worth it, стоить того

Кенни смотрел на нее оценивающе, словно она была товаром, который ему привезли, но Бишамон не могла его в этом винить, поэтому просто грела руки о горячую чашку кофе и молчала, позволяя дяде рассматривать ее. Они не виделись почти год, не удивительно, что Кенни ожидал подвоха. ― Должен признать, ты поступила как настоящая сука, но я был рад, когда ты позвонила. Бишамон кивнула, отстранённо рассматривая падающие за окном снежинки. ― Тебе нужны деньги? ― спросил Кенни. ― На одежду, надеюсь. Ты выглядишь… не то чтобы отвратительно, на далеко не так презентабельно. Бишамон знала это. Пальто на ней было старое, больше, чем она сама, сапоги — короткие, на весу, местами побледневшие от стирки джинсы, и перчатки на руках, у которых она сама отрезала пальца. Она потеряла весь лоск, который так наводила на себя. ― Мне нужны деньги, ― шепотом согласилась она. Темноволосая, голубоглазая, она была женским отражением своего брата Леви, невысокая, разве что в отличие от Леви субтильная и по-своему хрупкая. Кенни налил себе еще виски, своего любимого, и окинул взглядом забегаловку, в которой Бишамон предложила ему встретиться. Она располагалась на окраине города, дешевая, но по-своему уютная. Кенни был в таких только в детстве, и перестал посещать лет с пятнадцати, как только научился держать в руках нож и самому зарабатывать деньги. С тех пор он не позволял себе ничего дешевле ресторанов. Аккерман сделал глоток, смотря на племянницу. Его младшая сестра сбежала и не принесла семейному бизнесу никакой пользы, ни одной паршивой монетки, но зато подкинула Кенни двух детей. Когда Бишамон и ее брат Леви попали к криминальному дяде, Кенни был не в восторге и хотел по-быстрому скинуть воспитание племянников на ближайших подручных, чтобы держать детей поблизости ― все-таки тяга к родной крови у Аккерманов была чертовски сильной ― и быть хорошим воскресным дядей, дарящим подарки на выходные. Но потом что-то мелькнуло, он разглядел в них возможность и оставил у себя. По-своему, Кенни любил их ― как вообще мог любить кого-то столь слабого такой человек, как Кенни Аккерман. Леви был толковым, умным парнем, преданным их делу, и Кенни даже радовался, что у него растет такой наследник. Все смертны, и рано или поздно, но Кенни тоже умрет, и он был рад осознанию, что дело продолжит кто-то вроде Леви, и бизнес не уйдет в чужие руки. А от Бишамон Кенни и вовсе был в восторге, маленькая девочка, слепо любящая дядю, называя его отцом. Поэтому ее побег довольно сильно ударил по Кенни. Кушель бросила своих детей, но стоило ей поплакать и попросить о помощи, как Бишамон понеслась к ней, желая помочь, наплевав на мнение дяди и брата. Она провела с матерью год, Кенни знал это, но не мог найти племянницу, и предполагал худшее. У семьи Аккерманов было много врагов, а Бишамон была красивой девушкой. Кенни сделал большой глоток из своего стакана, обжигая горло. ― Пей, замерзла же наверняка, ― приказал он. Бишамон кивнула, но лишь перевела на него равнодушные, серые глаза. ― И зачем же моей любимице деньги? Хочешь помочь мамочке купить квартиру? Или… ― Она умерла, Кенни, ― бесцветно проговорила девушка. ― Я подумала, что могла бы похоронить ее. На твои деньги, если ты позволишь. Кенни поперхнулся, и на несколько секунд острая судорога пронзила его лицо. Они с Кушель не были близки. Младшая сестра родилась, когда мать узнала о бизнесе отца и сбежала, забрав с собой детей. Кенни тогда сам ушел, вернулся к отцу, и мать его так и не простила. Ему было десять, и он не понимал, почему должен был выбирать, почему не мог навещать маму и маленькую сестренку. Но время шло, и он вырос. И уже не думал про свое детство. Он-то и о Кушель вспомнил только тогда, когда она подкинула ему своих детенышей. Когда он решил, что все-таки сам вырастит их, то дал себе слово, что ни Леви, ни Бишамон никогда не познают то разрывающее чувство в груди, что и он сам. Им не надо будет выбирать, ведь Кенни не даст им этот