Мои следующие слова могут прозвучать без свойственной мне хрупкости (Now What I'm Gonna Say May Sound Indelicate)

― Привет, Эдди, любовь моя, ― небрежно говорит Ричи и опирается рукой на дверной проём. Он немного наклоняется вперёд и многозначительно смотрит на Стэна, в то время как Эдди пытается понять, действительно ли его лицо горит или недавняя потеря крови мешает ему покраснеть должным образом. ― А ты, Стэн, можешь самого себя выебать в жопу, как и все остальные Неудачники. Ничего личного, миссис Урис. Стэн вежливо поднимает левую руку. ― Я женат, Балабол, мне не нужно самому надрываться. Ричи фыркает, и Патти не выдерживает: ― Мне это не нравится, Стэнли. Стэнли поворачивается к ней и берёт её за руку. Он целует костяшки её пальцев: ― Прости, малышка. ― Малышка, ― паясничает Ричи. Щёки Патти начинают розоветь. Эдди жалеет её: ― Ты можешь послать его нахуй, если хочешь, Патти, ― предлагает Эдди. ― Все так делают. ― Все так делают, ― соглашается Ричи. ― Я не обижусь. Это сделало бы тебя частью клуба. Ты можешь получить бесплатный билетик, вперёд. Не отрывая взгляда от руки жены, Стэн говорит: ― Ричи, оставь её в покое. ― У меня с ней нет проблем, ― говорит Ричи. Он прислоняется спиной к дверному косяку и потягивает кофе, глядя в окно через комнату. ― Но в этой больничной палате можно находиться только двум посетителям. И я не уйду. ― Я пойду, ― отвечает Патти. ― Нет, ― говорит Ричи. ― Я не выгоняю тебя, ты можешь сидеть здесь со мной хоть до пяти вечера, я расскажу тебе все постыдные вещи, которые Стэн когда-либо делал, но ты... ― он указывает на Стэна. ― Ричи, ― окликает Эдди. Ричи опускает свободную руку и смотрит на Эдди. В нём есть что-то от часового. Эдди почти отвлёкся на синеватый оттенок под его веками; Бев сказала, что он так устал, что заснул ещё в отеле, но похоже на то, что Ричи вообще не спал. Ричи и Стэн иногда свирепели, будучи детьми. Они были лучшими друзьями: Эдди всегда знал, что Стэн, каким-то образом, принадлежал Ричи, и это тот факт, который Эдди не совсем понимал. Ричи был непреодолимой силой, а Стэн ― неподвижным объектом, и иногда они просто кричали друг на друга, пока Билл не вмешивался или пока Эдди не отвлекал Ричи. Стэн всегда принимал слова Ричи на свой счёт, даже если Ричи говорил полную хрень (что он обычно и делал). Ричи терпеть не мог, когда его игнорировали, а Стэн отлично умел не обращать на него внимания, когда тот раздражал своим поведением. Но Ричи зол. По-настоящему зол, и Эдди не может припомнить, чтобы видел его таким, кроме одного раза, в кромешной темноте, когда Ричи перечислял все те плохие вещи, которые совершил Билл по отношению к нему, словно собираясь оставить Билла в лапах Оно. И Патти, вероятно, чувствует дискомфорт, пока Стэн ведёт себя хладнокровно. Он включает этот режим, когда люди закатывают истерики рядом с ним, а Эдди в больничной койке, как в ловушке. Он прекрасно осознаёт свою беспомощность, и если бы Стэн встал и направился в сторону Ричи, Эдди ничего не смог бы сделать, чтобы встать между ними. Эдди смотрит на сердитую позицию плеч Ричи под новой кожаной курткой, на напряжённые костяшки пальцев на пластиковом стаканчике с чёрной пластиковой крышкой. ― Дай мне свой кофе, ― просит Эдди. Все замирают и смотрят на него. ― Что? ― спрашивает Ричи. ― Твой кофе, ― повторяет Эдди, протягивая левую руку и кладя её на поручень. ― Дай мне его. Наступает тишина, а потом Ричи смеётся: ― Тебе хотя бы можно пить кофе? ― Эдди, я действительно не думаю... ― начинает Патти и замолкает, когда Ричи пересекает больничную палату. Он вкладывает чашку в руку Эдди. ― Доволен? Эдди подхватывает мизинцем дно чашки, чтобы удержать её, и затем хватается другими пальцами. ― Да. Ричи отпускает чашку и делает шаг назад. ― Это чёрный, ― предупреждает он. Эдди (несмотря на то, что он прожил на Манхэттене почти всю свою взрослую жизнь) никогда не позволяли пить кофе. Его мать, что неудивительно, ввела запрет на кофе, когда он жил в её доме, а у них с Майрой никогда не было кофеварки. Иногда он тайком пробирался к кофемашине на работе, но у него никогда не получалось заваривать этот напиток. И даже когда Эдди покупал их в кофейнях, ему так и не удалось приноровиться ко вкусу. Он жадно рассматривает чашку. Вокруг отверстия в крышке есть слабое присутствие влаги. Это не кофе. Это отпечаток рта Ричи. Если бы он был женщиной, это могла быть губная помада. ― Кстати, оно из больничной столовой, так что на вкус как собачье дерьмо, ― добавляет Ричи. Он засовывает руку в карман и достаёт красную упаковку Скитлс. ― Будешь? ― Наверное, ― отвечает Эдди. Он делает глоток кофе и тут же обжигает губу. В рот попадает совсем немного жидкости, горькая и обжигающая, и у Эдди сразу же зарождается ненависть к этому вкусу. Он сглатывает, и жар течёт по его горлу. Ричи начинает смеяться: ― Не понравилось? ― Иди нахуй, ― немедленно говорит Эдди, и тут же добавляет: ― Прости, Патти, ― он протягивает кофе обратно Ричи. ― Забери его. Ричи слушается. Он хватает кофейную чашку за крышку, осторожно растопырив все пять пальцев по окружности, и небрежно вынимает её из руки Эдди. ― Так ты хочешь Скитлс? Глотнуть кофе ― это одно; Эдди не знает, сможет ли он остановиться, как только начнёт есть Скитлс. Ему разрешили выпить Спрайта после обморока, но он всё ещё получает большую часть своего питания через капельницу. Медсестра Сара предположила, что скоро его ждёт следующий уровень ― Эдди будет позволено есть желе. ― Будешь смотреть, как я ем Скитлс? ― Ага, а то здесь нет телевизора. ― Я могу быть Дэвидом Аттенборо. О, Патти, хочешь немного Скитлс? ― Нет, спасибо, ― чопорно говорит Патти. Она встаёт. ― Я просто оставлю вас... ― Нет, ― выдаёт Ричи, ― я не хочу тебя выгонять. ― Ох, да ради всего святого, ― говорит Стэн, поднимая глаза. ― Эдди, ты бы предпочёл, чтобы Ричи сидел здесь как зомби, всё ещё покрытый кровью и нечистотами, и в халате; или лучше, чтобы он принял душ, переоделся, как взрослый, и хотя бы один раз вздремнул? ― Патриция, контролируй своего мужа. ― Ричи, ― говорит Эдди. Ричи смотрит на Эдди поверх очков и сухо моргает. ― Присядь. ― Хочешь, чтобы я ушёл? ― вежливо спрашивает Стэн. ― Я хочу, чтобы вы оба заткнулись, ― отвечает Эдди. ― Патти теперь моя любимица. ― И после того, как я дал тебе кофе. ― Ну, на вкус оно было как собачье дерьмо. Ричи садится в покинутое Патти кресло, слегка ухмыляясь. Стэн немедленно встаёт и вздыхает: ― Увидимся позже, Эдди. Взгляд, который Эдди бросает Патти "Извини его", говорит за Стэна и Ричи. А потом он остаётся в больничной палате наедине с Ричи. Снова. Ричи открывает пачку Скитлс. ― Который час? ― спрашивает Эдди, теперь из него ушла часть энергии. ― Пол десятого, ― отвечает Ричи. Большим и указательным пальцами он достаёт из пачки одну из конфет и небрежно засовывает её в рот. Между колен зажата чашка кофе. ― Ещё светло и рано. Я был бы здесь ещё с начала часов посещения, но, кажется, против меня есть какой-то заговор, и я почти уверен, что Майк подсыпал что-то в мой напиток. Билл говорит, что это сделал Майк ― он знает, как такое провернуть. Эдди закатывает глаза. ― Я не знаю, какими захватывающими вещами, по-твоему, я здесь занимаюсь. ― Эх, ты тёмная лошадка, ―Ричи берёт свою чашку с кофе в свободную руку и устраивает свои ноги так, что они оказываются в пустом кресле, его колени на металлическом подлокотнике. Поза не выглядит хоть каплю удобной. Затем он делает глоток кофе и гримасничает. ― Ты хоть любишь чёрный кофе? ― Дело не во вкусе, Эдс. ― Не... ― Эдди прерывает себя смехом. Больше нет причин для старой схемы "кличка-и-ответ". Он сыт притворством. Ричи встревоженно смотрит на него. Эдди прижимает руку к