worth it, стоить того

― Я думаю, что нам надо расстаться. Вот и все. Она сказала это. Голос пока не дрожал, но горький тугой комок в горле и навернувшиеся на глаза слезы давали понять — Бишамон долго не продержится. Ей было очень больно это говорить, очень больно его терять, очень больно представлять себе реакцию влюбленного Аккермана, для которого на ней уже свет клином сошелся, очень больно. Но так будет лучше. Рука Леви замерла над бумагами, к которым тянулась. Здоровым глазом Бишамон увидела, как дрогнули его пальцы. Его стальные глаза мгновенно обратились к сестре, и Бишамон вздрогнула от того, сколько ярости и непонимания в них мгновенно появилось. ― Что? ― прохрипел Аккерман, сжимая ручку в пальцах. ― Что за тупая шутка? ― еле слышно, сипло, преувеличенно спокойно. Бишамон вздохнула. Уверенность в ней пошатнулась, и она коснулась своего глаза тремя оставшимися пальцами на правой руке, чтобы напомнить себе, почему она делает это. Наконец слабо качнула головой. — Это не шутка, ― спокойно произнесла она. ― Я думаю… думаю, что так будет лучше. Раньше она никогда не мямлила, никогда не сомневалась в своих словах, никогда не была такой слабой, но после войны размякла. Довольно сильно. Бишамон сходила с ума от всего этого. Несмотря на то, что она уже почти полгода приходила в себя и была почти здорова, ей все еще было тяжело. Каждый их день начинался медленно и тяжело: с зарядки, душа и завтрака. Казалось бы, что необычного? Однако Бишамон было невероятно трудно это делать. Она с трудом стояла на дрожащих ногах, хваталась за руку Леви, буквально ползла по стенке, а он почти держал ее на себе, не жалуясь и не возмущаясь. Даже умудрялся шутить. И пока Бишамон кое-как ковыляла обратно до кровати, Леви умывался, шел за завтраком и лекарствами. Бишамон молчала все это время, но внутри у нее все кипело от стыда и боли. ― У тебя уши покраснели, ― сказал как-то Леви. ― Опять думаешь о чем-то неправильном? ― Почему неправильном? ― фыркнула Бишамон. ― Потому что у тебя уши краснеют очень редко. Либо ты думаешь о чем-то непристойном, либо о чем-то неприятном для себя. В любом случае, почему бы не сказать мне об этом? Бишамон молча дошла с помощью Леви до кухни, села на стул, задумчиво потерев лицо тремя оставшимися пальцами, и пока брат готовил завтрак, смотрела на его крепкую, мускулистую спину. ― Я, наверное, доставляю много неудобств, ― наконец сказала она. Бывший разведчик, повернувшись, посмотрел на нее с нескрываемым удивлением. ― Ты? ― переспросил он. ― С чего бы? ― Бишамон передернула плечами. ― Не начинай, пожалуйста. Я люблю тебя. Ты не можешь доставлять неудобств. Этот разговор случился, когда они только-только переехали в новый дом в Марли, но Леви не хотел надолго там задерживаться, а потому уже присматривал новый дом для них с Бишамон, пока девушка пыталась вернуться в социальный строй. Это был второй раз, когда она решилась заговорить о чем-то таком. Первый раз ― когда только-только очнулась, это второй, а после как-то не хватало смелости. Но боже, как ей было тяжело. Эти сомнения накатывали неожиданно, как резкий дождь, ливень в солнечный день, холодный и больно бьющий по неприкрытому лицу, как гроза, как любое другое стихийное бедствие. Она вдруг понимала, какой является на самом деле ― покалеченной, сломленной, изуродованной. Сейчас она еще была в порядке. Когда они только-только переехали в этот дом, Бишамон почти не ходила, передвижение по дому было тяжелым испытанием, прогулки по улице ― адской пыткой для обоих. Бишамон раньше старалась не задумываться, как тяжело живется в этом мире инвалидам... нет-нет-нет! Людям-с-ограниченными-возможностями. Они ведь толерантны. Ха! Бишамон была такой же «толерантной», проводив раненных разведчиков домой, она не отводила взгляд, но старалась не видеть чужих мучений. «Отвоевали свое», ― говорила она, улыбаясь напоследок разведчикам, которые возвращались домой, уходя от войны. А сейчас... да, так оно обычно и бывает, судьба повернулась к ней спиной, демонстрируя средний палец. Бишамон стала одной из тех, кого на улицах не замечают, здоровая девушка, которой только стукнуло тридцать пять