выбор ― сделает за них. И все равно, ее смерть… Она тоже была Аккерманом, пусть и не признавала эту фамилию, была его крови. А теперь она была мертва. ― Какая жалость, ― произнес он и был искренен. ― И ты хочешь похоронить ее в Корее? Половина клана Аккерманов по кровной линии были французами, другая ― корейцами. Кушель жила во Франции, и именно оттуда приехала Бишамон. Это было очевидно настолько, что Кенни даже не потрудился проверить. Бишамон пожала плечами. ― Не знаю. Лучше бы тут, конечно. Я просто не хочу, чтобы ее зарывали как собаку, ― она прокашлялась, и посмотрела на Кенни с оттенком опасности в глазах. ― Я знаю, что предала тебя. Что разочаровала. Что я неблагодарная сука, которая не оценила все вложения в меня… Я все это знаю, даже то, что ты можешь мне сказать, Кенни. Но она же… ― ее лицо исказилось. ― Она же мать. Бишамон с детства переживала отсутствие матери в их жизнях тяжелее, чем Леви. Парень закрылся от всех родственных чувств, уважая лишь дядю Кенни. Для Бишамон это было сложнее. Она была девочкой, а сменяющиеся каждые полгода любовницы Кенни не могли заменить ей мать. Была одна женщина, сестра одного из их людей, взявшая на себя роль помощницы во всей этой чуши про месячные, девичьи секреты, чтобы Кенни глубоко не погружался в женские дела, но все равно это было не то. Бишамон хотела, чтобы у нее была мать. Леви искренне не понимал этого, не понимал, почему она отсылает открытки на день рождения Кушель, хотя даже не знает, получает ли она их, почему иногда наводит справки о матери. Он любил их дело, любил дядю Кенни и свою сестру. Его родственные чувства к Бишамон… Что ж, из-за этого Кенни и ослабил поводок, закрывал глаза на выходки племянницы. Он был уверен, что пока Леви здесь, Бишамон тоже никуда не денется. Поэтому ее побег и последующее исчезновение на год так его ошарашили. Если бы она вернулась через месяц, два или три ― он бы ее посадил под домашний арест, выкинул бы на улицу без всякого содержания, или опустил бы до самой грязной работы. Но за год он успокоился. Даже был рад видеть Бишамон живой. Он видел, что эта женщина наказала себя больше, чем он смог бы. Она поняла, кем была ее любимая мать. ― От чего она умерла? ― спросил Кенни. Так или иначе, но он должен был залезть внутрь Бишамон, найти ее боль и повертеть там ножом. Совсем немного, прежде чем он распахнёт свои объятья и милостиво примет ее обратно в семью. Бишамон вздрогнула. ― Туберкулез, ― шепотом проговорила она. ― Осложненный ВИЧ-инфекцией. Или наоборот, я так и не поняла. В последние три месяца она перестала меня узнавать и… ― Бишамон задрожала, потом качнула головой, отгоняя болезненные прошлое, случившееся не так давно. ― Ты не говорил, что она проститутка. ― А ты давно не называла меня Кенни, племянница, ― проговорил дядя. ― Да, не говорил. Вам не зачем было об этом знать. Бишамон кивнула, очевидно понимая, что им двигало. Она всегда была проницательной, умной, умела договариваться и прекрасно считывала людей, прекрасно строила планы и операции. Они с Леви были прекрасной командой, действующей вместе… и парой тоже. ― Я позабочусь о том, чтобы твою мамашу похоронили, ― наконец вздохнул Кенни. ― Никаких пышных похорон, деревянный закрытий гроб и скромное место на кладбище. Годится? Бишамон кивнула. ― Да. Прости, что тревожу тебя этим, Кенни. Я… ― Дядя. ― Что? ― Прекращай звать меня по имени весь чертов разговор. Кушель ты называла мамой, хотя видела ее в глаза только два раза жизни, и второй раз был год назад. Бишамон смотрела на него ошарашенными, большими глазами, и Кенни невольно сдавался под этим взглядом. Его маленькая племянница, его звездочка, его милый олененок. Кенни не считал себя человеком, который мог бы стать хорошим отцом или отцом в принципе, но Бишамон он обожал невероятно. Он любил ее, и она дарила ему свою любовь в ответ. Она обнимала его, целовала в щеку, рисовала ему рисунки и иногда называла отцом. И пусть Кенни постоянно отмахивался и ворчал, по