груди и морщится, но ему не так больно, пока он смеётся. ― Что? ― спрашивает Ричи, и когда Эдди смотрит ему в глаза, на его лице появляется такое прозрачное выражение беспокойства, что Эдди понимает ― Ричи не спрашивает, почему Эдди смеётся, а беспокоится. ― Я в порядке, ― уверяет Эдди. Он понимает, что держит себя с неправильной стороны его хирургических надрезов, так что это, должно быть, его рёбра. ― У меня сломаны рёбра. Выражение лица Ричи долго не меняется. Затем он наклоняется, вытянув длинные руки, чтобы поставить свой кофе на пол, и закрывает рот обеими руками. ― Тебя сейчас вырвет? Ричи мотает головой. Эдди долго смотрит на него, а потом спрашивает: ― Ты сейчас заплачешь? ― Нет, ― отвечает Ричи, явно задыхаясь. Он сильно моргает, а затем вытирает глаза локтём рукава ― кожа пиджака скрипит ― и поднимает голову. ― Как ты себя чувствуешь? ― Неплохо. ― Ты ёбаный псих. Эдди слегка улыбается. ― Я. Не чувствую. Себя плохо. ― Да, хорошо, можно мне того же, что и у тебя. ― У меня была передозировка. ― Да? ― Ага, я потерял сознание и проснулся, и тринидадский врач спрашивал меня, был ли это мой первый припадок. Ричи пристально смотрит на него. ― Срань господня, Эдс. ― На самом деле у меня не было припадка. ― Ну, он же врач. Я бы, блядь, надеялся, что он знает отличия. ― Да, он поговорил со мной после и сказал, что я был слишком внятный, чтобы у меня был припадок. ― Ты ни дня в своей жизни ты не был внятным. ― Ешь дерьмо. Ричи наклоняется и снова берёт свой кофе. ― Я пью его, ― он делает большой глоток. Взгляд Эдди падает на горло Ричи, а затем снова на его лицо. ― Кстати, я спросил откуда он, потому что подумал, что тебе понравится его акцент. ― Его тринидадский акцент? ― Да. Ричи снова опускает ноги, упирается локтями в колени и наклоняется вперёд. ― Я не знаю, как звучит тринидадский акцент, ― он выжидающе смотрит на Эдди. Эдди смотрит на него в ответ, прежде чем понимает, чего он хочет. ― Нет. ― Да брось. ― Не-а. ― Да ладно. ― Нет. Вот почему ты один из самых оскорбительных комиков в Америке. Это было бы чертовски расистски с моей стороны. ― Как это может быть менее расистским с моей стороны? ― Я, блядь, очень надеюсь, что ты разберёшься в этом вопросе. Я точно знаю, что ты занимался озвучкой. Брови Ричи приподнимаются. ― Ох, неужели? Эдди... Ладно, возможно, он лихорадочно искал некоторую информацию в Гугле, пока ждал своего рейса в аэропорту. Как раз в тот момент, когда вспомнил о существовании Ричи Тозиера и о какой-то паре туфель. ― И ты знал, что я не пишу свой материал. ― И слава сраному богу, я не думаю, что тогда смог бы заговорить с тобой снова. ― Много ты моих выступлений смотрел? Эдди щурится. ― О бог мой, ты что, фанат? Эдди знает эту игру, и если это означает, что Ричи перестанет злиться, то он подыграет. ― Нет. ― Ты точно фанат, ― торжествующе говорит Ричи. ― У тебя дома в шкафу есть алтарь, посвящённый мне? Типа, маленькие фотографии моего лица, вырезанные и приклеенные на стену? Если бы Эдди был немного смелее, он бы сказал "Ну, раз ты упомянул шкаф" и совершил каминг-аут прямо здесь, но он боится увидеть, как Ричи снова регрессирует в свою слезливую оболочку, либо снова будет гневно надуваться, как на Стэна. Эдди не совсем понимает происходящее с Ричи, и хотя он, по-видимому, готов доставлять Эдди всё необходимое, пока он на больничной койке, но всё же Эдди не прельщает так помыкать Ричи. Кроме того, он хочет получить немного утешения от их перебранок. Почувствовать уверенность, что за все эти годы ничего не изменилось. ― Если бы у меня был алтарь, я бы выбрал хорошего комика. ― Назови хотя бы одного хорошего комика, которого ты знаешь, ― предлагает Ричи. Эдди недоверчиво смотрит на него. ― Джон Малейни. ― Справедливо, ― соглашается Ричи. ― Назови второго хорошего комика. ― Мы не будем этим заниматься. Ричи ухмыляется. Эдди задумывается и говорит: ― Я сказал доктору Лакруа, что ты хочешь стать чревовещателем, и он спросил меня, похож ли ты на Джеффа Данэма. Ричи обращает внимание совершенно на неправильную часть предложения. ― Его зовут Лакруа? Эдди хмуро смотрит на него, сбитый с толку. ― Ну, да? ― это настоящее имя, французское, Эдди почти уверен в этом ― означает крест. ― Как сельтерская вода? ― спрашивает Ричи. ― От него слегка отдаёт клубничкой? ― Что? ― Лакруа ― есть такая марка сельтерской воды. У них фруктовые вкусы, но такое чувство... ― он опускает взгляд на пачку конфет у него на коленях. ― Как будто кто-то растворил, может, одну конфету Скитлс в бочке с водой, куда ещё и напердели. На последнюю часть высказывания Эдди фыркает так сильно, что начинает кашлять, и ему правда больно. Он стискивает зубы, претерпевая всю боль и упираясь костяшками пальцев левой руки в рёбра. Эдди морщится, когда Ричи спрашивает: ― Ты можешь дышать? Мне позвать медсестру? Он качает головой и пытается задержать дыхание в попытке унять спазмы в диафрагме. ― Эй, придурок, ― удаётся выговорить Эдди с нежностью, но голос всё же срывается на середине. ― Если человек может кашлять, это значит, что воздух входит и выходит. Ты ведь не пользуешься методом Геймлиха, когда кто-то кашляет. ― Ага, потому что я как раз готовился испытать на тебе метод Геймлиха, ― Ричи закатывает глаза и откидывается на спинку стула, явно испытывая облегчение. Он задумчиво смотрит на Эдди. ― И сколько рёбер сломано? Эдди хочет пожать плечами, но его плечи говорят ему, что это плохая идея. Вместо этого он наклоняет голову. ― Я не знаю. Если они и говорили мне, то я забыл. ― Типа, они прям все сломаны? ― Я уверен, что это другой случай. ― Что? ― Ну, когда отламывается часть всей грудной клетки... Думаю, это называется флотирующий перелом рёбер. То есть, когда все твои рёбра... ― Ричи снова прикрывает рот рукой, и Эдди меняет тактику. ― Даже не вздумай блевануть. ― Нет, нет, всё нормально, ― отвечает Ричи очень неубедительно. Он несколько раз сглатывает ― характерный звук раздаётся по комнате ― и затем отпускает руку. ― У тебя... У тебя так же? ― Рвота? Пока нет, и Эдди благодарен за это. Он не хочет знать, что эти судороги в животе могут сделать с его и без того больным торсом. ― Я про твои плавающие рёбра. ― Нет, плавающие рёбра ― это уже совсем другое. У всех они есть, просто эти рёбра не прикрепляются к грудине. ― Знаешь, для человека, который думает, что у него аллергия на кешью, ты несёшь жуткую медицинскую фигню. Эдди одаривает его лучшим "ну ты и ублюдок" взглядом. ― Мы вместе посещали уроки биологии, Ричи. Плавающие рёбра ― общеизвестный факт. Ричи пожимает плечами: ― Это была государственная школа в штате Мэн. Меня выгнали за то, что я делал надувные шарики из презервативов. ― Мы точно не изучали безопасный секс и скелетную систему в одном― ― Оу, очевидно, ты всё это время занимался сексом неправильно, это называется трахаться, Эдди― ― То есть, очевидно― ― Ой, подожди. Прости, я забыл, что ты сорокалетний девственник― ― Господи боже, ― прерывает Эдди. Честно говоря, Эдди вполне уверен, что всё это время он занимался сексом неправильно. Например, с женщиной. Когда у него был секс, то есть то, чего не было в течение долгого времени, и, по правде, его устраивало такое положение вещей. В настоящее время он смутно уверен, что хотел бы снова попробовать заняться сексом в будущем, но все части его нервной системы, способные повлиять на это, отключены, и Эдди немного успокаивает этот факт. Он не хочет беспокоиться о том, что у него будет стояк на больничной койке. Ричи снова откидывается на спинку стула, явно не обращая внимания на эту деталь. На самом деле он не извинился за своё отсутствие в открытие часов посещений, но Ричи определённо был готов драться со всеми, кто встанет