Под большим синим небом

      — Это очень большая лошадь.       Сириус тревожно рассматривал кобылу перед ним, у которой были чёрно-белая шерсть и копыта размером с обеденную тарелку. Она с удовольствием жевала сено, лениво глядя через узкий двор конюшни Лили. Она тоже была ужасной.       — Она высотой полтора метра, — сказал Ремус, закидывая потрёпанное кожаное седло на спину всё ещё невозмутимой лошади. — Это практически пони.       Джеймс, стоящий рядом с Сириусом, покачал головой и выглядел чересчур самодовольным, учитывая, что это только его третья поездка верхом.       — Если ты думаешь, что она большая, — глубокомысленно сказал он, дёргая застёжку на шлеме, который он только что воодрузил на голову, — подожди, сейчас ты увидишь мою лошадь.       — Это только потому что ты долговязый придурок, — крикнула Лили, появляясь во дворе с действительно крупной гнедой лошадью, с длинной гривой и лимонно-зелёным поводом, который Лили привязала к столбу.       — Ага, — бойко воскликнул Джеймс, наконец-то справившись с застежкой на своем шлеме. — Вот и она, — добавил он, и Сириус даже не понял, о Лили он или о лошади.       — Всё будет хорошо, Сириус.       Лили подмигнула ему, и Сириус выдавил неуверенную улыбку.       — Ремус за тобой присмотрит.       — Вам не кажется забавным, что лошадей мы измеряем в ладонях, а людей — в стопах? — спросил вдруг Джеймс, теребя в руках перчатки, которые он достал непонятно откуда. В ответ последовала тишина. Ремус хмуро посмотрел на него поверх седла лошади Сириуса.       — Что? — сухо спросила Лили.       — У лошадей даже нет ладоней, — пробормотал Джеймс уже больше для себя, чем для кого-то другого, натягивая вторую перчатку, сгибая и разгибая пальцы на пробу. Лили раздражённо покачала головой, и — невероятно — наклонилась, чтобы быстро чмокнуть Джеймса в щёку.       — Дурак, — нежно пробормотала она.       Сириус улыбнулся сам себе, надевая шлем на завязанные в хвост волосы. Прошла целая вечность с тех пор, как он видел Джеймса таким последний раз, с девушкой, от которой он просто без ума, но — он подумал об этом, когда Ремус поправил для него седло и подкрутил стремена — в глубине души ему было немного больно за них с Ремусом, когда он смотрел на Лили и Джеймса. Смотрел на то, как они могли смеяться и баловаться, чмокать друг друга в щёки и игриво подталкивать между делом, и совершенно не имело значение, видел кто-то это или нет. Неважно, узнают ли родители Лили о том, что ей нравился Джеймс или нет. Неважно, увидит ли Хоуп, как бестолково они смотрели друг другу в глаза время от времени, или увидит ли Лайелл, как они гуляли, держась за руку.       Сириус испытывал этот маленький, мерзкий укол зависти, когда смотрел на них, и ненавидел себя за это.       — Хватайся за седло, — сказал Ремус, кивая на правую руку Сириуса. Он так и сделал, крепко взявшись за седло, а другой рукой взял поводья, неуклюже забрался на сиденье, неловко перекинул ногу на другую сторону и попытался просунуть носок ботинка в стремя. — Вот так вот, — пробормотал Ремус, улыбнулся, похлопал лошадь по крупу, проходя мимо. Сириус старался не смотреть вниз и мысленно проклинал своих родителей, которые не заставляли его играть в поло верхом в детстве, как всех его многочисленных кузенов. Джеймс поднялся по небольшим ступенькам и взобрался на своего скакуна, а затем Ремус вывел из дальней конюшни ещё двух лошадей: симпатичную белую с розовыми пятнами на бархатистой морде и вторую, немного неуклюжую.       — Как зовут мою лошадь? — спросил Сириус, пытаясь хоть на что-то отвлечься от смертельно опасной перспективы свалиться с седла. Он наблюдал, как ловко Ремус запрыгнул на белую лошадь рядом, сильный и решительный, и Сириусу стало жарко под воротником.       — Это Бэсс, — сказал Ремус, кивнув на лошадь. Она ещё сонная, всё ещё лениво жевала сено, и Сириус даже мог чувствовать, как её бока вздымались при вдохе и опускались при выдохе. — Она была здесь, ещё когда мы были маленькими. А вот это Эбигейл, — сказал он, похлопывая свою лошадь сбоку по её светлой шелковистой шее. — Лошадь Лили, Райли, — он кивнул на толстую гнедую лошадь, а затем на высокого жеребца Джеймса, — и Брэнуэлл. Конь отца Лили.       Сириус расхохотался.       — О да, Джеймс выбрал бы ту, у которой самое шикарное имя, — улыбнулся он, и его глаза расширились от удивления, когда Бэсс начала двигаться под ним, неуклюже переставляя ноги.       — Всё нормально, — сказал Ремус, ловко подталкивая Эбигейл каблуками и подтягивая поводья левой рукой. — Она ласковая и немолодая девочка, — сказал он, кивая на Бэсс. — Она за тобой присмотрит.       — Я думал, этим ты должен заниматься.       Ремус улыбнулся, и вдруг тот факт, что Сириус на таком большом расстоянии от земли, перестал казаться таким уж ужасающим. Они остались во дворе на некоторое время, Ремус тихо объяснял Сириусу, как управлять Бэсс при помощи поводьев, как остановить её, как правильно сидеть в седле, чтобы зад не стал квадратным в первые же пять минут.       — А вот завтра начнёт болеть, — предупредил он, Сириус усмехнулся и уже готов был сказать ему тихонько что-нибудь непристойное, но его прервала машина, подъезжающая ко двору. Ферма семьи Лили была меньше, чем у Люпинов, конюшен было больше, чем хозяйственных построек, несколько свинарников и амбар вдвое меньше. Дорога к ферме Ремуса по обе стороны была ограничена рощицами деревьев, а здесь дорога была широкая и открытая, поэтому Сириус и Ремус сразу же увидели маленький синий хэтчбек, когда он появился на гребне холма.       — Фу, — скорчилась Лили. — Нам пора, — мрачно сказала она, щёлкнула языком, чтобы Райли отошла на обочину, подальше от машины.       — Петунья, — прошептал Ремус Сириусу, кивая на хэтчбэк, и Сириус мельком увидел тёмные волосы и бледное изнемождённое лицо за лобовым стеклом, когда они вчетвером неторопливо покидали двор. Как только они оставили позади ряды конюшен, поля веером расходились по обе стороны от них, усеянные маргаритками и яркими лютиками; расстилались лоскутным одеялом по долине. Это ещё один обжигающе жаркий день, июль в городе всегда казался липким, влажным и ужасным, а здесь жара сухая, небо синее-синее, а воздух такой чистый, что у Сириуса до сих пор иногда немного кружилась голова. Они медленно двигались по тропе, это была старая неровная дорога, по которой десятилетиями ездили тракторы и внедорожники, две тропинки поменьше разделялись невысоким холмиком. Сириус поехал по правой, а Ремус — по левой, тихонько подсказывая, как правильно держать спину, как держать ноги в стременах, и когда они достигли вершины холма, Сириус, если не чувствовал, что держал всё под контролем, то хотя бы уверен, что не свалится вниз головой с бедняжки Бесс.       — Почему ты без шлема? — спросил он, когда Ремус легко спрыгнул с Эбигейл, чтобы закрыть за ними калитку.       — Потому что жизнь — это риск, — спокойно ответил он. — Но всё-таки не в твоём случае, — добавил он, кивая на голову Сириуса, и Сириус подумал, что он абсолютно прав.       Лили и Джеймс казались пятнышками вдалеке, они были уже на дальнем конце луга, и, наблюдая за ними, Сириус вдруг с тревогой обнаружил, что невероятно наслаждался происходящим. Дело не только в Ремусе — хотя он мог бы сделать терпимой любую ситуацию, — но и в неторопливом темпе лошадей, в уверенной поступи Бэсс под ним, в палящем солнце, и это нечто настолько невероятнное, что Сириус не мог этим не восхищаться. «Если бы только это можно было разлить по бутылкам», — подумал он, пока они неторопливо пересекали одно поле за другим, прокладывая путь то среди цветов, то вдоль огромных пшеничных полей. Если бы они могли сохранить этот ясный день, расфасовать по упаковкам и выставить на продажу, они были бы самыми богатыми людьми на свете.       