Пустой мир. Книга 1. Темные небеса.

Жизнь состоит не в том, чтобы найти себя.

Жизнь состоит в том, чтобы создать себя.

Джордж Бернард Шоу

      Вся история человечества творилась одним единственным желанием – быть лучше остальных. Все политические деятели, все завоеватели, изобретатели, творцы и художники – все они, без всякого исключения, стремились стать лучше остальных. Стать совершенством, выделиться из общей и однообразной серой массы, доказать, что их жизнь не простое повторение одних и тех же действий, как у всех этих безликих болванчиков, называемых обществом. Они доказывали всему миру, а может быть, даже и самим себе, что хоть в чем-то, но лучше других. Не будь этого вечного желания, человечество точно так же, как и миллиарды лет назад, ютилось бы в грязных землянках из мусора и обломков, и на костре жарило бы сырое мясо.       Быть лучше других. Быть выше остальных. Смотреть на эту серую массу безликих личностей сверху вниз. Добиться того, чего не сможет никто другой. Вот те настоящие желания, которым надо следовать. Без них все остальное просто не имеет никакого смысла. И все эти заверения, что все делается для общего блага, для торжества разума и человечества – вранье. Наглое, но хитро спрятанное и замазанное многими слоями самообмана и самовнушения вранье. Вопрос лишь в том, каким путем и какой ценой добиваются этого люди. Кто-то слишком брезглив и высокомерен, чтобы пачкать свои руки грязью и поступаться с собственными идеалами. У кого-то нет вообще никаких ограничений на пути к поставленной цели. Для кого-то недостаточно будет прославиться на весь мир, а кому-то хватит возвышения за счет тех, кто рядом и кто не сможет дать сдачи.       Быть лучше других. Позволить себе то, что остальные никогда не смогут. Вкусить то великолепное в своей мерзости чувство вседозволенности и безнаказанности. Почувствовать свою власть над остальными.       Респир улыбался, когда его кулак соприкоснулся с чужой плотью, грубой и напряженной, но при этом такой податливой и мягкой. Ощущение чужой и своей крови на костяшках пальцев, выражение ненависти на лице и все равно прорывавшийся сквозь крепко сжатые зубы стон боли. Снова и снова, раз за разом, пока он упивался чужими страданиями. В этом было какое-то свое мерзкое притяжение, вкус запретного, потому казавшийся еще слаще. Удар, который раз и навсегда разделял положения людей между хозяином и вещью. Удар, который показывал возвышение одного человека над другим.       Это была не та власть, которой он хотел. Слишком простая, незаметная и не несущая практически никакой выгоды для него самого. И при этом же такая же власть, какая вырастает в любом месте, где одних вынуждают подчиняться желаниям других. Такую власть он называл силой. Грубой, примитивной и слишком неуклюжей в использовании, но все равно порой незаменимой и поразительно эффективной.       Он тяжело выдохнул и отступил на шаг, чтобы посмотреть на результат своих усилий. Дикарка, привязанная к потолку на вытянутых руках, дышала с трудом, хватая ртом воздух и пытаясь поджать ноги, чтобы хоть немного прикрыть ничем не защищенный живот. Ее тело было покрыто синяками от самых ступней до лица. Респир бил не стесняясь, так что даже стер костяшки пальцев. По всей видимости, он что-то ей повредил, каждый второй вдох девушка сплевывала кровь, и весь ее подбородок теперь был залит красным. И все равно она продолжала смотреть на него с глазами, полными ненависти и злобы.       Было в этом что-то особенно забавное. Это напоминало брошенный вызов, и герцог Росский с готовностью его принял. Он все пытался нащупать тот момент, когда сломает эту несгибаемую волю и погасит огонь в этих глазах. И одновременно с этим Респиру хотелось увидеть, до какого предела может дойти это жалкое подобие человека прежде, чем все-таки окончательно перестанет представлять из себя хоть что-то занимательное.       Герцог облизнул окровавленные костяшки, удовлетворившись металлическим привкусом крови. Смешанной крови, и своей, и его. Как показалось в этот момент, вкус был немного другой. Собственная кровь для него ощущалась слишком приторной и неприятной. К такому постоянному привкусу во рту он успел привыкнуть еще с раннего возраста, когда его избивал отец, в очередной раз вымещая на семье злобу за собственные неудачи. А теперь к нему добавились нотки, вызывавшие в голове образы холодного железа и растертой соли. Вкус, который не вызывал отторжения.       - Ты ведь понимаешь, что я говорю? – обратился к рабыне Респир на местном наречии. Оно походило на принятый в Рейнсвальде язык, но было грубее и намного примитивнее. Говорить на нем герцогу казалось примерно так же, как и использовать высокоточный компьютер для дробления каменных обломков. Оскорбление для его рационального мышления, но вынужденная необходимость. – Не надо мне отвечать, достаточно просто кивнуть…       Это были первые слова, с какими он обратился к пленнице. Он пока не видел особого смысла с ней разговаривать, не воспринимая в ней собеседника, но теперь ему внезапно стало интересно, есть ли у этой дикарки собственное мнение. Вкус крови пробудил в нем мысли, каких никогда не было прежде. Однако дикарка разочаровывала. Она молчала, словно не поняв ни слова, только продолжая непрерывно сверлить его взглядом. Ей было больно. Очень больно. Это хорошо заметно по трудному дыханию, поджатым ногам и крови, капавшей из ссадин по всему телу. В какой-то момент Респир подумал, что она действительно слишком глупа и примитивна, чтобы понимать человеческую речь, слишком много в ней животного. Только, стоило лишь этой мысли пройти, герцог оскалился, поймав в ее взгляде нечто, что прежде всегда пропускал. Ее ненависть была слишком расчетливой. Слишком, чтобы быть просто звериной. После брошенных слов она не реагировала, но ее взгляд изменился. Дикарка не стала отвечать, потому что не хотела ему уступать. Она просто ждала, что он станет делать дальше. Ждала с тем же упрямством и нежеланием уступать, с какими переносила все побои.       - Ты же понимаешь, верно? – прошипел Респир, шагнув вперед и со всей силы всадив кулак ей под ребра. Дикарку, подвешенную на цепи, даже отбросило назад от удара, раскачивая, как боксерскую грушу. От приступа боли она сжалась и выгнулась, не сдержавшись от стона и хрипов, вырывавшихся из горла вместе с брызгами слюны и каплями крови. – Понимаешь, но не хочешь говорить, верно?       Новый удар пришелся чуть ниже, и Респир буквально почувствовал, как под его кулаком прогибаются внутренности дикарки. Не всякий человек смог бы пережить такую обработку, методично превращавшую его в избитый кусок мяса. А она стонала и хрипела, но продолжала терпеть и молчать. Это одновременно и возбуждало его низменные инстинкты, и будоражило любопытство.       - Раз ты меня понимаешь, то расскажи, каково себя чувствовать так? Беспомощным и ничтожным существом, не имеющим права даже на собственную жизнь? Тебя даже нельзя назвать вещью, для этого такие, как ты, слишком малозначительны. И не воображай из себя ничего, даже если за тебя заплатили большие деньги. Их стоимость твоя ничтожная жизнь не окупит никогда. Каково себя чувствовать таким мусором? Ты им останешься до конца жизни. До конца своей недолгой мучительной жизни, запертая в клетке, без шанса хоть что-то изменить. Боль тебе не страшна, но я видел, как ломались даже самые крепкие и неприступные. Они понимали, что теперь единственная вещь, оставшееся в их жизни – унижение.       Дикарка, внезапно изменившись в лице, опустила взгляд к полу и что-то неразборчиво пробормотала. То ли из-за избиений, то ли из-за накатившего приступа отчаяния, как показалось Респиру, она говорила настолько тихо, что даже стоя ближе, чем на расстоянии вытянутой руки, он не мог разобрать ни слова.       - Так все-таки говорить ты умеешь, - прошипел герцог и, поддавшись секундном желанию, схватил ее за подбородок, рывком подтянув к своему лицу. – Так что ты говоришь? Что?!       Слишком поздно он понял блеск в ее глазах. Прежде, чем успел оттолкнуть дикарку назад, она подалась вперед и вцепилась зубами в его щеку. Целилась в нос или губы, но в последний момент он все же успел отвернуться. Герцог закричал от неожиданной боли, когда дикарка жевала его кожу, дергаясь из стороны в сторону, будто пыталась вырвать кусок. Брызнула кровь.       Герцог отскочил, держась за разорванную щеку и глядя на дикарку одновременно с удивлением и восторгом. Та в ответ только смерила его тяжелым взглядом, сплюнула кровь и ничего не сказала. Только разбитые губы растянулись в подобии ухмылки. Она качнулась на державших ее цепях и показала свои зубы, неожиданно чистые, но с заточенными клыками. Подобные практики были в ходу у некоторых племен Поверхности, и герцог не мог этого не знать. Так чаще всего отмечали охотников или воинов, победивших крупных мутантов. Такие сами старались изображать из себя диких зверей, жестоких и беспощадных.       Респир выдохнул и посмотрел на свои пальцы, залитые кровью. Его собственной кровью, все еще продолжавшей течь струйкой из разорванной щеки. Такая рана могла бы быть опасной, если вовремя ей не заняться, да и шрам от вырванного куска кожи тоже мог остаться. Если бы он по праву рождения не был бы рейнсвальдским дворянином. Ускоренный метаболизм и колония нанитов в крови делали его куда более выносливым, чем простого человека. Регенерация тканей протекала намного быстрее, и крошечные роботы в его жилах уже приступили к работе, перенося питательные вещества к месту ранения и ускоряя работу клеток. В такой небольшой ране эти процессы протекали еще быстрее, и невооруженным взглядом можно было заметить, как снова нарастают ткани, исчезает скопившаяся кровь, и сами ее края начинают стягиваться.       Искусственная эволюция, настроенная как точно выверенный хирургический инструмент, уже поднимала дворян королевства над остальными людьми. Они были выносливее, сильнее, способны переносить ранения, какие бы убили любого другого. Дворяне королевства, с самого рождения переживали несколько операций, когда лучшие врачи феодов намеренно изменяли и усложняли их внутренние органы, внося изменения, какие и нельзя различить внешне. Биоинженерия и протезирование превращали их в нечто большее, чем простые смертные. И они сами по себе стояли намного выше в иерархии Рейнсвальда, чем сами граждане королевства. С каждым новым поколением, с каждым новым шагом вперед они приближались к совершенству. Не менялся только сам разум. Они оставались все теми же людьми, со своими смертными страстями и пороками.       Респир облизнул кровь с пальцев и усмехнулся. Вид собственной крови всегда будоражил его. Боль пробуждала в нем неведомые в любом другом состоянии мысли и эмоции, и вспыхнувший огонь безумия в сознании мог в одночасье изменить все сложившиеся планы. Он подошел ближе к девушке, словно не боясь ее новых попыток дорваться до него самого. Забавно было видеть неприкрытое удивление в глазах дикарки, внимательно следившей, как быстро затягивается нанесенная рана.       - Думаешь, если сможешь выбесить меня, то смерть будет быстрой? – прошипел Респир, будто изогнувшаяся для атаки каменная змея с полей Кесмиха. Вопрос пришлось подтверждать еще одним ударом под ребра, от которого дикарка снова скорчилась, подгибая ноги. – Не уверен, что ты здесь угадала.       В ответ он получил только еще один взгляд, полный презрения и ненависти. Это была даже не стальная воля, выкованная в многочисленных испытаниях и закаленная жесткими условиями. В этой дикарке чувствовался свой внутренний стержень. Это было упрямство и отчаяние обреченного, кристаллизованное в желании не дать ни повода для радости своему мучителю. Словно загнанная в угол крыса, она не находила выхода, но все равно упрямо грызла палку, какой ее давили. В этих глазах Респир увидел отражение себя самого, не только буквальное, отпечатанное в ее зрачках в ярком свете ламп, но и своей души.       - Однако… - Респир скривился в кровожадной ухмылке. – Ты можешь попытаться… Он отступил на шаг и, подобрав со стола пистолет, выстрелил в наручники, державшие дикарку. Стрельба навскидку была делом риска, тем более, по такой малой мишени, но Респир решил все оставить на дело случая. Если Небеса будут благосклонны, они сведут случайности в нужном порядке. Если же нет, то, значит, нет смысла и ему самому чего-то ждать от столь бесполезного материала. И репульсорная пуля попала точно в то звено цепи, которое держало ее руки вместе. Раскаленный металл наверняка, брызнув в разные стороны, попал и на кожу, но эта боль ничего не значила по сравнению с ощущением свободы. Дикарка не смогла удержаться на ногах и упала, неожиданно потеряв точку опоры.       - И это все? – разочарованно протянул герцог, отбросив пистолет в сторону и принявшись снимать декоративные наручи своего камзола. Пневматические крепления щелкнули и сначала одна деталь, украшенная вычурными рейнсвальдскими узорами, а затем и вторая упали на пол. Встряхнув руками, Респир сбросил камзлол, все еще не сводя взгляда с купленной рабыни. – Ты даже не попытаешься встать, чтобы вцепиться в горло своему мучителю? Только ради этого ты все никак не желала просить о пощаде. Так чего ты ждешь сейчас?!       Дикарка поднялась, с трудом удерживаясь на избитых ногах. Дыхание вырывалось неровными вздохами из отбитых легких, а спутавшиеся волосы, оказавшиеся на лице, мешали прямо взглянуть в глаза врагу. Она откинула их одним движением руки, но тут же чуть не согнулась от боли в едва не перерезанном наручниками запястье. И все равно встала в боевую стойку. В ее жалкое подобие, если говорить точнее. Избитое и израненное тело слишком плохо слушалось команд уставшего от постоянной боли мозга. Однако Респиру было достаточно и этого.       - Так намного веселее! – выдохнул он, с разворота ударив ее ногой в грудь. Контактный бой, который изучал каждый благородный отпрыск дворянских домов, как один из важных этапов подготовки к службе в королевских войсках, многими считался давно устаревшим методом. В эпоху дальнобойного оружия, силовых полей и ренессанса оружия ближнего боя, намного более сокрушительного, чем в дикие времена древности, сходиться с противником на кулаках было чем-то слишком варварским и примитивным в глазах современных стратегов. Однако его продолжали изучать. И не столько для того, чтобы действительно учить убивать врагов голыми руками, сколько развивая все тело, тренируя мышцы и понимание собственных физических возможностей. Так говорилось официально.       Респиру нравился ближний бой. И даже не на расстоянии вытянутого клинка, а прямо ближе вытянутой руки, когда противник настолько близко, что можно почувствовать жар его тела, ощутить, как брызги его крови остаются на собственной коже. В этом действительно была какая-то первобытная дикость, настолько же притягательная, насколько и отвратительная. Ему нравилось чувствовать боль при каждом ударе, ощущать, как плоть рвется под костяшками пальцев.       Он двигался слишком быстро для простого человека. Даже тренированный и закаленный постоянной борьбой за выживание дикарь с Пустошей не имел шансов выстоять, встретившись один на один с рейнсвальдским дворянином. Для дикарки его движения были как размытые взмахи в воздухе, и она даже понять не успела, что произошло, как отлетела к стене. Респир же только испугался, что убил ее одним ударом, прервав действие, только начавшее становиться занимательным.       - Ты сможешь подняться после такого? – спросить он с неподдельным интересом в голосе. И довольно кивнул, увидев, что дикарка снова пытается встать на ноги. – Это очень хорошо. Продолжай бороться.       Рабыня в ответ только захрипела и снова сжала кулаки. Новый удар она отбить все равно не могла, ей просто не хватало реакции, но и сам Респир в этот раз был сдержанней. Он держался в защитной стойке и только наносил быстрые короткие удары, отступая каждый раз, когда дикарка пыталась ответить. Это забавляло и пробуждало интерес. Она не могла ни попасть по нему, ни увернуться, но при этом все равно упрямо продолжала пытаться.       - С этим пора заканчивать, - он выпрямился, выразительно глядя на нее. – если ты сдашься сейчас, то, обещаю своей дворянской кровью, твоя смерть будет быстрой и безболезненной. Ты уже доказала, что стоишь большего, чем вся эта серая масса, по недоразумению названная народом.       Девушка все равно напала, целясь в лицо. В этот раз он не стал ни уходить от удара, ни блокировать его. Он только перехватил уже вытянутую руку, когда до его носа оставалось всего лишь пара сантиметров. Даже будь она в лучшем состоянии, вряд ли бы смогла дотянуться, а в подобной ситуации ее движения напоминали последние барахтанья попавшего в трясину человека. Слишком медленные и слишком предсказуемые. Респир шумно втянул носом воздух и усмехнулся.       - Ты слишком упряма, чтобы просто сдохнуть. Мне это нравится. Только что ты будешь делать теперь?       Он всего лишь отпустил ее руку и отступил на шаг, снова дав дикарке свободу маневра. Та, не до конца понимая происходящее, снова напряглась, ожидая новой порции избиения. И в ее глазах росло удивление, когда наступало понимание, что герцог больше не собирается нападать. Вместо этого Респир по-птичьи склонил голову набок, ожидая ее реакции. По рейнсвальдским меркам ее нельзя было назвать красивой. Высокий рост и правильные формы портила ее мускулатура. Тренированная и слишком развитая, чтобы отвечать идеалам тонкого и хрупкого женственного тела. и все же Респир не мог не отметить, как правильно и точно формировались мышцы под ее грубой кожей, словно витые канаты. Покрытые синяками и гематомами от избиений, они все равно проступали выразительным рельефом от каждого движения. Ее лицо, не будь оно так обветрено и запущено, даже можно было назвать красивым, и это только усиливало впечатление первобытной дикости, застывшей в этом теле. Она едва стояла на ногах и вполне могла умереть от тех внутренних травм, какие он уже успел ей нанести, но даже теперь отказывалась уступать.       - Я знаю. Прямо сейчас ты ненавидишь меня. Хочешь уничтожить. Разорвать. Размазать по стенам тонким слоем, отомстив за все мучения и страдания, что причинил. Так ведь? Давай же, кивни и скажи, что я прав, - говорить на столь примитивном наречии сложно, банально не хватало слов, чтобы правильно выразить все эмоции и ожидания. Однако только так они могли объясняться. Рейнсвальдский герцог чувствовал, будто прикасался к чему-то, что никогда не должен трогать, к чему-то, лежавшему намного ниже привычного ему уровня. Недостойного для такого человека, однако все равно существовавшего. Большинство дворян его королевства даже не стали бы смотреть в эту сторону, не разглядев ничего, кроме мусора. Однако для таких гордецов и сам герцог с окраинного феода, практически не имевшего ничего, кроме поддержки знатного родственника, был таким же мусором. И только Респир знал, что нигде, как в грязи и смраде, не скрываются так часто сокровища и драгоценные камни. Их надо лишь найти, отмыть и отполировать, чтобы они своим сиянием затмили чванство подобных гордецов. – И ты знаешь… мы оба знаем, что ты не сможешь! Я сильнее. Я быстрее. Я точнее. Я, Матерь Земная, лучше! Я лучше тебя во всем!       Девушка, напряженная и вновь стоявшая в боевой стойке, с удивленным взглядом, откровенно не понимая, что именно здесь происходит, только слушала этот монолог, когда герцог развел руки. И каждый раз поворачивалась к нему лицом, чтобы не успеть потерять герцога из внимания, приготовившись к удару.       - Ты! – ткнул в ее сторону герцог пальцем. – Ты рождена в грязи и подохнуть также в грязи должна! Такие как ты, лишь пыль под ногами цивилизации, наступающей на эти земли! И ты это знаешь! Ты это видела, когда работорговцы сожгли твой дом! Ты видела, на что способен этот мир! А я… А я вершина этого мира! Я результат сотен поколений, формировавших генетическое совершенство! Лучшие технологии, тайны биологии и генетики, законы науки, которые для тебя лишь магия! Все это было лишь для того, чтобы создавать таких как я! Я – иная ступень эволюции! Я создан, чтобы править такими как ты! Решать ваши судьбы!       Респир рассмеялся. Абсолютно искренне, но не беззаботно, как над хорошей шуткой, а довольно и с предвкушением.       - Ты стоишь здесь, в другом мире, потому что я позволил быть тебе здесь! Прямо сейчас тебя могли бы насиловать в очередном притоне для таких же серых и однообразных ублюдков, у которых нет права даже на имена, какие носят. Или же отправить в гарем самовлюбленному ублюдку, возгордившемся капелькой власти над горсткой недалеких выродков. Обдолбанная стимуляторами и в электрическом ошейнике, ты бы сидела и смиренно ждала, пока он решит вытереть об тебя свой очередной позыв животной похоти! Но ты здесь!       Респир выдохнул и постарался успокоиться. Адреналин стучал в голове, и в висках неприятно закололо. Мир казался ярче, эмоции стучали в голове, вырываясь энергией, переполнявшей разум и реальность. Она была здесь, вокруг него, такая податливая и мягкая, искажаясь ощетинившимися зубами демонических ликов и изуродованных людей, смеявшихся и плясавших вокруг него.       Герцог закричал и перевернул заваленный документами стол, сбрасывая на пол и инфопланшеты, и бумаги, и электрические подсвечники. Реальность восстановилась, и шум в висках стал тише. И только тогда Респир снова повернулся к дикарке, все также стоявшей и не понимавшей, что происходит.       - Ты все еще жива. Ты сильная! Да, ты сильная, – он тяжело выдохнул и упер руки в пояс. Я хотел увидеть в тебе тот страх, что сковывает вас, примитивных созданий, боль и унижение! Ты должна была сломаться! Но ты, Мать Земная, все еще стоишь! И знаешь, что?       Респир широко оскалился.       - Мне это нравится! Я хочу дать тебе шанс. Дать шанс быть большим, чем просто грязью! Дать шанс жить как человек и быть человеком! Давай! Давай же, Святое Небо! Кивни! Кивни и скажи, что хочешь этот шанс, что тебе есть смысл жить! Что в тебе действительно есть тот стержень, что не дал тебе подохнгуть, пока я делал из тебя котлету! Давай! – Респир взвыл, шагнув к дикарке, и та даже отступила, не ожидая подобного. Избитые ноги ее подвели, и она оступилась, упав на одно колено, но тут же снова подняв на герцога взгляд, полный ненависти. И, часто дыша, прикрыла глаза и кивнула.       Респир восторженно закричал, подскочив на месте. Он ощутил в своих руках тоненькую ниточку, за которую можно тянуть и дальше. И в этот миг ниточка стала чуть толще и крепче. Это было даже приятнее, чем просто ее избивать.       - Видишь. Это не так сложно, как может показаться. Даже с самым отчаянным врагом можно поговорить. Только есть один маленький момент, - Респир с усмешкой ткнул пальцем в сторону дикарки, – на самом деле мы не враги.       Герцог развел руками в стороны, демонстрируя самую незащищенную позу, на какую только был способен. Сказанное выглядело слишком дико и непонятно, чтобы в это поверить. Дикарка тоже не верила в сказанное, поднявшись обратно на ноги. Языки отражение душ людей, и их примитивные наречия были тому лишним подтверждением. У дикарей, кочующих по отравленным и разоренным пустошам этого мира, не способных стать более цивилизованным хотя бы потому, что все возможные силы уходят на постоянную борьбу за выживание, язык такой же грубый и жестокий. У них есть десятки слов, обозначающие опасность или угрозу, смерть и страх, но практически нет слов, какие могли бы передать значения добродушия и безопасности, открыто предлагаемой дружбы и миролюбия. В их жизни такие явления встречаются слишком редко, чтобы выделять под них специальные слова.       Потому нет ничего удивительного, что дикарка ему не поверила. Особенно после произошедшего, после того, почему теперь едва стояла на ногах, избитая и окровавленная. Она была одной ногой в могиле по вине человека, какой посмел сказать, будто не является ее врагом.       - Не веришь? – Респир рассмеялся, вглядываясь в пристальный взгляд дикарки. Если бы она не была так истощена и измотана, то наверняка бы бросилась в атаку, пытаясь хоть один раз дотянуться до герцога. – А зря. Такие, как мы, просто не можем быть врагами. Слишком далеко находимся друг от друга. Такие, как я, стоят ближе к вершине пищевой цепи, а вот такие, как ты – на самом дне. Ты не можешь быть мне угрозой, потому и не можешь быть мне врагом. И ты слишком незначительна, чтобы считать врагом меня…       - Хватит! – дикарка даже говорила с трудом, почти выплевывая слова из разбитой челюсти. – Хватит говорить ложь!       - Все-таки у нас будет диалог! Замечательно! – Респир взмахнул руками и потянулся к бутылке. Девушка снова встала в защитную стойку, но герцог только налил себе еще немного и выпил залпом. Скривившись, когда алкоголь попал на разбитую губу, он вздохнул. – Тебе надо винить не меня. Моей вины нет в том, что ты оказался в руках работорговцев. Нет моей вины и в том, что тебя выставили на торги, и никто не смог назвать цену выше моей. Нет моей вины в том, что работорговцы истребили твое племя, а выживших считали товаром. Это не моя вина.       - Ты хуже их всех! Ты бьешь просто чтобы получить удовольствие!       - А даже если и так, то что? Или я должен считать врагом каждого, кого ударю? Такие как ты, не стоят даже грязи, собираемой с улиц Рейнсвальда. Вы вообще никто. Если я убью тебя здесь и сейчас, то это никто не назовет даже убийством. Ты же не станешь называть убийством свой хлопок, каким прибиваешь муху, ползшую по стене? Ты забудешь это мгновение спустя и даже не отложишь в памяти. Здесь нет ничего. – Респир равнодушно пожал плечами и налил себе снова. Поразительно, но больше всего в этот миг в голове отпечатывался не вкус алкоголя, а ощущение боли в разбитой губе. Оно было намного ярче и сильнее, чем другие эмоции, получаемые от опьянения. Герцог упивался этим чувством, смакуя каждую его нотку в своем сознание. И только потом снова посмотрел на дикарку. – Я знаю, твой взгляд на мир отличается. Вы как тараканы, ползающие в грязи, уверены, что это и есть тот самый мир. И никогда не заметите ногу настоящего человека, что уже поднята над вами. Это за пределами вашего понимания. И вот есть ты. Которая увидела, что на самом деле этот мерзотный мир намного больше, чем могла себе представить. И он буквально сочится жестокостью, болью и страхом. Он весь такой. Что вы там, дикари в грязи, долбите друг друга палками, что мы здесь, на вершине эволюционной цепи, грызем себе подобных ради власти, богатства и силы. Собственно ничего разного. Отличаются только масштабы. Впечатлена?       - Нет, - выплюнула дикарка. – Зачем ты это говоришь?       - Потому что впечатлен здесь я. – Респир сел на диван, держа недопитый бокал в руке и переводя взгляд то на дикарку, то на янтарную жидкость, чуть плавно перетекавшую почти что на самом донце. Раздражение отступало, смягчаемое алкоголем и ощущением странного восторга от их диалога. На ум пришла мысль, что именно такой восторг должны испытывать исследователи, когда находят нечто действительно стоящее, – Я не знаю, почему именно тебя купил на этом рынке. У меня нет привычки вообще покупать рабов. Обычно эти создания слишком ничтожны и мелочны, чтобы вообще обращать на них внимание. Их ломают еще до того, как выставляют на торг. Ты наверняка видела таких.       