хитрому прищуру Бишамон он понимал: о его чувствах она знала все. Боже всемогущий, Кенни любил эту девочку больше всего на свете. Ему казалось безумным, что он мог вообще думать, как наказать ее по возвращении. ― Дядя, ― мягко, согласно произнесла Бишамон, и ее серые глаза чуть дрогнули. ― Извини. Я понимаю, что ничего бесплатно не получу. Если у тебя есть работа, то я готова. Однако Кенни видел, что Бишамон не была готова. Она была на грани депрессии, внутри нее рушился целый мир, и она выплакала все глаза. Понадобится время, чтобы вернуться в строй. В пятнадцать лет он начал курить, а в двадцать бросил и вот уже тридцать лет не возвращался к этому пороку. Но сейчас ему захотелось затянуться и забыть на пару секунд обо всей этой мешанине, отвезти Бишамон домой, привести ее в порядок и позволить отдохнуть в безопасности. ― Что ты будешь делать с Леви? ― наконец задал он самый интересный вопрос. Бишамон вновь вздрогнула, и вжалась в спинку своего кресла, ее большие глаза распахнулись, испуганно уставилась на дядю. Они с Леви были парой. Кенни был в сплошном восторге, когда узнал об этом. Им было четырнадцать, и Кенни случайно застал их во время какой-то сексуальной деятельности — он уже не помнил, что там было. Когда взволнованные, но воинственные подростки ожидали его слов, он просто сказал им, что это нормально, особенно в их стезе, особенно у Аккерманов. «Только Аккерман может любить Аккермана» ― объяснил он. Бишамон и Леви, казалось, приняли это и были довольны. Сейчас им было почти тридцать. Их роман продолжался уже шестнадцать лет, и все, что сделал Кенни за это время ― предупредил, какие риски могут быть у ребенка, который родится от родителей, состоящих в столь близких родственных отношениях, и потом он нашел врача, поставившего Бишамон внутриматочную спираль. Более он не интересовался, чем племянники занимаются за закрытыми дверьми спальни. Разве что в шутку он несколько раз просил их не трахаться на общем обеденном столе и в его кабинете, хотя, вряд ли они прислушались к этим наставлениям. И если Кенни исчезновение Бишамон огорчило, то Леви был раздавлен. Он любил ее, сильно, и Кенни это знал. Аккерманы в большей степени были однолюбами, и если Кенни за всю жизнь так и не влюбился ни в кого по-настоящему, то Леви любил Бишамон с самого начала. Она была для него одной единственной, Леви никогда не хотел никого другого. Кенни никогда не видел, чтобы мужчина так любил женщину. Леви искал ее везде. Кенни искал ее везде. Везде, кроме одного, простого, очевидного места. Кенни даже подумать не мог, что снявшая где-то в Китае деньги Бишамон рванет во Францию, чтобы оплатить своей матери заведомо ненужную операцию. Племянник сходил с ума, когда его любимая женщина не находилась, и Леви не знал: жива Бишамон или нет. Даже сейчас, спустя год, он продолжал искать, ждать ее возвращения. Но ни Кенни, ни Бишамон не могли наверняка сказать, что сделает Леви, когда наконец найдет ее. ― А что я могу? ― прошептала Бишамон. ― Он придушит меня, я… я разбила его сердце, я знаю это. «Она ломается, ― подумал Кенни. ― Боже, эта звёздочка ломается». ― Думаю, Леви найдет в себе силы понять тебя, ― аккуратно произнес он. Бишамон была нужна ему. Они оба, на самом деле, были нужны ему. Они были как забавные парные игрушки, где одна не станет работать без другой. Кенни не сомневался, что Леви будет злиться, что его будет кидать от полного слепого прощения до вселенской обиды, но по итогу он все равно вернет Бишамон на место подле себя. Он всегда был только для нее. Бишамон горько усмехнулась. ― Он ненавидел мать за то, что она нас бросила. Он никогда меня не поймет. ― В любом случае, ты должна остаться и поговорить с ним, ― твердо произнес Кенни. ― Он убьет меня, если узнает, что я отпустил тебя. Да и, кроме того, вы были вместе всю свою чертову жизнь. Уверен, он сможет тебя понять. Тусклые глаза Бишамон странно блеснули, и она медленно кивнула, хотя Кенни видел, что она ему не поверила.

