Lycanthropic

Сутками Ёнджун сидел в ожидании у входной двери. Он позвонил доктору, но получил отказ из-за огромного количества раненых и умирающих людей. Только к тому моменту Ёнджун осознал, что бунты проходили по всему Пусану, а не только в их районе. Он держался за надежду, что, возможно, отец присоединился к другому бунту; возможно, был ранен и отправлен в больницу, и Ёнджун просто его не увидел. Другого объяснения просто не было, не так ли? Ёнджун не был безрассудным, он думал обо всех возможных и наиболее вероятных исходах. Потому что, если бы отец остался на их улице, он бы его заметил. Он бы видел, как тот бегает по округе и сражается с людьми или видел бы его мертвое тело на земле. Отец наверняка отправился на другую улицу. И тот факт, что больницы были заполнены людьми, значил, что они были ранены, но не убиты. Иначе их отправили бы прямиком в морг, так? Исходя из этого, вероятнее всего, отец выжил и подвергается лечению. Ёнджун мог бы усмирить свое любопытство, если бы только мог посетить доктора, но он не мог. По телефону и по телевизору крутили предупреждение, что комендантский час больше не действует, теперь всем было вовсе запрещено покидать дома. Он не мог искать тело снаружи, не мог расспросить про отца жителей на соседних улицах. Он не мог даже отправиться в больницу, чтобы его найти, как и не мог отвезти туда мать, чтобы ей помогли. В настоящий момент он мог лишь ждать, что отец вернется в любую минуту, перевязанный, но с обнадеживающей улыбкой. Ёнджун вздохнул и зажмурился, его веки тяжелели и горели каждый раз, когда он закрывал глаза. Его график сна за эти последние пару дней был полностью нарушен. Но это не должно было иметь значения. Ему нужно было заботиться о сестре и матери. Он просто чертовски желал, чтобы отец был рядом, чтобы ему помочь. Когда он отвернулся от окна, то заметил Чохи, что стояла в коридоре, наблюдая за ним. Ее глаза были широко распахнуты, а губы слегка приоткрыты, словно она была чем-то заворожена, так сильно, что даже не заметила, когда он обернулся. - Эй, - позвал он, и она моргнула пару раз привычно покрасневшими глазами. Почти мгновенно ее поведение изменилось, и Чохи одарила старшего брата широкой улыбкой. - Порисуем? - спросила она, радостно подпрыгивая вверх-вниз. Ёнджун натянул ради нее улыбку и коротко кивнул. Он бы с большим удовольствием поспал, но знал, что у него есть обязанности перед семьей, которых было не избежать. Ему нужно было заботиться о матери и развлекать сестру, чтобы та не чувствовала себя брошенной. Откровенно говоря, он не хотел, чтобы она знала хоть что-нибудь о том, что происходит, и лучшим способом уберечь ее было потакать ее капризам. К счастью, с ней всегда было просто из-за ее простейших требований. Как, например, порисовать. И Ёнджун всегда ей уступал. - Да, я принесу раскраски, подожди на кухне, хорошо? - заверил он, и Чохи быстро кивнула, подбегая к кухонному столу. Усевшись на стул, она оглянулась на него, следя взглядом за его шагами в сторону родительской спальни. И хотя это был его долг, Ёнджун ненавидел туда входить. Его мать не вставала с постели с тех самых пор, как была укушена, и полностью замкнулась от него и