Дикарка только кивнула. Она видела. Даже слишком хорошо видела, чтобы забыть. Работорговцы словно стервятники курсируют над пустошами Поверхности, вылавливая племена кочевников. Уничтожив всех, кто оказывает сопротивление, они забивают остальными трюмы своих кораблей, запихивая внутрь всех подряд, как мясо в консервах. Иногда так плотно, что люди не могут ни сесть, ни лечь, и кто-то даже умирает от подобной давки, но телам просто негде упасть. Такой товар уже можно продавать, но он совершенно не ценится на рынке. Это еще люди с собственной волей, они могут сопротивляться или пытаться бежать. Таких можно сбыть только разве что на шахты или каменоломни, где вообще нет никакой цены человеческой жизни, и заменяют их так же легко, как выпавшие винтики механизма.       Больше ценились рабы со сломанной волей, беспрекословные и полностью подчиненные воле своего хозяина. Способов добиться подобного было много, но самым эффективным все равно оставалась боль. Постоянная боль, вырабатывавшая в любом разумном существе условные рефлексы, низводившие его до уровня животного. Таких легко было узнать, они дергались от любого случайного движения в их сторону, боялись смотреть в глаза и запуганные до крайней степени. Респир сам не раз видел таких. Настолько ничтожные, что не имели права даже называться людьми. Противные в своей мерзости, не достойные ничего, кроме быстрой смерти. Он оскалился, видя, как остекленел взгляд девушки. Она тоже их видела. И она отлично понимала, что должна была стать такой же. И только тот хребет, что называется ее волей, не позволил случиться подобному.       - Что ты чувствовала, когда видела их? Когда видел эти куски биомассы? – процедил герцог. – Хотела ли стать такой же? Приняла такую судьбу?       - Я никогда не стану такой, - дикарка отрицательно покачала головой. – Я скорее умру, чем стану.       - Я не позволю тебе умереть. Во всяком случае, сейчас, - Респир рассмеялся. – Я дам тебе другое. Я позволю не стать такой же. Хочешь?       - Чего? – девушка внимательно посмотрела на герцога. – Почему ты так себя ведешь? Зачем?       - Потому что я впечатлен. Даже больше. Я заинтригован. Скажи, если ты сейчас получишь силу, какая есть у меня, что ты сделаешь? Попытаешься вернуться домой? Начнешь все заново на пепелище? Или будешь мстить?       - Зачем ты это спрашиваешь? – дикарка отступила на шаг. – Я не понимаю.       - Отвечай на мой вопрос, когда к тебе обращаюсь! – внезапно взорвался Респир, выплевывая слова вперемешку с брызгами изо рта. Стакан улетел в стену, разбившись с громким звоном и разлетевшись на мелкие осколки. – Что ты будешь делать?! Это такой сложный вопрос?! Не смей разочаровывать меня!       - Я не убегу, - дикарка выдержала его взгляд. – У меня не осталось ничего. Ни семьи, ни племени, ни рода. Ничего, куда могу вернуться. Но духи павших просят об отмщении. Они ждут, когда их убийцы будут наказы.       - Духам павших все равно, что происходит в этом мире, - герцог взмахнул руками, улыбаясь во всю ширину рта, также резко успокаиваясь. – Важно лишь то, что касается живых. Но я дам отомстить. Тебе. Отомстить всем этим подонкам, кто виноват в том, что тебя превратили в грушу для отработки ударов. Ты согласна?       - Почему?       - Хватит задавать тупые и глупые вопросы! Здесь нет никаких почему! Есть я, который предлагает тебе возможность стать чем-то большим, чем дно пищевой цепи. Настоящий шанс. И если ты настолько тупа, что собираешься отказаться, то пристрелю тебя здесь и сейчас! Устраивает?! – Респир срывался на порывы бешенства, сам этого не замечая. Алкоголь в крови не успевал выводиться нанитами, и смешивался с кипевшим там адреналином. Вся эта безумная смесь била герцогу в голову. Ощущение эйфории, возникавшее при этом, разрушалось очень легко. Стоило только нарушиться его картине мира. И тогда все окутывал туман гнева.       - Что ты хочешь взамен? – спросила дикарка.       - Верность, - герцог успокоился также быстро, как и вспыхнул. Он протянул ей руку, – Верность и служение.       - Если ты действительно говоришь правду, то я буду тебе служить. У меня все равно нет другого выбора, – дикарка приняла его руку и крепко сжала ладонь, испачканную ее собственной кровью. В тот же момент Респир резко схватил ее и притянул к себе, с размаху ударив кулаком в лицо.       - Первый урок. Никаких «если», - герцог погладил разбитые костяшки, пока дикарка держалась за разбитый нос, глядя на него с непониманием и злостью. – У меня есть то, что здесь называют словом. И я его держу. Теперь посмотрим, есть ли оно у тебя. Респир большую часть жизни создавал себе врагов, и даже сам признавал, что с этим глупо спорить. И при этом же не видел в этом ничего плохого. Его жизнь была не тем предметом, ради сохранения которого следует тратить отведенный отрезок вечности. Она нужна была для того, чтобы душа, по какой-то прихоти высших созданий, именуемых богами, оказавшаяся в этом мире, что-то нашла и уяснила для себя. И Респир был искренне уверен, что его душа тянулась к чему-то большему, чем отведенная ему роль мелкого дворянина в этом разбухшем и покрытом метостазами организму, называемом королевством Рейнсвальд. Он наотмашь прорубал себе собственный путь, не считаясь ни с кем и ни с чем. Так что враги для него были всего лишь еще одним побочным явлением в этой жизни. И они же добавляли ту остроту в его повседневное существование, которую постоянно не хватало.       Герцог любил держать врагов подле себя. Они так казались завершенным образом, нужной вехой. И он же всегда был твердо убежден, что нет лучшего союзника, чем обреченный враг. Каждый из них чем-то ему обязан, привязан собственными пониманиями чести, и на каждого из них он мог рассчитывать. Как и на то, что любой из них мог вогнать ему кинжал между лопаток. Эта дикарка ненавидела его всей душой, не было даже смысла это скрывать. Однако при этом он мог ей дать гораздо больше, оставаясь в живых. Они оба это понимали, Респир видел в ее взгляде нужные искры. И потому ему хотелось увидеть, насколько полезной она может стать.       - Сегодня начинается первый день твоей новой жизни. С этого момента я поднимаю тебя с низших ступенек эволюции до права называться человеком. И ты будешь называться Ивари. Один из ангелов, что Отец спустил на грешную землю, когда люди отвернулись от его света. Ивари не возвращает к свету. Ивари карает. И ты будешь карать ради меня, - он не спрашивал ее согласия, даже не смотрел на ее реакцию. Его решения были непререкаемы. И этот урок ей тоже предстояло выучить. – А теперь тебе нужно в медицинский блок. Тебя поставят на ноги.