***

В комнате было оглушительно тихо, Леви казалось даже ел бесшумно, не касаясь тарелки ложкой или вилкой. Его равнодушные глаза устремились в стену напротив. Он и раньше был неразговорчив, но за столом всегда царило оживление ― в основном, благодаря Бишамон, которая своим спокойным, мягким голоском заводила непринужденную беседу. После того, как она исчезла, все в присутствии Леви стали вести себя на порядок тише, даже Кенни старался громко не стучать бокалом по столу. Но сегодня тишина была еще напряженнее. Потому что Кенни знал, что Бишамон была в городе, жила в квартире, которую он когда-то купил для племянников, надеясь отселить их, когда те подрастут, но так и не воплотил задуманное в жизнь. Из-за этого знания Кенни был напряжен, а Леви чувствовал это, и сам невольно напрягался. Правда, не так сильно, как в присутствии Бишамон. После ее ухода от Леви он замкнулся и стал еще более нелюдимым, словно потерял часть своего сердца. Кенни полагал, что уход Бишамон ощущался как полное потеря самого себя, не только сердца. К тому моменту, как подали десерт, на который Леви глянул с едва заметным отвращением, Кенни уже всосал в себя половину бутылки виски и был готов к разговору. ― Если я задам вопрос, ты ответишь без лишних уточнений? ― спросил он, взглянув на племянника. Леви посмотрел на него с явным облегчением. Вероятно, он понял, что у дяди есть разговор, и ждал, пока тот сам начнет. ― Допустим, ― медленно кивнул он. Кенни прочистил горло. ― Что ты сделаешь, если я скажу, что Биса вернулась в страну и я знаю, где она находится? Узкие глаза Леви распахнулись в недоверии, и равнодушие начало медленно в них исчезать. Кенни видел, как эмоции со скоростью блесток в калейдоскопе меняются в глазах племянника. Шок, недоверие, подозрение и, наконец, непроглядная тьма. ― Понятия не имею, что я сделаю, ― честно проговорил Леви хриплым голосом. ― Удушу ее, наверное. Или хорошенько приложу затылком об стенку. Кенни кивнул. ― Ты же понимаешь, что это не располагает меня к раскрытию ее местонахождения? ― Ты же понимаешь, что я теперь знаю, что Бишамон вернулась и найду ее сам? Кенни долил себе виски в бокал и снова посмотрел на племянника. Как бы Леви не ярился, Кенни знал, что ему было больно. Он любил Бишамон и никогда не думал о том, что может потерять ее. За его злостью и желанием поколотить ее пряталась элементарная боль. Он хотел, чтобы Бишамон было так же больно, как и ему, и при этом он не мог причинить ее всерьез той, которую так обожал. Его слова были лишь защитной реакцией. Кенни знал, что просто племянникам не будет. Леви не из тех парней, что будут показательно вертеть нос от бросивший их девушки, а потом в тайне рыдать под песни про неразделенную любовь ― если Леви вообще умел плакать, в чем дядя Аккерман сильно сомневался. Нет, он прикует Бишамон к себе наручниками и будет изводить ее своими едкими шутками и комментариями, пока не выпустит всю душу. А Бишамон станет его слушать лишь потому, что считала себя виноватой. ― А если серьезно? ― спросил Кенни. Леви что-то пробормотал сквозь плотно сжатые зубы. Кенни продолжал молча смотреть на него, а потом Леви выдохнул и раздраженно повел плечами. ― Она сказала тебе, почему ушла? ― Да. Леви сжал зубы еще сильнее, Кенни почти услышал их скрежет. ― Не знаю, что я сделаю, ― честно произнес Леви. Хорошо, что к тому времени он уже не держал чашку, иначе та бы уже треснула. ― Она бросила меня. Не важно, какие были причины ― она могла взять меня с собой, если собиралась вернуться. Я убить ее