Чохи. Он понимал, что она устала, но и он тоже. Просто казалось, что это было не настолько важно. Они оба молча приняли тот факт, что она была укушена оборотнем. Он надеялся и молился, чтобы то был просто безумный человек, но рана продолжала расти. Ёнджун видел темную сыпь, в основном скрытую одеялом и слоями одежды, лишь когда подходил ближе, чтобы приложить к ее шее пакет со льдом, чтобы снять немного боли. Он правда не знал, что делать; как помочь ей почувствовать себя лучше, как все исправить... Он совсем не знал, что делать. Ёнджун, как ребенок, продолжал держаться за надежду, что отец скоро вернется домой и сможет все исправить, но мог ли Ёнджун что-то сделать в это время? Он хотел, чтобы мама отдыхала, пока он с этим не разберется. Он чувствовал себя виноватым, что пришел в комнату лишь за раскрасками, но не хотел заставлять Чохи ждать. Ёнджун осторожно постучал костяшками по двери, чисто из уважения, и тут же ее открыл. К счастью, мама уже не спала, лежа в кровати, на заднем фоне работал телевизор. Одного взгляда на нее хватило, чтобы понять - что-то было не так, что-то сегодня было по-другому... Ёнджун не хотел, чтобы она чувствовала себя неуютно под его взглядом, но в ее лице было что-то неестественное, он просто не мог сказать наверняка из-за темных теней, окружающих ее фигуру. Его самым важным сыновним долгом было ухаживать за ней и позаботиться о ее ранах. - Эй, мам, - позвал он тихо, но его голос все равно полностью перекрыл низкий гул телевизора. Он бросил на экран короткий взгляд, отметив, что она смотрит новости. Боже, возможно, ему тоже пора было этим заняться, независимо от того, как сильно он этого не хотел. Без отца, помешанного на одинаковых речах политиков и новостных репортеров, откуда Ёнджуну было знать о том, что творится вокруг. Возможно, он узнает, когда снимут запрет выходить на улицу или когда доктора смогут принимать больше пациентов? Что, если они размещали списки пациентов? Это бы безусловно помогло. Ёнджун решил, что начнет смотреть новости в свободное время. Пока же он снова повернулся к матери. - Как ты себя чувствуешь? - Нормально, - ответила она, но Ёнджун ей не поверил. Он сделал несколько шагов вперед и насильно натянул на лицо незримую маску. Как он и ожидал, ее кожа все еще была покрасневшей и пятнистой. Чего он не ожидал, так вздувшейся кожи на ее лбу. Выглядело странно; словно шарик, наполненный водой, засунули ей под кожу. Казалось, нажми он в этом месте пальцем, и останется вмятина. Его глаза скользнули выше. Небольшое количество... гноя?, казалось, просачивалось сквозь ее череп и стекало ниже. Оно уже добралось до переносицы, разделяя глаза и делая ее похожей на рыбу. Он хотел спросить, действительно ли она чувствовала себя нормально, или просто солгала, чтобы он не волновался. Но это было невозможно. Его долгом было заботиться о ней. И все же он ничего не сказал и лишь кивнул, обнадеживающе улыбаясь. Ёнджун избегал смотреть на нее, подбирая карандаши и раскраски, и пытался вытолкнуть этот образ из собственных мыслей. Он вернется через пару часов с ужином и пакетом льда, чтобы позаботиться о еще не зажившей ране, сейчас же пора было уделить внимание Чохи.