***

      Рынки работорговли были словно гнойники, распространявшие вокруг себя омерзительную заразу бессмысленной жестокости и самых примитивных желаний. Это было место, в котором царствовали деньги, а вещь от человека отличалась исключительно наличием кошелька. Работорговля всегда оставалась одним из самых прибыльных видов ведения дел, но и несла за собой слишком много рисков. Из десятков тех, кто решился зарабатывать себе на жизнь подобным чего-то действительно достигали лишь единицы. И все они, вне зависимости от своего успеха, стекались в подобные места, словно падальщики сбегаются к гниющему трупу.       Респир не относился к работорговле с тем презрением, что требовала Церковь Неба и основные постулаты общества Рейнсвальда. Он не видел ничего плохого в том, что сильный может подчинять своей воле слабого, пользоваться им как собственной вещью и вообще брать право над его жизнью. Весь мир так устроен, и постоянная борьба за выживание не только на уровне видов, но и нередко на уровне личных отношений обязательно должна привести к подобному, рано или поздно. Это лишь один из множества параллельно идущих путей.       Однако в этот раз он был здесь с совсем другой целью, чем прежде. Его не интересовали ни покупки, ни сами рабы, ни встречи. Весь мир в этот раз сузился до прицельного блока его плазменной винтовки. Первой же целью, что оказалось захваченной в перекрестье прицела, оказалась фигура охранника, стоявшего у входа. Рынок рабов не закрывался никогда. Одни продавцы сменяли других, покупатели постоянно приходили или уходи, товар меняли или раскупали, но сам рынок продолжать жить. Он кипел жизнью и эмоциями, разрываясь от алчности и жестокости, сравнимый разве только с пиршеством крыс, сбегавшихся к полю недавней битвы. Респир хотел сорвать маску противогаза и втянуть в себя этот дурманящий аромат человеческих страстей, но снова одумался, осознавая, чем могут грозить последствия.       - Убивайте всех! Не щадить никого! И пусть Небеса сами разберутся, что делать с этими ничтожными душами! – взревел он, поднимая кулак над головой. И ему ответил многоголосый хор бойцов, что он вел за собой. Они бросились вперед, сминая сопротивление не готовой к такому нападению охраны.       Почти три сотни человек, вооруженных и снаряженных по всем стандартам рейнсвальдской пехоты. Они готовы были с радостью выполнить любое его приказание, особенно когда речь шла о грабеже. Респир обещал каждому равную долю из награбленного на рынке. И теперь они с устремленностью дорвавшихся до свежего мяса хищников набросились на своих жертв.       Невольничьи рынки хорошо охранялись, а охрану там готовили не только к тому, чтобы искать воришек, но и к восстанию рабов. Чаще всего это были хорошо тренированные наемники, пусть и не отличавшиеся смелостью, но жестокие и дисциплинированные. Они, ни мгновения не задумываясь, прострелили бы голову ребенку или забили бы энергохлыстами любого осмелевшего раба, попытавшегося оказать сопротивление. Только, как и предполагал Респир, эти наемники совершенно не горели желанием умирать за своих нанимателей или защищать их товар ценой собственной жизни.       Выстрелы пиратов Респира косили всех без разбора – охранников, рабов и клиентов. Взревело пламя струйного огнемета, и не успевшая разбежаться толпа у аукциона обратилась в пылающее безумие. Люди и ксеносы корчились от боли, заживо сгорая в химическом огне. Металл и пластитек сцены плавились и разваливались, и выставленные на продажу рабы кричали от страха и боли, не способные сбежать и прикованные к одному месту. Огнеметы не были популярным оружием при налетах, и не столько из-за гуманности, сколько от понимания, сколько же всего ценного может погибнуть в пожарах. Что-то более точечное и прицельное, без лишних разрушений, подошло бы больше. Однако Респир хотел не только грабежа. Он хотел хаоса и паники.       Три сотни налетчиков против целого невольничьего рынка – не самый беспроигрышный вариант, но животный ужас при виде заживо сгорающих людей у неподготовленного человека настолько силен, что заставляет забыть обо всем, кроме бегства.       Респир не старался экономить боезапас, расстреливая батарею за батареей в бегущих. Как только они взяли пропускной пункт, штурм стал больше напоминать бойню. Он не давал конкретных приказов, за исключением двух. Первый из них гласил – свидетелей и выживших быть не должно. Любой, кто потом сможет опознать нападавших, должен быть уничтожен. Пленные и рабы им были не нужны. Поэтому и не щадили никого. Он видел в перекрестье прицела не только силуэты охранников, но и всю окружающую и бесформенную массу посетителей, пришедших потратить свои деньги, но теперь бежавших от нависшего над ними возмездия.       Каждый их них, каждый из пришедших на этот рынок, был виновен, и только смерть могла быть расплатой за эти грехи. Каждый из них взял на себя право называться сильным, поднялся выше остальных, изображал из себя нечто большее, чем те, кто в те же минуты стояли как товар. И каждый из них однажды должен ответить за это. Доказать, что они действительно достойны так называться. Действительно имеют права называться людьми, а не встать в один ряд с теми животными, каких собирались покупать.       И теперь, видя, как они бегут, Респир не находил причин называть их людьми. Были и исключения, больше одиночные, но все же вносившие какую-то долю азарта в это избиение. Охрана работорговцев или телохранители каких-то важных персон, решивших зайти на рынок за новыми игрушками. Одиночки-авантюристы, неизвестно что здесь забывшие, или группы охранников рынка, решивших все же попытаться удержать какой-то рубеж и отработать полученные деньги. Они оказывали сопротивление и даже убивали кого-то из нападающих, но шансов у них все равно не было. Бойцы герцога нападали на них, как бешеные собаки на добычу, разрывая на части. Иногда даже буквально.       Тел было столько, что порой приходилось просто идти по трупам, больше заботясь о том, чтобы случайно не поскользнуться в крови и развороченном мясе, чем о том, чтобы не наступить на чьи-то ребра.       Очень быстро его группа растянулась по рынку, круша и убивая все на своем пути. У них не было конкретной цели, так что попытка проанализировать или предугадать их действия заранее была обречена на провал. Этот хаос вносил только еще больше непонимания в ситуацию и оставлял больше времени, чтобы решить главную поставленную задачу. Однако все равно его было не так уж и много, Респир тоже это понимал. Местные власти, получив первые сведения о нападении на рынок, не станут действовать молниеносно, но они обязательно попытаются там снова установить порядок. Этот рынок – один из главных источников дохода местного князька, и он не станет терпеть новые финансовые дыры в своем кармане. Его войска зачистят здесь все, а втягиваться с ними в полноценный бой герцог не собирался. Слишком это затратно и не несет серьезных результатов.       