Но потом, когда Ремус улыбнулся ему и солнце осветило янтарные глаза и россыпь веснушек, Сириус решил, что всё же оставит этот день себе. Они остановились на обед на краю огромного зелёного пастбища, привязав лошадей к дереву в тени. Лили открыла рюкзак и распределила между ними сэндвичи, яйца по-шотландски и бутылочки спрайта. Сириус откинулся на деревянный заборчик и с удовольствием жевал сыр и маринованные огурцы, и прикрыл глаза, подставляя лицо солнцу. Они немного поиграли в «Я шпионю», в которую Джеймс безнадёжно проиграл, настаивая, что птицы над головой — это ястребы (как оказалось, это были чёрные дрозды), а затем Лили предложила Ремусу и Эбигейл скачки на перегонки.       Дух от этого захватывало: Джеймс и Сириус стояли вместе на импровизированном финише и слушали, как Ремус и Лили обсуждали правила.       — Она постоянно мухлюет, — объяснил Ремус, и после этого они ушли. Сириусу казалось, что его сердце могло выскочить из груди, когда он наблюдал за ними. Они сорвались с другой стороны поля и помчались с такой скоростью, что через несколько секунд они уже стали двумя маленькими пятнышками на горизонте. Джеймс кричал им вслед, подбадривая Лили, и только на обратном пути, когда они добрались до дальнего столба, развернулись и понеслись обратно в огромном облаке травы и пыли, Сириус почувствовал, что он по-настоящему влюблен во всё это. Ремус завораживал: всё его тело работало с лошадью как одно целое, плечи наклонены вперёд, голова опущена, и он смотрел прямо так сосредоточенно, с такой исключительной решимостью в глазах, и когда он приблизился к финишу, Сириус просто не мог отвести взгляд. Лошадь Лили осталась на расстоянии вытянутой руки позади, когда они галопом преодолели последний метр. Стук копыт сотрясал землю, вызывая у Сириуса дрожь в костях. Сириус заликовал, когда Ремус первым пересёк черту, Эбигейл остановилась через пару секунд, очертив небольшой круг. Она перешла на рысь, и Ремус похлопал её по шее. Сириус всё ещё был в восторге от этой новой и прекрасной стороны Ремуса, которая открылась ему, и Сириус влюбился в неё так же, как и все остальные его черты, и когда Ремус спрыгнул с лошади и поднял руку, чтобы вытереть рукавом влажный лоб, Сириус не удержался от того, чтобы поцеловать его в губы прямо там, посреди луга.       Каким-то чудом Ремус позволил ему.       — Жулик, — выдохнула Лили, подходя с Райли к ним поближе, и с недовольным лицом спустилась на землю.       — Ни в коем случае, — ответил Ремус, с радостью принимая из рук Сириуса бутылку спрайта, а Сириус всё ещё чувствовал приятное головокружение, глядя на то, как капелька пота стекала по загорелой шее Ремуса, и радовался возможности прикасаться к нему на глазах у других. Он вспомнил ту вторую пятницу в сарае, как Ремус взял его за руку в тюках сена, а Лили увидела это и подмигнула ему, и все прекрасно понимали, что происходило, но Сириус боялся напугать Ремуса, проявив к нему внимание при других. Но им действительно всё равно: Лили, кажется, вовсе ничего не заметила, а Джеймс просто глупо ему улыбнулся, и никому не было до них дела.       Лили потрясла головой и собрала волосы в высокий неопрятный хвост, передние пряди липли ко лбу под полуденной жарой.       — Ты смухлевал, — продолжила настаивать она и сделала большой глоток воды из своей бутылки. — Ты никогда не выигрываешь.       — Возможно, сегодня у меня было чуть больше стимула, чем обычно, — пожал плечами он спокойно, и ещё полшага — и Сириус бы растёкся в лужу прямо на месте, растаяв среди маргариток и высокой зелёной травы.

