в бешеном пульсе, в зашкаливающим уровне стресса. Все его жизненные показатели сходили с ума, но он упорно держал себя в сознании и боролся за то, чтобы не кричать и не биться в путах. Ради неё. Ей так хотелось обнять его или хотя бы просто успокаивающе прикоснуться, но вместо этого она склонялась над ним под неудобным углом и изо всех сил старалась не шевелиться, пока Насир осторожно и педантично размещал перо феникса внутри его руки.       Гермиона старалась не думать о том, что это рука Гарри; его кровь, его мышцы, его сухожилия и его кости — обнажённые и доступные её взгляду. Она старалась не думать о том, что он сейчас чувствует и какие усилия ему приходится прилагать, чтобы сдерживать себя. От этих мыслей всё внутри сжималось и переворачивалось. Вместо этого она старалась максимально сосредоточиться на поставленной задаче — потому что точно знала, что с ним всё будет хорошо. И потому что понимала, что это необходимо сделать. Как и в случае с её руной. Необходимо — и точка. От этого никуда не деться, никак не изменить, это просто нужно сделать, чтобы идти дальше по намеченному пути.       На самом деле, если отбросить эмоции, какой бы болезненной и неприятной для наблюдения ни была сама процедура, она почти не несла в себе рисков, зато давала просто невероятное преимущество. Успокаивая себя этой мыслью, Гермиона в очередной раз удалила выделившуюся кровь и сосредоточила всё внимание на осторожных движениях Насира, периодически поглядывая на диагност.       Примерно до середины у Гарри всё шло на удивление хорошо, но в какой-то момент его дыхание перехватило, тело резко содрогнулось, а левая рука так крепко стиснула стол, что два ногтя треснули. Гермиона почувствовала, как та его нога, что была ближе к ней, затряслась, и её желудок болезненно скрутило. Очередной мучительный стон наждаком прошёлся по нервам. Теперь челюсти Гарри были сжаты так сильно, что Гермиона забеспокоилась, не сведёт ли мышцы, и пообещала себе втереть ему в кожу немного мази от мышечных спазмов, пока он будет спать, а когда проснётся — обязательно напоить успокаивающим зельем, чтобы снять остаточное напряжение. Однако в данный момент всё, что она могла сделать, это попытаться поддержать его словами.       — Ты молодец, Гарри, — пробормотала она, перебегая взглядом с его согнутой фигуры на Насира, потом на диагност и обратно. — Осталось совсем чуть-чуть. Мы почти закончили.       — Ядро на месте, — ровным голосом сообщил Насир после продолжительной напряжённой работы. — Можно убирать расширители.       — Хорошо, — выдохнула Гермиона, только в этот момент осознав, что задерживала дыхание. Она медленно закрыла ретракторы и осторожно вынула их из раны. Руки болели от напряжения, в левой ощущалась лёгкая вибрация, которая в любую секунду грозила перерасти в крупную дрожь, так что Насир закончил очень вовремя — она не знала, сколько ещё смогла бы продержаться. Но как бы медленно и аккуратно она ни действовала, в момент извлечения ретракторов Гарри зашипел от боли и резко дёрнулся, насколько позволяли привязи. Его лоб глухо стукнулся о стол, из видимого ей уголка глаза потекла слеза. — Прости, Гарри… Уже почти всё… Мы почти закончили.       Как только ретракторы были сняты, Насир взял дело в свои руки и Гермиона воспользовалась возможностью, чтобы промокнуть от пота шею Гарри и мягко погладить его по спине. Выводя ладонью плавные круги вдоль его позвоночника, она наблюдала, как Насир вправляет вены и сухожилия на место, прежде чем начать закрывать рану. Год назад она сочла бы происходящее абсурдом. Год назад, заглянув в дневник Насира, она бы поразилась, какому больному человеку пришла в голову мысль калечить себя подобным образом только ради того, чтобы не таскать с собой палочку.       Всего год назад, а казалось — прошла целая вечность. Сегодняшняя Гермиона Грейнджер даже не раздумывала. Когда Гарри сказал, что хочет сделать это с собой, она его полностью поддержала. Она поймала себя на том, что нахмурилась при этой мысли. Интересно, что это о ней говорит? А о Гарри? Насколько же сильно изменились их стандарты и приоритеты за какой-то год… Она позволила причинить боль любимому человеку. Более того, она сама в этом участвовала, сама его удерживала, наблюдала его мучения — и при всём при этом собиралась попросить проделать это ещё раз. С собой.       Да, война глубоко затронула их обоих, ожесточила, лишила остатков невинности и значительно притупила их чувствительность к боли и страху.       Как только Насир медленно провёл пальцем по порезу и тот превратился в тонкую серебристую линию, Гермиона сжала левую руку Гарри и одновременно призывала зелье сна без сновидений. Судя по всем признакам, боль продолжала нарастать. Он уже буквально бился в путах, эпизодические стоны перешли в почти непрерывное мучительное мычание.       — Гарри, — настойчиво позвала Гермиона, когда он во второй раз ударился лбом о стол. Она поставила зелье на стол, обхватила его голову, повернула лицом к себе и укоротила привязь, чтобы он не смог стукнуться в третий раз. Его глаза были зажмурены, слезы продолжали течь по мокрому лицу. — Гарри, всё хорошо, мы закончили. Уже всё, скоро ты сможешь уснуть, слышишь?       — Д-да, — выдавил он сквозь зубы, его глаза приоткрылись, взгляд встретился с её взглядом. — Я-я в норме.       — Я знаю, — прошептала она, убирая влажные волосы с его лба. Сердце щемило, руна на груди тяжелела с каждой секундой от вида его боли. — Знаю. Ты молодец. Ещё пару секунд, и…       — Готово, — возвестил глубокий баритон Насира, и тело Гарри дёрнулось сильнее. — Дай ему зелье. Теперь, когда ядро внутри, будет только хуже, пока организм адаптируется.       С облегчением выдохнув, Гермиона, схватила со стола зелье и быстро скинула две привязи с верхней половины тела Гарри. Он резко выпрямился и тут же скривился от боли и снова согнулся пополам, вся его правая рука неудержимо затряслась, отбивая дробь о стол.       — Ухмф… ч-ч-чёрт, — прошипел он, прежде чем бросить горящий взгляд на Насира. Дыхание его было тяжёлым, лицо блестело от пота и слёз. — Такое чувство… будто оно пытается в-выцарапать себя!       — Я знаю, — сказал Насир с такой странной интонацией в голосе, что Гермиона едва не захлопала глазами от удивления. Это звучало почти… сочувственно. И то, как он обхватил плечо Гарри, чтобы удержать его на месте, пока она будет поить его зельем, слишком походило на жест поддержки. — Дыши, Гарри.       Гарри втянул воздух сквозь стиснутые зубы. Гермиона поднесла флакон к его губам, и он проглотил содержимое одним большим глотком, дёрнулся ещё раз-другой и начал медленно оседать. Гермиона выпустила его руку, отбросила в сторону пустой флакон и уже кинулась его ловить, но Насир и тут её удивил, шагнув за спину Гарри и позволив его безвольному телу упасть ему на грудь.       — Ты хорошо справилась, — тихо сказал он, обратив взгляд своих тёмных глаз на неё.       — Спасибо, — так же тихо отозвалась Гермиона, вглядываясь в его лицо. Сейчас он не казался таким безразличным, каким она привыкла его видеть. Может, просто устал? И немудрено: больше суток на ногах, напряжённая операция… Так может, то, что она видит сейчас, и есть настоящий он, а всё прежнее холодное равнодушие — просто маска? Они с Гарри вроде как решили, что он не способен на сочувствие. Выходит, они ошибались?       — Вы оба хорошо справились, — взгляд Насира скользнул вниз, к бессознательному телу Гарри, лежащему у него на груди. — Приведи его в порядок и уложи, а затем обязательно привяжи к койке — если он перевернётся до того, как ядро зафиксируется в нужном положении, он может его сдвинуть, и всё придётся делать заново.       — Хорошо, — кивнула Гермиона, решив никак не комментировать странную перемену в поведении Насира. Вместо этого она снова переключила всё внимание на Гарри.       