В лесу Дин / In the Forest of Dean

      Гарри проснулся в тепле и уюте. Этой ночью он спал лучше, чем за всё время, проведённое в этой забытой богом палатке, и чувствовал себя по-настоящему отдохнувшим. Тёплое тело Гермионы прижималось к его груди, её глубокое дыхание и обмякшие конечности говорили о том, что она всё ещё крепко спит и не догадывается, что он проснулся.       Он покрепче прижал её к себе, и в голове пронеслись события прошлого вечера. Им было весело, наверное это был один из первых случаев со времён свадьбы, когда им было весело. Они смеялись, разговаривали и искренне наслаждались обществом друг друга. Было так хорошо — он ненавидел использовать такое избитое слово, чтобы описать это, но, честно говоря, это была правда. Вечер прошёл чудесно, было так приятно просто сидеть и разговаривать, как нормальные люди, вместо того чтобы обсуждать войну и крестражи, как они обычно делали. В какой-то момент разговор перешёл на личные темы и стал более интимным, но атмосферу это ничуть не испортило.       Всё изменилось, когда Гермиона прижала к груди его руку. Её глаза горели откровенным желанием, отчего его внутренности сжались. Он не был уверен, чего она хочет и к чему готова, и боялся снова всё испортить, но, когда она наклонилась ближе, не смог удержаться и коснулся рукой её лица. Он отчаянно хотел поцеловать её, но запретил себе это делать, помня о своём обещании не инициировать физический контакт без её прямой просьбы или действия.       Гарри Поттер стремился быть человеком слова. Он не хотел, чтобы его знали как лжеца. Он достаточно наелся этого дерьма на пятом курсе, чтобы вспоминать то время с содроганием, и всегда старался поступать так, чтобы ни у кого не было ни малейших оснований усомниться в надёжности его слова.       Гарри высоко ценил честность и делал всё, что было в его силах, чтобы его слова не расходились с делом, поэтому, как бы сильно ему ни хотелось поцеловать её, он не стал этого делать. Не без её просьбы или прямой на то инициативы, как обещал.       Когда она попросила его поцеловать её, он чуть не потерял голову. Ему потребовалась каждая унция самообладания, чтобы не растерзать её рот и контролировать свои руки. Он понимал деликатность ситуации и изо всех сил старался держать себя в руках, не желая повторения того, что произошло на кухне во время их первого поцелуя. Поэтому он действовал медленно и осторожно, следя за каждым прикосновением и каждым своим движением.       Он не собирался заходить дальше поцелуев, не думал, что она готова к чему-то большему — слишком мало времени прошло с последнего досадного инцидента, поэтому испытал немалое удивление, когда она сама попросила его прикоснуться к ней. Удивление и счастье.       Да, он уже несколько недель безумно хотел к ней прикоснуться, но счастлив он был не только и не столько поэтому. Он был счастлив, потому что её просьба говорила о том, что она наконец смирилась со своими шрамами и что она по-настоящему ему доверяла.       Это звучало странно, но Гарри был в каком-то смысле польщён её просьбой и постарался сделать так, чтобы ей действительно понравилось. Каждое его прикосновение было нежным, каждое движение тщательно продуманным и медленным. Он чувствовал, как она поначалу вздрагивала под его руками, но постепенно успокоилась и смогла наслаждаться близостью. Он терпеливо ласкал её кожу, внимательно наблюдая и прислушиваясь на случай, если она попросит его остановиться, — но она не попросила. Они вместе преодолели её неуверенность, и Гарри наконец смог провести руками по её груди без того, чтобы Гермиона вздрагивала или зажималась. Её единственной реакцией были тихие стоны, из-за которых он хотел её ещё больше.       Дальше… ситуация быстро обострилась.       Всё это время он был до смешного твёрд в своих джинсах. Её вкус, её запах пьянили разум и заставляли внутренности скручиваться от возбуждения. Прижиматься к ней было чистым блаженством, но заходить дальше у него намерения не было. Он лишь надеялся, что сумеет помочь ей хоть частично снять то видимое напряжение, в котором она пребывала в течение последних нескольких месяцев.       О своей собственной «проблеме» он не слишком беспокоился — он мог позаботиться о себе позже, в ванной. В конце концов, он был мужчиной, и мастурбация не являлась для него чем-то из ряда вон выходящим. Он делал это более-менее регулярно, в том числе и на протяжении их палаточной жизни — особенно когда чувствовал излишнее напряжение. Но не каждый день, в отличие от некоторых его сверстников.       