между ним и больничной палатой Эдди, так что Эдди знает, что послужило причиной его злости. Если бы Эдди хотел извинений, он уверен, что Ричи преподнёс бы их, точно так же, как он отдал Эдди свой кофе. Майра заставила бы его извиниться, если бы она была тут, за то, что так поздно осведомил её о своём положении. Если подумать, Майра, вероятно, заставит Эдди унижаться к тому времени, когда он, наконец, соберётся связаться с ней. Он не хочет унижаться. Он принесёт извинения за то, что оставил её в неведении, сколько бы времени ему ни потребовалось, чтобы набраться смелости позвонить ей и рассказать, что, блядь, происходит. Но он не хочет унижаться и падать ниц перед ней, и ему не нужны извинения Ричи. ― Я скучал по тебе, ― говорит Эдди. Брови Ричи приподнимаются, как будто он удивлён: ― Да? Эдди недоверчиво смотрит на него. ― Да. Ричи выглядит озадаченным, брови поднимаются выше, а губы поджаты. ― Как тебе в больнице? ― Отстой. ― Да? Нет никаких горячих медсестричек? ― Ага, конечно, Ричи, только в этом и проблема ― здесь нет горячих медсестричек, это же мой приоритет. У меня дыра в груди, и задница всё время на виду, но, конечно, отсутствие возможности объективизировать― Ричи прерывает его громким смехом и откидывает голову назад, касаясь стены. Как только он успокаивается, он добавляет: ― И я по тебе скучал, приятель. ― Ты должен уволить своего гострайтера, а то ты совсем обленился. Ричи бросает на него такой же недоверчивый взгляд, какой недавно бросал Эдди. ― Я всегда был ленивым. ― А вот и нет. И Эдди говорит правду. Ричи был лучшим выпускником класса, мог перескочить через семестр по математике, если бы захотел (но он не хотел); всегда двигался вперёд, читал, лазал по деревьям, активно качал головой, боролся с Эдди на траве и раздражал любого, кому удосужилось держать заинтересовавшую его вещь. Ричи никогда не был лентяем. У него было своё мнение по поводу важности тех или иных вещей, и часто всё это шло врозь с предпочтениями взрослых, но когда что-то привлекало его внимание, то он поддавался своему порыву. ― Шутки, конечно, никогда не были хорошими, но я всегда хотел получать деньги за ничегонеделание, это было моей мечтой. Эдди долго смотрит на него. ― Не было. Голова Ричи откидывается назад в притворном удивлении, а затем его брови снова поднимаются, а взгляд пренебрежительно скользит в сторону. Его нижние веки покраснели в том месте, где они соприкасаются со склерой — он без сомнения всё ещё чувствует усталость, и если эту проблему решать чашками кофе, а не полноценным сном, то лучше не станет. ― Ну, может для тебя и нет. ― Ты хотел стать чревовещателем. Ты хотел стать знаменитым чревовещателем и уехать из Дерри, ну же. ― Ага, но только вот нет такого понятия как знаменитый чревовещатель. Эдди не сводит с него взгляда. ― А ещё марионетки теперь пугают меня до чёртиков, ― добавляет Ричи. ― Я всё равно не хочу об этом говорить. ― И о чём же ты хочешь поговорить? ― О твоей медсестре с руками-базуками, ― немедленно отвечает Ричи. ― Она сделала мне замечание, потому что я включил тебе музыку, пока ты спал. Она ростом с Бев, с фиолетовыми волосами. Пугает она меня. Я больше не буду спорить с медперсоналом, знаешь ли, на случай, если она сожмёт меня полу-нельсоном. Эдди продолжает смотреть на него в течение нескольких долгих мгновений, пытаясь представить такую ситуацию. Он не знает, что такое полу-нельсон, но Ричи большой, и это особенно заметно, когда он обращается с пластиковым стулом как с детским гимнастическим снарядом. Трейси очень маленькая и очень милая. Эдди не заметил, что её руки были особенно плотными, но она смогла выдержать вес Эдди. Его лицо расплывается в улыбке при мысли о том, как она физически запугивает Ричи, а затем он начинает хихикать. Тихие, прерывистые прыски смеха. Смеяться не совсем приятно. У него есть слабое чувство, будто он делает что-то неправильное ― это болевые сигналы говорят ему что-то не так, словно Эдди ещё ни о чём не подозревает. Но Эдди чувствовал это всю свою жизнь, что бы он ни делал. В этот момент боль имеет почти успокаивающий эффект. Он всё ещё тут. Ричи смотрит на него в ответ, широко и невесело улыбаясь. ― Воу. Итак, ты принимаешь морфин, и я вдруг становлюсь смешным? Тайна комедии раскрыта? Эдди закатывает глаза. ― Ты всегда был смешным. И я тебе уже говорил, они снизили дозу морфина. Ричи знает, что он смешной. Он карикатурно строил из себя важную шишку, но так было всегда. Несмотря на каждый бип-бип, который Неудачники выдавали, на его шутки прыскали смехом двенадцать раз. Эдди никогда по-настоящему не хотел, чтобы Ричи затыкался, даже когда говорил ему заткнуться, даже когда его шутки были действительно глупыми. Даже когда Эдди сгорбился над своим телефоном в аэропорту, ожидая, пока видео на Ютуб прогрузится, в то время как Ричи выплевывал некоторые действительно жалкие шутки, написанные гострайтерами, Эдди не выключал видео. Он хотел и дальше слушать Ричи, словно чего-то ждал. Может быть, он ждал появление на сцене настоящего Ричи. Чтобы Ричи сказал нечто знакомое. Ричи моргает один раз, а затем его ухмылка немного меняется, становясь настоящей, и у глаз появляются морщинки. ― Неужели? Он думает, что это часть игры? Что Эдди немедленно раскрывает эту уязвимость, сделанную искренним комплиментом, просто чтобы снова поставить его на место? Внезапно Эдди вспоминает, как Бев и Ричи притворялись, что целуются, в Нефритовом Драконе, прямо перед тем, как Бев сунула ему в рот еду. Волна беспокойства, вспыхнувшая в животе Эдди, заставила его задуматься, не слишком ли много он выпил — и он несомненно много выпил, но не это было причиной его болезненного состояния; затем Бев затолкала ему в рот креветку, все вокруг посмеялись и зааплодировали, и в один миг всё прошло. Он пристально смотрит на Ричи, пытаясь взглядом удержать его на месте. ― Ты же знаешь, что я нахожу тебя смешным? Ричи моргает, широко раскрыв глаза. ― Я... э-э... ― и он ничего не говорит. Балабол, который потерял дар речи. Раздаётся стук в дверь, и Эдди внезапно злится. Он и Ричи одновременно поворачиваются. ― Извините, ― говорит Трейси. Эдди сразу же задаётся вопросом, слышала ли она комментарии Ричи о ней и её руках, которые теперь, когда Эдди видит, не кажутся больше обычных рук. ― Самое время встать и пройтись. Ещё нам нужно сделать упражнения и спектрометрию. Я могу вернуться через пять минут, просто хотела предупредить вас. ― Всё хорошо, ― отвечает Ричи, бросая взгляд на Эдди. ― Если вам нужно... Всё нормально. У Эдди незамедлительно всплывает в памяти, какой у него больничный халат. ― Ты можешь вернуться, ― говорит Эдди. Ему действительно не хочется, чтобы Ричи присутствовал в палате во время этих процедур. ― Это не займёт много времени. Ты можешь вернуться после. ― Ну, я могу дать кому-то шанс повидаться с тобой. Кого ты сегодня видел? С тех пор, когда я выгнал Стэна? ― Ричи, ― вздыхает Эдди. ― Уходи и возвращайся. Ричи моргает. Эдди пытается смягчить тон: ― Ладно? ― Я... Да. Если ты хочешь, ― он встаёт, держа в руках кофе и Скитлс, и идёт к выходу из палаты. Ричи останавливается в дверях, когда встречается взглядом с Трейси, которая отступает в сторону, выпуская его, а затем оглядывается через плечо на Эдди, окончательно покидая палату. ― Вам не обязательно было это делать, ― говорит Трейси Эдди. Он всё ещё слышит шаги Ричи, удаляющиеся по коридору. ― Я просто хотела предупредить вас за пять минут на случай, если вам нужно было закончить разговор. ― Он вернётся, ― говорит Эдди. Ну, или ему лучше всего вернуться. ― Я бы предпочёл поскорее со всем этим покончить. ― Знаете, вы храбрее большинства моих пациентов, ― с улыбкой сообщает ему Трейси.