лет. Сначала очень хотелось сдохнуть. Пустить, например, пулю в лоб. А потом... потом ей вдруг стало дико стыдно. Стыдно перед Леви. Он ведь любил ее, заботился, отдавая всю возможную теплоту и ласку, он гробил свою жизнь. Леви тащил ее вперед с такой силой, что страшно было представить. Если бы они и умерли, то вместе, как герои, ушли так же бы красиво, как Ханджи Зое, которая в итоге и посвятила свое сердце. А Леви и Бишамон остались жить… Точнее, Леви почти жил, а его сестра была на грани существования, и единственное, что удерживало ее в этом мире ― брат и его любовь. Он смотрел на нее так, как и прежде. Даже немного более влюбленно. В отличие от всех остальных, он смотрел прямо на нее, в два ее глаза, а не в один, и словно сквозь шрамы и все ее прочие увечья. Леви встал из-за стола и уже через секунду нависал над ней, вглядываясь в нее потемневшими, яростными стальными глазами. Его неровно постриженные волосы упали на лицо, делая его еще более мрачным и устрашающим. ― Какого хрена ты несешь, Биш? ― прошипел Аккерман. ― Что значит «надо расстаться»? ― хрипло и зло потребовал мужчина, которому Бишамон прямо сейчас своими руками вырывала сердце. ― Посмотри на меня, Леви, ― сказала Бишамон, уже понимая, что он так и не осознает ее порыва до конца. Да и как бы он мог? Бишамон думала об этом уже долгое время, почти с того момента, как очнулась в лесу, перевязанная, без двух пальцев, слепая на один глаз. В гонке за Эреном, в сражениях с титанами у нее не было времени всерьез задуматься об этом вопросе, но в голове все крутилась эта ее первая шутка. Когда ее таскали в повозке, Леви ворчал, что сестре бы где-нибудь в одном месте сидеть. ― Что, не хочешь видеть меня такой? ― рассмеялась тогда Бишамон. ― Ну, теперь ты, перфекционист, имеешь прекрасный предлог бросить меня, такую действующую тебе на нервы. ― Не мели чушь, тупица, ― проговорил Леви. ― Как я могу бросить ту, что спасла мою жизнь? Это был первый раз, когда она сказала об этом. В шутку, но они оба понимали, что это была лишь от части шутка. Бишамон всерьез предложила ему уйти от нее, а он всерьез отказался. Когда Леви поймал Зика и воткнул в него громовое копье, Бишамон первая сообразила, что Звероподобный пойдет на любые жертвы. Она успела вытолкнуть Леви из повозки за несколько секунд до взрыва, и в итоге брат отделался только катанием по земле из-за ударной волны и ушибленными ребрами, ссадинами и царапинами, а ее саму ранило осколками. По итогу, она потеряла пальцы, глаз, да и вообще теперь с трудом могла смотреть на себя в зеркало. Леви это будто не волновало. Он смотрел на нее так же, но это было слишком. Слишком для Бишамон. Она не могла видеть свое лицо в зеркале, из-за чего их почти не было в новом доме, не любила выходить на улицу. Не будь у нее Леви, она бы уже вынесла себе мозги и всерьез подумывала сделать это. ― Я смотрю на тебя, ― произнес он и поморщился. ― Не говори, что эта хрень все-таки залезла тебе в голову! Бишамон всегда ценила свою красоту. Отчасти из-за того, что была похожа очень сильно на их с Леви мать, Кушель, и считала это важным. Она любила свою строгую, холодную красоту, лицо, в котором видела и любимого человека тоже. Любила часть Леви в себе. Она обожала в себе все, а сейчас превратилась в… в это, перешитое, сшитое, травмированное и изувеченное. Она была в ужасе, когда, успокоившись после окончания войны, поняла, что с ней случилось, и что вместе с тем ― она все еще жива. Леви был рядом. Был рядом, когда она кричала, визжала, била зеркала ― просто был рядом, успокаивал и собирал осколки. Молча слушал, как она прогоняла его, как требовала его уйти от нее, и каждый раз перехватывал на полпути, когда она хотела добить себя. Леви любил ее. Бишамон никогда это не удивляло, и она всегда верила в эту любовь. Верила в него, в себя, в них. Они родились от крови одной матери, одна мать их кормила, и они всегда должны были быть вместе. И они были. Только вот теперь Бишамон не верила в себя. Больше нет. Она хотела, чтобы ее не существовало. Она никогда не была ревнива, прекрасно зная цену своей любви, и увидев, как на Леви ― Леви Аккермана, героя войны, спасителя Элдии ― смотрели другие девушки, как смотрели на нее, на них — не злилась. Она прекрасно знала, какой была, сейчас она действительно была сущим отродьем. Кроме того, ей все еще было сложно передвигаться, и, хотя она пыталась ходить сама, брат усаживал ее в кресло и катил сам. Мерзкое чувство стыда и отчаяния, смешавшееся в душе, не давало покоя. Она была молодой, умной и изуродованной, и она видела, как на Леви посматривали женщины, как улыбались и смеялись, так откровенно заигрывая, будто Бишамон рядом не было. А мужчины… на нее смотрели с откровенной жалостью. Комичная картина. И довольна унизительная. Осознав это, Бишамон отказывалась выходить куда-то дальше их заднего двора. Она считала, что Леви надо отпустить это. Отпустить ее. Так бы было проще всем. Бишамон не сомневалась ― едва она исчезнет из его жизни, Леви сам все очень быстро наладит в своей жизни. Конечно, под его характер подойдет не каждая, но… Биса не думала, что будет когда-нибудь всерьез планировать будущую счастливую жизнь брата без себя самой. Все, кто знал их, были уверены ― два Аккермана не могут существовать друг без друга. Ей было плохо, когда она думала об этом, но не думать… Бишамон посмотрела на три пальца, что остались на правой руке. Легко представила свое лицо. И уверенность в ней возросла. Ровно до того момента, как Леви схватил ее за покалеченную руку и резко потянул, заставляя встать. Ноги тут же затряслись, протестуя против такого неожиданного поднятия, но Леви схватил ее свободной рукой за плечо, удерживая в вертикальном положении. ― Я задал вопрос! ― прошипел он, глядя в оба ее глаза. Левый глаз у нее видел, как через мутную сетку, и она предпочитала носить повязку, закрывая его. ― Я ищу дом, в который мы можем переехать, а ты думаешь, как бросить меня? Совсем спятила? Бишамон не знала, как Леви чувствовал себя рядом с ней. С Бишамон было уютно, спокойно, идеально. Она была его домом. Единственной, кто шел за ним, за кем шел он, единственный важный человек. Часть его. ― Леви… ― выдохнула Бишамон. ― Ты… Я… Я посчитала, что ты должен знать, что ничем мне не обязан. Ни кровным родством, ни жизнью, ничем. Если ты хочешь уйти, я пойму. ― Раньше… ― Раньше я выглядела по-другому, если ты не заметил. Леви замолчал, выпуская воздух из рта. Ноги Бишамон начали подгибаться, и Леви, заметив ее пошатывания, прижал ее к столу, подсаживая. Бишамон качнула головой, стараясь отвести взгляд, но пальцы Леви крепко схватили ее за подбородок. ― Я, конечно, ждал этого разговора, но думал, что ты начнешь его со своего любимого «Есть тема для разговора, братец». Бишамон хмыкнула. Своим «Есть тема для разговора, братец» она заменяла «Нам нужно поговорить», и чем-то копировала Кенни, который говорил им: «Надо кое-что обтереть, детишки». Иногда она тихо плакала в подушку, не зная, что Леви просыпается сразу после первого всхлипа, и поэтому обнимает ее и притягивая к себе, якобы сонно тыкаясь губами в темные волосы, поджимая ее под себя, заваливаясь почти полностью. В последний раз, слушая ее тихие всхлипы, Леви мысленно пообещал себе, что однажды наберется храбрости, посадит ее перед собой и все объяснит. Объяснит, как любит ее, как он каждый раз боялся ее потерять, как он был рад, когда она очнулась после столь страшного взрыва. Каждый раз, чувствуя его объятья, Бишамон обещала себе пустить пулю в висок. Чтобы освободить его из оков. Инвалидом была Бишамон, но к инвалидной коляске оказались прикованы они оба. Леви взъерошил ее волосы, перекидывая их на спину, открывая для себя все ее лицо. Если правая половина выглядела почти по-прежнему, то левая была изрезана. Дома Бишамон не носила повязку, поэтому белесый глаз безучастно взирал на Леви, а тонкие, неровные полоски шрамов напоминали красноватые нити. Бишамон надеялась, что их можно будет убрать, но даже продвинутые врачи в Марлии сказали, что особой разницы не будет. Когда они вернулись домой, Бишамон накрыла волна горя. Леви держал ее на кровати в своих руках, пока Бишамон плакала и вопила, держал ее руки, пока она пыталась выцарапать себе глаза и даже молча позволил воткнуть ногти в его руку. Когда она немного успокоилась, продолжая