Рон, — тут же подумал он, мысленно закатив глаза. Этот мальчик, как и некоторые другие, не мог прожить и дня без дрочки. Гарри и хотел бы этого не знать, но, живя в мужском общежитии, волей-неволей замечаешь подобные вещи. Он не понимал такой помешанности на личном удовольствии, сам он относился к мастурбации как к довольно простому, но в то же время весьма эффективному средству снятия стресса. Но он подозревал, что с Гермионой была совсем другая история. Зная её, он бы предположил, что у неё возникнут некоторые сложности с тем, чтобы отпустить себя и сбросить напряжение таким образом. Он сильно сомневался, что она хоть раз прикоснулась к себе с тех пор, как они первый раз разбили палатку. С другой стороны, вполне возможно, что она вообще никогда не прикасалась к себе — тут он не мог быть уверен. Он не собирался притворяться, будто что-то знает о женщинах или их привычках, но Гермиона никогда не была из тех, кто легко расслабляется — в любом смысле этого слова.       Прикасаясь к ней, он внимательно следил за выражением её лица и звуками, которые она издавала. Он сосредоточился на её дыхании и ловил малейшие реакции её тела, с каждым прикосновением подводя её всё ближе и ближе к краю. Она уже была мокрой, когда его рука скользнула по её трусикам, и это сделало его ещё твёрже. Во многих отношениях ласкать её до тех пор, пока она не достигнет кульминации, было похоже на достижение его собственного маленького пика. Он с восхищением наблюдал, как она крепко зажмурила глаза, как исказилось в болезненно-сладкой муке её лицо, как жадно хватали воздух приоткрытые губы, и едва не кончил сам, когда она выгнулась в экстазе, вцепившись в его свитер, и несколько раз вжалась в его руку, доводя свой оргазм до завершения. Это пьянило, как сильнейший наркотик, и он совершенно точно знал, что подсел. Она была прекрасна в момент своего освобождения, и он едва сдержал стон при виде этого зрелища.       Боже, как же он её хотел.       Он хотел её всю, целиком, хотел быть с ней во всех возможных смыслах. Сейчас, всегда. Он не хотел, чтобы это заканчивалось, но сонная дымка в её глазах ясно говорила о её усталости. Он видел, что она была практически в оцепенении после оргазма, и знал, что сегодня не та ночь. Поэтому он просто прижал её расслабленное и обмякшее тело к своей груди и удовлетворённо выдохнул, заставляя себя успокоиться. Кроме того, он в любом случае не хотел торопить события. Он понимал, что из-за войны и из-за неопределённости их положения у неё были некоторые сомнения по поводу выведения их отношений на новый уровень. Того, что она наконец приняла своё тело и вообще позволила ему прикасаться к ней — не говоря уж о том, чтобы получить от этого удовольствие, — было более чем достаточно.       У них было время. Они могли подождать подходящий момент. Когда оба будут готовы пойти дальше.       А пока самым лучшим было лечь спать. Не желая оставаться синюшным и чувствовать неудобство остаток ночи, Гарри позаботился о себе в ванной, прежде чем забраться на свою койку рядом с Гермионой. Доводя себя до кульминации, он вспоминал её стоны, ощущение её нежной плоти под своими пальцами и выражение её лица в тот момент, когда она по-настоящему отпустила себя. Это он с ней сделал. Он довёл её до оргазма, он заставил её почувствовать наивысшее удовольствие, и одной этой мысли было достаточно, чтобы довести его до края.       Он не знал, где обнаружит её, когда выйдет из ванной — на её койке или на его, но заранее для себя решил, что, если она легла у себя, он пойдет спать на свою койку, один, и даст ей то пространство, о котором она просила. Открыв дверь ванной, он первым делом бросил взгляд в сторону кроватей и улыбнулся, увидев разобранную постель на своей койке и нетронутое покрывало на её собственной. Пожалуй, он никогда не испытывал большего воодушевления, забираясь в постель.       Он уткнулся носом ей в шею и счастливо вздохнул. Несмотря на то, что мир вокруг них всё больше окрашивался в мрачные тона, несмотря на то, что на самом деле он понятия не имел, что делал, его душу согревала надежда. То, что происходило между ними, вселяло в него надежду, что жизнь не закончится вместе с войной. Это давало ему стимул становиться лучше и продолжать бороться, как бы плохо ни складывались обстоятельства.       Гарри хотел узнать, что может принести будущее с Гермионой. Ограничится ли их близость только этой палаткой или продолжится в будущем, каким бы далёким и неопределённым оно ни было. Он не знал, что будет дальше, но прямо сейчас Гермиона была для него важнее, чем весь остальной мир, вместе взятый. И он собирался сделать всё возможное, чтобы она оставалась в безопасности, чтобы у них была возможность выяснить, куда приведут их отношения — потому что за это стоило бороться.       