Она понимала, что, возможно, видит то, чего нет; возможно, она просто проецирует на него собственные эмоции. В конце концов, сама она вымоталась ничуть не меньше. Возможно, её уставший разум просто искал доброту там, где её не было и в помине. Пока она удаляла кровь и пот с тела Гарри и залечивала треснувшие ногти на его левой руке, Насир продолжал стоять за его спиной — неподвижный и надёжный, как кирпичная стена. Она чувствовала на себе его взгляд, провожающий каждое её движение, но он больше ничего не говорил, и она тоже молчала. Установившаяся между ними тишина была комфортной и ненапрягающей.       — Спасибо тебе, Насир, за то, что помог Гарри это сделать, — наконец сказала Гермиона, окончательно убедившись, что на теле Гарри не осталось никаких остаточных травм, кроме тонкой ниточки шрама на предплечье. — Выполнить эту процедуру в одиночку, даже с твоими записями, нам было бы очень сложно.       Насир кивнул, но промолчал. Либо ему нечего было на это сказать, либо — тут Гермиона слегка прищурилась, отмечая почти незаметные морщинки в уголках его глаз, — так сильно устал?       Улыбнувшись Насиру, она отлевитировала Гарри на койку. Тут она не спешила, аккуратно уложила его в удобное положение, зафиксировала правую руку вдоль тела, а тело — на кровати. Она совершенно не желала ему повторения сегодняшней боли, тем более из-за такой малости, как неосторожное движение. Ей потребовалось несколько минут, чтобы результат её полностью устроил, после чего она убрала волосы с умиротворённого лица Гарри и легонько поцеловала его в лоб.       Я скоро к тебе вернусь, — мысленно пообещала она, с нежностью глядя на него, и улыбнулась. Теперь, когда операция закончилась, когда она была уверена, что он в безопасности и мирно спит, она чувствовала себя гораздо лучше. Нечасто у неё выпадала минута вот так просто посмотреть на Гарри, как-то так выходило, что в последнее время они были постоянно заняты — исследованиями, зельеварением, тренировками, помощью Ордену. И снова, глядя на него, она поймала себя на мысли, какой же он всё-таки красивый. Совершенно непохожий на того щуплого неказистого мальчишку, которого она когда-то встретила в поезде, впервые направляясь в Хогвартс.       Что-то щемяще-сентиментальное сдавило грудь, и Гермиона подавила подкативший вздох. Порой она с тоской вспоминала те дни в палатке у чёрта на куличках, когда они были только вдвоём, жались друг к другу в поисках тепла и не занимались ничем, кроме чтения и тренировок. Да, сами по себе эти несколько месяцев были очень тяжёлыми, но было в них и что-то особенное, интимное, что-то, что глубоко запало ей в душу и навсегда осталось в памяти. Она не могла по этому не скучать. Однако вместе с тем Гермиона точно знала, что им с Гарри полезно снова находится среди людей, так что она была искренне благодарна судьбе за то, что они оказались в «Ракушке» и получили такую возможность, даже если пребывание в коттедже порой давалось им нелегко.       Тут Гермиона тихонько хмыкнула и улыбнулась шире. Они так сильно изменились — и в то же время совсем не изменились. Она всё так же любила его больше всего на свете и по-прежнему была готова на всё ради него. И пусть он временно прикован к постели, этот выходной она планировала использовать по полной — вместе с ним. Насладиться тишиной и просто посидеть рядом, пока он восстанавливается.       Бросив последний ласковый взгляд на спящего Гарри, Гермиона направилась обратно к столу, чтобы помочь Насиру убраться и собрать инструменты. Большую часть работы он уже сделал сам, так что ей оставалось только продезинфицировать стол, пока он уменьшал и складывал в маленькую чёрную сумку всё, что ранее из неё же достал.       — Это будет так же эффективно, как его старая палочка? — тихо спросила Гермиона, бросив взгляд на Насира. Молчание в его присутствии её ничуть не тяготило, но удержаться от того, чтобы его нарушить, она не смогла. Она редко упускала возможность узнать что-то новое.       — Да, в целом большой разницы быть не должно. Чуть лучше или чуть хуже — но всяко лучше, чем та палочка, которой он пользуется сейчас, — ответил Насир, не отрываясь от своего занятия. — Обязательно дождись, пока он проснётся сам, потом дай ему что-нибудь съесть и проследи, чтобы не вставал с постели без крайней необходимости до завтрашнего утра.       — Прослежу, — кивнула Гермиона под твёрдым взглядом Насира, и пространство между ними вновь заполнила тишина. Гермиона поёрзала. Он неподвижно стоял по другую сторону стола и смотрел на неё так, словно раздумывал сказать что-то ещё. Она ждала, что он что-нибудь добавит, но он просто продолжал молча смотреть на неё ещё пару секунд, потом кивнул, взял со стола свою сумку и развернулся, чтобы уйти.       — Ты знал? — спросила Гермиона. Казалось, слова сами слетели с её губ, не дожидаясь сознательного усилия хозяйки.       Её разрывало внутреннее противоречие. С одной стороны, ей хотелось, чтобы Насир ушёл — просто потому, что она отчаянно устала. Как, скорее всего, и он. Виски всё сильнее сдавливало болью, рука дрожала, сигнализируя о переутомлении, и больше всего на свете Гермионе сейчас хотелось тихо посидеть рядом с Гарри, оберегая его сон. И в то же время она ощущала тянущую потребность в общении с другим человеком — потребность, для удовлетворения которой ей каждый раз приходилось бороться с самой собой. Точно такую же внутреннюю борьбу она испытывала в присутствии Флёр, Луны или Артура, разве что с Насиром ей было чуть более комфортно. И вот сейчас эта потребность конфликтовала в ней с желанием остаться наедине с Гарри, и оттого Гермиона чувствовала, что разрывается надвое.       Она раздражённо вздохнула, досадуя на себя. Казалось, в последнее время её тело и разум постоянно пребывали в разладе сами с собой из-за её продолжающихся попыток снова приспособиться к жизни среди людей. Словно она пыталась собрать по частям своё прежнее «я», но при этом прекрасно понимала, что никогда уже не будет прежней, и в результате застряла в неудобной позиции где-то посередине.       А тут ещё Насир со своими тайнами… Ей столько всего хотелось у него узнать, о стольком попросить, что приходилось постоянно останавливать себя, и от этого тоже не становилось легче. Сегодня она уже получила больше ответов, чем рассчитывала, и опасалась давить слишком сильно, но скоро ли у неё появится другая возможность вот так с ним поговорить? Некоторые вопросы нельзя было откладывать. Ситуация могла измениться в любой момент, так что, если она хотела провести аналогичную процедуру на себе, это нужно было сделать в ближайшие несколько дней.       — Ты знал, что Гарри пользовался не своей палочкой? — решительно продолжила она, отбросив сомнения.       — Подозревал, — коротко сказал Насир, бросив взгляд на спящего Гарри. При звуке её голоса он остановился и теперь неподвижно стоял в нескольких футах перед ней, но за те несколько шагов, что он успел сделать, она заметила, что его хромота как будто усилилась. Видимо, бессонная ночь всё-таки на нём сказалась. — Магия, которую он творил с помощью палочки, значительно уступала той, что он творил без палочки. Нетрудно было догадаться почему, — добавил он секунду спустя.       — Понятно. — Гермиона повела плечами и тоже взглянула в сторону Гарри. На сердце легла знакомая тяжесть: любовь, смешанная с сильным желанием защитить и уберечь. После небольшого колебания она снова посмотрела на Насира. Тянуть не имело смысла. Что-то ей подсказывало, что он уже знал, о чём она думает, и именно поэтому больше не пытался уйти. — Как по-твоему, имплантирование магического ядра разумнее сохранения традиционной палочки?       Насир пошевелился, снова перевёл взгляд на неё и некоторое время молча смотрел ей в глаза.       — По-моему, да, — сказал он наконец. Его голос оставался ровным, но бесстрастное лицо как будто смягчилось, когда он тихо вздохнул и продолжил: — Но я бы не советовал ломать твою палочку, Гермиона, она и так прекрасно работает.       — Ты поэтому имплантировал себе ядра своих палочек? Потому что они были повреждены?       — Нет, — медленно произнёс Насир. К её удивлению, его плечи слегка опустились в редчайшем проявлении слабости. Затем в его лице промелькнуло что-то такое, отчего её грудь сжалась. Подозрение переросло в уверенность; он действительно устал. Таким она видела его впервые. Даже в то утро, когда он, раненый, добрался до «Ракушки», он сохранял самообладание и казался совершенно невозмутимым, но сейчас по какой-то причине не счёл нужным держать маску, и видеть его таким Гермионе было непривычно и очень странно. — Я сделал это, потому что так захотел. Я сам переломил свою палочку и извлёк из неё ядро, потом проделал то же самое со второй.       — Но мне ты этого делать не советуешь, — тихо сказала Гермиона, осторожно его рассматривая. В его взгляде, всё таком же тяжёлом и пронзительном, сквозило напряжение, между бровями залегла складка. Он смотрел на неё со смесью усталости и беспокойства.       — Нет, — подтвердил он тем непререкаемым тоном, каким когда-то заявил, что не расскажет ей, каким образом воскрес из мёртвых. — Во всяком случае, без крайней необходимости, например, если твоя палочка окажется сломана.       — Почему?       — Потому что это дополнительная травма для твоего тела, которая тебе совершенно не нужна, — твёрдо сказал он.       Гермиона нахмурилась; это было не то, чего она ожидала. На самом деле, это было полной противоположностью тому, что она ожидала — от него.       — Но против нанесения этой травмы Гарри ты не возражал, — сказала она почти с обидой.       — Палочка Гарри уже была сломана, Гермиона, — напомнил Насир, нисколько не смягчив тон. — Ему нужна была функциональная палочка, подходящая именно ему.       — Даже при том, что для большей части магических манипуляций ему палочка не нужна вовсе, а для всего остального, включая то, чему его учишь ты, вполне хватало и временной палочки? — поинтересовалась Гермиона, приподняв бровь. Она скрестила руки на груди в попытке хоть как-то унять и в то же время скрыть противную дрожь в руке. У неё просто не укладывалось в голове, как он мог — после стольких экспериментов на себе, после того как согласился помочь Гарри — отказать в том же ей? Насир проследил за её движением и задержал взгляд на её левой руке, прежде чем снова посмотреть ей в глаза и приподнять бровь в жесте, какого она раньше у него не видела.       — Ты так хочешь, чтобы я сказал это прямо, Гермиона? — сказал Насир, склонив голову набок. Его голос слегка понизился, тёмные глаза едва заметно сощурились. — Тело Гарри не настолько травмировано, как твоё. Ты и без того слишком многое пережила.       — Что? — опешила Гермиона. Она чувствовала себя оскорблённой. — Ты хочешь сказать, что я слишком травмирована для имплантации?       — Я говорю, что в этом нет необходимости, — с нажимом произнёс Насир. Положив сумку обратно на стол, он сделал шаг вперёд. Очевидно, он оставил мысль уйти и настроился на полноценный разговор.       — Но, Насир, это же всего лишь кратковременная боль! — возразила Гермиона, разочарованно нахмурив брови. Общая нервозность, которую она всегда испытывала в присутствии этого человека, уступила место раздражению и злости. Она просто не могла поверить в то, что это происходит на самом деле; в то, что он говорит ей «нет» после того, как сам же сказал, что имплантация разумнее сохранения переносной палочки; в то, что он сделал это с Гарри, но не с ней; да даже в то, что ей вообще приходится спорить с ним по этому поводу! — Каких-то несколько минут боли — и мне никогда больше не придётся беспокоиться о том, что моя палочка сломается или потеряется! Это же просто несопоставимо!       — Ты можешь навсегда привязать свою палочку к телу, чтобы никогда её не потерять, а для защиты от физических повреждений существует специальное заклинание. Тебе нет необходимости ломать рабочую палочку и калечить себя. — Теперь глаза Насира сверкали; он смотрел на неё пристально, почти гневно. Выражение его лица было странно знакомым, но совсем ему не свойственным. — У тебя есть другие варианты, особенно с твоими возможностями без палочки.       — Но себе ты это сделал, — упрямо сказала Гермиона. — Потому что ясно видел преимущества.       — Да, сделал, — мрачно подтвердил Насир, сверля её взглядом. — Потому что думал только о выгоде, не заботясь о последствиях. Мне было нечего терять. Тебе есть что терять, и твоему телу не нужны никакие дополнительные травмы, без которых вполне можно обойтись.       — С моим телом всё в порядке, — сердито процедила Гермиона сквозь стиснутые зубы, плотнее обхватив себя руками. Чёртова дрожь никак не унималась.       — Твоё тело уже необратимо повреждено, — сказал Насир резко. Следующее его движение было таким быстрым, что у неё не было и шанса среагировать, прежде чем он схватил её за запястье и вытянул её левую руку так, чтобы та была хорошо видна им обоим. Рука крупно дрожала в его хватке, пальцы подёргивались, доказывая правдивость его замечания. — Это… не пройдёт никогда, Гермиона.       — Я знаю, что она трясётся! — Гермиона попыталась вырвать руку, но он не отпустил. Ей хотелось кричать. На него, на себя, на свою руку. Она откровенно не понимала, каким образом разговор дошёл до повышенных тонов. Единственное, за что мог уцепиться её рациональный разум, это за то, что они оба устали, но этого явно было недостаточно, должна была быть какая-то другая причина, по которой он отказывался делать ей операцию. — Я не понимаю, какое отношение рука, дрожащая в моменты усталости, имеет к имплантации магического ядра! Я же не…       — Самое прямое! — рявкнул Насир, обрывая её на полуслове. — Всякое тело имеет предельный износ. Не просто так подавляющее большинство волшебников даже не рассматривают имплантацию магического ядра как альтернативу классической палочки. Тому есть конкретная причина. Точно так же, как есть причина, по которой Круциатус считается непростительным. Это изнашивает организм. А твой организм уже необратимо повреждён. И если продолжать бездумно грузить его стрессовыми факторами, он просто не выдержит!       Гермиона застыла на месте. Её рука продолжала дрожать в его ладони. Она не пыталась вырваться или отстраниться, просто замерла, ощущая, как от его слов в животе формируется холодный ком. Она знала, что повреждена, знала, что это навсегда, но почему-то слышать об этом вот так — прямо, буднично и как будто в упрёк — было больно. Словно это делало её неполноценной, словно полученная в прошлом травма как-то ограничивала её будущее. Это ощущалось как пощёчина, проглотить которую у неё сейчас просто не было сил.       Её лицо дрогнуло, глаза свирепо сузились. Ком в животе начал расползаться болью. До этого дня он ни разу не намекнул, что считает, что её травма как-то влияет на её возможности. Он никогда с ней не нянчился, не делал ей скидок и послаблений — вообще ничего, что указывало бы на то, что он считает её способности ограниченными. Никогда ещё он не разговаривал с ней так резко — и ни разу не отказывал ей в том, в чём до того не отказал Гарри.       Она никогда не считала Насира особенно приятным человеком, но сегодня он превзошёл сам себя… и был сам на себя непохож. Она привыкла видеть его отстранённым и спокойным в любой ситуации. Он мог пугать, мог откровенно подавлять, но даже в такие моменты он никогда не казался… злым? Сейчас же он смотрел и говорил так, словно его подталкивала ранее скрытая, но всегда присутствовавшая в нём застарелая злость.       Она с трудом сглотнула. Ей это не понравилось.       Но стоило этой мысли прийти ей в голову, как злой огонь ушёл из его глаз, взгляд немного смягчился, плечи снова опустились. Его хватка на её запястье ослабла, но не разжалась. Он на мгновение прикрыл глаза и глубоко вздохнул. Ошеломлённая, Гермиона наблюдала, как он снова встретился с ней взглядом, на этот раз ровным и бесстрастным.       — Извини, — прозвучал знакомый спокойный баритон. Буквально на её глазах Насир вновь становился самим собой. — Я…       Он на какое-то время замолк, словно решая, что именно хочет сказать, а Гермиона стояла и молча смотрела на него, хмуря брови в полном замешательстве. Наконец он заговорил снова.       — Мне пришлось пойти на кое-какие изменения, чтобы иметь возможность вернуться после логова, — тихо сказал он, расправляя плечи. — И я всё ещё привыкаю к этим изменениям. Как и у тебя с твоей рукой, последствия проявляются сильнее, когда я устаю. К сожалению, последние несколько дней у меня не было времени поспать.       — Какие изменения? — осторожно спросила Гермиона, всё так же неуверенно хмурясь.       — Мне пришлось кое-что одолжить, — сказал Насир после долгой паузы. Прищур Гермионы стал уже. Возможно ли, что он чувствовал себя виноватым за проявленную резкость и именно поэтому делился информацией? Она не считала его человеком, способным испытывать чувство вины, не говоря уже о чем-то большем. С другой стороны, она давно заметила, что с момента своего возвращения он изменился.       — Что ты одолжил? — спросила она, обводя взглядом его бесстрастное лицо.       — Взял — так будет вернее, — медленно произнёс Насир, отпуская её дрожащую руку и отступая на шаг. — Поскольку вернуть это обратно уже никак не получится.       — И что же ты взял? — скорректировала Гермиона свой вопрос, опустив руку.       — Это имеет значение? — ровным голосом произнёс Насир. В тёмных глубинах его глаз не осталось ни следа эмоций, плескавшихся там всего минуту назад.       — Это ты мне скажи, — прошептала Гермиона и заметила, как застыло его и без того неподвижное тело. — Ты стал другим с тех пор, как вернулся. Изменение не такое уж большое и не всегда очевидное, так что замечают его не все, но я заметила. И Гарри заметил. Ты изменился.       — Да, — произнёс Насир, ничего не отрицая и не исправляя в её заявлении.       — Что-то влияет на твою личность, — сказала она так, словно констатировала факт. На самом деле это было только подозрение, но Насир не стал этого отрицать и просто склонил голову. — Это влияет на что-нибудь ещё?       Он долго молчал.       — Это влияет на эмоции, — наконец тихо сказал он.       — Вот как, — медленно проговорила Гермиона, снова изогнув бровь. — Я всегда сомневалась, что ты способен испытывать эмоции.       — Сейчас — да, — произнёс он с небольшой задержкой, после чего несколько секунд смотрел на неё в полном молчании. — Долгое время я обходился без этого груза и, должен признать, ещё не привык к его возвращению. Так что я сожалею, Гермиона. Мне не следовало разговаривать с тобой в таком тоне. Я ещё не научился это регулировать, и я вовсе не хотел сказать, что твоя травма каким-либо образом тебя ограничивает.       Гермиона почувствовала, как напряжение уходит из её тела, а лицо само собой смягчается.       — Всё в порядке, — сказала она с лёгкой улыбкой. — Я принимаю твои извинения — даже если ты мне не расскажешь, что именно сделал с собой, чтобы вернуться. Я знаю, что моя рука всё ещё остаётся проблемой, хоть ты её и вылечил. И так будет всегда. Не знаю, почему меня так сильно коробит необходимость это признать.       Она опустила голову и немного помолчала, собираясь с мыслями.       — Может, просто потому, что это заставляет меня чувствовать себя слабой, — прошептала она как-то неуверенно и пожала плечами. С трудом сглотнула. Она никому в этом не признавалась. Люди видели недовольство, с которым она смотрела на свою руку, когда та начинала дрожать, они видели, как она хмурилась в такие моменты и даже ругалась, но никто не знал, какой слабой и жалкой она себя при этом чувствовала. Да, она смирилась, но правда заключалась в том, что это продолжало её беспокоить, и сильно.       — Гермиона, — заговорил Насир после нескольких мгновений тишины, и голос его прозвучал непривычно мягко. Удивлённая, она подняла глаза и встретилась с его взглядом, в глубине которого можно было различить лёгкий оттенок эмоций. — Твоя рука — не проблема. В любой нормальной ситуации ты бы про неё и не вспомнила. Проблема в том, что эта война не является нормальной ситуацией, и усилия, которых она требует от вас с Гарри, несоразмерны никаким нормам. Ты не спала больше двадцати четырёх часов, ты устала и едва держишься на ногах — и при этом просишь, чтобы я провёл тебе мучительную операцию, потому что думаешь, что это поможет. В этом нет абсолютно ничего нормального.       — Да, твоя рука дрожит, но не потому, что твоё тело повреждено, а потому, что на твои плечи и без того слишком многое взвалено, — спокойно продолжил он. — Операция, которую я провёл Гарри, хоть и не опасна по своей сути, оставит в его организме постоянный источник стресса. Думай о своём теле как о пустом контейнере. День за днём в течении всей твоей жизни этот контейнер пополняется новым содержимым — общий износ организма, затяжные последствия тёмной магии, неизлечимые травмы, побочные эффекты зелий, нервные переживания, даже элементарная ноющая боль в костях, которые слишком много раз ломали и заживляли. Всё это постепенно накапливается, слой за слоем наполняя контейнер. А в твоём контейнере скопилось уже больше, чем среднестатистический человек накапливает за всю жизнь, что для твоего юного возраста чрезвычайно много. Твоя рука тебя не ограничивает. Ты не ущербна. Я просто пытаюсь убедиться, что в твоём контейнере останется место не только на то, чтобы пережить войну, но и на жизнь после, с её самыми обычными, естественными невзгодами и испытаниями.       Плечи Гермионы окончательно поникли. Она смотрела на человека перед собой и не знала, что сказать. Грудь болезненно щемило. То, что она сейчас услышала, было… совсем не тем, что она ожидала. Когда он отказал ей — было больно. Больно от мысли, что Насир считает её слишком травмированной, чтобы справиться с операцией. Этот отказ задел, но почему-то осознание того, что причиной отказа послужила забота о ней и её будущем, что ему вообще приходится заботится о таких вещах вместо неё, — задело ещё больше.       — Поверь мне, когда я говорю, что ты не захочешь заполнять этот контейнер полностью, — тихо сказал Насир. — Даже приблизившись к его заполнению, ты зайдёшь на путь, с которого уже не сможешь повернуть назад.       Её лицо снова дрогнуло, руна вновь напомнила о себе давящим грузом. Быть может, причиной была психологическая усталость, а может, банальное физическое переутомление, но гнев и раздражение, которые клокотали в ней несколькими минутами назад, схлынули без следа, оставив после себя лишь тяжёлую печаль и тупую боль в сердце от его слов. Не нужно было быть гением, чтобы понять, что слова Насира основывались на его собственном опыте и, по сути, были предупреждением.       — Свой контейнер ты заполнил? — прошептала она; её глаза встретились с его, рука, прижатая к боку, продолжала крупно дрожать.       — Да, — сказал Насир своим низким, богатым тонами голосом, и от этого отрывистого звука, эхом разнёсшегося по безмолвной палатке, Гермиону пробрало холодом. Она знала ответ ещё до того, как задала вопрос, но услышать, как он произносит это короткое, но тяжёлое и неотвратимо окончательное слово было страшно.       — Ладно, — сказала Гермиона и с трудом сглотнула, — если… если ты считаешь, что мне не стоит этого делать, я не буду.       Насир кивнул, по-прежнему пристально вглядываясь в её лицо.       — Ты научишь меня, как защитить палочку? — спросила она и тут же быстро добавила: — Не сегодня — может, завтра… Думаю, сейчас нам обоим не помешало бы немного поспать.       — Научу, — снова кивнул Насир и потянулся за своей сумкой. Гермиона наблюдала за его действиями, ощущая неприятное гложущее чувство в глубине живота. Словно это она виновата в том, как прошёл разговор: не то сказала, не так отреагировала. Она знала, что, скорее всего, слишком много себе надумала, но ничего не могла с собой поделать. Неуютная атмосфера, оставшаяся после их разговора, угнетала.       Ей казалось, что сейчас она понимает стоящего перед ней человека лучше, чем когда-либо прежде, и ей не хотелось оставлять всё как есть.       