лишь всхлипывать и слегка вздрагивать, он снял повязку с ее глаза, взял ее лицо своими пальцами и заставил посмотреть на себя снизу вверх. «Все равно — само совершенство, ― сказал он, глядя прямо на нее. ― Мое совершенство». Поэтому она не сомневалась, что Леви отреагирует подобным образом. Угроза, риск потерять ее было тем не многим, что заставляло Леви терять контроль над эмоциями. Он любил ее больше всего на свете, и возможность потерять вызывали страх и панику, возможность прикасаться к ней делали его счастливым, ее поцелуи и секс дарили ему блаженство, а возможность порадовать ее дарило смысл жизни. Бишамон представляла, чего лишает его, предполагая, что может уйти. Внутри себя она знала, что это была глупая идея… но она не могла не предложить. ― Я люблю тебя, Леви, ― сказала она. ― В троекратном размере. Как брата, как любимого мужчину, как капитана. И поэтому ты должен знать, что у тебя всегда есть… ― Я не оставлю тебя, Бишамон, ― выдохнул он. ― Не из-за такой мелочи. Ты потеряла пальцы и глаз, но это не играет роли, никакой. ― Леви… ― Ты бы бросила меня? ― решительно спросил Леви. ― Если бы я потерял глаз и пальцы, ты бы бросила меня? ― Нет, ― сразу проговорила Бишамон, уже понимая, в какую сторону Леви клонит. Она вздохнула. ― Просто я… я должна была это сказать. Леви вздохнул, протянул руку и потрепал Бишамон по волосам. Скользнул пальцами по тонким шрамам на ее лице, погладил щеки. Он понимал ее, ее сомнения и желания сделать его жизнь лучше. Если бы они были на местах друг друга, Леви вел бы себя куда хуже, стараясь оттолкнуть сестру ради какого-то, кто был бы гипотетически лучше Леви. Он бы объяснял ей, что она не должна губить свою молодость и красоту ради него, инвалида, что она должна найти кого-то лучше… и она бы не послушалась, оставаясь рядом с ним, мягкая и любящая. Как сейчас он не слушал ее, оставаясь мягким и любящим, поддерживающим. Они вели себя очень похоже, два Аккермана, которые никогда бы не смогли выбрать кого-то, кто не был ими. Бишамон иногда это забывала ― называя ее тупицей, называл ли и себя Леви тупицей? Очевидно, да. ― Ты же прекрасно понимаешь, насколько мы связаны с тобой, ― терпеливо проговорил он. ― Я не смогу жить без тебя. Я пережил смерть Изабель, Фарлана, Эрвина, Ханджи, но после твоей я бы сразу вынес себе мозги. Я бы не смог жить без тебя, а ты предлагаешь добровольно оставить тебя? Из-за небольших ранений? Я сам ― ходячий набор шрамов, но что-то я не вижу отвращения, когда раздеваюсь перед тобой. ― Это другое, ― несмело проговорила девушка. ― Эти шрамы… они не такие, как мои. ― Ну, если твои боевые шрамы хуже моих, значит ты более хороший воин, ― заявил Аккерман, и сестра фыркнула. ― Брось эту ерунду, прошу тебя, Бишамон. Ты бы не бросила меня, и я не вижу смысла бросать тебя. Мы все выяснили? Бишамон выдохнула. ― Просто знай, что я желаю тебе лучшего. Поэтому и… поэтому и вот. ― Береги себя, и физически, и морально, ― Леви крепко взял ее за подбородок. ― Лучшее для меня — это ты. Как и я для тебя. Да? Биса сделала вдох. Леви залюбовался открывшимся ему видом на приподнявшиеся округлые плечи, чуть выступающие острые ключицы, упругую поднятую небольшую грудь и плавно сужающуюся талию. ― Да, ― она ткнулась лбом в плечо Леви. ― Ты меня бы не бросил, я тебя не брошу. Мы с тобой те еще идиоты? — Это моя фраза, ― Аккерман ущипнул ее за щеку, а потом поцеловал в уголок губ. Бишамон чуть поморщилась, когда Леви провел губами по ее тонким шрамам, вызывая дрожь и легкое покалывание. Она прищурила глаза, чувствуя, как Леви касается ее подслеповатого глаза, а его пальцы скользнули к ее трем оставшимся на правой руке. Крепко взял, поднял к губам, целуя каждый из них. Чуть укусил за подушечки, вызывав легкий смешок. Вернулся к ее лицу. Леви целовал неторопливо, без излишней страсти. Биса жалась к нему, изо всех сил пытаясь утихомирить совесть и страх. Все ведь будет хорошо, верно? Леви коснулся губами ее шеи и нежно прихватывая зубами мочку уха. Его руки скользнули к ее коленям, мягко разводя в сторону и прижимаясь к сестре. Левая рука Бишамон скользнула к темным волосам Леви, пока правая оставалась