Пусть мама услышит

Бездействие убивает. Но Гарри почти уверен, что его убьет бессилие. Он не смог предусмотреть этой катастрофы. Не смог уберечь Седрика. Не смог помешать чудовищу, уничтожевшему его семью, вернуться и продолжать сеять зло. Едва ли у него есть шансы сохранить хотя бы собственную жизнь. — Сами видите, глупо было считать, что этот мальчишка мог когда-либо быть сильнее меня, — произнес Волан-де-Морт. — Но я хочу, чтобы никто больше не заблуждался по этому поводу. Гарри Поттер избежал смерти по счастливой случайности. И сейчас я докажу это, убив его прямо здесь, у вас на глазах, здесь, где нет ни Дамблдора, который помог бы ему, ни матери, чтобы снова умереть за него. Я дам ему шанс. Он сможет сражаться, и у вас не останется ни малейшего сомнения, кто из нас двоих сильнее. Чуть-чуть сильнее… Что-то не так. Гарри точно не смог бы сказать, когда пришло ощущение надвигается катастрофы. Катастрофой были все последние сутки, и едва ли он мог вообразить себе что-то страшнее, чем его буквально ожившие ночные кошмары. Однако… — Отвяжите его, и… — Волдеморт замолк. И Гарри ощутил, как волоски волоски на шее становятся дыбом. Сначала просто стало тихо. Как бывает перед грозой, когда грома ещё нет, но все как будто затихает и приникает к земле в предвкушении. Дышать стало тяжелее, словно прохладный кладбищенский воздух вдруг загустел, став похожим на густую студеную массу. Даже шелест змеи в траве стих. — Ты уверен, что за вами не было хвоста, Барти? — Конечно, мой Лорд. Я тщательно запутал след, а вокруг поставил барьеры. Пройти могут только носители метки, — кажется, будь его воля, он испепелил бы каждого из них ещё на подходе. — Тогда какой глупец рвется сюда? За его спиной раздался звук, словно схопнулась вдруг огромная сфера, наполненная воздухом. А потом по кладбищу пробежала волна чудовищно смрада, напоминающего одновременно затхлую гнилостную воду, мокрую шерсть и дух драконьего логова, только выстывшего и давно уже заброшенного. — Пригляди за ним. — Волдеморт теперь выглядел... собравшимся. Если его он собирался сразить шутя, то новый, пока еще невидимый противник, внушал ему как минимум беспокойство. И Гарри даже не был уверен, что страшнее — недавний эйфоричный гнев, переходящий в глумливое веселье, или вот это напряженнное выражение, за которым прожженный, годами тренированый убийца. — Остальные — за мной. И они идут. Из страха ли, из уважения ли, но Гарри вдруг точно понял, что на верную гибель. И даже не мог испытать облегчение, ведь потом — его очередь. — Ты что-то знаешь, — прошипел Барти, проводя кончиком палочки ему по челюсти. Гарри стало жутко, но почти смешно. Как в голове у этих сумасшедших «никчёмный мальчишка» сочетается с глобальнрй угрозой их тоталитарному режиму?! — Сам расскажешь, или выпытать это из тебя? Гарри хочется плюнуть ему в лицо. Именно в это, настоящее. Но тут накатила вторая волна — теплая, почти горячая стена воздуха, настолько пропитаная запахом разлагающейся плоти, что ему пришлось сцепить зубы, дабы сдержать рвоту. Да и желудок давно уже пуст. Барти было не лучше. Наверное, впервые за вечер на его лице промелькнуло что-то похожее на настоящий ужас. Но так же быстро ушло, и он двинулся своему господину на помощь. Стоило отдать должное, Барти Крауч был действительно преданным человеком. И Гарри остался один. Наедине с… чем-то. Он не мог видеть его, но чувствовал странным, почти потусторонним ощущением, словно ему на спину постепенно напирала многотонная скала. Или, вернее, многотонная гора трупов — теплая, вохкая и такая зловонная, что начинало щипать в глазах и колоть горло. И не встречалось ему ещё ничего страшнее: даже чудовище из котла, безумное, но по крайней мере знакомое. Задыхаясь, Гарри вцепился в каменное древко косы и закрыл глаза. К дьяволу! С этим его ничего не связывает. Перед ним не обязательно держать лицо. Оно надвигалось медленно и неотвратимо, как туман или катящийся с горы оползень, сзади и с двух сторон сразу. Гарри кожей чувствовал его тепло, касающиеся сначала спины, потом боков, щёк и, наконец, центра лба, словно неведомое существо прижалось к нему головой или коснулось губами. И только ощутив что-то холодное рядом с чужим влажным теплом, Гарри наконец понял, что плачет. И ему не стыдно. Стыдно — молить о пощаде убийцу своих родителей. Но разве можно стыдиться страха смерти в эпицентре землетрясения? Камень под его ладонями и ступнями тихо хрустнул и рассыпался в пыль, как высохшая на солнце песчаная баррикада. Но что-то держало его — влажное, большое и плотное обхватило поперек груди и пониже лопаток, как огромные дьявольские силки. Совершенно ни к месту и некстати вспомнилось, как лет в семь Дадли, вернувшись с родителями из цирка, хвастался, что его катал слон. Аккуратно подсадил хоботом себе на спину и сделал два