***

      К следующей неделе задница Сириуса уже практически не болела. Они вернулись на ферму Эвансов, когда солнце только-только началось склоняться к вершинам холмов, несколько часов они провели на лугу, гоняясь друг за другом и хохоча, а потом нашли кристально-чистый ручей в лесу, который был слишком хорош, чтобы пройти мимо. К тому времени, как они поехали домой от Лили, у Сириуса начала пульсировать голова и, ложась спать, он чувствовал себя так, будто бился головой о бетонную стену, и у него не было выбора, кроме как принять от Хоуп подушку за завтраком, покраснев, чтобы сидеть за столом было хотя бы терпимо.       Похоже, дел в субботу было не так уж и много. Лайалл после завтрака исчез в горах, Джеймс остался, чтобы повозиться с кое-какой техникой за сараем, а Ремус и Хоуп отправились в город по какому-то делу. Полдень застал Сириуса в сарае на мезонине, он лениво вертел между пальцев пучок сена перед Шмыгом, который пытался поймать его губками, и прислушивался к одинокой овце, тихо блеющей внизу. Даже забавно: месяц назад ягнята отбирали всё их время, появляясь на свет один за другим и требуя ежечасного присутствия в хлеву, иногда и ночью, и Сириус действительно только заметил, что загоны стали пустовать, большинство матерей теперь растят своих детенышей, и только у горстки овец остались большие, раздутые животы. Джеймс и Лайалл тоже почти не работали на холме, проводя больше времени, возясь с тракторами и ремонтируя сельскохозяйственное оборудование, а Сириус и Ремус занимались кормлением кур и покраской хозяйственных построек, а в один памятный день искупали Сессиля. Он всё ещё не простил их, кидая сердитые взгляды и ворча каждый раз, как кто-то из них приближался к нему на расстоянии пары метров. Шмыг тоже изменился, казалось бы, за одну ночь: он всё ещё долговязый, с нетвёрдыми ножками и мягкими бархатистыми ушками, и Сириус всё ещё не мог от него оторваться, но он сильно подрос и его всё чаще его можно было найти грызущим тюки сена, между уже не такими частыми кормлениями из бутылочки.       Как всегда, Сириус старался не думать, о стремительно утекающем времени.       — Я тут подумал, — сказал Джеймс чуть позже, когда поднялся по лестнице и рухнул на свою койку. На лбу у него было большое пятно от машинного масла.       — О-оу, — ответил Сириус, отвлекаясь от Дэвида Коперфильда, про которого читал уже второй раз. Шмыг дремал у него на коленях, тихо посапывая, и от его дыхания трепетали страницы. — Звучит опасно.       Джеймс ничего не ответил. Слышалось только сопение Шмыга и тихое воркования голубя где-то под крышей.       — Ты всё еще хочешь ехать в Гонконг?       Он всё ещё лежал на своей кровати, уставившись на стропила и теребя нитку, торчащую из спального мешка.       — Только честно, — добавил он, поворачивая голову на подушке и умоляюще глядя на Сириуса. — Скажи, что ты думаешь.       Сириус не знал, что ответить. Действительно не знал. Ещё два месяца назад всё было абсолютно очевидно: они найдут работу, накопят денег, купят билеты и уедут. Они собирались снять квартиру у залива, и занялись бы консалтингом или брендингом, или веб-дизайном, или чем они там собирались заниматься, и всё было бы хорошо. Они были бы там, где должны, и это всё казалось логичным и правильным, потому что это именно то, что они планировали, сколько себя помнили. Это был уже давно решённый вопрос. Сириус подумал о путеводителе, который лежал на дне его сумке, и о том, что даже не взглянул на него с того момента, как купил его в Сент-Панкрасе перед отправлением в Йокшир. Он подумал о пологих зелёных холмах, бескрайних лугах, полных полевых цветов, журчащих ручьях и пушистых овцах. Он подумал о Ремусе. И он не знал, что сказать.       — Я не знаю.       Он сглотнул, положил книгу на кровать рядом с собой и втянул носом воздух.       — А ты? — спросил он, даже не зная, какой ответ он предпочёл бы услышать.       Джеймс взглянул на него со своей подушки. Он снова нервно раздувал ноздри.       — Я не знаю, — сказал он и сел на постели, свешивая ноги, и снова взъерошил волосы, отчего они стали дыбом. — Не знаю, но я подумал, что… Я просто подумал, что нужно спросить, потому что мы об этом не говорили в последнее время, и я не был… — он запнулся, всё ещё глядя на Сириуса, — я не очень понимал, к чему ты клонишь, поэтому я подумал, что лучше спрошу, потому что, честно говоря, я не совсем уверен, что то, что мы делаем, правильно, но, конечно, если ты всё ещё хочешь поехать, мы поедем, потому что мы договаривались, и всё будет отлично, я уверен, мы отлично проведём время, так что если это то, чего ты хочешь, мы обязательно это сделаем, но я подумал, что лучше спрошу, потому что я не очень уверен и не знал, что ты думаешь, понимаешь?       — Джеймс, — Сириус перебил его. — Я тоже не хочу уезжать.       То, как Джеймс с облегчением вдохнул, выглядело практически комично. Он весь запыхался от своей бессвязной речи, волосы всё ещё торчали в разные стороны, очки съехали на бок. Он кивнул, издал тихий смешок и улыбнулся Сириусу.       — Хорошо, — выдохнул он. — Хорошо.       — Ты бы поехал?       Джеймс непонимающе моргнул.       — А?       — Ты бы поехал, — повторил Сириус, голос его звучал немного натянуто, будто у него в горле ком, которого ещё минуту назад не было. — Ты бы поехал, если бы я хотел. Даже если бы не хотел ты.       — Ну, — Джеймс пожал плечами, снял очки и рассеянно протёр их о футболку. — Мы давно решили, что сделаем это. Я не хотел тебя подвести.       Сириус смотрел на него со своей койки. Сириус знал, что он не врал: он бы всё бросил, вырвал с корнем, переехал бы через несколько океанов в место, которое ему больше не интересно, чтобы делать то, что ему было больше неинтересно, и всё это ради Сириуса. И в этом даже не было ничего удивительного. Они всегда делали это друг для друга. Сириус так и не поверил, что Джеймс искренне хотел учиться в Эдинбурге, Сириус знал, что ему всегда нравился Бристоль, но обнаружив на столе Сириуса в шестом классе стопки брошюр и заявлений, за одну ночь он испытал отчаянную потребность уехать после школы на север, потому что в Эдинбурге, конечно же, лучшая программа, лучший экономический факультет и он просто невероятно будет смотреться в его резюме после окончания учебы. Так было всегда, с тех пор как они были мальчишками, и ещё ближе они стали, когда им исполнилось по шестнадцать, и Сириусу больше всего сейчас хотелось подойти к нему и обнять, чтобы кости затрещали, но в глазах у него уже щипало, а в горло вернулся ком.       — Что же нам делать? — спросил он вместо этого, пытаясь отвлечься и почёсывая бархатные уши Шмыга.       — Наверное, остаться в Лондоне, — пожал плечами Джеймс, поднося очки к свету и хмурясь, заметив на линзе какое-то пятно. — Мы всё ещё можем заниматься, э… интернетом? Консалтингом.       — Джеймс, — сказал Сириус. Он улыбнулся, наблюдая за Джеймсом, который сосредоточенно занимался своими очками. — Брось.       — Что?       Сириус выгнул бровь и понимающе на него посмотрел.       — Лили, — просто сказал он, и Джеймс пожал плечами, мол, глупости. Это была абсолютная ложь, и Сириус мягко покачал головой. — Ну же, — он откинулся на свои подушки и улыбнулся. — Ты остаешься здесь.       — Да нет, нет, — Джеймс пренебрежительно махнул рукой. — Лондон разве так далеко? Пара часов на автобусе? Можно приезжать на выходные. Мы можем открыть своё дело в Лондоне.       — Я не хочу.       Глаза Джеймса вспыхнули. Он хмуро посмотрел на Сириуса, держа очки в одной руке.       — А?       — Я больше не хочу этим заниматься, — беспечно произнёс Сириус, осторожно проводя пальцем по носу Шмыга. — И ты тоже не хочешь. Тебе стоит остаться.       — И что я буду делать?       Сириус пожал плечами.       — Найдёшь работу в городе? Или в пабе в деревне, Питер говорил, что ему нужна помощь.       — Я же не знаю… — Джеймс вздрогнул, покачал головой, явно борясь с улыбкой. — Я даже не знаю, есть ли у нас будущее, — пробормотал он.       — Есть.       Сириус улыбнулся ему и подумал о том, как всё-таки его обожал. Он отлично это себе представлял: Лили и Джеймс, долгие дни, проведённые на солнце, работа во дворе и прогулки верхом по холмам. Поддразнивая друг друга и влюбляясь из-за этого ещё больше, они так подходили друг другу, что не могли бы быть нигде больше или с кем-то другим. И наверняка однажды выводок рыжеволосых долговязых детей будет носиться по конюшням Лили с растрёпанными волосами и беззубой ухмылкой Джеймса.       — А ты?       Сириус шмыгнул носом и продолжил гладить Шмыга, осторожно зажимая бархатистое ушко между подушечками пальцев.       — У нас немного другая ситуация, — тихо произнёс он, не доверяя себе достаточно, чтобы сказать что-то ещё. Он заставлял себя вернуться к мыслям о Лили и том светлом, солнечном будущем, которое она подарит Джеймсу. У них всё будет отлично.       — Я знаю, — сказал Джеймс через мгновение. Сейчас он, сама доброта и забота, внимательно смотрел на Сириуса со своей койки, а между бровями залегла задумчивая морщинка. — Но вдруг всё может быть иначе?       — Я не собираюсь заставлять его выходить из шкафа ради меня, — сказал Сириус чуть резче, чем собирался. Он сглотнул очередной ком.       — Знаю, знаю, — согласился Джеймс. — Но, может… — он беспомощно пожал плечами, и Сириус ответил ему усталой, ироничной улыбкой.       — Может что? — спросил он, подняв бровь. — Притворяться, что мы очень хорошие друзья?       Джеймсу ответить было нечего. Да и нет здесь никакого ответа, всё так, как оно есть. Джеймс мог остаться с Лили, и они могли взяться за руки в пабе, они могли прогуляться рука об руку по деревне, Джеймс мог присоединиться к родителям Лили за ужином, и это будет просто чудесно, всё будет так, как и должно. Но Сириус не мог себе такого позволить. Они не могли. Им придётся оставаться в тени, в укромных уголках амбара, леса и хозяйственных построек на дикой пустоши. Они не будут держаться за руки в пабе. Не будет ужина с Хоуп и Лайеллом, кроме тех, которые будут включать неизбежный обман, касания ног под столом и тайные улыбки, когда они уверены, что никто не смотрит.       И, может быть, этого достаточно. Может быть, ради этого стоило остаться, и чем больше Сириус думал об этом, тем больше он убеждался, что это правильно, потому что мысль о том, чтобы уйти, даже не попытавшись, оставить Ремуса только потому, что им позволено меньше, чем остальным, заставляет его желудок скручиваться. Но это всё ещё больно: акт саморазрушения, добровольное согласие на то, чтобы провести жизнь в ожидании, прячась и желая большего, и зная, что он мог никогда этого не получить.       Он прочистил горло и коротко улыбнулся Джеймсу.       — Просто позаботься о себе. Хоть раз, — ласково произнёс он, надеясь, что говорил искренне. — Не переживай за меня.       — Я переживаю.       — Я знаю, — кивнул Сириус, прижимая Шмыга ближе к груди и, к счастью, находя хоть какое-то утешение в его тёплой знакомой тяжести. — Но не стоит. Я что-нибудь придумаю.       Позже тем вечером он решил, что лучшее, что он мог сделать, — наслаждаться каждым днём как последним. Это казалось ужасно болезненным, когда он думал об этом снова и снова, лёжа в своей кровати в темноте, слушая храп Джеймса и невидяще пялясь в стропила. Однако это меньшее из двух зол: безопаснее, чем спорить с Ремусом о том, что будет через три недели, когда всё кончится, и рассказывать ему о Гонконге, менее болезненно, чем рвать себя на части мыслями о любом возможном будущем, которое они могут найти, вместе или порознь. «Ремус может даже не хотеть этого», — рассуждал Сириус и старался не паниковать от этой мысли. Это странная, чуждая идея, полностью опровергаемая тем, как Ремус смотрел на него, целовал и обнимал, когда они наедине, но Сириус никак не мог избавиться от страха, что Ремус останется вполне доволен, если они просто расстанутся в хороших отношениях в конце месяца, и просто помашет ему рукой и беззаботно попрощается с ним на вокзале. Сириус иногда будет видеться с ним, когда будет приезжать навестить Джеймса, который обязательно здесь останется, по крайней мере, до конца лета. Он снимет комнату в деревне, Сириус приедет к нему в гости осенью, и они столкнутся с Ремусом в пабе или где-то в поле, и, может быть, Ремус вспомнит, как им было хорошо вместе, и, может быть, они ускользнут в какой-нибудь укромный уголок и найдут друг для друга несколько драгоценных мгновенний. А может, и нет. Может быть, они оставят это всё позади.       И это — именно это — то, что заставило Сириуса вскочить с постели на рассвете, спуститься вниз по лестнице амбара, чтобы встретить Ремуса улыбкой и игривым толчком в бок, пока они мыли руки и готовились к очередной овце. Он будет относиться к каждому дню, к каждому мгновению так, будто это всё, что у них может быть, и тогда, по крайней мере, он будет знать, что взял столько, сколько мог.