***

Целую неделю Ёнджун смотрел в окно у входной двери. С выключенным во всем доме светом было проще вглядываться в улицу в поисках каких-либо признаков жизни. Он видел людей, лишь когда военные маршировали по улице, неразборчиво крича и поднимая через плечо оружие на отсутствующих людей. Огромные, промышленные фургоны, полные разодетыми офицерами, заполоняли улицу всю ночь напролет. Ёнджун ни разу не видел на улице гражданских; он был уверен, что к этому моменту расстреляли бы любого, кто появился снаружи. Его надежда становилась все призрачнее, но он не мог удержаться от наблюдения. Даже если логически он понимал, что отец пропал или мертв, он не мог не выискивать его взглядом, словно от этого тот вернется быстрее. Иногда, совсем ошалев от переутомления, Ёнджун смотрел вдаль. Мимо окровавленных улиц и соседского дома, от которого осталась лишь почерневшая кучка на земле, Ёнджун мог видеть за ними темное, черное небо. Звезды на нем сияли, словно бриллианты. Он искал самую большую, самую лучезарную звезду и думал о матери. В течение дня он оставался в комнате и смотрел новости, листая телефон в поисках несуществующих ответов. Он не смог узнать, когда мама сможет навестить доктора, от многочисленных звонков не было толка. Он не смог узнать, был ли отец в больнице или в числе погибших. Новостные каналы Пусана освещали лишь масштабные, радикальные трагедии и намерения различных политиков по этому поводу. В глубине души Ёнджун был против этого, он не хотел знать. Но ему нужно было знать. Он хотел притвориться, что ничего этого не было, но он нес долг перед семьей. Он просто желал и молился, чтобы отец вернулся домой, чтобы ему больше не пришлось этим заниматься. Все найденные им источники об укушенных оборотнями женщинах твердили, что они умирают, никаких исключений. Но он думал, что, возможно, ищет недостаточно усердно. Наверняка кто-нибудь изобрел лекарство спустя сотни лет сосуществования. Не было ли это огромным упущением? К тому же, мама выглядела так, словно словила серьезную инфекцию, неизлечимую обычной перекисью. Наверняка был простой способ это исправить, ему всего лишь требовалось его найти. Когда Ёнджун пролистывал очередной нескончаемый пост в блоге, сверху экрана выскочило уведомление, заставив его распахнуть глаза. Это был Тэхён. Ёнджун не подумал спросить об этом друга, но, возможно, тот сможет ему помочь; тем более, тот был в Сеуле, возможно, они хранят особую тайну, которая сможет его спасти. - Привет! - он поспешно принял звонок. - Тэ, как ты? Чем занимаешься? - он был счастлив поговорить с другом по ряду причин. Монотонное напряжение каждого проходящего дня дарило Ёнджуну непрекращающуюся головную боль, и он знал, что возвращение к своего рода стабильности ему поможет. Было бы здорово по-настоящему поговорить, прежде чем просить помощи с мамой. Тэхён на другом конце вздохнул, и Ёнджун заметил, что тот чем-то встревожен. Это заставило облегченную улыбку сползти с лица, почему-то Ёнджун почувствовал, словно он в ответе за те негативные эмоции, которые испытывал Тэхён. - Привет, - коротко ответил парень. - Я слышал, что происходит, вы в порядке? Ёнджун вздохнул, прежде чем ответить. Он не хотел пока переходить к этому вопросу, но это казалось неизбежным. Было глупо с его стороны думать, что он сможет отвлечься с помощью обычной, мальчишеской беседы. Ёнджун отвесил себе ментальный пинок. Пора было повзрослеть и перестать жить фантазиями. - Я... - он запнулся и снова вздохнул, чувствуя внезапный наплыв эмоций. Он еще не говорил этого вслух, и внезапно сама идея поделиться своими проблемами показалась ошеломляющей. Не говоря о них, он мог притвориться, что они существовали лишь в его голове. Но признаться в них Тэхёну? Заставляло