***

Ричи действительно возвращается, но приводит с собой Майка. Эдди понятия не имеет, что делать с волной раздражения, накатывающей на него. Он почти уверен, что это не побочный эффект морфина, а побочный эффект Ричи, но он искренне наслаждается компанией Ричи, и это сбивает его с толку. Но также он любит Майка Хэнлона ― Майка, блядь, Хэнлона, который пробыл в Дерри дольше, чем любой из них, пока Эдди и Ричи оба были готовы ретироваться примерно через четыре часа ― и у которого до сих пор есть повязка на предплечье, в основном скрытая рукавом его фланелевой рубашки. Майк не выглядит усталым, как Беверли и Стэн. Он кажется бодрым и готовым к бою, даже с глубокими морщинами на лице. Ещё лучше, что под флуоресцентными лампами больничной палаты Эдди кажется, что он правда видит Майка. Словно Майк прятался в тени всё то время, пока они были в Дерри. Он не может решить, было ли это психологическим трюком или нет. ― Хэй, ― говорит Майк. ― Как самочувствие? Ричи снова садится на стул, на этот раз ближайший к двери, и скрещивает ноги. Его кофе закончился, но он всё ещё возится с пластиковым пачкой от Скитлс. Под его пальцами на пачке образуются маленькие складки. ― Вполне хорошее. Хоть меня раньше и никогда не пронзали― Ричи кашляет. ― Отъебись, ― автоматически отвечает Эдди, и Майк ухмыляется. ― Но чувствую я себя... Ну, учитывая все обстоятельства, у меня всё отлично. ― Приятель, ты даже не представляешь, как я рад это слышать, ― отвечает Майк. Он оборачивается, прикидывая расстояние между кроватью Эдди и маленькими пластиковыми стульями, и двигает пустой стул вперёд примерно на фут. Затем он пересаживается ближе и обхватывает ладонью пальцы Эдди, небрежно свисающие с поручня. ― Боже, ты холодный. ― Здесь чертовски холодно. Но мне нельзя потеть. ― У меня есть... Подожди-ка, мужик, ― Майк отпускает пальцы Эдди и вытаскивает из куртки пару перчаток. Он надевает одну на левую руку Эдди, не желающую координировать, и вытаскивает каждый палец через маленькие отверстия. Эдди моргает, глядя на свои бледные кончики пальцев, и думает, почему Майк Хэнлон носит перчатки без пальцев в 2016 году, как будто он Эш Кетчум или кто-то ещё, а затем натягивает откидную часть перчаток и покрывает все пальцы Эдди. Это варежки, способные превращаться в перчатки без пальцев, а откидная часть сделана из флиса. ― Мой доктор порекомендовал их, это самая тёплая вещь на свете. Просто у меня артрит в руках. Эдди вертит левой рукой, глядя на свою ладонь, а затем осторожно протягивает другую руку Майку. Это почти по-детски ― давать кому-то одевать на него варежки, как будто Эдди ребёнок, не желающий одеваться по погоде (а Эдди всегда был против того, чтобы одеваться по погоде, когда он был маленьким, потому что Соня выпроводила бы его в свитере в июне, если бы он не выскочил из дома до того, как она успела достать свитер из шкафа). Но если это делает Майк, то всё в порядке, говорит он себе. Майк был тем, кто посадил его в корзину своего велосипеда после того, как Эдди сломал свою руку. Майк из тех людей, которые делают то, что должно быть сделано. ― Из-за дрочки? ― спрашивает Ричи. Майк фыркает. ― Да, Рич, из-за дрочки. Нет, ты, мудак, я библиотекарь, у меня травма от повторяющейся нагрузки. Моё плечо тоже разъёбано. ― Оу, я тоже заработал некоторые стрессовые травмы на этой неделе. ― Я буквально на больничной койке, ― напоминает ему Эдди. ― Да? ― спрашивает Ричи. ― А я и не заметил. У Майка на лице ностальгическое, снисходительное выражение, будто он рад будет послушать их перепалки, пока Эдди может бодрствовать. Эдди полагает, что Майк должен был принять это во внимание, когда решил зайти в палату. ― Как тебе удалось получить степень по библиотековедению, не покидая Дерри? ― растерянно бормочет Эдди. ― Есть онлайн-дипломы, ― отвечает Майк. ― А вообще, я писал диссертацию о Дерри. ― Иисусе, как это угнетает, ― комментирует Эдди. ― Ага. Она в публичной библиотеке Дерри, но чернила продолжают выцветать, хотите верьте, хотите нет. Я бросил печатать и переплетать книги снова и снова, ― он пожимает плечами. ― Но я чувствовал, что должен что-то использовать из той диссертации. И я иногда покидал Дерри ― я, например, уже был здесь, чтобы провести интервью. ― Как собеседование по работе? ― Нет, как интервью с первоисточниками. У них есть старики в домах престарелых ― ну, он уже умер, но был готов поговорить со мной. И я приезжал в Бангор. ― Хах, ― часть мозга Эдди немного бредит, думая о границах города и о том, что значит быть жителем Дерри. Сколько времени ему потребовалось, чтобы забыть, как мать оттащила его от брыкающихся и кричащих друзей? Сколько времени ему потребовалось, чтобы начать жить под впечатлением, что у него никогда не было друзей? И помнила ли его мать то, чего не помнил он? Даже если бы она и знала, то никогда бы ему не сказала. И теперь она мертва, так что нет смысла беспокоиться об этом. ― Как твоя рука? ― спрашивает его Эдди. Майк слегка улыбается и показывает ему край повязки. ― Ну, по крайней мере, меня не пронзили, так что у меня тоже всё в порядке. ― Всё не так уж плохо, ― бормочет Эдди. ― Святой господь, ― произносит Ричи. Эдди искренне не понимает, почему Ричи сейчас такой агрессивный. Может быть, это потому, что Эдди не следует сценарию Ричи, не пререкается так, как того хочет Ричи. Ну и хуй с ним, Эдди устал и, опять же, буквально в больничной койке. Он чувствует, что должен быть в состоянии делать всё, что захочет. ― Ну, они заставили меня делать упражнения на глубокое дыхание, ― сообщает Эдди, ― и я потерял сознание, выполняя некоторые из них. ― Ага? ― побуждает Майк рассказывать дальше. ― Потом я проснулся, и очень приятный тринидадский врач спросил меня 'Это был ваш первый припадок?' ― это, конечно, именно тот вопрос, который ты хочешь услышать после того, как потеряешь сознание. ― Несомненно, ― соглашается Майк. ― Если кто-то не стоит рядом с моей кроватью, в ожидании задать мне такой вопрос, когда я просыпаюсь утром, то мой день заведомо испорчен, ― Эдди ухмыляется. Майк сжимает его пальцы через варежки. ― У тебя сейчас есть припадки, дружище? ― Нет, в том-то и дело. Очевидно, я потерял сознание и просто дёрнулся. ― Что ж, это вселяет в меня такую уверенность в здешней медицинской компетенции, ― говорит Майк. ― Ну, знаешь, и их способность распознавать припадки. ― Да, я потерял сознание и услышал чей-то крик 'У пациента припадок!'. И я подумал 'Оу, ничего себе, хреново этому пациенту, наверное'. Майк смеётся: ― Боже, Эдди. Эдди смотрит мимо него на дверь, но Ричи, который слышал эту историю раньше, всё ещё ест Скитлс, и не улыбается. ― Но они решили, что у меня все-таки не было припадка, и когда я проснулся, они дали мне Спрайт. Майк, ― Эдди левой рукой сжимает руку Майка. ― Спрайт такой вкусный. ― После твоего обморока? ― Да, ― он пристально смотрит Майку в глаза, пытаясь передать насыщенность опыта, с которой он пил Спрайт, в крошечных глотках с позволения Трейси, со всеми паузами, чтобы увидеть, собирается ли он всё выблевать или нет. ― Это было буквально лучшее, что я когда-либо пил. ― Тебе следовало бы сниматься в рекламе. ― Я помню, как подумал, что не мог бы хотеть этого Спрайта больше, если бы Леброн Джеймс подошёл ко мне и предложил его мне. ― Леброн Джеймс был в этой больнице? Эдди ухмыляется ему в ответ. ― Ага, а ты его не видел? ― Неа, приятель, я ходил туда-сюда, разбирался со всем дерьмом да так, что, видимо, не заметил другого крутого чернокожего чувака в Мэне. ― Ну, он просто иногда зависает тут и предлагает пациентам по баночке Спрайта. Это часть их новой рекламной кампании. ― И благотворительных списаний. ― Это очевидно, ― Эдди откидывает голову на подушки, усталый, но довольный. У него усталость, которую чувствуешь просыпаясь от звука идущего за окном дождя, а он внутри дома и в тепле, и ему никуда не нужно идти. Он может свободно чувствовать себя усталым, без необходимости вставать и идти на работу, выполнять поручения и консультироваться с людьми. ― А с чем ты разбираешься? ― спрашивает он Майка, пытаясь побудить Майка рассказать ещё немного, но без давления. ― Ну, ― говорит Майк, и в его голосе слышится нерешительность, которая сразу же вызывает тревогу у Эдди. Он хмурится, ожидая продолжения. ― Меня отстранили от работы. Эдди пристально смотрит на него. ― Что? Почему? ― Бен ведь сказал ему, что вся история с Бауэрсом улажена. ― Э-э, ― начинает Майк. ― Просто... ― он многозначительно смотрит на Эдди широко раскрытыми глазами, предлагая ему просто согласиться с