Разрозненные фрагменты начинали собираться в цельную картину. Сопоставленные с записями в дневнике и всем, что она о нём знала, его слова приобретали совершенно новое значение. В сороковых годах стиль его изложения изменился, стал суше, отстранённее. Она не знала ни что с ним произошло в те годы, ни что он сделал, чтобы вернуться после логова, но была почти уверена, что за один день он превратился из пустой оболочки, движимой лишь инстинктами и эгоистичными желаниями, в почти функциональное человеческое существо с зачатками эмоций.       И наверняка он тоже хоть немного, но чувствовал себя неуютно из-за того, что только что произошло.       — Насир, подожди, — окликнула она, когда он уже повернулся к выходу.       Он застыл на месте так же, как в прошлый раз, и посмотрел на неё в ожидании дальнейших слов.       — Прости, — тихо сказала Гермиона, теребя подол рубашки и мучительно пытаясь заставить свой усталый мозг облечь нужную мысль в слова.       Конечно, Насир всё ещё оставался Насиром с его неестественными движениями и пробирающим до мурашек взглядом, и где-то на краю сознания она продолжала испытывать в его присутствии безотчётный, постоянно тлеющий страх, но гораздо сильнее страха было странное чувство приязненной заботы и даже какого-то родства, словно он уже занял постоянное место в её жизни.       Она до сих пор очень мало о нём знала, но в одном была абсолютно уверена — Насир был совершенно один во всём мире.       И каково ему, после полувека жизни без эмоций, заново ломать себя? Приспосабливаться к новым условиям существования? Взаимодействовать с людьми? В каком-то смысле они с Гарри переживали сейчас очень похожие проблемы, но они-то хотя бы были друг у друга, у Насира же не было никого. При мысли об этом её сердце сжималось от сочувствия, но вместе с тем она испытывала невольное восхищение тем, как хорошо он справлялся до сих пор. Она с трудом представляла, что должно было твориться у него в голове в последние несколько дней и как он должен чувствовать себя после своей короткой вспышки гнева, и поэтому очень хотела как-то разрядить обстановку и убедить его, что между ними всё в порядке.       — Я сначала не понимала причины твоего отказа, — произнесла Гермиона, глядя ему в глаза. — Я никак не могла взять в толк, почему Гарри ты это сделал, а мне отказываешь, и потом, когда ты заговорил о моей руке, я тоже тебя не так поняла и стала защищаться.       — Гермиона, — сказал Насир тихо, — тебе не за что просить прощения.       — Ну, уж это точно неправда, — слегка усмехнулась она, чувствуя, как часть беспокойства покидает её тело. — На моём счету уже скопился приличный список того, за что мне нужно будет просить прощения, когда всё это закончится.       — Сильно в этом сомневаюсь, — сказал Насир, дёрнув уголком губ. — И ты никогда не должна просить прощения за то, что вынуждена делать ради выживания.       — Может, так. А может, и нет. В любом случае я не жалею ни о чём из того, что сделала, — пожала плечами Гермиона. — Я надеюсь, ты знаешь, насколько я ценю то, что ты здесь, Насир. Без тебя я бы никогда не продвинулась так далеко; ни один из нас не продвинулся бы. Ты лучший наставник, который у меня когда-либо был, и я даже не надеюсь, что смогу в должной мере отплатить тебе за всё, что ты мне дал. Спасибо тебе. За то что остался с нами, когда мог уйти. За то что помог, когда спокойно мог отказать. Я никогда не смогу отблагодарить тебя за всё, что ты для нас сделал и продолжаешь делать.       — Не беспокойся об этом, — сказал Насир с едва заметным дискомфортом, совсем как тогда, когда его благодарил Артур.       — Ты не хочешь рассказывать мне о том, что ты сделал, чтобы вернуться, — что ж, это твоё право. Я не стану выпытывать, — продолжила Гермиона. — Я понимаю, что у тебя должна быть веская причина не делиться этим. Но не мог бы ты хотя бы сказать, есть ли ещё что-то, о чём мне следует знать? Какие-то ещё последствия? Что-то, что помогло бы мне правильно оценивать ситуацию в следующий раз?       — Больше ничего, — заверил Насир. — За исключением физических повреждений, о которых ты уже знаешь.       — Хорошо, — кивнула Гермиона и одарила его ещё одной легкой улыбкой. Сейчас он казался ей чуть более спокойным и расслабленным, чем пару минут назад. Хотя, вполне возможно, она просто проецировала на него собственное душевное успокоение. Поколебавшись мгновение, она подошла и обхватила его руками за талию, как в тот день, когда он вернулся. И улыбнулась, когда он не сделал попытки отстраниться. — Спасибо.       — Не за что, — прогудел низкий голос Насира.       На этот раз он не вздрогнул, когда она его обняла, более того, к её величайшему удивлению, сам поднял руки и осторожно обхватил её маленькое тело. Она почувствовала, как сумка, которую он держал, вдавилась в её позвоночник рядом с тупым концом его правой руки. Её собственная увечная рука так дрожала, что ей пришлось крепко вцепиться в его рубашку.       — Знаешь, — сказала Гермиона ему в грудь, — я уже говорила это, но повторю снова: ты теперь часть команды, Насир. Ты не один. Если тебе когда-нибудь понадобимся мы с Гарри — ты всегда можешь на нас рассчитывать. И я намерена позаботиться о том, чтобы после войны что-то осталось не только от нас, но и от тебя тоже.       Насир ничего на это не ответил, но и не пошевелился, когда она обняла его чуть крепче, прежде чем отстраниться.       — Обязательно поспи, — сказал он перед тем, как двинуться к выходу. — Завтра я научу вас с Гарри кое-чему новому.       — Хорошо, — улыбнулась Гермиона, наблюдая за тем, как он в третий раз разворачивается, чтобы уйти. — Спокойной ночи, Насир, приятных снов.       Он на мгновение замер спиной к ней, совсем как тогда, под проливным дождём, перед проникновением в логово, и она уже решила, что он и уйдёт как тогда, ничего не сказав, но на этот раз он заговорил.       — Спокойной ночи, Гермиона, — обронил он через плечо. — И пока Гарри спит, вотри ему в кожу мазь от мышечной боли. Уверен, завтра он скажет тебе за это спасибо.       — Я так и сделаю, — негромко пообещала Гермиона, провожая взглядом его высокую фигуру. Когда Насир вышел, Гермиона обвела взглядом палатку, вздохнула полной грудью и с лёгким сердцем вернулась к Гарри, на ходу призвав баночку чудодейственной мази от боли в мышцах, которую ей дала миссис Уизли.       

***

             С койки донёсся тихий стон, и Гермиона, стоявшая в это время на кухне, бросила недозаваренный чай и поспешно вернулась к койке. Осторожно присела на край.       — Гарри? — позвала она, когда стон повторился.       Кожа Гарри поблескивала от пота, волосы липли к лицу. Гермиона убрала с его лба влажную прядь, и глаза Гарри распахнулись, взгляд встретился с её взглядом.       — Привет, — с улыбкой прошептала она, глядя на него сверху вниз. — Как ты себя чувствуешь? Что-нибудь болит?       — Всё, — пробормотал Гарри. Его взгляд начал обретать осмысленность, губы тронула лёгкая ответная улыбка. — Но могло быть и хуже. Который час?       — Сейчас половина восьмого вечера, всё ещё воскресенье. Ты проспал весь день. — Гермиона нежно погладила его по щеке и бросила взгляд на диагност, который так и продолжал висеть над его головой. — Твоя рука полностью зажила, всё прошло хорошо. Ещё жжётся?       — Нет, — голос Гарри звучал грубовато, — но ощущение странное. Словно у меня в руке пульсирует что-то горячее. Но не обжигающее.       — Хорошо, — кивнула Гермиона. — Скажи, если снова почувствуешь жжение, я позову Насира, но, похоже, всё идёт как надо.       — Ладно. — Гарри широко улыбнулся и попытался протянуть левую руку к её лицу, но невидимые путы остановили его движение на полпути. С его губ сорвался тихий смешок. — Во сколько привязей ты меня упаковала? Клянусь, я чувствую не меньше пятнадцати.       — Шестнадцать, — сообщила Гермиона и едва не рассмеялась, когда Гарри фыркнул.       — Шестнадцать?!       — Ну, начиналось всё с десяти. — Гермиона безмолвно удлинила мешающую привязь, позволяя ему завершить начатое движение, и подалась навстречу, когда он провёл большим пальцем по её щеке. — Но ты продолжал попытки перевернуться, так что пришлось добавить ещё несколько.       — Извини за доставленные хлопоты, — тихо сказал Гарри. Его взгляд скользнул по её лицу. — Ты вообще спала? Пожалуйста, скажи, что тебе не пришлось весь день сидеть возле меня не сомкнув глаз.       — Не беспокойся, поспать я успела. Как убедилась, что ты больше не можешь сдвинуться, так сразу и легла. На самом деле, я проспала не многим меньше твоего.       — Хорошо, — мягко улыбнулся Гарри. — Тебе нужно было немного отдохнуть.       — Думаю, нам всем это было нужно, — согласилась Гермиона.       Тут Гарри задумчиво пошевелил челюстью из стороны в сторону, пару раз открыл и закрыл рот.       — Ты что, намазала меня мазью от мышечной боли? — приподнял брови он. — Почти не болит. Я-то думал, вообще рот открыть не смогу.       — Ну да, — пожала плечами Гермиона и переплела их пальцы, когда он опустил руку обратно на грудь. — Подумала, это поможет. Ты так сжимал челюсти…       — Спасибо, — выдохнул Гарри и закрыл глаза, крепче сжав её руку.       — Не за что, Гарри, — мягко ответила Гермиона. — Насир сказал, что тебе можно сидеть и нужно поесть. Ты как, готов к подобным свершениям?       — Думаю, да. Давай попробуем, — улыбнулся он.       Она сняла несколько привязей и помогла Гарри принять полусидячее положение, следя за тем, чтобы ему не приходилось двигать рукой без необходимости. Провозившись пару минут, она устроила его поудобнее, снова привязала и пошла доделывать брошенный чай. Было немного странно заниматься столь бытовыми вещами, совершенно никуда не спеша. Перед тем как лечь спать, Гермиона написала Артуру, и они договорились отложить все обсуждения до вечера понедельника. Отдохнуть надо было всем, так что Орден тоже решил взять перерыв, и у них с Гарри образовался первый за очень долгое время настоящий выходной.       И это было до странного непривычно — приятно, но непривычно.       Она принесла чай и лёгкий перекус, и они просто ели — вдвоём, без всякой суеты, в приятной тишине и уютном молчании. Тема Снейпа больше не поднималась — всё равно добавить к уже сказанному было нечего. После ужина Гермиона позволила Гарри ненадолго встать, чтобы сходить в туалет, но сразу по возвращении привязала его обратно к койке и дважды перепроверила диагност, чтобы убедиться, что всё хорошо.       К четверти девятого Гермиона в достаточной степени уверилась, что с рукой Гарри всё будет в порядке, чтобы наконец позволить себе расслабиться — или что-то вроде того, поскольку разум её расслабляться никак не желал и неожиданно выудил из всех событий дня разговор с Шеклболтом о будущем. Событий и поводов для размышления было так много, что этот конкретный разговор успел хорошенько затеряться в веренице прочих мыслей, и она почти о нём забыла, если не учитывать, что она никогда ничего не забывала. Её мозг постоянно накапливал информацию, и рано или поздно та всплывала на поверхность — вот как сейчас, в минуты непривычной тишины и спокойствия, мягким коконом окутавших палатку и как нельзя лучше потворствующих ленивому блужданию мысли. И вот теперь, обдумывая слова Шеклболта, Гермиона обнаружила себя в полной растерянности.       Утром, когда этот разговор происходил, она не уделила ему должного внимания. Да что там, почти отмахнулась. В то время её мысли целиком занимала предстоящая операция, а не какое-то призрачное будущее, о котором и думать-то — непозволительная роскошь. И всё же сейчас, глядя на Гарри, удобно откинувшегося на подушки и листающего учебник по продвинутой арифмантике, она не могла об этом не думать. Впервые с тех пор, как он предложил ей переехать к нему после войны, Гермиона позволила себе по-настоящему задуматься об их будущем. Конечно, мысли об этом и раньше проскакивали у неё в голове, но по большей части она их просто отбрасывала в угоду более срочным, более насущным, более материальным заботам. Думать о будущем, которое вполне могло никогда и не наступить, казалось пустой тратой вечно нехватающего времени.       Но сейчас время у них было.       — Гарри, — тихо позвала Гермиона, направляясь к его койке с ещё одной кружкой чая. Ветер с воды мягко трепал палатку, и привычные звуки колыхания материи странным образом успокаивали и расслабляли, придавая атмосфере ощущение нормальности, отчего разговор о будущем казался самой естественной вещью в мире.       — Да? — Он тотчас поднял глаза от открытого учебника и встретился с её взглядом.       Она не могла не улыбнуться его реакции. Чем бы он ни был занят, в первую очередь его внимание всегда принадлежало ей. Как и её — ему. Она видела, как вопросительное выражение на его лице сменилось ожидающим и сосредоточенным, как будто он уже точно знал, о чём она хочет спросить, как будто ему хватило одного взгляда на неё, чтобы это понять. И это её не удивило. Они были так тонко настроены друг на друга, так невероятно созвучны, что находили друг друга без взглядов и понимали без слов.       Их связь была настолько прочной, неразделимой и тесной, что сложно было понять, где кончается один и начинается другой. Нити их личностей смешались и запутались, превратившись в одну гигантскую паутину, и под этой сетью Гермиона больше не могла различить изначальные, отдельные нити их прежних «я». Нет, они по-прежнему были там, в глубине, в самом основании, и по-прежнему были важны, составляя прочную основу, на которой каждый из них мог стоять по отдельности, но поверх было столько всего наслоено, что разделение казалось физически невозможным. Гермиона попросту не могла представить свою жизнь без Гарри, как и вообще какую-либо другую жизнь, отличную от их нынешней.       Какой бы изнурительной ни была война, каким бы желанным ни было её окончание, мысль о том, что всё это закончится, отдавалась в животе Гермионы нервным спазмом безотчётного страха. Война стала настолько огромной, настолько фундаментально определяющей частью того, кем они были и чем жили, что, казалось, вся их жизнь с самого начала являлась подготовкой к тому, что должно было вот-вот произойти, и как жить вне всего этого Гермиона не представляла. Отчасти именно поэтому она неосознанно сопротивлялась любым попыткам задуматься о будущем.       Что они будут делать после войны?       Вопрос был обескураживающим. Как если бы кто-то вдруг спросил о смысле жизни или о том, что существовало до возникновения Вселенной. Но именно этот вопрос не выходил у неё из головы прямо сейчас, и, естественно, как всякий раз, когда её разум зацикливался на какой-то теме, ей хотелось обсудить это с Гарри. Слова Шеклболта воплотили в материальные образы доселе зыбкую, никак не оформленную картину послевоенного мира, и мысли о жизни в этом мире давили на Гермиону и не давали ей покоя. Она знала, что не сможет держать это в себе, с неё хватило и того, что ей приходилось таить от Гарри сделку с Насиром, скрывать от него что-то ещё было выше её сил.       Как бы ни сложилась её жизнь после войны, она знала, что Гарри будет её частью. И хотя обычно они сторонились этой темы — уж слишком часто она перерастала в нечто более напряжённое и болезненное, порождённое их стремлением уберечь друг друга, — но сегодня она всё же решила её поднять. Передав Гарри кружку с чаем, Гермиона забралась к нему на койку и осторожно пристроилась рядом — так, что бы и прижаться к нему, и не беспокоить его заживающую руку.       — Я думала о том, что сказал Шеклболт, — тихо сказала она, откидываясь на подушки.       — М-хм, — промычал он в кружку, делая глоток, после чего позволил Гермионе отлевитировать кружку на прикроватную тумбочку, чтобы ему не пришлось её держать.       — А ты? Ты вообще об этом думал? — спросила она, подняв взгляд к его лицу.       — Думал, — с лёгким вздохом ответил Гарри. — Но не могу сказать, что это принесло какие-то плоды. Не знаю я, что об этом думать.       — Вот и я тоже, — согласилась она. — Как тебе вообще идея пропустить седьмой курс и работать с ним?       