***

             Гермиона проснулась от запаха яичницы с беконом. Перевернувшись на койке Гарри, она увидела, как он готовит завтрак, и не смогла сдержать улыбку. Щёки тут же залил румянец. В голове пронеслись образы прошлой ночи, и она зарылась лицом в подушку. Прошлая ночь была… Невероятной, — вспыхнуло в голове, и лицо загорелось сильнее. Разговоры, прикосновения, поцелуи и руки Гарри, блуждающие по её телу, — всё было настолько сюрреалистичным. Даже не верилось, что она смогла настолько расслабиться. Не верилось, что Гарри прикоснулся к ней там таким образом и довёл её до самого яркого оргазма, который она испытывала в жизни.       Почувствовав новый прилив смущения, она глубже уткнулась носом в подушку. До сих пор к ней не прикасался никто, кроме неё самой, и уж точно никто никогда раньше не прикасался к ней так. Это было… У неё не хватало слов, чтобы описать тот восторг ощущений. Это не было похоже ни на что, что она когда-либо испытывала прежде.       Она откинула голову на подушку и мысленно застонала, чувствуя, как сжимается от волнения и смущения живот. Но каким бы сильным ни было смущение, она не жалела о том, что произошло. Гораздо больше её беспокоила другая мысль: теперь, познав это, она захочет этого снова.       Гермионе потребовалось несколько минут, чтобы собраться с духом и встать с кровати. Их с Гарри общение осталось обычным — за исключением того, что, подойдя, она мягко скользнула рукой по его пояснице, а когда встала рядом, чтобы вытащить тарелки, он наклонился к ней и легонько поцеловал в висок, отчего она смущённо опустила глаза. В остальном ничего не изменилось, они позавтракали и продолжили утро своей обычной тренировкой. Снаружи по-прежнему было жутко холодно, но, по крайней мере, с неба больше не сыпал мокрый снег, так что тренировку они провели на улице и даже смогли устроить полноценный поединок напоследок. Вернулись в палатку они почти три часа спустя — тяжело дышащие, измученные и мокрые от пота, но довольные. Им обоим удалось увеличить время своих щитов ещё на минуту.       День прошёл тихо. Они наскоро пообедали, после чего Гарри сел за чтение, а Гермиона взялась за изучение золотых браслетов, которые она сняла с оборотня и убитого волшебника. Сначала она тоже пыталась читать, но обнаружила, что слишком отвлекается, думая о прошлой ночи и гадая, что происходит в голове Гарри. Он не поднимал эту тему, так что она тоже решила молчать и вместо этого приступила к задаче, которая требовала большего сосредоточения ума и внимания, чем чтение.       Соблюдая предельную осторожность, она не прикасалась к браслетам сама и тщательно следила за тем, чтобы они не касались ничего, кроме внутренней поверхности чёрного металлического ящичка, в котором она их хранила. Ящичек этот ей подарил Аластор Грюм незадолго до своей смерти. Особый зачарованный металл не пропускал никакие проклятия, а в закрытом состоянии — полностью запечатывал предметы внутри так, что их нельзя было ни обнаружить, ни отследить. Грюм тогда сказал ей, что использовал этот ящичек во времена своей аврорской службы для хранения предметов, которые выглядели «интересными», но «вполне могли расплавить твои внутренности или вырвать сердце через глотку».       Гермиона не знала, какие предметы побывали в этом ящичке, да и, честно говоря, не особо хотела знать, но подарок приняла, так как думала, что в будущем он может оказаться полезным.       Использовав несколько отслеживающих и выявляющих чар, она определила состав металла и проверила, были ли в браслетах какие-либо стержневые или встроенные элементы. Все свои выводы она аккуратно записывала в лежащий рядом блокнот. Она так увлеклась, что ничего вокруг не замечала, пока Гарри не коснулся её плеча и не позвал ужинать.       Было поздно, уже перевалило за девять вечера, когда она тщательно упаковала браслеты и заперла ящичек, и её живот громко заурчал от голода. Она была так увлечена работой, что не заметила, как прошло время, хотя и была рада, что провела день продуктивно, вместо того чтобы сидеть и рефлексировать о событиях предыдущей ночи. Благодарная Гарри за заботу, она присоединилась к нему за столом и начала рассказывать о своих находках.       — В общем, я почти уверена, что браслет включает в себя либо магию связывания душ, либо магию крови. Кроме того, похоже, в нём есть встроенное ядро, но я пока не разобралась, как получить к нему доступ, не повредив сам браслет, — сказала Гермиона, держа на вилке кусочек пастушьего пирога.       — И как ты определишь, что это именно то, что ты ищешь? — спросил Гарри после того, как проглотил свой собственный кусок пирога.       — Ну, мне ещё нужно немного почитать об этом… Есть заклинание, которое можно использовать для таких целей, но оно сложное, и результаты могут быть интерпретированы по-разному. Возможно, придётся приготовить тестовое зелье. Или диагностическое. Я попытаюсь разобраться в этом на неделе. Хотя, честно говоря, я надеюсь, что это всё-таки окажется магия крови, — сказала Гермиона с гримасой. Она доела свой пирог и сделала глоток воды, прежде чем продолжить. — Связывание душ — невероятно сложная, редкая и опасная магия, поэтому о ней крайне мало информации. Магия крови, хоть и относится чаще всего к тёмной, иногда действительно может быть полезной. Яркий пример — защита твоей матери. Да и задокументированных исследований по этой теме гораздо больше. Если это и правда окажется магия крови, то, вполне вероятно, браслеты можно использовать и по-другому, на пользу. Я могла бы попытаться перенастроить чары… ЕСЛИ я смогу в этом разобраться.       Гарри широко улыбнулся ей и легонько толкнул коленом под столом.       — Я всегда говорил, что ты гений, — искренне сказал Гарри без единого намёка на поддразнивание. Он смотрел на неё с лёгким благоговением. — Но ты не перестаёшь меня поражать. Мне бы и в голову не пришло, что эту пакость можно хоть как-то использовать во благо. Если я могу чем-нибудь помочь, только скажи.       Гермиона слегка зарделась от комплимента и застенчиво улыбнулась.       — Спасибо, Гарри, — сказала она, начиная собирать пустые тарелки со стола в небольшую стопку. — Конечно, я скажу, если мне понадобится помощь.       — Гермиона, — тихо сказал Гарри, поймав её взгляд, когда она подняла глаза от стопки тарелок. — О прошлой ночи.       Гермиона заметно напряглась, её рука застыла над теперь уже пустой тарелкой из-под пирога. Она посмотрела в ярко-зелёные глаза Гарри, и её захлестнула волна паники.       Чёрт, чёрт, чёрт, чёрт, чёрт, — отчаянно думала она, чувствуя, как по позвоночнику спускается неприятный холодок. — Я не знаю, что сказать о прошлой ночи! Я не хочу никаких «разговоров» об отношениях! Я ещё сама не разобралась, что об этом думать!       Сердце бешено заколотилось, а мысли закрутились безумным хороводом. Она надеялась, Гарри поймёт, что в их неопределённой ситуации она ни в чём не могла быть уверена и любые попытки что-то определить заставляли её сильно нервничать. Она думала, что Гарри это понимает. Да, прошлая ночь была невероятной. Да, она не могла отрицать, что у неё были чувства к Гарри. Да, она хотела, чтобы всё шло, как идёт. Да, она хотела это повторить. Нет, она не знала, как назвать то, что происходит. Нет, её позиция по поводу отношений в разгар войны не изменилась. И да, она отчаянно желала, чтобы всё было проще, но что-то упорно не давало ей просто взять и признаться себе и ему в своих чувствах.       — Гарри, я… — нервно начала она, но Гарри перебил её.       — Я знаю, что ты всё ещё не уверена и не хочешь давать определения, — вмешался Гарри. Он взял её застывшую в воздухе руку в свою и опустил на стол между ними. Она наблюдала, как он провёл большим пальцем по её костяшкам, и ощутила, как по телу пробежала лёгкая дрожь. Его прикосновения всегда так на неё действовали — она уже чувствовала, как её сердцебиение начинает учащаться. — Я не собираюсь давить на тебя или пытаться изменить твоё мнение. Я просто хотел убедиться, что ты не против того, что произошло вчера.       Гермиона недоверчиво уставилась на него, слегка приоткрыв рот.       Против? — ошеломлённо подумала она, в то время как её сердце продолжало бешено колотиться. Она сама попросила его это сделать! Она стонала и извивалась в его руках! Он же не думал, что она всё это делала против собственного желания, правда? Лишь через несколько секунд она наконец поняла, что он просто беспокоился о том, что, получив то, что хотела, она могла пожалеть о том, что пошла на поводу у своих желаний. Как «раскаяние покупателя», — подсказал её разум, и она чуть не рассмеялась над нелепостью этого термина в контексте ситуации.       — Нет, Гарри, я не против, — заверила она, яростно краснея, но заставляя себя поддерживать зрительный контакт. Её затопило облегчение — Гарри просто хотел убедиться, что всё в порядке. Она сглотнула и, покраснев ещё сильнее, тихо добавила: — Я сама просила тебя.       — Я знаю, — сказал Гарри, сам немного покраснев. Он взглянул на их переплетённые руки, прежде чем снова посмотреть на неё. — Я просто хотел убедиться, что ты ни о чем не пожалела наутро. Потому что… ну… я определённо ни о чём не жалею… Я просто хотел убедиться, что ты тоже, вот и всё.       — Конечно, я не жалею, — твёрдо сказала Гермиона чуть громче, чем нужно. — Ни о чём.       Она смущённо опустила взгляд и сжала руку Гарри. Итак, всё-таки «раскаяние покупателя». Ей было безумно неловко продолжать этот разговор, но она решила прояснить ситуацию до конца.       — На самом деле мне никогда и ни с кем не было так хорошо, — сказала она, глядя на него из-под ресниц. — Ты был… очень деликатен, и я… я… спасибо тебе. И за то, что не настаивал на большем. Я… мне жаль, что ты, эм… ты не… что я не вернула услугу.       Гарри смущённо рассмеялся и поднёс её руку ко рту, чтобы коснуться губами тыльной стороны ладони.       — Не беспокойся об этом, — сказал он, подмигнув, и снова положил их руки на стол. — Я в порядке. Я обещал, что не буду ни на чём настаивать, и я не буду. Я счастлив тем, что у нас есть. Знаю, что сейчас всё слишком сложно. Мы сможем обсудить это позже, когда всё станет менее неопределённо.       Грудь Гермионы болезненно сжалась. Казалось, её ударили ножом в сердце. Его слова растопили её решимость, заставили её почувствовать себя одновременно невероятно счастливой и невероятно грустной — и почти виноватой.       Гарри был так уступчив. Он был готов взять всё, что она даст, и не просил ничего взамен. Он совершенно открыто вложил своё сердце ей в руки, в то время как она продолжала твердить, что не хочет отношений. Это было больно, она понимала это и ненавидела. Она знала, что для него, как и для неё, физическая близость была неотделима от эмоций, и понимала, что произошедшее между ними значило для него не меньше, чем для неё. Ей хотелось переползти через стол, поцеловать его и сказать, что она хочет быть с ним с этой минуты и навсегда, — но её логическая сторона всё ещё сомневалась, всё ещё предостерегала её от принятия подобных обязательств во время войны. Она крепко сжала его руку и грустно улыбнулась. Ей хотелось дать ему то, чего он желал, но не просил вслух, но она не была уверена, что сможет. Она не хотела совершать ошибку, она не хотела сожалеть о случившемся позже или ставить под угрозу их миссию.       В памяти снова всплыли слова Гарри из их разговора несколько недель назад. Он сказал тогда, что это то, за что они боролись, и что близость — это сила. Её мысли вернулись к Ремусу и Тонкс, а затем к родителям Гарри, которые объединились в попытке спасти своего ребёнка и в результате подарили ему сильнейшую защиту. Но от этих мыслей её сердце заболело только сильнее, она чувствовала себя совершенно разбитой. Она осознавала, что он ей нужен. Что он ей дорог. Она не могла этого отрицать, но при этом панически боялась предпринять хоть что-то по этому поводу.       Она долго смотрела на него, пытаясь найти правильные слова, пока не подумала, что могла бы дать ему хоть что-то. Некую золотую середину. Может, если она будет более откровенна, это немного сгладит ситуацию.       — Спасибо тебе за понимание, Гарри, — медленно проговорила она и опустила взгляд к его груди, чувствуя, как сжимается её собственная. — Я знаю, что со мной тяжело. Я правда не хочу быть такой сложной. Мне нужно, чтобы ты знал, что ты очень важен для меня. Больше всего на свете, но я… я боюсь, что это может поставить под угрозу нашу миссию и отвлечь внимание от вещей, на которых нужно сосредоточиться в первую очередь. Я боюсь брать на себя обязательства в разгар войны — обязательства, которые мы, возможно, не сможем выполнить. Но… я… я не могу притворяться, что меня к тебе не тянет. Я… не могу притворяться, что не хочу быть с тобой, когда это так.       