тем, что он собирается сказать. ― Некоторый ущерб экспозиции артефактов, которые технически принадлежат городу. Допустим, это были дети-вандалы, бьющие стёкла и тому подобное, но там нет камер и мой начальник был... Обеспокоен риском иметь человека, живущего в здании библиотеки, ну, ты знаешь, как это бывает. В его взгляде есть определённая покорность, заставляющая Эдди думать, что он не знает, как это бывает, но это точно знает Майк, который долгое время терпел подобное в штате Мэн. ― Что, они думают, ты устроил в библиотеке безумную вечеринку? ― спрашивает Эдди. Потому что Майк в некотором роде так и сделал ― все они выпили алкоголь, но им по сорок лет и они скучные взрослые, и никто не мог предвидеть сбежавшего психически больного пациента или убийство топором. ― Кому-нибудь в Дерри на самом деле есть дело до... До чего-нибудь? Майк облизывает губы, его взгляд устремлен в окно позади Эдди. ― Забавно, но... ― говорит он задумчивым голосом, ― я думаю, они начинают интересоваться. Например, странными вещами. Но ничего подобного, что... Было в нашем детстве. Но люди начинают оглядываться вокруг. Лучше осознают своё окружение и людей, живущих вокруг них. А ещё... Последовательность в действиях людей, чего раньше не было в Дерри. И это положительное изменение, ― быстро добавляет он, поднимая брови, как будто спешит объяснить Эдди, что это здорово, что люди больше не будут стоять и смотреть, как подростки выбивают дерьмо друг из друга, или о чем, чёрт возьми, Майк думает в этот момент конкретно. ― Но, как оказалось, у тщательного наблюдения тоже есть свои недостатки. Значит, за Майком... Следят. Эдди пошутил о том, что Леброн Джеймс бросается в глаза, но Майк тоже бросается в глаза, по-своему. Из-за роста, кожи и обеспокоенных глаз. И, может быть, это не обвинение в заговоре с целью совершения убийства, но если Майка отстраняют за что-то, что... Ну, даже история, которую рассказал Майк, не является виной Майка. ― Ну и за кой хер они тебя отстраняют? ― спрашивает Эдди. Майк снова переводит взгляд на Эдди и пожимает плечами. ― Ну, как это называется? Когда какое-нибудь предприятие сильно проёбывается в глазах общественности? Типа, когда на кого-то подают в суд? Выставляет его хулиганом? Эдди долго моргает, а затем спрашивает: ― Оптика? ― Да, точно, ― соглашается Майк. ― Библиотекарь буквально живёт в библиотеке. И... В любом случае, это уже не важно. Я собрал свои вещи и подал заявление об увольнение. Он не знает, почему эти слова поражают его, как удар под дых. ― Что? ― с трудом выговаривает Эдди. Он бросает взгляд на Ричи, но тот всё ещё смотрит в стену, сердито жуя Скитлс. Значит, он уже слышал это раньше. ― Ага, ― говорит Майк. ― Я... Пожалуй, мне пора. Эдди смотрит на него, пытаясь вспомнить. ― И ты... Отправишься во Флориду? ― догадывается он. Майк улыбается. ― Может, заскочу туда по пути. Я подумывал, для начала посетить национальные парки ― чокнутые города рядом с ними, посвятить этому целую поездку, ― выражение его лица становится сухим, задумчивым. ― Я бы сказал, они не могут быть более чокнутыми, чем Дерри, но мне не хочется ничего сглазить. И это вполне разумно. Майк был в ловушке так долго ― физически в ловушке, гораздо больше, чем Эдди когда-либо чувствовал себя заточённым в собственной жизни, потому что жизнь Эдди была его собственной виной; и Майк нёс на себе огромную ношу, которую никто из них не смог бы удержать. Если бы Майк когда-нибудь решил 'Нахуй всё, это вообще не моя проблема'― что верно ― и быстро смылся, сверкая пятками, из Дерри, как и все остальные, как всегда хотел сделать Ричи, когда они были детьми, то Майк бы тоже всё забыл. И Оно снова проснулось бы через двадцать семь лет и пировало бы ещё год. А затем снова заснуло бы. И никто из них ни о чём бы не подозревал. Может быть, именно такой вариант событий им предлагал Пеннивайз, когда хотел обменять Билла на оставшуюся часть их свободы. Может быть, все они прожили бы долгую, счастливую жизнь. Эдди закрывает глаза на свои мысли. Он не был счастлив. У него не было то болезненное отчаяние, с которым Майку приходилось жить каждый день, просто зная, что Оно вообще существует, но он не был счастлив. Но Эдди не думает, что может быть по-настоящему счастлив без воспоминаний о них. Его друзья. Единственные настоящие друзья, которые у него когда-либо были. Боже, а что, если они снова забудут, как только уедут? ― Значит, ты уезжаешь? ― спрашивает Эдди, снова открывая глаза. Его веки, кажется, слипаются. Он устал. ― Да, ― отвечает Майк. ― Я хотел убедиться, что с тобой всё в порядке, прежде чем уехать, но... Я имею ввиду, что на это нет ограничений по времени. Я останусь здесь до тех пор, пока тебя не выпишут, если хочешь; стану частью вашей… Вашей пит-стоп команды, не знаю. Ричи фыркает. ― Не глупи, ― машинально отвечает Эдди. Чем Майк собирается помочь ему с медицинской точки зрения, кроме того, чтобы надеть варежки на его холодные руки и слушать его глупые шутки о Леброне Джеймсе, бродящем по коридорам больниц Бангора? ― Нет, ты должен... Ты должен уехать. Ты заслуживаешь того, чтобы уйти. Я имею в виду, что из всех нас ты заслуживаешь— ― Мы не получаем того, что заслуживаем, Эдди, ― произносит Майк таким серьёзным тоном, что Эдди замолкает. Но Ричи не замолкает. Ричи подхватывает: ― Ну это уж, блядь, точно. В его голосе горечь, а не просто поражение, и это заставляет Эдди озираться в замешательстве: ― Что? Но Ричи не обращает на него внимания — что чертовски странно. Внезапно Эдди понимает, что просто привык к постоянному вниманию Ричи, независимо от того, кто ещё находится в комнате. Демонические печенья с предсказанием судьбы нападают на них? Ричи отстраняется от стола и зовёт Эдди, даже когда Бен пытается защитить их обоих от летучей мыши. ― Ты сказал, что мы выполнили обещание, ― говорит Ричи, едва сдерживая гнев в голосе. ― Просто вернувшись. Просто выслушав тебя. ― И вы это сделали, ― говорит Майк. Сейчас он спокоен, намеренно спокоен, его спокойствие растёт по мере того, как Ричи всё больше раздражается, и они подпитывают друг друга. ― Сделали больше, чем я ожидал от любого из вас. Вы все... Лучше, чем я мог надеяться. Ричи внезапно встаёт, всё ещё сжимая в свободной руке пачку Скитлс: ― Верно, ― говорит он и тычет указательным пальцем в сторону Эдди. ― Нам не нужно было ничего из этого делать. Мы могли бы уйти. Так что мы ахуеть как знаем, что люди не получают того, чего заслуживают, потому что он, блядь, точно не заслуживает этого. Эдди чувствует... Кожа Эдди словно резко отключается. Вот каково это. Холод в нём, периферийный, что-то, что не могло добраться до его сердцевины, пока у него было вафельное одеяло, носки, варежки и тепло рук его друзей, прижатых к нему, внезапно проникает глубоко в его живот и замораживает его изнутри. И когда он говорит, его голос тоже звучит холодно. Твёрдый, как металл. Он едва узнает в нём самого себя. ― Ричи. Ричи, который говорил об Эдди при нём же, но не разговаривая с ним напрямую, используя его как оружие против Майка, как острый прут, подобранный Беверли на лужайке дома Нейболта, быстро прерывается. Он стоит здесь, такой же озадаченный, как в тот момент, когда Эдди напомнил ему, что они не смогут вернуться и разобраться с Оно через тридцать лет, потому что им будет семьдесят лет, и тогда они не смогут сражаться. Откровенное непонимание. ― Прогуляйся, ― советует ему Эдди. Ричи моргает. Его рот открывается, закрывается и снова открывается: ― Что? ― Прогуляйся, ― повторяет Эдди. ― Проветри голову. Возвращайся, когда успокоишься. ― Когда я успокоюсь? ― спрашивает Ричи, как будто в комнате есть кто-то ещё, готовый закатить истерику. ― Ты меня слышал. Ричи разглаживает пачку Скитлс, крепко прижимая её к груди. Его предплечье тянется поперёк тела, как щит, и он делает глубокий вдох, от которого кажется, что Ричи раздувается, плечи поднимаются, рёбра расширяются. Эдди ловит себя на том, что делает тоже самое, просто наблюдая за Ричи — чувствует, как его собственные рёбра растягиваются и болят, и тревожный пульс где-то ближе к животу, не приступ тошноты, а послеоперационные швы, напоминающие ему, Привет. Ты очень сильно пострадал. Может, тебе следует успокоиться. ― Ладно, ― говорит Ричи, поворачивается и уходит. Эдди слышит топот его ног по всему коридору. Они с Майком просто сидят в тишине, слушая его отдаляющие шаги. Затем Эдди делает ещё один глубокий вдох, позволяя ему со свистом проходить через ноздри. ― Он был таким всё это время? ― Да, ― отвечает Майк. ― Мне так