Гарри долго молчал, выводя пальцами маленькие круги на её запястье, как делал всегда в моменты размышлений, когда они вот так сидели вместе. И эта бездумная ласка, и сама поза были для них настолько естественными, что Гермиона чаще всего даже не фиксировала такие мелочи на сознательном уровне. По правде говоря, их с Гарри отношения стали настолько неотъемлемой частью её жизни, что она просто о них не задумывалась — до сих пор. До того, как Шеклболт озвучил возможный вариант их будущего. Будущего со смыслом, целями и перспективами. Это было что-то реальное и осязаемое, что-то стоящее. Это была жизнь, которую они могли бы иметь. Скачущие мысли хаотичными брызгами заполонили разум, и Гермиона почувствовала, как тяжесть на груди усилилась, а желудок сжался от очередного нервного спазма.       Она не могла представить, что их жизнь когда-нибудь будет отличаться от того, что они имели сейчас; не могла представить, что вернётся в Хогвартс, с его уроками, домашними заданиями и толпами учеников — мысль была настолько ошеломляющей, что вызывала тошноту. Возможно, это было нездорово, но она даже спать не могла без Гарри. Если быть совсем честной, то запутанное переплетение нитей, что связывало их между собой, было даже не паутиной. Это был камень. Монолит. Твёрдый и неделимый. Прямо сейчас они полностью зависели друг от друга — и оба это сознавали.       Может быть, когда-нибудь в будущем она оглянется назад и подумает, что так зацикливаться на одном человеке было глупо и ненормально, но прямо сейчас она послала бы любого, кто посмел бы ей на это указать. Потому что прямо сейчас это её не волновало. Прямо сейчас это был вопрос выживания.       Она знала, что не сможет вернуться в женское общежитие, не сможет спать в одной комнате с другими людьми и без Гарри рядом. И даже если бы им каким-то образом удалось договориться жить на Гриммо и каждый день перемещаться в школу — она всё равно не была уверена, что сможет находиться в окружении такого количества людей.       Да, она работала над собой и потихоньку училась справляться с излишней тревожностью в присутствии большого количества людей — она искренне хотела вернуться к нормальной жизни, — но не питала иллюзий, что когда-нибудь всё станет как раньше.       — В принципе… — задумчиво протянул Гарри, вырвав её из потока мыслей, в которые она успела погрузиться в ожидании его ответа, — мне нравится его предложение работать вместе, чтобы что-то изменить.       Говоря это, он расфокусировано смотрел куда-то в сторону и продолжал рассеянно поглаживать её запястье, но прежде, чем Гермиона успела хоть как-то отреагировать на его слова, тихонько хмыкнул и повернулся к ней. Мягко и немного грустно улыбнулся.       — Возвращаться к выполнению домашних заданий и написанию эссе после всего этого кажется немного нелепым, не находишь? — тихо добавил он с печалью в глазах, и её сердце сжалось, до того точно он передал её собственные чувства в нескольких простых словах.       — Да, наверное, — с такой же грустной улыбкой согласилась Гермиона.       — Не то чтобы я не видел смысла в окончании школы, напротив, сейчас я вижу его яснее, чем когда-либо, — продолжил Гарри более твёрдо. Его взгляд — чуть ли не впервые за всё время — упал на шрам, выглядывающий из-под её майки, глаза на миг подёрнулись болью, но почти сразу вернулись к её лицу. — Уж что-что, а важность учёбы я за этот год осознал в полной мере на собственном горьком опыте, так что срезать углы за счёт образования вовсе не стремлюсь. Но как представлю, что придётся сидеть в комнате, полной людей… Да я там свихнусь, какая учёба. Да и потом, ну не смогу я расписывать в очередном эссе, почему змеевик, нарезанный кубиками, более эффективен, чем растёртый в кашицу, когда мы оба уже знаем, что лучше всего он действует в мелко нашинкованном виде. Или та же ЗоТИ, ну что мне там делать, когда мы и так уже выучили и освоили все заклинания, которым нас станут учить на этих уроках? Да даже руны, и те я уже знаю за пределами школьной программы, что уж говорить о тебе!       Он на секунду замолчал, переводя дыхание, после чего продолжил чуть спокойнее.       — Но всё же я не считаю, что Шеклболт был прав, когда говорил, что Хогвартс не сможет научить нас чему-то новому. Мы знаем и умеем далеко не всё. Конечно, и в школе проходят далеко не всё, но я уверен, что ещё есть то, чему профессора могли бы нас научить, вот только… я просто не знаю, смогу ли вернуться в Хогвартс после всего, — голос Гарри теперь звучал глухо и немного устало. — Да и не уверен, что хочу. Такое чувство, что с того времени прошла целая жизнь. Это похоже на шаг назад.       — Согласна, — пробормотала Гермиона, рассеянно проводя рукой по его предплечью.       Она внимательно наблюдала за сменой эмоций на его лице по мере того, как он говорил, и всё больше убеждалась, насколько же всё-таки созвучны их мысли и ощущения. Идея вернуться в школу после всего пережитого действительно казалась сомнительной. Даже, пожалуй, неосуществимой. Как вернуться в прошлое, которого уже нет. Как и их самих — таких, какими они когда-то были и уже никогда не будут.       — Школа, уроки, домашние задания… Чёрт, а… Звучит как какие-то детские глупости. Я слишком стара для всего этого, — со смешком сказала Гермиона и улыбнулась, когда Гарри усмехнулся рядом с ней. — Нет, я знаю, что биологически это не так, но по всем ощущениям… и в голове, и вот здесь…       Уже не улыбаясь, она коснулась своей груди чуть выше сердца и ниже руны и увидела, как лицо Гарри снова стало серьёзным. Он понимающе кивнул.       Конечно, он тоже это чувствовал. Тяжесть. Бремя, которое каждый из них нёс после всего, что они сделали, — после всех отнятых ими жизней и сотворённой тёмной магии. Она горько усмехнулась, вспомнив слова Насира. Их контейнеры были полны. Пусть не до предела, но достаточно, чтобы ощущать их вес. Казалось, за эти восемь месяцев она постарела на добрый десяток лет. Почему-то перед глазами встал Артур с его неиссякаемой верой в то, что всё можно исправить. Наверняка он сейчас сказал бы, что у них всё будет хорошо, что жизнь наладится и всё снова станет как прежде, но Гермиона знала, что как прежде уже не будет никогда.       — Я уже не тот человек, которым была год назад, — тихо сказала она. — Не знаю, смогу ли я вернуться к той жизни. Находиться среди всех этих людей, проводить по восемь-девять часов в день в закрытых классах, притворяться, что меня волнуют факультетские баллы и кубок по квиддичу — после всего этого, после того, что мы увидели и узнали о реальном положении дел в волшебном мире.       — Гарри, вокруг столько всего сломано, — прошептала она, крепче сжимая его руку. — Мне кажется, если я вернусь в школу, я просто впустую потрачу время, которое могла бы потратить на то, чтобы что-то по-настоящему изменить. В некотором смысле мы все лгали сами себе, каждый из нас, и самое плохое, что мы продолжаем это делать. Мы продолжаем вести себя так, как будто победа над Сам-знаешь-кем в один миг решит все наши проблемы. Как будто с его смертью война закончится и всё тут же станет хорошо. Но так не будет.       Нахмурившись, Гермиона опустила взгляд на их соеденённые руки, провела пальцами по его коже. Она чувствовала на себе его внимательный, улавливающий каждое её движение взгляд. Он молчал, позволяя ей излить всё, что накопилось на душе, и она была ему за это благодарна.       — Такая власть и такое множество последователей… Всё это возникло не на пустом месте, — Гермиона подняла глаза и ещё раз встретилась с серьёзным взглядом Гарри. — И без глобальных, систематических изменений это будет повторяться снова и снова. Его смерть — это ещё не конец.       — Я знаю, — тихо сказал Гарри, крепче сжимая её в объятиях, и понимающе улыбнулся. — Но?..       Гермиона фыркнула, он слишком хорошо её знал.       — Но, — голос Гермионы смягчила ответная улыбка, — школу я тоже бросать не хочу. Не хочу поблажек и особого отношения. Я хочу честно заслужить всё, что получу, хочу завершить образование и получить свои законные ТРИТОНы.       — Я и не сомневался, — с усмешкой сказал Гарри и сжал её запястье.       — А чего хочешь ты? — спросила его Гермиона, делая глоток чая.       — Честно — не знаю, — вздохнул Гарри, и на его лице снова проступила измождённость. — Наверное, больше всего мне сейчас хочется закончить уже эту войну и просто уйти, подальше от всего этого. Сделать перерыв. Потому что, если быть честным, я чертовски устал. Устал оттого, что всё приходиться выяснять самому. Устал от лжи и манипуляций. Устал оттого, что мы находимся в центре этого кошмара и ты постоянно оказываешься в него втянута. Я устал бороться, Гермиона. Я устал от этой войны.       — Но?.. — отзеркалила Гермиона с такой же иронично-понимающей улыбкой, какой он одарил её минуту назад, на что он чуть усмехнулся и переместился, чтобы обвить левой рукой её тело и слегка прижать к себе.       — Но, — подхватил он, бросив на неё смеющийся взгляд, — мы оба знаем, что этого я сделать не могу. Как бы плохо ни было, я не могу просто уйти. Как ты и сказала — не после всего, что мы увидели и узнали. Война и правда не закончится с его смертью. Останется очень много последствий, с которыми так или иначе нужно будет разбираться, и разбираться на глобальном уровне — на уровне законов, традиций, мировоззрения. Я действительно хотел бы что-то изменить, и план Шеклболта кажется вполне надёжной отправной точкой.       — А что, если мы совместим оба варианта? — тихо сказала Гермиона и повернулась, чтобы посмотреть на него в упор. — Когда всё это закончится, возьмём перерыв. Небольшой, на неделю-две, максимум на месяц. Поселимся на Гриммо, приведём в порядок дом, отвлечёмся и просто расслабимся на какое-то время, прежде чем вернуться к реальности и приступать к разбору последствий.       — Мне нравится ход твоих мыслей, — с улыбкой сказал Гарри и легонько коснулся губами её виска. — Но это же мы, Гермиона, не думаю, что мы сможем ничего не делать целую неделю, не говоря уж о месяце.       — Ну, мы могли бы попытаться, — улыбнулась она. — Уверена, мы сумели бы найти, чем себя занять.       — Например, учёбой? — невинно поинтересовался Гарри, приподняв бровь, на что она рассмеялась и покачала головой.       — Я превратила тебя в себя.       — Ещё не совсем, — подмигнул Гарри. — Но, как ты и сказала, почему бы нам не совместить желаемое. Думаю, МакГонагалл не откажет, если мы обратимся к ней за материалами для подготовки к ТРИТОНам. Может, даже организует несколько консультаций с профессорами. А Шеклболт тем временем договорится о полноценной сдаче экзаменов. Чем не замена седьмому курсу? Всё равно весь смысл очного посещения школы в подготовке к итоговым экзаменам. Сдадим всё, что требуется, а там можно уже и о работе говорить.       Гермиона кивнула.       — Да, так, наверное, будет лучше всего. ТРИТОНы стандартизированы. По сути, их сдача эквивалентна прохождению седьмого курса, так что по законам волшебного мира при успешном прохождении экзамена наше образование будет считаться завершённым, что фактически обяжет Хогвартс зарегистрировать нас в качестве выпускников.       — Ну вот и отлично, — с улыбкой подытожил Гарри и снова взглянул на неё, и было в этом взгляде столько тепла, что у Гермионы внутри всё перевернулось. — Я люблю тебя, ты знаешь.       — Конечно знаю, — прошептала Гермиона, уже потянувшись за поцелуем. Его язык нежно скользнул по её губе, и тело мгновенно отозвалось на ласку, но желание пойти дальше пришлось подавить. Как бы Гермионе ни хотелось продолжения, такой активности его строгий постельный режим явно не подразумевал. Отстранившись с тихим разочарованным стоном, она прикусила губу и поймала его забавляюшийся взгляд. Его пальцы продолжали поглаживать её талию. — Как и ты знаешь, что я люблю тебя.       — Да, знаю. — Гарри крепче сжал её талию и, чуть поколебавшись, добавил: — И спасибо тебе за это. За то, что любишь меня, за то, что ты здесь, со мной.       — Всегда, Гарри, — без всяких раздумий ответила Гермиона, глядя ему в глаза. Отправив свою кружку на тумбочку, она запустила пальцы в расстегнутый ворот его рубашки и прижалась теснее. — Я всегда буду с тобой.       Ещё долго они сидели так, разделяя редкий момент покоя и молчаливого согласия. Лёжа головой на плече Гарри, Гермиона рассеянно выводила круги на его груди. Теперь, когда она знала, что их мысли в отношении будущего совпадают, ей стало значительно легче. А самое главное, теперь она действительно видела это будущее.       — Как твоя рука? — спросил она, когда в палатке стало темнеть.       — Хорошо, — ответил Гарри, и его голос гулкой вибрацией отозвался у неё под ухом. — Да и вообще, не так уж плохо всё было. В сравнении с прочим, конечно. Тот же ожог от молнии был, по-моему, куда хуже. Сейчас я уже и не чувствую ничего, так, согревает и как будто гудит что-то в руке, даже приятно. Мне нравится.       Гарри задумался на секунду, после чего с самым серьёзным лицом добавил:       — Ну, или я постепенно превращаюсь в мазохиста.       Гермиона прыснула. Потом и вовсе рассмеялась.       — Всё может быть, — согласилась она. — Но я гораздо больше склонна верить, что всё прошло по-настоящему хорошо.       — Будем надеяться, — улыбнулся Гарри, целуя её в лоб. — Итак, ты увидела всё своими глазами, что теперь? Собираешься повторить? Что-то мне подсказывает, что ты уже обратилась к Насиру с этой просьбой.       Гермиона заставила себя удержать улыбку, но внутри кольнуло беспокойство. Она ещё не рассказывала Гарри о своём разговоре с Насиром — собиралась, да как-то пока не дошло.       — Ты прав, — вздохнула она, опустив взгляд на его грудь, — я действительно спрашивала его об этом, и у нас состоялся долгий разговор, но…       Гермиона замялась, не зная, как передать всё то, что произошло, да и неуверенная, хочет ли вдаваться в подробности прямо сейчас. Ей нравились сидеть вот так, вдвоём, и говорить о будущем и совершенно не хотелось снова обсуждать войну и чужие проблемы. Кроме того, было уже довольно поздно, и затевать серьёзные разговоры на ночь глядя казалось неразумным, так что она решила с этим повременить.       — Насир не одобрил эту идею. Он считает, что при наличии полностью функциональной палочки это лишнее. Что после всего, через что я уже прошла, мне не стоит дополнительно травмировать организм без необходимости. Вместо этого он предложил наложить на мою палочку постоянную привязь и защиту от физических повреждений, — Гермиона подняла глаза и натянуто улыбнулась. Возможно, виной тому было напряжение, вновь охватившее её тело, а может, всё было ясно написано на её лице, но Гарри явно понял, что она осталась не совсем довольна ответом Насира.       — Звучит как хороший компромисс, — ободряюще сказал он и, притянув её ближе, коснулся её головы своей. — Если хочешь, отложим этот разговор до завтра, а пока как ты смотришь на то, чтобы допить уже этот чай и завалиться спать?       — Категорически положительно, — с признательностью выдохнула Гермиона и улыбнулась. — Спасибо.       Он наклонился и снова её поцеловал, и от этого медленного, томного поцелуя по её телу разлилось мягкое тепло, а на сердце стало совсем легко от воспрявшей надежды. И пусть они не могли быть близки физически, пусть их настоящее наполняла война, а будущее могло и не наступить, прямо сейчас она чувствовала себя прекрасно. Более чем прекрасно — идеально. Оказывается, всё так просто — просто побыть вместе, просто отвлечься, просто поговорить; побыть просто Гарри и Гермионой — и душа вздохнула от облегчения.       Когда кружки были убраны в шкаф, а Гарри вернулся в постель после краткого похода в ванную, Гермиона снова примостилась у его левого бока, уткнулась носом в его плечо и, с удовольствием вдохнув его родной запах, щёлкнула пальцами, чтобы погасить свет и погрузиться в самый безмятежный сон, который у неё был за последние несколько месяцев.