Она нервно посмотрела на их руки, пока Гарри ждал продолжения. Она отчаянно надеялась, что Гарри понимал, что её колебания не были связаны с ним. Речь шла о войне и только о войне — о принятии обязательств, которые они не смогут выполнить, если всё закончится плохо. Потому что быть вместе означало иметь больше того, что можно было потерять.       — Я не хочу морочить тебе голову или посылать смешанные сигналы. Так что если физическая близость — это слишком, я пойму и не буду инициировать ничего большего. Но я действительно хочу быть с тобой. И если ты не против просто позволить вещам быть такими, какие они есть… мне бы очень этого хотелось. И… я хочу, чтобы ты знал, что я не против… физических проявлений близости. Скажем, если ты… если ты вдруг захочешь меня поцеловать. — Она медленно подняла глаза и встретила его внимательный взгляд. — Я знаю, что прошу о многом, и я обещаю, что, когда война закончится и всё станет менее безумным, мы сможем поговорить и во всём разобраться. Я правда не хочу быть такой сложной, и я знаю, что то, о чём я прошу, несправедливо, так что если ты решишь, что проще сразу отказаться, я пойму.       Гермиона сжала его руку в обеих своих и посмотрела на него в ожидании ответа.       — Могу я прикасаться к тебе? — спросил Гарри. Его голос понизился до глубокого баритона, а взгляд был таким пронзительным, что её пульс участился, а низ живота отчётливо сжался.       — Да, — выдохнула она, чувствуя, как по спине пробежала дрожь. Совсем не такого ответа она ожидала, и слово слетело с её губ прежде, чем она успела его обдумать.       Гарри крепко сжал её руки, опустил взгляд на стол и глубоко вздохнул. Когда он снова поднял взгляд, его глаза были чуть светлее. Похоже, он немного восстановил самообладание.       — Гермиона, ты не сложная, — сказал он уже более мягким голосом, хотя глубокий рокочущий баритон всё еще угадывался под ним. — Я тебя понимаю, правда. Ты боишься, что быть ближе значит и терять больше — и, честно говоря, ты права. Я просто смотрю на это по-другому. Я вижу в этом то, за что стоит бороться. Ты запираешь свои чувства, чтобы защитить от лишней боли себя и того, кто тебе дорог, и я уважаю это. Я знаю, что ты не из тех, кто делает что-то наподобие прошлой ночи, если это ничего не значит. Так что не беспокойся — я знаю тебя достаточно хорошо, чтобы быть уверенным, что ты меня не используешь.       Гарри улыбнулся и встал, чтобы собрать тарелки со стола и отнести их на кухонную стойку. Однако, вернувшись, он не сел обратно на своё место, вместо этого он обошёл стол, встал позади неё и наклонил голову к самому её левому уху.       — Я более чем счастлив принять то, что ты готова мне дать, Гермиона, — тихо сказал он ей в шею, и Гермиона почувствовала, как по спине поползли мурашки. — Мы можем разобраться во всём позже, если ты так хочешь. Но прямо сейчас…       Гарри медленно втянул носом воздух, слегка поцеловав её в шею чуть ниже подбородка, и Гермиону бросило в жар.       — Я очень хочу тебя поцеловать, — договорил он шёпотом. Гермиона почувствовала, что становится влажной. Он осторожно положил руку ей на правый бок. — И прикоснуться к тебе.       Гермиона повернула голову и прижалась губами к его губам. Её движения были продиктованы чистым инстинктом и откровенным желанием. Она потянулась, чтобы запустить руку в его волосы. Угол был чуть неловким, но не неудобным, и Гермиона практически растворилась в страстном поцелуе. Его рука на её боку задела кожу под свитером, скользнула вдоль пояса по животу и крепко обхватила её с другого бока, притягивая ближе. Она застонала, когда он провёл другой рукой по её шее и щеке, не прерывая глубокого поцелуя.       Через несколько мгновений он отстранился, оставив Гермиону тяжело дышащей и смотрящей на него бессмысленным затуманенным взглядом.       — Что ж, уже довольно поздно, — сказал Гарри с фальшивой беспечностью, убирая руку с её шеи и потирая затылок. — Пожалуй, пойду готовиться ко сну.       