неторопливых круга по арене, под завистливый визг других детишек. Гарри тогда только скептически хмыкнул — высказывать недоверие вслух было опасно, но он бы скорее поверил, что несчастный слон надорвал спину, волоча его двоюродного брата на себе. Но, вероятно, ощущение могло быть похоже на это — что-то больше и сильнее держит тебя, и если ему вздумается сдавить сильнее или швырнуть со всей силы о землю… Его опустили. Хоботки поменьше проскользнули ему под затылок, колени и поясницу, чтоб лучше держать. Едва заметно его шатало из стороны в сторону, словно неведомая тварь его баюкала. Свитер почти мгновенно промок от влаги, которая сочилась с её кожи словно растаявшая смола — такая же липкая, вязкая и пахучая. Только пахло уже по-новому: не разложением, а скорее просто телом, чем-то отдалённо напоминая потный дух в раздевалке. И ещё что-то, что-то… Странная, неправдоподобная смесь трав, половых выделений, шерсти и мускуса. И когда оно снова прильнуло совсем близко к его лицу, Гарри открыл глаза. Он не испугался, вероятно, только потому, что сначала не понял. Все пространство над ним занимали два огромных темно-серых вала, которые сходились и спаивались друг с другом где-то по бокам, за пределами его видимости. Поверхность их была неровная, напоминающая не то грубую ткань, не то выделанную очень дешёвую кожу — вся в мелких складах, морщинках, каких-то плотных хаотично разбросанных мелких точках. И она была тёплой и склизкой — вся в той густой пахучей жидкости, что и держащие его отростки. Задрав голову — очки почти сразу свалились, — он смутно разглядел над спайками пучки то ли волос, то ли грубой рыжеватой шерсти. Потому-то, наверное, и отдавало зверьем. И вдруг огромная масса над ним покачнулась и подалась вперед, словно сделала судорожный вдох. Она дышала словно всем телом, сотрясаясь своей колоссальной темно-серой массой. Борясь с головокружением, Гарри снова взглянул вверх, пытаясь разобрать, есть ли у существа зубы. Если оно и пыталось его сожрать, делало это как-то удивительно медленно, словно не могло налюбоваться перед трапезой. В глубине, кажется, были ещё валики поменьше — более плотные, короткие и сморщенные, тоже спаяные по краям, а с одного как будто помеченные крупной чёрной точкой. А дальше, между ними… Ох, милая Моргана… Она опустила его на землю. Твёрдость почвы была почти приятной после длительной невесомости, но теперь уже не несла за собой никакой опоры. Мокрая ткань неприятно липла к телу, а кое-где, казалось, она расползлась, то ли лопаясь, то ли растворяясь. Но почему-то становилось не холодно, а жарко. Словно его постепенно погружали в ванну, наполненную зельем и чем-то ещё, от чего чувствительность подскочила в разы, а внутри загорелось то, о чем не принято говорить днем, лишь смущённо шептаться после отбоя. Она была везде — на его лице, на груди, на руках, судорожно вцепившихся в кладбищенскую траву, на бёдрах, то и дело подпрыгивающих над этой самой травой, отчего разгоряченную кожу приятно щекотало. Гарри снова закрыл глаза — если он будет не только ощущать, но ещё и смотреть, то точно свихнется. А она ведь не хотела! Он не мог объяснить, но теперь чётко знал, что она не хочет ему вреда. Хотя, наверное, для неё понятия удовольствия и вреда были весьма слабо определены. Масса снова зашевелилась, он рискнул приоткрыть глаза, и увидел, что она меняется. Что из щели между валиками хлынуло и течет-течет, перетекает, словно примеряя размеры и формы, чудовищная космическая плоть, сменяются губы, щупальца, впадины, складки, кольца, жгуты. Она так давно не встречала, не искала, кого-то, похожего на него. А если и встречала, как давно не растирала его в плотское месиво? И, наконец, остановилась. Он не станет смотреть. Не станет… Она была больше. Сильнее. Могущественее. Но как же она его берегла, наваливаясь до сладкого сжимающего ощущения внизу, но ни разу не перейдя грань приятного напряжения и боли. Даже методичное покачивание, от котрого он то и дело скользил мокрым затылком по земле, было скорее умиротворяющим. Ненадолго забывшись, он даже приоткрыл глаза и увидел по бокам громоздкие, как античные колонны козлиные ноги, по сторонам от копыт которых уже начала скатываться земля. Приложи она чуть больше сил — раздавила бы его, как бабочку. Он не знал, сколько это длилось. Только подумал в какой-то момент, что достигнув пика, возможно, умрёт — такое тяжёлое, плотное напряжение скопилось у него где-то под сердцем. И вдруг, за мгновение или два до конца, она снова прильнула к нему — снова к центру лба, где, говорят, третий глаз или эпицентр удовольствия — легко, почти невесомо коснулась своим тёплым дыханием, и попросила открыть глаза. Он не понял, как. Понял только, чего именно от него хотят. Не без труда разлепив ссохшиеся от слез ресницы, он глянул. И она взглянула в ответ.