жаль, ― говорит Эдди, на самом деле не понимая, почему он извиняется за Ричи. Может быть, он знает, что это из-за его ранения, и без него у Ричи было бы гораздо меньше оружия. Только столько оружия, сколько было у остальных. Майк качает головой. ― Ничего страшного, ― это не так, но Майк продолжает. ― Вы ведь вдвоём разговаривали? Об...? О, боже. Всё так очевидно. ― О том, что он спас мою жизнь? ― предлагает Эдди, потому что внезапно чувствует себя неловко и в затруднительном положении. Говорить об этом с Ричи ― это одно, но он всё ещё не уверен, как всё пройдёт, не тогда, когда ответом Ричи на я люблю тебя был смех. Говорить об этом с Майком, прежде чем говорить об этом с Ричи, ― это всё равно, что рассказать кому-то о своём желании развестись с женой, прежде чем сообщить об этом самой Майре. Не может быть и речи. ― Да, ― мягко врёт Майк, как будто это именно те слова, которые он бы выбрал. Он так полон дерьма. ― Ты думаешь, он был бы таком бешенстве, если бы мы поговорили? Майк издаёт короткий смешок. ― Да. Эдди пристально смотрит на него: ― Что? Очевидно, Майк не ожидал такой реакции от Эдди, потому что в замешательстве смотрит на него. ― То есть, да, ― медленно произносит он, как будто теперь ему придётся защищать свой ответ. ― Он ударил Билла, когда ты в детстве сломал руку. Теперь я Билл. ― Я... ― Эдди не видел драки, но помнит, какой раскол она вызвала в их группе друзей. Помнит, как Ричи влез в окно на следующий день после выписки Эдди из больницы, с ободранными руками, поцарапанными о кору дерева снаружи. Я ударил Билла, признался он, а потом разрыдался. И вслед за этими событиями Эдди почти не выпускали из дома, пока он не взбунтовался на свою мать из-за таблеток и ингалятора после звонка о том, что Бев пропала; но он знает, что никто не ходил на бар-мицву Стэна, кроме Ричи. Как будто во всём виноват Стэн; очевидно, никто не хотел рисковать, увидев там Ричи. Это бы превратило церемонию Стэна в поле битвы. Эдди не позволит своей больничной палате превратиться в поле битвы. Ни для кого, кроме него. ― Он ударил тебя? ― спрашивает он, потому что вопрос кажется весьма уместным. ― Нет, ― говорит Майк. ― Думаю, он мог бы, если бы там не было Бена. Бен сказал ему, чтобы тот перестал быть ребёнком и пошёл в душ, иначе он сам разденет его, и я думаю, что это было достаточно пугающе, чтобы заставить Ричи пойти привести себя в порядок. Эдди пристально смотрит на него, а затем спрашивает: ― Да что, блядь, происходит снаружи? Майк качает головой. ― Ничего особенного. Строим планы. Ну... Я пока лениво планирую свой маршрут, и пришла жена Билла, и они берут срочный отпуск с работы, но я думаю, что им скоро придётся уйти. Всё время, пока Билл был здесь, его телефон был отключен, так что он определённо уклоняется от чего-то важного. А мне повезло, я нахожусь на этапе своей жизни, где я могу просто собрать вещи и уйти. Собрать вещи и уйти. Часть гнева, безразличия и железной твёрдости тает в Эдди при этих словах. Он понимает, что хочет этого так же сильно, как и той баночки Спрайта. Воспоминания, где ты закрываешь багажник машины с кучей чемоданов, о тех старых бумажных картах, которыми никто больше не пользуется, засунутых в бардачок. Не перед кем отчитываться, кроме самого себя. ― Я не сержусь на тебя, ― говорит Эдди. ― Ты ведь знаешь это, верно? Майк грустно улыбается, но пожимает левым плечом. ― Ну, вообще, как я думаю, может, тебе и следовало бы. ― Пошёл ты, ― автоматически отвечает Эдди и качает головой. ― Чёрт, извини, ― это сила привычки, теперь он вспомнил, каково это ― снова разговаривать с Ричи. ― Нет, чувак, ты думаешь, я сделал это всё, потому что ты меня попросил? С точки зрения причин и следствий, да, это именно то, что произошло, но только потому, что Майк должен был напомнить ему об опасностях, которые там подстерегали, в первую очередь. Было время, когда Эдди думал, что умер бы за Билла Денбро, если бы тот попросил его об этом, но Эдди сейчас сорок лет. Он всё ещё чувствует... Близость ко всем ним, так, как он никогда не чувствовал себя близким ни к кому, и он с таким облегчением вспоминает всё, что это наполняет его как еда, как молоко, но часть его рабской преданности теперь менее... Целенаправленна. Может, сейчас она не такая интенсивная, но только потому, что она распространилось от одного Билла на всех. Кольцо, созданное ими, все держали окровавленные ладони, и что-то пульсировало в их соединённых руках. ― Тогда зачем ты это сделал? ― спрашивает Майк. ― Я был серьёзен, когда говорил, что любой из вас может уйти после возвращения воспоминаний, и я бы всё понял. Я был просто... Поражён, что кто-то из вас пришёл. Если я был одним из тех, кто покинул Дерри, понятия не имею, вернулся ли бы я. Эдди слышит в этом что-то похожее на страх. Майк вот-вот уйдёт, и они не знают, как это отразится на их воспоминаниях. Исчезнут ли они снова, как шрамы на их ладонях. Увидятся ли они когда-нибудь снова. Эдди закрывает глаза и пытается найти ответ для Майка. Настоящий ответ, если и не честный, то хотя бы не бесполезное я не знаю. ― Я думаю, ― говорит он в своей неуверенности, ― потому что я знал, что это должен быть я. Потому что никто, кроме нас, не смог бы этого сделать. И я не позволил бы вам... Я бы не оставил вас одних. И... ― ему не нравится, как самоотверженно это звучит, слишком искренне, но в то же время слишком глупо, как люди, которые говорят я очень внимательный или я слишком предусмотрительный, когда их просят перечислить недостатки на собеседовании. ― ... Я мало что сделал за свою жизнь, ― признаётся он. Майк моргает, глядя на него. ― Ты очень успешный, ― произносит он. Эдди пожимает плечами, делая себе больно, морщится, опускает плечо и качает головой: ― Блядь, ― шипит он, а затем делает глубокий вздох. ― Не так, как другие. Не так, как Билл, Бен или Бев, ― он преуспевает в лучшем случае так же, как Стэн, и Стэн преуспевает лучше, потому что у него своя бухгалтерская фирма, он сам себе босс, ему не нужно ни перед кем отчитывается. ― Поэтому... Я думаю, это лучшее, что я сделал. Я думаю, столкновение лицом к лицу с Оно, ― что это лучшее, чем я когда-либо был. Майк долго смотрит на него, а потом говорит: ― Нет. Эдди только что излил душу. Категорический отказ бросает его в петлю, как виниловую пластинку. ― Что значит нет? ― Ты всегда был такой, ― поясняет Майк. ― Ну, это всегда был ты. Ты всегда был собой. Ты просто... Забыл. Но ты всё равно был сделан из того же материала. Иначе ты бы не вернулся. Ты не помнил, кто я такой, когда я позвонил тебе ни с того ни с сего, но ты всё равно вернулся. Ты разбил свою сраную машину, когда я позвонил, и я спросил 'Ты в порядке?', и ты ответил 'Да!' ― он вдруг смеётся, широко улыбаясь. ― Правда? ― спрашивает Эдди. ― Ох, да, я бы не смог выдумать эту срань, чувак. ― Я этого не помню, ― он был слишком ошеломлён неожиданностью и страхом, чтобы разумно мыслить в тот момент. ― Да. Это был Эдди Каспбрак, прямо там, ― говорит Майк и качает головой. ― Всё такой же, спустя тридцать лет. Эдди долго смотрит на него, вспоминая Майка. По простому одетый, в джинсах и белой футболке, трудолюбивый, затравленный. Всё ещё смотревший на мир так, словно всегда было что-то ещё, что нужно было раскрыть, даже после всего ужаса, который произошёл тем летом. Наполовину готовый бежать в любой момент, но торчащий рядом с этими шестью идиотами, которых он только что встретил, только потому, что они были чуть менее расистскими, чем другие дети в городе, что они были готовы объявить его одним из них только из-за того, что они ненавидели людей, которые ненавидели Майка. Они разделили одну битву камнями ― и он не был похож на того ребёнка, который играл в бросание пенни с ним, Беном и Беверли; который плакал при проигрыше, и проклинал Бев, пока Бен не прогнал его. Едва увидев Майка, они сразу поняли, что он один из них. И Майк был неизменно предан, вне всяких разумных соображений и чувства самосохранения. Лучший, чем любой из них мог бы попросить. ― Ты тоже всё тот же, Майки, ― говорит он, удивлённый, услышав детское имя, слетевшее с его губ. Майк смотрит на него так, будто знает, что в голове Эдди, но Эдди не может сказать, согласен ли он. Он красив, с удивлением замечает Эдди. Он всегда был самым высоким из них, всегда самым сильным, но теперь, когда он вышел из-под облака Дерри, Эдди это видит. Он чувствует, как горят его щёки при мыслях об этом. Майк медленно качает головой, глядя куда-то вдаль. ― Надеюсь, ты прав, приятель, ― произносит он. ― Надеюсь, ты прав.