готов за это… И знаю, что все равно не трону. Если она и вправду вернулась… Леви не сказал, но Кенни понял это. Бишамон была единственной, кому Леви все прощал. И когда речь зайдет о матери, он простит ей еще и это. Любовь все прощает, но Леви прощал Бишамон куда больше «всего». Кенни кивнул. Леви всегда было тяжело находится вдали от Бишамон, и все знали ― ему намного сложнее. Бишамон была более… социализированной что ли. Она умела общаться с людьми, умела быть вдали от близких, если была такая необходимость. Леви так не умел. На каждой встрече с партнерами Кенни Леви держал Бишамон за запястье, он постоянно был рядом с ней, кружил темной тенью, ее тенью. Он жил только ради нее, и Кенни казалось, что без нее Леви не станет существовать, просто не сможет. Леви не знал, какого это ― быть без Бишамон. Если бы Бишамон когда-нибудь преждевременно умерла, Леви вышиб бы себе мозги, чтобы не жить без нее. ― И почему она ушла? ― спросил Леви, даже не пытаясь сделать тон, будто его это не касается. Это касалось каждой клеточки его тела. ― Думаю, вам надо самим поговорить об этом, ― заметил Кенни. ― Один раз диктую адрес. Не запомнил ― твои проблемы.

***

Бишамон никогда не была в этой квартире, однако знала о ее существовании. Кенни редко берег их с Леви чувства, и как-то откровенно заявил, что думал переселить их, стоило близнецам достигнуть какой-то самостоятельности, на что он в итоге не решился. Поэтому эта квартира стояла где-то, не нужная, даже не приносящая какой-либо доход, но не мало стоящая ― впрочем, вряд ли Кенни когда-либо грустил о потерянной сумме. Для босса самой большой ветви мафии в Корее он был ужасно расточителен, но деньги его будто любили, и никогда не покидали его карман, все время увеличиваясь в количестве. В квартире было прохладно, но Бишамон не задумалась об этом. Кенни дал ей деньги, чтобы она купила продукты себе, и пообещал поговорить с Леви. Где-то в глубине души у Бишамон зарождалось беспокойство, но она отмахнулась от него. Леви ничего ей не сделает, а она… Она посмотрит, что он захочет попросить. Кенни заявил, что она должна вернуться в семью, и что он, со всей своей милостью, ее прощает. Но в отношение Бишамон последнее слово было за Леви. Вопреки пониманию, что она может провести в этой квартире не один день, Бишамон перекусила в маленьком кафе рядом с квартирой, а потом упала на диван в гостиной и уснула. Когда она проснулась, Леви уже стоял над ней молчаливой, угрожающей тенью. Бишамон тихо, испуганно выдохнула. Глаза Леви тускло поблескивали в неровном сумрачном освящении. ― Я слушаю, ― сказал он, положив на подлокотник рядом с головой два кольца, которые сам дарил сестре и которые она с тех пор не снимала. ― Я слушаю, Бишамон. Бишамон села, неловко выпутавшись из покрывала, встала. Поправила потрепанную блузку. ― Что ты хочешь от меня услышать? ― мягко спросила она. Леви выдохнул сквозь плотно сжатые зубы. ― А ты считаешь, нам не о чем говорит? Начнем с того, как ты ушла год назад без каких-либо объяснений, не сообщала о своем местонахождение. Ты бросила меня, черт возьми. Леви, не сдержав порыв, ногой отшвырнул низкий журнальный столик, и тот упал на пол, с грохотом разбившись. Бишамон едва подавила желание втянуть голову в плечи. ― Я. Слушаю, ― чеканя каждое слово проговорил брат, сжимая и разжимая пальцы, будто уже сейчас сжимал ее шею. Бишамон сделала глубокий вдох. Где-то в глубине разума возник вопрос: а мог ли Леви всерьез придушить ее, но придя к варианту, что это было невозможно, девушка