Снова выстрел. Падает еще одно тело. Этот человек в богатых одеждах, растеряв свою охрану, пытался сбежать, но плазменный заряд нагнал его быстрее. Кем бы он ни был при жизни, теперь он скатился по ступенькам аукционного зала кучей мяса, такого же, как и его телохранители, и сопровождавшая заложница, и купленный товар. Прицел сдвигается чуть правее, и плазменный заряд прожигает дыру в еще одном посетителе, ксеносе в пышных одеждах. Он упал навзничь, получив попадание в спину и вряд ли успев что-то понять. Еще один выстрел, и на землю падает еще кто-то, Респир даже не стал его запоминать или выделять из общего ряда. Убитый лишь пытался сдаться, поднимая руки, но в ответ получил лишь простреленную голову.       Герцог остановился, оглядываясь. Рынок горел, и пламя высоко поднималось над павильонами и шатрами, чадя столбами черного дыма. Респир все же поднял маску противогаза и глубоко вдохнул воздух, горький от пожарищ и вони обугленных тел. Он широко втянул его легкими, ощущая всю гамму вкусов, и оглянулся.       - Это было здесь! – выдохнул герцог, снова опуская противогаз и с усилием втягивая воздух через фильтры.       Здание выглядело слишком знакомым, даже изуродованная выстрелами и обугленное от огнемета. Вытяжка внутри больше не работала, и запах свежей пролитой крови здесь висел настолько плотно, что даже фильтры не могли отсеять его полностью. Респир со своими подчиненными ворвался сюда быстрее, чем богатых клиентов успели эвакуировать, и устроил настоящую бойню. В такой тесноте не было необходимости даже стрелять. Герцог отдал приказ, и солдаты вытащили палаши прямо на глазах у напуганных и жавшихся к стенам гостей. И герцог первым нанес удар, с ходу разрубив чью-то грудь.       Чувство времени к нему вернулось только после того, как последний из присутствовавших повалился на пол. Шагая прямо по телам, он спустился к сцене, куда выводили рабов. Ведущий аукциона лежал там же, лишенный головы. Ее содержимое теперь медленно растекалось по полу. Там же лежали и выведенные на продажу рабы, попавшие под удары пиратов Респира. Кто-то из них еще шевелился, истекая кровью, но герцог не стал тратить время на добивание, направившись дальше, на нижние подсобные помещения.       Здесь держали товар, который должны были отправить на торги. Здесь же их кормили, готовили к выходу на сцену, и здесь же проходила основная часть торговли. За исключением самих торгов. Обычно тут держали самый лучший товар, с каким обращались намного бережней, ценя выше обычного скота. За решетками камер они не толпились, набитые как в бочку, а порой даже сидели по одному. Роботы-прислужники и служащие должны были за ними следить, наряжать и кормить, чтобы своим видом эти рабы привлекали взгляд клиентов. Здесь не покупали товар на рудники или опасные производства. Эти рабы должны были радовать своего владельца и исполнять любые его прихоти. И должны были соответствовать его статусу.       Многие из тех, кто сидел там за решетками, были уже сломлены и приручены, готовые подчиниться любой воле, но среди них были и те, кто еще помнил чувство свободы. На таких был свой спрос, но и проблем с ними было намного больше. И они же первыми рефлекторно приготовились драться, как только увидели, что в двери кто-то заходит. Служащие и работники бросили здесь все, как было, услышав выстрелы и крики, сбежав в попытке спасти свои жизни. А в рабах проснулась надежда на спасение. У тех, у кого еще вообще оставалась собственная воля. Они ждали кого угодно, но в их глазах читалось недоумение и непонимание, когда туда вошел Респир со своими людьми. В одинаковой форме, без каких-либо знаков отличия или выделяющих черт, они могли быть и спасителями, и очередными мародерами.       - Он должен быть где-то здесь, - Респир оглянулся по сторонам. – Вместе со своим товаром. Именно здесь он и рассчитывался. Найти его! Найти этого толстого борова и его товар! Немедленно! Остальное все в расход!       Последние слова уже сорвались на крик, но его подчиненным больше ничего не требовалось. Снова зазвучали выстрелы, и рабов расстреливали прямо в их клетках. Снова крики боли и страха, разочарование или равнодушие в глазах. Некоторые были доведены уже до такого состояния, что только поднимали взгляд на направленное в них дуло оружия, но даже ничего не пытались сделать. Обреченные и сломленные, они даже не осознавали, что их жизнь нужна хотя бы им самим. Затем звучал выстрел.       Это было даже не убийство, герцог мог воспринимать это как добивание уже умерших. Совсем по-другому звучало убийство тех, кто еще не сломался. В последние мгновения своей жизни они вели себя совсем по-разному. Одни пытались где-то спрятаться посреди пустой камеры, вжаться или стать менее заметными, крича о пощаде. А другие, напротив, кидались прямо на прутья решетки, пытаясь либо добраться до солдат, либо просто все-таки окончить свое существование. Погибнуть, но остаться несломленными.       Нижние уровни аукционных залов спускались все дальше и глубже этаж за этажом, где-то соединенные лифтами, а где-то просто лестницами, построенные явно без единого плана. Бойцов Респира здесь встречало лишь слабое и неорганизованное сопротивление, а продвижение их могли замедлить только включенные системы охраны. Респир уже не был в первых рядах, ему достаточно было идти вслед за штурмовой группой в окружении нескольких телохранителей и пары своих приближенных. Здесь не было практически ничего интересного, но, когда они добрались до уровня с грузовыми контейнерами, ситуация поменялась. Здесь пытались прятаться те, кто не успел сбежать на поверхность прежде, чем бойцы Респира перекрыли все выходы. Их находили с помощью датчиков движения и сердцебиения, одного за другим. Служащие или работники, а вместе с ними и некоторых гостей или клиентов, каким-то чудом оказавшихся здесь. Герцог только убедился, что его первоначальные идеи были правдивы. Те из работорговцев или их покупателей, находившиеся внизу, когда начался штурм, не смогли выбраться, а потому разбежалась по нижним уровням как тараканы.       - Мы нашли его! У здорового зеленого контейнера. С надписью «Промслойуклад» – раздалось по выделенному каналу, и Респир сразу же почувствовал, как по загривку пробежались мурашки, словно у охотничьей собаки, настигшей добычу. Он не стал даже отвечать, только жестом указал направление. Все-таки Небеса любят его, пусть он и не отвечает им взаимностью.       Он узнал его с первого взгляда. Бойцы герцога разобрались с теми из охранников, кто не бросил своего нанимателя и теперь лежал, изрешеченный пулями. А сам этот дородный работорговец стоял на коленях, напуганный и всхлипывавший от страха, пока ствол импульсной винтовки упирался ему в затылок. Этот человек не понравился герцогу с первого взгляда, еще когда продавал ему рабыню. Такие люди сами не занимались делами, что вели, только распоряжались и отдавали указания.       Растолстевший, в дорогих одеждах, с заплывшим и лоснящимся лицом, он прежде буквально лучился собственным достоинством и наглостью. Его поросячьи глазки едва выступавшие из-под складов жира, смотрели на весь мир с легким пренебрежением. И теперь, внезапно осознав, насколько иначе устроен мир, насколько призрачна его власть и сила, растерял весь этот напускной лоск и трясся, как самая пугливая из уличных шавок.       