***

Следующим входит Билл, с тревогой выглядывая из-за двери, как будто ожидая, что Эдди спит. В отличие от Стэна, он не приходит с женой. ― Хэй, ― говорит он, когда видит бодрого Эдди. ― Привет, ― произносит Эдди. Он помнит, каково это было, когда они были детьми, просто быть признанными Биллом. ― Как себя чувствуешь? Очень скоро ему надоест отвечать на этот вопрос. ― Словно накаченный наркотиками, ― отвечает Эдди. ― Майк одолжил мне варежки, ― он растопыривает пальцы в варежке, демонстрируя. Билл нерешительно входит в белую комнату, его волосы такие же странно яркие, как и у Бев, за исключением седины, пробивающейся с его вдовьего пика. На нём ещё одна клетчатая рубашка поверх футболки, и он выглядит измученным. В нём даже нет толики расслабления или любопытства, которые всё ещё присутствуют у Бев и Майка. У него вид человека, не спавшего десять лет, как будто он не спал с тех пор, как сбежал на фестиваль и увидел, как ребёнок умер в доме зеркал. И, если честно, может быть, он и правда не спал. Это похоже на Билла. ― Как ты себя чувствуешь? ― спрашивает Эдди, слишком усталый, чтобы вести разговор самому, и он также хочет объяснений. Словно Билла нужно призвать к ответу за то, почему он выглядит так ужасно. Билл глубоко засовывает руки в карманы джинсов и коротко смеётся в ответ. ― Как тебе? ― Эдди медленно поднимает правую руку, чтобы Билл мог видеть трубку капельницы, введённую в его кожу. ― Хочешь такую же? Взбодриться? Билл улыбается и подкрадывается к одному из стульев. ― Пока я пасс. ― Здорово. А то я не хочу делиться. Билл снова смеётся. ― Майк сказал, что ты неплохо справляешься. ― Ну, меня раньше, конечно, не сажали на кол, но, если честно, я ожидал, что будет хуже, ― Эдди отвечает без лжи. ― Часто об этом думаешь? ― Не, я оставлю это писателям ужасов, ― его собственный голос звучит странно, как ранее, когда он злился на Ричи. На этот раз он не такой холодный и твёрдый, но определённо преувеличивающий годы и пространство между ним и его бывшим лучшим другом. Эдди явно на грани того, чтобы снова заснуть ― не упасть в обморок, он просто устал, и разговор с Неудачниками выбил его из колеи. ― Ты сделал опись всего, что со мной не так? Чтобы потом использовать для книги? ― А раньше я думал, что я очень оригинален, ― говорит ему Билл с исповедальной аурой человека, разговаривающего со священником. У Эдди тоже нет сил смеяться, но он натянуто улыбается и откидывает голову назад. ― Сделай из этого метафору для кризиса среднего возраста. ― Пиздец, это так нелепо, ― говорит Билл. Наступает тишина. Под окном слышится слабое гудение радиатора, которое, Эдди верит, ни хрена не помогает, потому что ему всё ещё пиздецки холодно. Он надеется, что это из-за потери крови, и позже к нему вернётся способность самостоятельно регулировать температуру тела. Если ему придётся испытывать такой невъебенный холод, сколько бы времени ему ни потребовалось, чтобы начать производить желаемое количество жидкости из груди (он не спрашивал у своих врачей подробности того, что они ищут, имея смутное представление о том, что слишком много знать для него вредно), то он потребует у Ричи устроить для него побег. Он часто ходил в шортах в октябре в штате Мэн. Эдди привык к жаре. ― Я должен извиниться перед тобой, ― говорит Билл. Эдди оглядывается на него и хмурится. Если Билл собирается признаться, что был тоже груб и резок с другими Неудачниками из-за беспокойства за Эдди ― или, что ещё хуже, если Ричи убедил Билла, что ему нужно извиниться, ― что ж, Эдди не знает, что собирается делать. Он, наверное, сначала вздремнёт. Но потом ему придётся что-то сделать. ― Почему? ― недоверчиво спрашивает Эдди. Его пырнули ножом в щёку и пронзили насквозь в течение двенадцати часов, а Билл не сделал ни того, ни другого, а на данный момент это самые большие проблемы Эдди. ― За то, что... Кричал на тебя, ― отвечает Билл. Эдди искренне ничего не может вспомнить несколько долгих секунд. Затем он вспоминает Ричи, вцепившего в его запястье, и возмущённый вскрик В следующий раз? А затем он вспоминает повышающий крик Стэна, что Эдди ― хотя и умирал от потери крови в тот момент, ― смутно осознавал, что это не было английским языком; и голоса остальных Неудачников тоже приобретали силу. Гнев на Оно за причинённый им вред, за то, что Оно сделало с Эдди, праведная ярость. Эдди обнаружил, что плывет по течению, но, как ни странно, это тоже успокаивало. До тех пор он не мог припомнить, чтобы на его стороне когда-либо было шесть человек. ― Там, на кухне, ― уточняет Билл. Ричи на полу, массивная фигура склонилась над ним, что-то похожее на собаку, но скрюченное, с обрывками желтой и синей ткани на туловище, руки преобразованы в когти. Эдди, парализованный в углу, не мог думать ни о чём, кроме Прокажённого в подвале аптеки и о том, как Оно засунуло свой язык в рот его матери, боясь, что Оно собирается сделать то же самое с Ричи, и Эдди не сможет ничего сделать, кроме как наблюдать — когда Бен прибыл с куском какой-то ограды. Бен принёс серебряный доллар для создания пуль, когда они были детьми — Бен Хэнском, по-видимому, не боится оборотней; и когда оборотень бросился на Бена, он просто перекатился, и Бев прыгнула на него сверху, не боясь, ища руками его горло. И когда они убили его — не Оно, а это существо, — Билл в ярости повернулся к Эдди. Тот ребёнок мёртв, сказал он, хватая Эдди за воротник. Тот пацан мёртв, и ты хочешь, чтобы Ричи тоже умер? Ты хочешь смерти Ричи? И Эдди словно забился... В незнакомое место. Маленькое пространство, где Билл злился на него, и ему ничего не оставалось, кроме как плакать и извиняться. Билл никогда не был так зол на него — раздражался, конечно, но обычно это было, когда он и Ричи были раздражающими. Это никогда не имело такого значения, но только тогда. Пожалуйста, не сердись, Билли. Я просто испугалась. — Даже не вздумай переживать из-за этого, — удаётся произнести Эдди. В этом воспоминании есть укол унижения. Часть его обижается на Билла за то, что он принёс его с собой в палату. — Нет, — говорит Билл. — Я ... Я злился не на тебя. Ты понимаешь это, верно? — Да, — Эдди теперь взрослый. Настоящий потрёпанный взрослый, но способный смотреть на вещи в перспективе, теперь, когда он больше не чувствует, что смотрит в дуло пистолета. Он способен смотреть на вещи с точки зрения Билла. Не то чтобы Билл не видел, как он пережил свою долю неудач. Билл даже видел больше положенного. Билл ёрзает, поправляя волосы рукой, разглаживая серые пряди. Где-то они успели состариться. Часть Эдди хотела бы точно определить момент, определить переломный момент между Эдди, которым он хотел быть, и Эдди, которым он стал. Занавес. Детство ускользает. — Я тоже был напуган, — говорит Билл тихим и мягким голосом. Ну, да. Эдди это знает. В этом-то всё и дело. — И ты скорбел. Я всё понимаю. Всё хорошо. — Это не так, — говорит Билл. — Я не думаю, что когда-нибудь действительно перестану горевать по Джорджи, если говорить правду. Наверное, я просто похоронил его глубоко в себе на двадцать восемь лет. Как... Мозоль. И возвращение в Дерри было похоже на… Но Эдди понимает. То, как лопается и натирается мозоль. Инфекция. Сепсис. Гангрена. Смерть. Ладно, обычно это не результат мозолей, тупица, говорит он себе и пытается сосредоточиться на Билле, который явно хочет серьёзно поговорить. — Я тебе когда-нибудь говорил? — спрашивает Билл, опуская руку и глядя на Эдди, как будто только что вспомнил, что он здесь. В комнате всё ещё очень много исповедальной ауры. Семья Эдди была пресвитерианской, и они на самом деле не идут каяться в грехах, но Эдди понял суть. Он моргает, глядя на Билла, чувствуя, что немного теряет нить разговора. Это потому, что он устал, или потому, что Билл устал? — Говорил что? Билл опускает взгляд на свои сложенные руки, явно тщательно обдумывая свои слова. — Ты был мне как брат, — тихо произносит он. — Ну... Ты напоминал мне его... Наверное, потому что ты был... — С размером куклы? — сухо подсказывает Эдди. Теперь он выше Билла Денбро. У него есть преимущество. Билл виновато улыбается, будто догадываясь о мыслях Эдди. — Ты был младше меня. И у тебя были большие глаза. То есть, я решил тусоваться с тобой, и Джорджи был моим надоедливым младшим братом, но. После, — всё ещё сложив руки, он вытягивает пальцы и смотрит на них. — Я люблю тебя, как брата. Ты ведь это знаешь, верно? Эдди был... Так одинок. Так долго. Только он и Майра, и никто никогда по-настоящему не приближался к тому, что было в его сердцевине, к тому, что он прятал занавесками в течение многих лет, и что оказалось разъярённым ребёнком, полным негодования и желания защитить своих друзей. Другая часть Эдди злится из-за того, что это Билл Денбро в больничной палате говорит ему на больничной койке, что любит его, а Ричи Тозиер там затевает драки со всеми своими друзьями. Но с этим Эдди придётся разобраться позже. — И я тебя люблю, — говорит Эдди, и это правда. Это была половина того, что поразило его, когда он вернулся сюда и снова встретил их всех. Что был не только один человек, которого он любил всю свою жизнь, не помня, — их было шестеро, и в