Something in the orange tells me we're not done.

Они провели ещё немного времени в столовой, наблюдая, как люди вбегают и выбегают с едой наперевес. Багги не стал сопротивляться, когда рука Джадина снова нашла его волосы — не сейчас. Его слова звучали у него в голове, искажая формы, превращаясь не иначе как в ножи. Всё это заставляло его задуматься обо всех своих недостатках и изъянах. Багги чувствовал себя виноватым, словно в нем не хватало какой-то части, той, которая легко давалась другим, но которую он так и не смог постичь. Эмоции были для него сложной темой, особенно по отношению к другим. Багги никогда не был открытым человеком, возможно, в юности он и был более расположен к людям, однако сейчас он этого даже вспомнить не мог. Черт побери, он ведь не был настолько откровенен даже со своей собственной командой, пусть они и знали о его… переживаниях, Багги никогда не позволял им подойти достаточно близко, чтобы всё до конца понять. Он не доверял им, ведь довериться для Багги было равносильно тому, что тобой воспользуются. Его чувства были окружены стенами, защищавшими от внешнего мира, от других людей. Лишь несколько человек были способны касаться этих стен. Одним из таких людей был Роджер, но даже с ним он не был… откровенен. Не тогда, когда это имело значение. Если быть честным, он мог бы в считанные секунды изложить перед Роджером всю свою жизнь, не задумываясь, но никогда не смог бы доверить ему нечто большее. И разве это не о многом говорило? Роджер был для него самым ценным человеком, его капитаном, его отцом, его королем. Тем, кто имел над ним власть даже после смерти. Багги скорбел о нем, сражался за него, он был предан своему капитану так, как не был предан никому другому. Даже самому себе. Даже сейчас. Его отец мог покорить его всего несколькими словами, пусть и такой очевидной ложью, как «я горжусь тобой». Он мог отдавать приказы, даже не задумываясь, а Багги подчинялся… Как бы страшно это не было. Он искал его в трудную минуту, в самые отчаянные моменты и в самые злые. Потому что он был его отцом, — это не должно было ничего значить, но говорило о многом. Роджер увидел его, грязного вора — ребенка, которого оставили умирать в трущобах, и взял под свое крыло. Несмотря на то, что Багги никогда не мог сравниться с Шанксом в своём сердце, несмотря на то, что жадность его отца вредила Багги больше всего на свете, и даже несмотря на то, что тот всегда опаздывал, чтобы защитить его… Он взял его на руки, прижал к себе и научил тому, как жить… А Багги не доверял даже ему. Возможно, он был худшим в своем роде, может быть, он и был проблемой. Потому что ему ничего не давалось легко, потому что с ним всегда что-то шло не так — всегда. Он постоянно всё портил своими чрезмерными размышлениями, паранойей, проблемами. Багги всегда был кем-то чересчур, и при этом кем-то недостаточным в худшем смысле. Его разум всегда умолял его быть готовым, всегда иметь под рукой карту, чтобы, когда что-то явно пойдет не так, он мог защитить себя и то, что принадлежит ему. И у него не оставалось пустого места для доверия, пока он чувствовал, что всегда в опасности, даже в те времена, когда считал, что он в наибольшем комфорте. Может, в юности Багги и был более мягким, но время научило его причинять боль и выходить из себя. Умению проникать в чужой разум и использовать его с умыслом. Выживание научило его ломать вещи, а Роджер научил его различать людей, что могли причинить ему боль. Как причинял и сам отец. Однако, отведав этой воображаемой крови* однажды, оказалось, что отпустить её невозможно. Из-за чего приходилось срываться даже в самые ужасные моменты, срываться даже тогда, когда это было невыгодно. Стресс и неожиданности выявили его худшие стороны. С тех пор как Багги вернулся в это время, он постоянно выходил из себя (например, подрался с Шанксом, о чем он вообще думал? Этот идиот все равно через несколько мгновений забудет о том, что он пытался ему сказать. Зачем тратить дыхание, зачем тратить чувства?) Он стал небрежным. Он позволил ярости, смятению и горю захватить его в свои объятия и разрешил им играть на его струнах, словно Багги был всего лишь марионеткой, подвластной собственным эмоциям. Багги позволил им завладеть собой настолько, что тратил свое дыхание на то, чтобы буквально умолять Шанкса не умирать — будто это могло на что-то повлиять. Никто и никогда не смог бы убедить человека измениться, пока тот даже не понимает, о чем идет речь. Как и мысли о том, что небольшое попрошайничество поможет вернуть зрение слепцу. Пустая трата времени. Может быть, проблема в итоге и была в Багги, но кому он вообще мог тут довериться? Его мысли прервались, когда давление руки Джадина на его голову исчезло, и, повернувшись, он обнаружил, что тот смотрит на него, наклонив голову. Казалось, он секунду колебался, прежде чем сказать, что, возможно, ему следует отправиться в лазарет и лечь с Шанксом, пока вечеринка на палубе не стала еще более безумной. И да, теперь, когда Багги внимательно прислушался, он понял, почему он это сказал. Он кивнул головой и отказался от предложения показать ему дорогу к лазарету, проигнорировав поднятые брови Джадина. Пока он медленно шел, его голова была забита шумами и внутренними переживаниями — кончики пальцев всё ещё немели, по какой-то причине, о которой он не задумывался. Такое иногда случалось, Кабаджи говорил, что это из-за его проклятого мозга, и Багги не требовалось больше ничего слышать, чтобы решить не обращать на это