Когда Респир подходил к этому человеку, работорговец расплакался, словно почуял в нем свой конец. Задергавшись в наручниках, он попытался броситься под ноги герцогу, умоляя о пощаде и обещая все богатства мира, но был остановлен ударом приклада между лопаток. Упав на пол, он действительно слишком напоминал борова, жирного толстоноса, бесхребетного и лишенного человеческой гордости. И он явно не понимал причин всего происходящего.       - Помнишь меня? – герцог опустился перед ним на одно колено и снял противогаз, вцепившись острым голодным взглядом в его поросячье лицо, казавшееся размазанным из-за потекшего тонального крема. – Ты продал мне рабыню, какую продавал на аукционе там, сверху. Помнишь?       - Господин герцог! - хрюкнул работорговец, внезапно почуявший надежду. Смотреть на это Респиру было противно, и он скривился, услышав из этого рта свой титул. – Милостивый господин! Вам не понравился товар? Мы же можем договориться! Я предоставлю вам что угодно! Самый диковинный и редкий товар! Все, что только угодно вашей душе! Я буду вам полезен! Уверяю! Мы эе можем договориться… мы будем вести дела, я обещаю…       Он замолк, увидев, кто стоит прямо за плечом Респира. Один из спутников герцога снял маску противогаза, открыв свое лицо. Та самая дикарка, которую работорговец продал буквально пару дней назад, теперь стояла в такой же форме, как и остальные солдаты, и держала в руках оружие. Герцог увидел, как под работорговцем быстро расплывается темное пятно. Это было настолько омерзительно, что он встал и отступил на шаг, не желая даже прикасаться больше к этому подобию человека.       - Видишь. Это решило, будто ему принадлежит сила. Именно это решило, что ты станешь товаром, что ты ниже подобного мусора. Вот это считает, что может вершить чужие судьбы. – Герцог обратился к рабыне на ее примитивном наречии. – Вот это существо уничтожило все то, что ты называла своей жизнью. Вот именно его ты должна винить за всю ту боль и страх, что перетерпела. Нравится понимать собственную ничтожность? Осознавать, кем ты была, раз даже подобная мерзость считалась выше. Осознавать свою настоящую судьбу.       - Я убью его, - девушка прицелилась в работорговца, но герцог не дал ей выстрелить, отведя ствол в сторону. Бывшая рабыня посмотрела на него с недоумением. – Почему?       - Слишком несправедливо, - герцог покачал головой и кивнул на сжавшегося от страха работорговца, не понимавшего слов, но отчетливо понимавшего, что речь идет о нем. Мягким, но не терпящим возражений движением Респир забрал у нее оружие. – Он не достоин того, чтобы умереть от пули. А твоя месть не будет полной. Такие, как он, должны умереть также, как живут. Как мерзкие насекомые, какие ты оттираешь от собственной обуви. Единственная смерть, достойная этого существа - от подошвы.       Девушка посмотрела на герцога, но потом, поняв, кивнула и занесла ногу. Работорговец взвыл, пытаясь прикрыть голову, только увернуться все равно не мог. Девушка била его ногой в лицо и грудь, пока он выл и кричал от боли. Она сама разъярилась, нанося удары снова и снова, практически не видя, как извивающийся под ней толстяк превращается в окровавленную массу. Ее охватило то же самое омерзением, что и герцога, и в какой-то момент она даже поняла Респира, его взгляд на этот мир. Она поняла, как выглядела в глазах таких людей, и поняла, как они смотрели на нее. И поняла, насколько призрачен и шаток такой взгляд.       - Наш мир построен на крови и костях, - заметил Респир, внимательно наблюдая, как девушка пробивает ногой голову работорговца. – И эти люди словно паразиты, купаются в крови, что льется отовсюду. Нажираются и жиреют на том, что им не принадлежит и чего не достигли. И только в силах настоящих людей показать им их настоящее место. Место мусора. Этой кровью ты доказываешь свою силу. Свою настоящую силу. Теперь ты та, кто есть на самом деле. Теперь ты достойна называться человеком.       Девушка остановилась только тогда, когда тело под ногами перестало шевелиться и издавать хоть какие-то звуки. Лицо и голова работорговца превратились в сплошное окровавленное месиво, истекающее кровью, а ее высокие керамитовые сапоги были забрызганы практически до самого колена. Она тяжело дышала, чуть ли не с удивлением глядя на тело.       - Осталось только одно, что все еще тянет тебя вниз, в ту дикость, - Респир положил ей руку на плечо. – Прежде, чем мы покинем это место навсегда, ты должна освободиться от этих животных остатков, став на новый уровень. Никто другой за тебя это делать не станет.       - О чем ты говоришь? – девушка задала вопрос прежде, чем сообразила полностью, что сказала, и вздрогнула, испугавшись наказания за такую непочтительность. Однако глаза Респира горели голодным огнем, он вряд ли вообще заметил такие мелкие детали.       - О том, что ты прежде называла сородичами, - герцог улыбнулся. – О тех самых животных, из которых ты можешь подняться.       Осознание дошло до девушки не сразу, это было видно даже по ее глазам, на мгновение наполнившихся ужасом. В первый миг ей захотелось бросить все и отказаться, но безумный огонек взгляда Респира нашел отражение и в ней. После всего совершенного, после кровавой бани, устроенной на месте невольничьего рынка, после всех убийств, ее разум, опьяненный адреналином и боевыми стимуляторами, допускал то, чего не могло быть прежде. Она отступила, не в силах произнести слова, какие напрашивались, и какие от нее ждали, но и уже не столь упрямая в своих прежних принципах. Теперь, глядя на мир совсем другими глазами, получив прямо в руки силы и возможности, каких не было никогда прежде, эта девушка сама ощутила, насколько изменилось. Это пугало ее, но и одновременно пьянило желанием новых вершин. Герцог показал ей мир таким, каким никогда прежде его не видела.       Мир, полный жестокости. В котором люди не люди, а лишь куски мяса, бесправные и безвольные, сами запутавшиеся в своем обмане и не понимающие, что происходит на самом деле, за той ширмой, какой закрылись сами. Мир, в котором полно возможностей, достаточно протянуть руку, чтобы их схватить, и не испугаться запачкаться. Здесь важна лишь сама суть, итоговый результат, а все остальное не имеет значения. Вокруг лишь ложь, и лишь разорвав ее, можно обнажить то гнилое и вонючее нутро, что должно быть скрыто. Герцог его показал. Она сама его увидела.       Все эти люди, что считали себя королями мира, считали себя имевшими право на чужие жизни, калечившие судьбы ради собственного развлечения, теперь лежат здесь, на полу, в лужах собственной крови. Они кричали и плакали, растеряв всю свою гордость и достоинство, увидев, какой бывает настоящая сила. Сила, которую герцог просто вложил в ее руки. Сила, единственная имеющая право на жизнь. Как на свою, так и на чужие.       - Боишься? – Респир усмехнулся. – Это нормально. Всем сложно вылезать из панциря. Но тебе осталось сделать только последний шаг. Сделаешь – и станешь человеком. Либо можешь не делать, но тогда все это…       Герцог обвел руками вокруг, будто пытаясь охватить весь залитый кровью рынок.       - Тогда все это будет зря…       - Все это не будет зря, - девушка приняла решение, с трудом сглотнув, но потом набравшись сил твердо взглянуть в его глаза. И в ее взгляде читались только решимость и принятие произошедшего.       Респир улыбнулся еще шире.