клубок тревожности распуститься в его груди, и Ёнджуну потребовалось сделать еще один глубокий вдох. - Ах... - с трудом продолжил он. - Тут были... бунты, - выдохнул он, стараясь сперва озвучить наименее болезненную из проблем. - Знаю, - ответил Тэхён быстро и резко, как обычно. - Конечно, это показывали в новостях, Ёнджун. Я спрашиваю, все ли в порядке? Ёнджун так сильно хотел сказать «да», лишь бы поскорее завершить этот разговор. Но он был умнее. - Не совсем, - признался он безэмоциональным тоном. - Отец ушел, а маму укусили, - его голос казался механическим даже ему самому. - Я хотел спросить, знаешь ли ты, как ей помочь. Несколько минут стояла тишина, и Ёнджун был в какой-то степени благодарен за передышку. Как только слова покинули его рот, он на какое-то мгновение даже забыл, о чем говорил, и смутно припомнил, лишь когда Тэхён заговорил снова. Голос Тэхёна ощутимо дрожал, выводя Ёнджуна из дурмана, которым он сам же себя и окутал. - Боже, Ёнджун, мне так жаль... Я... я не знаю, не думаю, что есть... Я... не думаю, что ты сможешь что-то сделать, боже... - Ёнджун уставился в стену перед собой, обдумывая свои следующие слова. Они ускользали из его мыслей, и, должно быть, он слишком долго ничего не говорил, потому что Тэхён снова его позвал. - Джун? - Да. - Что с твоей сестренкой? - спросил Тэхён, и в голове Ёнджуна возник ее образ. Он кивнул и вдруг вспомнил, что скоро они должны порисовать. Его веки тяжелели, а головная боль сверлила череп, но Ёнджун все равно с ней порисует. - С ней все хорошо, - запоздало ответил он. - Она... она в порядке. - Ох, хорошо, - они погрузились в неловкую тишину. Ёнджун знал, что должен был сказать больше; Тэхён вероятнее всего ожидал подробного объяснения о том, в каком состоянии находилась его семья, но Ёнджун не горел желанием делиться этой информацией. К тому же, что Тэхён мог сделать? Он не мог прислать Ёнджуну магический эликсир, чтобы сплотить его семью, да и почтовые услуги больше не работали. Тэхён не мог приехать и отвезти их в Сеул, у него не было водительских прав. Он мог предложить лишь слова жалости, и это было последнее, чего хотел Ёнджун. Вместо того, чтобы мусолить эту тему, Ёнджун бы предпочел двигаться дальше и игнорировать ее. - Ты же знаешь, что можешь звонить мне, когда захочешь, - тихо добавил друг. - Пожалуй, поговорим позже, Ён. Береги себя. - Ладно, - он выдохнул, и Тэхён повесил трубку. Ёнджун уставился на тот же блог про оборотней, который просматривал ранее. В его сердце поселилась тяжесть; ему потребовалась минута, чтобы понять, в чем дело, и Ёнджун почувствовал себя глупо. Тэхён не спросил, как он себя чувствовал; только его семья, его мать, его сестра, но не Ёнджун. Было глупо чувствовать себя обиженным из-за этого, и все же он был обижен. Но Ёнджун вытолкнул эти мысли из своей головы. Он выдохнул и улегся на кровать, глядя в потолок. Телевизор все еще работал, и от его громкости звенело в ушах. Каждый раз, когда он проваливался в дрему, тот возвращал его в сознание. И каждый раз пугаясь его громкости, Ёнджун говорил себе, что пора вылезать из кровати, проверить маму, позаботиться о Чохи, идти искать отца... двигаться вперед, вперед, вперед. - Они зовут нас насильниками! - воскликнул какой-то мужчина в телевизоре. Ёнджун открыл уставшие глаза, достаточно, чтобы разобрать пульт на прикроватном столике. Если бы он только мог протянуть руку, чтобы его схватить, но он слишком устал. - Они насилуют своих собственных сучек! Обращаются с ними, как с грязью, пока мы относимся к своим женам, как к королевам. И они обвиняют нас в насилии?! Чертовы лизуны собачьих задниц! - Ёнджун задремал, неудобно склонив голову в сторону тумбочки. В стране снов слова стали лишь фоновым шумом.