внимания. Он всегда был открыт для игнорирования любой проблемы, от которой не мог тотчас избавиться, или против которой не мог спланировать действия. И он ведь не мог сам починить свои мозги, не так ли? По дороге в лазарет он увидел, что Роджер стал вести себя гораздо лучше: теперь он не выглядел таким подавленным и веселился с «врагом-другом», как и должен был. Облегчения, которое он почувствовал, было почти достаточно, чтобы сбить его с ног, но он удержал остатки самообладания и побелевшие костяшки пальцев, сумев продолжить идти. Ему хотелось увидеть маленького красного, ему хотелось уйти от всего этого шума и потратить время на обдумывание того, что сказала Джадин. Но, конечно, это его маленькое желание не светило ему так просто: как только он открыл дверь лазарета, его встретила неловкая улыбка Рейли. Неуверенность мужчины Багги не устраивала, но то, что именно он заставил его обратиться в такое неловкое состояние, приносило какое-то болезненное удовлетворение, которое он не мог игнорировать. К сожалению, это был еще один из его многочисленных недостатков. Марко нигде не было видно, в лазарете виднелись только спящая фигура Шанкса и Рейли. Даже медсестер здесь не было, но, возможно, это и не было удивительно. Известно, что медсестры Белоуса очень его опекали, и Багги был уверен, что они сейчас на палубе вместе со своим капитаном и пилят его, чтобы он стал меньше употреблять спиртного. Как будто это когда-нибудь помогало. — Как ты? — голос Рейли был болезненно спокойным, он выглядел так, будто ему было физически больно говорить. Багги догадался, что он не хотел этого разговора больше, чем он сам, — вероятно, его кто-то заставил, или у него включился какой-то запоздалый моральный компас. В любом случае Багги было всё равно, он не хотел тратить свое дыхание ещё больше, чем уже потратил. Что бы Рейли ни сделал или не сказал, всё зависело уже от самого Багги, ведь он больше не был тем ребенком. Он не был тем, кто должен был выслушивать сожаления или получать извинения сейчас, когда их явно собирались принести. Технически он был тем же самым человеком, но уже безвозвратно изменившимся. Рейли опоздал на целую жизнь. — Хорошо, — он ничего не добавил и не дал ему возможности облегчить задачу. Багги проигнорировал его и сел рядом с кроватью, на которой спал Шанкс. Он чувствовал, что Рейли наблюдает за ним, но не собирался отвечать взглядом на взгляд. Он услышал, как тот глубоко вздохнул, прежде чем начать говорить, и его глубокий тон словно предупреждал, чтобы он не перебивал его. — Я хочу сказать, что мне правда жаль, малыш, — он сделал паузу, Багги не повернул к нему голову, предпочитая наблюдать за спящим лицом Шанкса. Он старался, чтобы извинения не дошли до него. — Я был глуп, то, что я сказал тебе, было неправильно. Мой открытый отказ от тебя был… несправедлив. Я не думал, что ты примешь это близко к сердцу, я думал, что ты попытаешься сопротивляться… — он скривился, ругаясь про себя. И, может быть, потому что он знал, что Рейли сыпет проклятиями рядом с ними только тогда, когда ему совсем невмоготу, а может быть, потому что голос его звучал спокойно и разочарованно, Багги всё-таки повернулся к нему. Видя, как ему неловко. — Нет, это звучит так, будто я обвиняю тебя. Это не так, ни за что на свете — я был не прав. Я вел себя неразумно. — Просто ты чертовски отличаешься от всех, кого я знаю, малыш. Но я полон решимости делать теперь всё правильно. Рейли посмотрел на него со всей решимостью, наконец, похоже, став меньше сомневаться, и кивнул Багги, после чего резко встал и вышел из лазарета, не дав ему даже ничего ответить. Багги смотрел на то место, где всего несколько минут назад был Рейли, и старался не царапать свою кожу, пока она не покраснеет и не начнет кровоточить по-настоящему. Отличается? Багги это знал, он чертовски хорошо понимал это, даже до того, как на это указал Рейли. Когда-то он планировал всю свою жизнь вокруг этих различий, устанавливал правила, которые родились из мысли, что в нем есть нечто не такое, как у всех, хотя он и старался не зацикливаться на этом. Он знал, что не похож на других, знал, что он хуже… (и намного…) Разве не по этой причине Шанкс всегда был золотым мальчиком на этом корабле? Потому что он был таким же, как они, — сильным и смелым. Одержимым и беззаботным — у Шанкса, как и у остальных, на душе бушевали бури, а у Багги был только спокойный морской бриз. Было ясно, кто из них лучше. Но суть в том, что Багги уже знал, что он не такой, как все. И всё равно это причиняло боль. Он положил голову на край кровати, на которой спал Шанкс, не заботясь о том, насколько неудобно было такое положение. Внезапно он понял, что, даже если бы он доверял кому-то из этих людей, это не было бы похоже на то, что было у Марко и Джадина. Никто из этой взвинченной команды не посмотрит на него и не увидит равного, никто не посмотрит на него и просто «поймет». Даже если бы он доверился им, он все равно остался бы лишь аномалией. — Мой… — Багги испугался и поспешно поднял голову, услышав сонный голос Шанкса. Тот явно все еще спал, причем довольно крепко. Он разговаривал во сне, Багги смутно помнил, что раньше тоже так делал. — Мой синий. Багги замер. Слова Шанкса были приглушены из-за того, что он прижимался к подушке, но не настолько, чтобы полностью заглушить их: — Мой, должен защитить… Багги почувствовал, как к горлу подступает желчь. — Должен защищать… — он встал и побежал в ванную, в то время как Шанкс продолжал блаженно спать.