то время все они были настолько важны для его существа, что он построил себя на их фундаменте, и что ему удалось достигнуть сорока лет, так и не вспомнив их. В то время слова как брата не охватывали весь спектр чувств — Эдди Каспбрак любил Заику Билла так, как, по его мнению, он должен был любить Бога; так, как он любил бы мальчика постарше, который взял его под своё крыло и относился к нему как к крутому парню и заставлял его чувствовать себя особенным (за исключением того, что Билл был его ровесником); так, как он любил кого-то, кто казался большим, смелым и целеустремлённым, заботился о нём и— Блядь, понимает Эдди с нарастающим ужасом. Я абсолютно точно был влюблён в Билла. И, конечно, Билл должен быть с ним в комнате в момент этого открытия, всё ещё одеваясь так же, как он одевался в тринадцать, за вычетом джинсовых шорт. Ниже Эдди на два дюйма, преподносящий извинения за свои крики и признающий, что Эдди напоминает ему Джорджи. Вау, думает Эдди и понимает, что никогда, никогда не сможет рассказать об этом другому человеку. В каком-то смысле, это несправедливо. Он чувствует, что ему нужен свидетель для этой драматической иронии, кто-то, кто посмотрит на него и скажет, Оу, чувак, это пиздец, за исключением того, что он также никогда не захочет говорить об этом и, возможно, никогда не думать об этом снова. Во всяком случае, эти чувства изжили себя. И слава богу. Эдди сорок лет, и он может справиться только с одной пылкой подростковой влюблённостью, которая возвращается, чтобы потревожить его. Он не зашёл бы так далеко, чтобы сказать Биллу о своих чувствах, и даже если они квалифицировались как таковые, то они были настолько подсознательные и спутанные с чувством поклонения геройской фигуре. И к тому же ему было , наверное, семь лет, когда всё это началось. Не было даже намёка на сексуальное влечение, только глубокое поклонение. Эдди казалось, что Билл видит в нём человека. И вот Билл говорит ему, что видит в нём нечто похожее на Джорджи. Может быть, даже подозрительно похожая замена золотой рыбки. Эдди не уверен. Но это не задевает его чувств. Он был в том кольце, давал эту клятву вместе с остальными. Он уверен, что теперь Билл видит в нём настоящего Эдди. — Так что я просто хотел... — Билл морщится, а затем улыбается незаметно, словно в выражении ты можешь мне поверить — ... Это может прозвучать ебануться как глупо, но я просто хотел убедиться, что ты не... Сделал всё это из-за моих слов. Потому что я заставил тебя почувствовать так, как будто ты должен так поступить. Эдди долго смотрит на него, его мозг пытается отбросить усталость, в попытке справиться с текущей проблемой. — Ричи тоже ведёт себя с тобой как мудак? Билл хмурится, совершенно сбитый с толку. — Ричи? — Так, не важно, — отвечает Эдди. — Он разгуливает тут, словно готов броситься в драку с Майком. Я скажу тебе то, что сказал ему — я не… Я не собираюсь так жертвовать собой. То есть, я... Я люблю всех вас, и я хочу защитить всех вас, но я не пытался быть героем. Вы не принуждал меня к этому или что-то в этом роде. Билл слегка улыбается. — Бип-бип, ублюдок? — спрашивает он, и Эдди на мгновение приходит в замешательство, пытаясь понять, почему Билл говорит бип-бип, пока не понимает, что Билл просто цитирует его. — Ага. Бип-бип, — он прочищает горло и чувствует ответную боль где-то в глубине груди. — Я бы умер за тебя, но, наверное, не только потому, что ты попросил меня. Билл смеётся, скорее всего, потому, что не понимает, насколько серьёзно Эдди воспринял бы это в одиннадцать, может быть, тринадцать лет. Когда Эдди увидел Оно, он испугался, но Билл собрал их всех вместе и попросил отомстить за своего брата, и они были сильнее вместе, чем если бы они были поодиночке и Оно убивало их один за другим. Билл был узлом, что держал их вместе. — Мне скоро нужно отправляться домой, — говорит ему Билл, чего Эдди и ожидал от него, когда он пришёл сюда, в первую очередь. — Да, я догадался. — Ты не против? Эдди чуть не закатывает глаза. — С чего бы мне возражать? Неужели кто-то из вас вдруг расскажет, что всё это время один из вас был опытным хирургом? Билл делает паузу, а затем сухо говорит: — Кажется, Майк сказал что-то в том же духе? — Да. Ну же. В конечном итоге... — он машет левой рукой, жестикулируя варежкой Майка. — ... То, что случится со мной, не изменится в зависимости от того, расположитесь ли вы шестеро в комнате ожидания, по очереди заходя ко мне, — он хмурится. — Восьмеро? — Восьмеро, — подтверждает Билл. — Ты хотел бы познакомиться с Одрой? Эдди почти хочется натянуть на голову вафельное одеяло. — Пожалуйста, не приводи сюда настоящую кинозвезду, я и так чувствую себя отвратительно. Билл мягко смеётся: — Она просто человек. — Она прекрасный человек, а у меня дыра на лице, я чувствую запах собственных волосы, и ещё я не брился с тех пор, как... — он почти говорит с тех пор, как сбежавший психически больной вонзил нож мне в лицо, но вспоминает их местонахождение, и вероятность того, что их услышат, и вовремя спохватывается. Вместо этого он машет рукой, и ответный кивок Билла говорит ему, что тот понимает. — Я обещаю, что она не будет держать на тебя зла, — говорит он. — Не похоже, что у остальных дела идут намного лучше. Эдди фыркает в ответ на эту хрень, что заставляет Билла разразиться икающим смехом. — Нет, — говорит Эдди, перекрывая смех. — Я уверен, что твоя жена прелестна. Не представляй меня кинозвезде, пока я не приму нормальный душ. — Тебе помочь побриться? — спрашивает Билл. — Я могу это сделать. Или можешь попросить Бена, у него реально есть опыт в таком деле. Я уверен, что он не повредит твоё лицо. Эдди тут же качает головой. — Я думаю, что какое-то время буду немного прытким, если кто-то попытается приблизится с лезвием. — Справедливо, — соглашается Билл. — Могу я ещё что-нибудь сделать для тебя? Звучит как у тебя есть последняя просьба? Может быть, у Билла те же опасения, что и у Эдди, по поводу того, смогут ли они оставаться на связи, как только все покинут Дерри в последний раз. — Напиши свой номер телефона, — просит Эдди. Ему сказали, что, когда его положили в больницу, у него не было ни телефона, ни бумажника, то есть никаких документов, удостоверяющих личность, поэтому остальные Неудачники оказали ему медицинскую помощь, не предупредив Майру. Эдди не горит желанием оплачивать своё пребывание в больнице, не говоря уже о том, чтобы выяснить, есть ли у него ещё медицинская страховка по его работе, чтобы всё оплатить. — Майк говорит, что мой телефон… — он мотает головой в сторону, пожимая плечами, насколько ему позволяет тело, пытаясь обозначить на дне канализации. — Конечно. У тебя есть ручка? — Нет. Это ведь ты писатель. — Я оставлю её тебе. Что-нибудь ещё? Эдди задумывается. — Ты скоро уезжаешь? Билл вздыхает. — Да, я должен. — Хорошо, — Эдди делает глубокий вдох. Ему определённо скоро понадобится ещё морфин, он даже не может объяснить эту боль тем, как хорошо быть живым. — Итак, кто-нибудь забрал мои вещи из Таунхауса, или я всё ещё плачу за комнату, в которой меня нет, или как? — Да, Ричи забрал. Ну, твои чемоданы. Его пронзает лёгкий электрический разряд. Он пытается не обращать на это внимания. — Хорошо. Ну, в одном из моих чемоданов есть хуева куча таблеток. — Ага, — говорит Билл, я всё ещё с тобой. Эдди снова вдыхает — на этот раз осторожно — и говорит: — Я хочу, чтобы ты избавился от них всех. Билл моргает. — От всех твоих таблеток. — Именно. — А они, типа, по рецепту, или?.. Эдди качает головой. — Там тоже есть дерьмо по рецепту. — И ты хочешь, чтобы я избавился от них всех. — Ото всех, — Эдди выдерживает его взгляд, всё ещё с ярко-синими глазами. — Можешь выполнять для меня эту просьбу? — он сглатывает, ожидая, что Билл начнёт задавать вопросы. Тихий треск его горла равносилен грому в ушах. Билл смотрит в ответ и кивает. — Да, я могу. Эдди ждёт, но больше Билл ничего не говорит, и откидывается на подушки; он так устал. — Спасибо. Это было бы по-настоящему... Имею ввиду, что это большая помощь для меня. — Каждую таблетку? — Каждую таблетку, — говорит он, закрывая глаза. — Я взял Мидол Майры с собой, я понятия не имею, о чём, блядь, я думал тогда, где они мне понадобятся? Но да, избавься от них всех, — ему нужно, чтобы они исчезли к тому времени, как он выберется отсюда, если он вообще когда-нибудь выберется отсюда. — Ладно, — произносит Билл. — И это всё? — Это всё. Это и твой номер. И... — он открывает глаза. — Постарайся не забыть нас, если сможешь. — Я обещаю, — клянётся Билл, и Эдди верит ему. Эдди снова закрывает глаза. — Отлично, — он делает ещё один глубокий вдох и медленно выдыхает. Он замирает, его грудь сжимается. Это не боль, это страх выйти из больницы без страховочной сетки. Вот почему Эдди нужно помощь Билла в этом деле. — Я засыпаю, — признаётся он. — Я могу уйти. — Я не хочу тебя выгонять, — он не открывает глаз. — Просто... Сейчас я не смогу тебя развлекать. — Нет, я пойду, дам тебе поспать. — И Позови Ричи, — говорит Эдди. Одна из медсестёр вернётся и разбудит его в течение часа, чтобы провести с ним упражнения на дыхание и кашель. До тех пор он просто отдохнёт.