***

- Мам, - позвал Ёнджун. Он аккуратно постучал в дверь и потянулся открыть ее, не дожидаясь ответа. Войдя внутрь, он тут же сфокусировал взгляд на кровати, где лежала мама. Ее тело было укутано лишь в одеяло, и темнота ночи обволакивала его, скрывая от его любопытных глаз. Единственным источником света была лампа на противоположной стене, освещая белые простыни и напоминая ему об уличных фонарях, которые теперь вызывали лишь тревогу. Желтый свет доставал до подножия кровати, отражаясь от белого одеяла и делая его гораздо ярче, чем в реальности. Ее тело, лишенное красок за последние несколько дней, казалось таким темным по сравнению с тканью, что он не мог распознать ее черт или конечностей. - Эй... - Ёнджун медленно закрыл за собой дверь, отрезая луч света из коридора, и шагнул внутрь. - Как ты? - спросил он не громче шепота. Комната была такой тихой, что казалось неправильным говорить обычным голосом. - Я тебя звала, - звук проскрежетал в воздухе, словно ветер, шевелящий голые, зимние ветви в лесу. Ёнджун склонил голову набок. Он не слышал, как она его звала, и это было объяснимо. Ее голос был слишком тихим, он едва мог разобрать слова, находясь в той же комнате. И все же он почувствовал скопление бабочек в груди, оно разрасталось, пока его сердце не перестало биться на несколько секунд. Он не хотел, чтобы она чувствовала себя брошенной или забытой. У него и в мыслях не было оставлять ее наедине с болью. Ёнджун лишь надеялся, что это не было нечто серьезное. - Мне очень жаль, - поспешно сказал он. - Что случилось? Могу я что-нибудь для тебя сделать? Прошло несколько секунд, прежде чем она снова заговорила. Он старался не показывать никаких эмоций, пока ее голос разрезал тишину комнаты, но этот звук посылал мурашки страха по его спине. Ее голос больше не казался ее. Он стал глубже, словно голос ведьмы из глубин леса. Он трещал с каждым словом, скрипучее, чем он когда-либо слышал, словно у курильщика, которому удалили голосовые связки. Ёнджун не знал, почему она так звучала или что укус с ней сделал, но он боялся слышать звук ее голоса. Насколько же он отвратительный, если боится ее измученного вида. Что он был за сын? Следующие слова матери заставили атомы под его кожей наэлектризоваться. - Я не могу пошевелиться. Подавляя собственные чувства, Ёнджун механически подошел ближе, пока не разобрал ее силуэт на кровати. Одеяло было натянуто до шеи, оставляя открытыми лишь лицо и руки. Несмотря на то, что логически Ёнджун понимал, что она скрывает свое тело из стыда, что сын увидит ее в подобном состоянии, в этом не было толка. Он прекрасно понимал масштаб повреждений даже по открытым участкам. Каждый сантиметр ее кожи был обесцвечен, большая часть была болотно-зеленого и фиолетового цвета, словно всеобъемлющий синяк, но были участки и черные, как ее волосы. Ёнджун наклонился ближе, когда заметил кое-что странное. Его брови нахмурились в замешательстве. Пятна выглядели так, словно перемещались... словно кровь под ее кожей кипела, заставляя угольную кожу шипеть. На ее лице было несколько черных пятен, которые двигались таким же образом, словно личинки, поселившиеся в одном месте и пытающиеся выбраться наружу. Боже, она больше не выглядела как человек. Отечность на лбу опустилась до подбородка, и пузырящийся гной растягивал кожу до предела. Он по-настоящему боялся, что, тронь он ее или пошевели слишком быстро, тот взорвется и зальет комнату отвратительной, желтой жижей. Ее глаза сильнее разъехались в стороны из-за толстой полосы гноя между ними и располагались у самых висков. И хотя ее голова была задрана к потолку, один ее глаз непрерывно глядел в его сторону. Ее обычно черные глаза были покрыты серой пленкой, они не двигались и не моргали. И хотя она не упоминала слепоту, невозможно было, что нервы не пострадали. Кожа на носу тоже выглядела так, словно под нее засунули шарик с водой, превратившись в одну большую шишку без ноздрей. Язык был белым от обезвоживания, потому что она непрерывно дышала ртом. Ёнджун