на столе. Леви взял ее и положил на свою грудь. ― А как же: «Больше никакого секса на рабочем столе?» ― хмыкнула Бишамон, припоминая тот случай, когда во время такого времяпрепровождения многие бумаги Леви оказались непоправимо испорчены. ― Думаю, в данной конкретной ситуации можно сделать исключение, ― проговорил Аккерман, потянув завязки на ее платье. ― Только в данной конкретной? ― Только в данной конкретной. Кроме того, тут нет документов. Прижав сестру к себе поближе, Леви вздохнул и, гладя ее по голове, тихонько стал рассказывать, как Бишамон ему нравится, как с ней хорошо, какая она умничка. Подействовало не сразу, но Аккерман успокоилась. И они сидели вот так, Бишамон на краю стола, Леви между ее ног, и разговаривали, как обычно. Только теперь он регулярно перебивал сестру поцелуями. С восемью пальцами она все еще действовала неловко, поэтому обычно она оставляла Леви разбираться с их одеждой, но сейчас она кое-как пыталась сама справиться с мелкими пуговицами. Леви терпеливо ждал, пока Бишамон справится, сам спуская с ее плеч платье. Биса наконец до конца расстегнула рубашку брата и сняла, отложив на стол. Краснея, Бишамон провела по его плечам обеими руками, хотя в последнее время предпочитала делать вид, что у нее не пальцы отрубило, а целую кисть. Леви ласково прикусил кожу на ее шее, медленно спуская платье ниже, и Бишамон пришлось ухватиться за его плечи крепче. Он тихонько, глухо застонал от того, что Бишамон нечаянно царапнула его лопатку, прижался почти вплотную, шумно выдыхая через нос. Леви мягко провел ладонью по ее телу от талии до плеча. Он жадно и влажно расцеловал сестрины ключицы, прикусывал и лизал, заставляя Бишамон тихо стонать. Его прохладные шершавые ладони, чуть сжимая, прошлись по внешним сторонам худых бедер. — Глупая ты, Биса, — хрипло прошептал Леви, касаясь ее широко разведенных ног. ― Глупая, красивая, самая желанная в мире. Моя. ― Без «глупой» это было бы идеальным признанием в любви, ― фыркнула Бишамон, и Леви хмыкнул. Биса ощутила его горячий язык на своих ключицах. Бишамон вцепилась ему в волосы. Придерживая одной рукой ее бедро, другой Леви ласково оглаживал выступающие ребра, живот, плечи и, кажется, тихо урчал от удовольствия. — Я не разрешаю тебе думать, что ты некрасивая, — выдохнул Леви, отстраняясь на секунду. — И, знаешь, — нависнув надо Бисой, он ухватил сестру одной рукой за бедро, передвинув его со своей поясницы на талию, шепча горячо и едва слышно прямо в ухо. — Я бы любил и хотел тебя, как бы ты ни выглядела. Это было безумно странное ощущение — когда горячо внутри, сильно вжимается его тело и не больно, а... Будто что-то заняло свое место, распирая, обжигая, заставляя прогнуться и вцепиться крепче в надежные широкие плечи. Леви вздрогнул всем телом, его пальцы впились ей в бедро, но боли снова не было. Был только глубокий, мощный толчок, от которого легкие словно сжались, выталкивая стон. Сильные ощущения, от которых было никуда не деться, настолько приятно, что страшно не вынести... Биса отчаянно вжималась в покрывшегося испариной брюнета. Оказавшись в еще более крепких жарких объятьях, Биса ткнулась лбом в мокрое плечо, чувствуя равномерные движения внутри себя. Но Леви тут же схватил ее за щеки и поднял лицо к себе. ― Смотри на меня, ― приказал он. ― А я буду смотреть на тебя. Навалившись едва ли не всем весом, Леви глубоко, жадно целовал ее, обеими руками крепко стискивая талию, не закрывая глаз и смотря в ее широко распахнутые, продолжал ритмично двигать бедрами. Внизу живота на пару секунд сладко потянуло, Бишамон запустила пальцы в темные растрепанные волосы. Было так хорошо, так горячо, он так близко. Пышущее жаром тяжелое тело прижималось так близко, чуть влажная ладонь сжимала ее. Чуть более резкий толчок, глубокий поцелуй, крепче сжавшиеся пальцы на ее талии. Хорошо, слишком хорошо, одновременно невыносимо и хочется, чтобы это никогда не заканчивалось. Возможно, Бишамон еще не раз испытает сомнения в себе, в своей внешности, в том, что Леви мог бы быть более счастливым без нее… Но Бишамон не собиралась больше сомневаться в Леви. В них. В том, насколько они любили друг друга.