начала, мягко и покорно. ― Мама позвонила мне, ― даже после произошедшего в ней не было сил назвать Кушель по-другому. Она иногда жутко жалела, что не может любить Кенни так же, как ее. ― У нее был ВИЧ и туберкулез. Она попросила помочь, и я просто сделала это. ― Идиотка, ― безжалостно отрезал Леви. Бишамон кивнула. Мягкая, податливая, несопротивляющаяся. ― Ты бросилась помогать женщине, которая нас бросила. Мы бы сдохли вместе с ней, если бы не Кенни! Но ты все равно решила помочь заведомо мертвой? Бишамон отстраненно кивнула. Леви сделал шаг к ней, и Бишамон ощутила, как уголок деревянного подлокотника впился ей в бедро. Леви стоял к ней почти вплотную. Ему нужно было просто поднять руку, чтобы прикоснуться к ней. Бишамон ощущала запах черного чая, когда стояла к нему так близко. Она попыталась прижать руку к груди, чтобы хоть немного отстраниться, но Леви схватил ее за запястье и отбросил руку. ― Ты должна была взять меня с собой, ― прошипел он ей в лицо. ― Должна была. Мы договаривались, ты помнишь? Мы клялись к друг другу. Чтобы куда бы не шли ― пойдем вместе. Ты клялась мне, а я клялся тебе! ― выплюнув это, Леви сразу же отстранился, впрочем, не отодвигаясь от Бишамон ни на миллиметр. Его дыхание давно вышло из-под контроля, а взгляд лихорадочно бегал по ее лицу: сейчас он смотрел без насмешки, совершенно серьёзно, вдыхая воздух через рот. ― Ты бы отговорил меня, ― проговорила Бишамон. ― Ты бы не… ― Я бы не отговаривал! ― рыкнул Леви, вдавливаясь своим телом в ее. Бишамон поморщилась от боли в бедрах и давления на грудь, но брат не отстранился. Бишамон понимала, что в ближайший дни Леви будет игнорировать то, что причиняет ей боль, считая себя правым. ― Я бы с тобой пошел. Ты это знала, я всегда шел за тобой, куда ты хотела! Между ними не было воздуха. Крышу Леви медленно сносило. Вдруг оказалось, что ему очень многое хочется ей сказать, в основном матом. И максимально громко. То есть тупо, Леви хотелось на сестру наорать. Под конец короткой тирады, он схватил ее за плечи, но даже не сумел встряхнуть ― сильно, чтобы голова заболела, чтобы зубы стукнулись, чтобы язык она свой прикусила. Где-то в глубине души он все еще не верил, что она вернулась, и ему не хотелось лишний раз давать ей повод снова уйти. А вот удержать ее любыми правдами и неправдами ― было более чем реальным. Ее покатые теплые плечи ощущались чем-то запредельным в его руках. Леви не мог поверить, что наконец-то держит ее, поэтому сжимал и разжимал пальцы, ощущая чужое тело и реальность происходящего. Боги, иногда ему до абсурдности хотелось быть с ней сиамскими близнецами ― близнецами, вросшихся в тело друг друга и никогда не разлучавшихся. Это мысль посетила его в этот год, и Леви периодически возвращался к ней, находя ее смешной. Но теперь смешно не было. Он вдавливал свои пальцы в ее плечи, грудь в ее грудь, бедра в бедра, и желал срастись с ней, чтобы эта идиотка больше никуда не ушла. Бишамон с честью выдерживала напор его ярости. Просто ждала, когда Леви выговориться. Ее невозмутимость завела Леви еще больше. ― Теперь довольна? Узнала, что хотела?! Все увидела? Пообщалась с этой нашей чертовой матерью?! ― Леви все-таки встряхнул ее. ― Отвечай, черт тебя раздери?! Зачем ты вообще туда поехала?! ― Я не знаю. Из него будто разом сдуло весь гнев. Леви замер, недоверчиво вглядываясь в глаза Бишамон, похожие на его собственные. Они вообще были похожи ― близнецы все-таки. Темные волосы, одинаковый разрез глаз, одинаковый цвет этих глаз. Кенни шутил, что поэтому они и