С этими словами Гарри повернулся и направился в ванную, а Гермиона осталась сидеть, не веря в происходящее. Её рука вцепилась в перед свитера, а сердце колотилось, как сумасшедшее.       Вот дерьмо, — мысленно простонала она, когда дверь ванной закрылась.       Гарри был прав. Она пряталась от своих чувств, отказываясь признавать их, потому что признание делало их реальными. А значит, ей было что терять. Поэтому она изо всех сил избегала называть вещи своими именами, предпочитая цепляться за кажущуюся неопределённость. Её притяжение к Гарри было неоспоримым, она позволила ему прикасаться к ней и целовать её, но при этом продолжала притворяться, что это не значит того, что значит, потому что боялась его потерять. Она отчаянно боялась потерять то, что у них было. И Гарри в своей типичной манере был готов принять всю эту чушь и полную нелепость ситуации. Он просто принимал её такой, какая она была, со всеми её страхами и сомнениями.       Она вздохнула и с глухим стуком уронила голову на стол. Он ведь специально меня раззадорил, чтобы подтолкнуть к действию, — подумала она, фыркнув. С другой стороны, он, по крайней мере, понимал её мотивы и не думал, что она сомневается в нём или как-то его использует.       Несколько минут спустя Гарри освободил ванную, и Гермиона пошла готовиться ко сну. В ту ночь каждый из них спал на своих койках. Гарри заснул быстро, уставший после дневной дуэли и довольный тем, как прошёл его разговор с Гермионой, особенно тем, как он закончился. Он полагал, что со временем она смирится со своими чувствами, в конце концов примет их и перестанет рассматривать как слабость. Тем временем Гермиона лежала без сна и слушала шум волн Северного моря, размышляя об их отношениях. Размышляя о том, как Гарри смотрел на вещи, и пытаясь понять, насколько приемлем такой взгляд для неё самой.       

***

             Следующие три дня пролетели быстро. Они готовили еду, дежурили по ночам, прибирались в палатке, тренировались, устраивали дуэльные поединки, практиковали свои заклинания щита и осваивали новый вид тренировки — ближний бой в кругах внутри палатки. В свободное время Гермиона либо в сотый раз листала свой экземпляра «Сказок барда Бидля», либо исследовала браслеты, а Гарри читал и практиковал некоторые исцеляющие заклинания.       Они больше не говорили о том, что между ними происходит, вместо этого по взаимному молчаливому согласию они просто позволили себе быть самими собой, допуская физическую близость как часть их естественного поведения. Гермиона была только рада не признавать складывающихся между ними отношений, это позволяло ей быть с Гарри и в то же время сохранить иллюзию безопасности. Гарри же, со своей стороны, радовался той близости, что теперь была у него с Гермионой, и окончательно убедился, что его чувства взаимны, даже если об этом и не говорилось вслух.       С той ночи они целовались ещё дважды.       Первый раз — на следующий же день после их разговора. Во время дуэли Гермиона склеила заклинанием ноги Гарри и расхохоталась, когда он неуклюже завалился в особенно глубокий сугроб. Сжалившись, она забралась следом за ним в снежную кучу, чтобы наложить контрзаклятие и помочь ему выбраться, но он выглядел так очаровательно-нелепо, что она не смогла его не поцеловать. Это был невинный поцелуй, нежный, сладкий и медленный, он длился не больше минуты, после чего Гермиона отстранилась, и они вернулись в палатку, чтобы согреться.       Второй раз был гораздо более… жарким. Это произошло на второй день после ужина. Гермиона стояла у кухонной стойки и очищала посуду, когда Гарри подошёл к ней сзади и положил обе руки ей на талию, фактически прижав к столешнице. Он склонил голову к её уху и сказал, что она «невероятна». Гермиона не была уверена, чем заслужила его слова в тот день — с её точки зрения, она не сделала ничего впечатляющего, но, как бы то ни было, они закончили довольно агрессивным сеансом поцелуев.       Именно тогда он прикоснулся к ней ещё раз.       Левая рука Гарри прошлась по её животу и, поднявшись вверх, обхватила её правую грудь, в то время как его правая рука спустилась ниже, к поясу. Его большой палец обвёл верхний край её джинсов, слегка касаясь обнажённой кожи, и опустился чуть ниже, под ткань, отчего дыхание Гермионы сбилось.       — Г-гарри… пожалуйста… прикоснись ко мне… — пробормотала она ему в губы и громко застонала, когда мгновением спустя он расстегнул её джинсы и просунул руку между ног.       Она чувствовала, как его твёрдая эрекция прижимается к её заду, и это только ещё больше возбудило её. Не прерывая глубокого поцелуя, Гарри нашёл пальцем её клитор и начал обводить его маленькими кругами. Пока его правая рука ласкала её влажные складки, левая переместилась к шее. Он вжался в неё всей своей твёрдой длиной, и она инстинктивно прижалась к нему бёдрами в ответ и застонала, прикусив его нижнюю губу. Сладкое напряжение внутри усиливалось с каждым движением его пальца.       Достигнув кульминации, она ухватилась за стойку, чтобы не упасть. Гарри крепко прижал её к груди, когда её колени подогнулись. Он развернул её спиной к стойке и поцеловал медленно и глубоко, пока она спускалась со своего пика. Её голова кружилась, а тело приятно покалывало, когда они неспешно, словно в оцепенении, расстались.       Остаток вечера они провели, уютно свернувшись калачиком на диване с горячим чаем. Гермиона прислонилась к Гарри, он обнял её одной рукой, и оба тихо читали. Перед сном Гарри нежно поцеловал её, и это заставило её в очередной раз задуматься о своём решении оставить вещи неопределенными и притворяться, что ничего не изменилось, когда изменения были столь очевидны. Между ними не было никакой неловкости. Ничего из происходящего не казалось странным или принуждённым — напротив, Гермиона обнаружила, что с тех пор, как она позволила себе быть с Гарри так, как хотела, не слишком об этом задумываясь, она чувствовала себя с ним ещё комфортнее.       Но что-то во всём этом всё ещё заставляло её нервничать, и это не имело никакого отношения к Гарри.       Дело было исключительно в ней и её противоречивых желаниях и логике. Она никогда не имела цели оставить себе путь к отступлению на тот случай, если её чувства изменятся. Пусть это и пугало её, но она знала, что чувствует, и знала, что это не мимолётная прихоть. Её интересовала не только физическая близость — она была не из тех, кто ищет отношений без обязательств.       Скорее наоборот. По своей природе она была невероятно преданным и верным человеком. Ей всегда нравилась мысль, что если она когда-нибудь вступит в «отношения», то они будут нерушимыми — она хотела быть с кем-то, кому абсолютно доверяла, кого уважала и кто уважал её в ответ. И вот теперь, лёжа в своей постели, она пыталась не признаваться самой себе, что этим «кем-то» был Гарри.       За последние три дня её сердце распирало такое количество чувств к Гарри, какого она в себе и не представляла, и это заставило её задуматься, как долго эти чувства существовали на самом деле. Отчего избегать признания в своих чувствах стало только сложнее. Она не могла отрицать их. Она знала, что единственной причиной, по которой она не хотела признавать их «отношения», был страх. Ей была невыносима даже мысль о том, что в этой войне можно потерять ещё больше.       Но продолжать убеждать себя в том, что они с Гарри не были «вместе», становилось всё труднее. Она начинала понимать, что молчание или отсутствие ярлыков никак не меняло реальности. Не защищало от возможной боли. Её отрицание было последней, отчаянной попыткой избежать признания, что если она его потеряет, это её убьёт. Она боялась всё испортить и разрушить те невероятные отношения, которые у них были. Так что хоть она и осознавала, что хотела быть с ним, она просто не могла себе позволить этого в полной мере.       Это было слишком рискованно.       Слишком безрассудно.       Они были на войне.       Она лежала на своей койке, наблюдая, как колышется тканевый потолок палатки, и прокручивала в голове все эти аргументы. Только вот они никак не влияли на то, что Гарри уже значил для неё больше, чем кто-либо другой в мире, какой бы ярлык она на него ни повесила. В глубине души она знала, что её привязанность к нему была куда глубже, чем она позволяла себе признать, и что эта истина останется истиной, даже если не говорить об этом вслух.       Итак, глубоко вдохнув и закрыв глаза, она задала себе вопрос: почему она так боялась открыто признать это.