***

      — Утром мне нужно будет в город, — сказал Ремус в понедельник, когда они в сарае помогали одной из оставшихся овец с ягнёнком. — Составишь мне компанию?       Сириус улыбался, протирая руки антибактериальной салфеткой, когда крошечный ягнёнок наконец прижался к матери.       — С удовольствием, — кивнул он. Сегодня во дворе они одни, Лайелл, как всегда, на холме, а Хоуп уехала в Йорк на два дня к подруге в гости. Джеймс отправился пешком пораньше, ухватившись за возможность помочь Хоуп и отвезти стопку открыток матери Лили. Поздним утром Ремус и Сириус закрыли Шмыга в загоне с другим ягнёнком, которому он, похоже, приглянулся, к недовольству Сессиля, и забрались во внедорожник вместе с ним самим (хоть он всё ещё не простил им инцидент в ванной). Этот день такой же чудесный, как и все предыдущие: большое синее небо, ни облачка, и жаркое солнце палило прямо на них, когда они неслись по узким улочкам между зелёными полями. Сириус опустил окно и улыбнулся Ремусу, ветер развевал его волосы, выбившиеся из-под воротника, а Ремус протянул тёплую даже сквозь джинсу руку и опустил ладонь на его бедро.       Город был шумным и оживлённым — насколько вообще могло быть оживлённым такое маленькое, спрятанное среди долин местечко. Сегодня день продаж, так что, закончив с делами, они вернулись и полчаса бродили вдоль торговых рядов, столов и прилавков, уставленных свежими овощами, большими деревянными ящиками с фруктами и хлебом, а ещё фургонами, торгующими головками сыра размером с шины их внедорожника. Ремус остановился у небольшого прилавка с джемами, бормоча что-то о любимом варенье Хоуп, и Сириус улыбнулся ему, пока он оплачивал стеклянную банку и укладывал её в бумажный пакет. Они не спеша ушли с площади, Сессиль тихонько ворчал, семеня между ними, а Сириус настоял, чтобы они остановились перекусить мороженым на скамейке возле вокзала. Старый паровой двигатель работал на холостом ходу, выплёвывая в воздух клубы дыма.       Это один из бесчисленных дней, который Сириус никогда не забудет. Они целую вечность провели на скамейке, смеясь и разговаривая друг с другом ни о чём: о рынке в городе, о вкусе мороженого и о том, кто выбрал вкус лучше.       — Тогда дай мне попробовать, — настоял он, и внутри него всё затрепетало, когда Ремус безмолвно протянул ему свой рожок и позволил облизать прямо там, на улице. Оно сладковатое и пикантное, с фисташково-зелёными завитками и кусочками горького шоколада, и, как оказалось, лаймом. Ремус показал ему язык, окрашенный в зелёный, и Сириус рассмеялся, но продолжил утверждать, что два шарика персикового были лучшим выбором.       — Тут Лили спрашивала, — сказал Ремус через некоторое время, отправляя в рот последний кусок вафельки и вытирая руки о джинсы, — какое у Джеймса любимое блюдо.       — Правда?       — Она собирается приготовить ему что-нибудь, — протянул Ремус и рассмеялся, всё ещё глядя через улицу на пыхтящий паровоз. — Она отравит этого бедолагу.       Сириус улыбнулся:       — Настолько всё плохо?       — Хуже.       — Справедливости ради, — сказал Сириус, откидываясь на спинку скамейки и поставляя лицо солнцу, — Джеймс отлично готовит. Всегда кормил меня во время учёбы.       — Да?       — Ага, — кивнул Сириус. — Это у него от отца.       Он улыбнулся, вспоминая, как вернулся домой после особенно изнурительного семинара, которого боялся всю неделю, вымокший под дождем, потому что опоздал на автобус, зашёл на кухню их маленькой квартирки и обнаружил, что Джеймс устроил для него праздничный ужин из тайской еды, на который потратил на целый день, просто потому что нашёл в магазине книгу рецептов, которая показалась ему любопытной. Было просто невероятно вкусно, они доедали это ещё три дня, а в квартире пахло кокосом ещё неделю.       — А Лили — худший повар во всём Йокшире, — продолжил Ремус, придерживая Сессиля, который подпрыгнул, чтобы забраться к нему на колени. — Она очень плохо готовит.       — Что, никаких суфле?       — Разве что тосты с фасолью.       Сириус улыбнулся.       — Он любит тосты с фасолью, — он пожал плечами и протянул руку, чтобы погладить Сессиля по макушке. — И ещё больше они будут ему нравятся, если их приготовит Лили.       Они недолго помолчали. Паровоз во дворе, наконец, тронулся по рельсам и скрылся под мостом в огромном шлейфе белого дыма. Ремус шмыгнул носом.       — Им хорошо вместе, — пробормотал он, и Сириус взглянул на него.       — Да, — кивнул он, коротко улыбаясь. — Так и есть, — произнёс он и почувствовал, что что-то чудесное произошло между ними, тайное, но истинное.       Так и есть.       День подходил к концу. Сириус улыбнулся, а Ремус легонько толкнул его плечом, а Сессиль между ними тихо недовольно заворчал. Они отправились обратно к стоянке, потягиваясь и разминаясь после того, как столько времени провели сидя. Сириус опустил стёкла внедорожника, как только они выехали за пределы города и покатили по пыльным, извилистым дорогам.       — Это был идеальный день, — сказал он, повернувшись к Ремусу, а Ремус пожал плечами.       — Почти идеальный.       Сириус любопытно прищурился.       — Почти идеальный?       Ремус не ответил. Его челюсть была плотно сжата, будто он либо недоволен чем-то, либо, наоборот, изо всех сих сдерживал смех. Он молча кивнул на бардачок у колен Сириуса.       — Ну уж нет, — категорично сказал Сириус, когда нашёл там поцарапанный прозрачный футляр для кассет с чёрно-золотистой вставкой, примостившийся среди бумаг, квитанций и старой шапки-ушанки. Он откинул голову и расхохотался. — Нет, нет, нет.       — Это правда отличный альбом, — пожал плечами Ремус, не отрывая глаза от дороги, даже когда его губы растянулись в довольной ухмылке.       Сириус недоверчиво покачал головой.       — Тебе явно нужна помощь, — сказал он, вытаскивая кассету из футляра и вставляя её в старое потрепанное гнездо на центральной панели. Он затрещал и через пару мгновений послышались первые ноты «Dancing Queen».       — Великая песня, — крикнул Ремус сквозь музыку.       — Самый гейский музыкальный вкус в истории, — крикнул Сириус в ответ.       Они неслись по широкой открытой дороге, во всех направлениях раскинулись бескрайние поля, яркие и изумрудно-зелёные под жарким послеполуденным солнцем. Ветерок врывался через опущенные окна пьянящим запахом пыльцы, скошенной травы и солнечным светом, Сириус полностью отдался этой дурацкой песне, пританцовывая на своём месте, насколько позволял ремень безопасности, и как только прогремел припев, они с Ремусом запели вместе, и внутри него разлилась невероятная, непостижимая эйфория. У Ремуса ужасный голос, совершенно не попадающий в ноты, едва ли поспевающий за мелодией, льющейся из старых динамиков, он пел со своим грубым акцентом, и Сириус был абсолютно влюблён во всё это. Сириус думал, что слушал бы этот голос днями напролёт, откидывая голову и смеясь над тём, насколько он ужасен и насколько у него нет слуха. Луга постепенно сошли на нет, и Сириус понял, что вот он, тот самый момент. Тот неуловимый, безмятежный момент, за котором люди гонятся всю жизнь, что-то из фильмов и книг, где всё остальное исчезает за ненадобностью, и всё. Что существует — это они, эта песня и большое синее небо над головой. Это вершина, апогей, которого он вряд ли достигнет когда-нибудь снова, но это уже не имело никакого значения, потому что он уже нашёл это — то самое совершенное явление, то самое совершенное чувство, которое мало кому удаётся испытать, и он знал, что будет жить этим моментом до конца своих дней. Наблюдая, как Ремус подпевал припеву во весь свой чудесный, бесцветный голос, он знал, что нашёл это.       Альбом играл до самого конца их поездки, заключительные такты Waterloo затихали как раз в тот момент, когда они подъезжали по тропе к Бич-Холлу, они всё ещё беспечно смеялись, когда Ремус припарковался и опустил ручной тормоз.       — Я даже как-то утомился, — усмехнулся Ремус, выключая музыку и откидываясь на спику сидения, а Сессиль, как всегда, развалился на его коленях.       — Надеюсь, не слишком сильно, — ответил Сириус, многозначительно поднимая бровь. Джеймс не вернётся ещё какое-то время, Лайелл всё ещё на склоне, и казалось глупым, даже расточительным не провести остаток дня в постели или в укромном местечке между тюками сена.       Ремус улыбнулся.       — Ты плохо на меня влияешь, — пробубнил он, распахнул дверцу со своей стороны и позволил Сессилю спрыгнуть на дорожку, и он сразу же помчался по направлению к амбару. Сириус тоже вылез из машины, они окинули двор торопливыми взглядами, чтобы убедиться, что они действительно одни, и тогда Ремус схватил его за руку и, спотыкась, потащил к сараю.       — Такой ты нетерпеливый, — поддразнивающе прошептал Сириус, когда Ремус прижал его к стене рядом с раковиной и начал покрывать горячими, многообещающими поцелуями.       — Твоя вина, — невнятно пробормотал в его шею Ремус.       Ремус опустил ладонь на щеку Сириуса и прижал его губы к своим так, словно провести целый день вместе и не иметь возможности прикоснуться к нему было слишком тяжело, и теперь он ощутил настоящее облегчение. Сириус прекрасно знал это чувство. Он улыбнулся в поцелуй, провёл рукой по волосам Ремуса, зарываясь пальцами в знакомые завитки, и почувствовал как затянутое в джинсу бедро проскользнуло между его ног, а рука Ремуса завозилась с пуговицей на джинсах. Сириус откинул голову на деревянную стену, позволяя Ремусу оставлять тёплые поцелуи на раскрасневшейся коже его челюсти. Он выдохнул и приоткрыл глаза.       И тогда он увидел Лайелла Люпина, неподвижно стоящего напротив них в открытых дверях амбара.