вместе ― оба считают самого себя совершенством, а тут удачный шанс быть с таким совершенством. Но Леви всегда видел в этом более глубинный подтекст. Только Аккерман может любить Аккермана. Кенни любил их, Леви любил Бишамон, а Бишамон любила Леви. ― Что? ― недоверчиво проговорил Леви, считая, что это была какая-то уловка, обман. Бишамон всегда знала, что делала, она была умной, настолько умной, что почти гением. Не один из преступных планов Кенни не разрабатывался без участия Бишамон. Она могла учесть все мелочи и составить идеальную схему. Кенни был мясником, Леви — хладнокровным убийцей, но Бишамон ― она была той, по чей наводке они шли. Она не могла не знать, зачем поехала к матери в другую страну. ― Я не знаю, зачем я к ней поехала, ― сказала Бишамон, и Леви моргнул, надеясь, что в этих знакомых глазах исчезнет ничем не прикрытая боль. ― Почему после ее звонка собрала вещи, взяла деньги и уехала в другую страну. Я не знаю, Леви. Я просто… я просто хотела посмотреть ей в глаза и понять, почему она нас бросила. Леви чуть не застонал, услышав свое имя из ее губ, но сдержался. ― И что? ― издевательски произнес Леви. ― Узнала? ― его сила, питаемая праведным гневом, иссякла, и Леви почувствовал усталость. Надо было кончать с этим спектаклем. Бишамон все расскажет, когда захочет, а пока надо отвести ее домой, отмыть, убрать грязь и вернуть человеческий вид. Вид Бишамон Аккерман. Бишамон повела плечами будто от холода. Они застыли глаза в глаза. Он не изменился ни на йоту. Не сменил стиль одежды, не изменил прическу. Все такой же безупречный и холодный, как клинок из редкой стали. И она ― взъерошенная, потрепанная, как кошку, которая подрали собаки и не до били. ― Она сказала, что просто не хотела детей. Что не хотела делать аборт, но и нас воспитывать не хотела. Леви издевательски хохотнул. ― Да правда, что ли? А у Кенни ты не могла спросить? Мы больше не гребанные дети, я думаю, он бы ответил тебе и… Леви оборвал себя, вглядываясь в ее глаза. Пустые, равнодушные к его словам. Бишамон слушала его, но вряд ли понимала, она просто считала себя обязанной выслушать его. В последний раз. Судя по всему, она была уверена, что Леви пришел перерезать ей горло за предательство. ― Чертова идиотка, ― повторил он. ― Идиотка, тупица, отродье. Дура, ― Бишамон слегка кивала в такт его слова. Леви вздохнул. ― Надевай кольца. Бишамон дернулась, посмотрев на него с максимальным недоверием. Не дожидаясь ее реакции, Леви взял кольца с подлокотника и сам надел их на нужные пальцы. Замер, держа ее руки и замечая, как мелко они дрожали. Теперь он понял обеспокоенный взгляд Кенни, которым тот его провожал. Бишамон переломилась пополам, и лишь чудом не пошла ко дну, как Титаник. Им предстояло много работы, теперь, когда она вернулась. ― Попытаешься сбежать от меня еще раз, я сломаю тебе ноги, сестренка, ― заявил Леви. Бишамон кивнула, и Аккерман поморщился. ― Какая же ты стала послушная… ― с омерзением произнес он, вместе с тем понимая, что даже такая Бишамон лучше, чем никакая. ― Ну ничего, выпотрошим эту дурь из тебя. Кенни дал маленькое задание. Выполним его, и ты вернешься в строй. Но я клянусь, больше ты не… ― Спасибо, Леви. Леви молча уставился на сестру. Бишамон неуверенно ему улыбнулась, и Аккерман вздохнул. Положил руку на макушку сестры и притянул ближе, упираясь лбом в ее лоб, ощущая ее теплое дыхание на своем лице. ― Идиотка и тупица, ― повторил он. ― Но моя идиотка и моя тупица. С возвращением домой. Бишамон рыдала от облегчения, когда Леви целовал ее.