закрыл глаза, зная, что эта картинка навсегда отложится в памяти. Она сохранится где-нибудь... где-нибудь... не здесь. Он медленно уложил свою руку поверх ее. Темную, пятнистую, распухшую и обезображенную. Он проклял себя за навязчивую мысль не касаться ее, потому что она его пугала. Потому что он мог списать ее кошмарный образ на простую галлюцинацию или сон. Но это было по-настоящему; чувствовать тонкую, влажную, покрытую волдырями кожу под его собственной превращало это в реальность. И он отчаянно не хотел этой реальности. Он читал о том, что случалось с женщинами, укушенными оборотнями. Он читал о том, что с ними случалось, видел фото, но ничто не шло в сравнение с тем, чтобы собственными глазами увидеть, как это происходит с его матерью. Он искал что-нибудь, что могло бы уверить, что у них есть шанс выжить, но все заканчивалось смертью, что бы исследователи ни делали. Затем Ёнджун искал способы уменьшить боль, снять отечность или замедлить распространение инфекции, но ничего не работало. Он пытался давать ей больше воды, кормить красным мясом, надел на нее серебряные украшения, все сразу. Ничего не сработало. И сейчас она умирала на его глазах, а он мог лишь смотреть. Ёнджун затолкал эти мысли поглубже и сделал глубокий вдох. - Можешь сжать мою руку? - спросил он, слегка надавив на ее ладонь. Ее тело не отреагировало. Глядя ей в глаза, он испугался, что она уже умерла. И только тогда он понял, что не мог сказать наверняка, была ли она жива, пока она не говорила с ним или не двигалась. В этот момент он почувствовал жалость к себе, что ему приходится быть этому свидетелем. А затем его тело накрыло волной непреодолимой вины, словно ледяной водой. Если он испытывал так много эмоций и внутренней боли, тогда она, должно быть, была совершенно на другом уровне страха и отчаяния. Поистине, ему посчастливилось лишь наблюдать. - Нет... - прохрипела она, и Ёнджун кивнул, глядя в пол, а не ей в глаза. Он оставил ладонь лежать на ее руке на случай, если это ощущение дарило ей какое-то утешение. Он старался касаться осторожно, чтобы не раздражать язвочки и ранки. Он надеялся, что ей не больно, надеялся, что она не была против, что он держит ее за руку. - Я снова позвоню доктору, - тихо заявил он. Ёнджун пытался дозвониться в больницу с того самого утра, как она была укушена. Каждый день он звонил дважды. Возможно, настало время стараться усерднее. К этому моменту в больнице уже знали о ее состоянии, но все еще утверждали, что пациентов слишком много. Они лишь велели ему расположить ее в комфорте, это единственное, что он мог сделать. Но Ёнджун все равно чувствовал, словно сделал что-то не так. Он знал, что мог сделать еще что-нибудь, что-то, что сделал бы отец, чтобы исправить ситуацию. Потому что отец всегда все исправлял, но в этот раз он оставил Ёнджуна переживать это в одиночку. И Ёнджун чувствовал себя так, словно задыхается под лавиной. Ох, не будь столь драматичен. - Все болит... - голос внезапно затрещал в комнате, словно поленья в костре. Ёнджун не смотрел на ее лицо, зная, что ему нечего стыдиться, если она его не видит. Она была права, конечно, это было больно. Он это знал и не мог даже представить, насколько это было больно. Ёнджун посидел минуту в тишине, пытаясь подумать над ответом. Если бы только он знал мотив ее слов, то смог бы ответить должным образом, чтобы ее успокоить. Она хотела утешения или понимания? Ожидала решения? Ёнджун обдумывал варианты, пытаясь понять, что было наиболее вероятным в нынешних обстоятельствах. - Убей меня. Ёнджун уставился в пол. Любые эмоции уже давно покинули его лицо. Он то забывал, то вспоминал ее слова, пока они не превратились в кашу в его голове. Часть его задавалась вопросом, услышал ли он правильно, но страшился просить ее повторить, другая же часть точно знала, что она сказала и что имела в виду. Его голова превратилась в болото, мысли кружились в непрекращающейся воронке. Даже он не знал, что последует за этой просьбой. В конце концов, его мягкая ладонь соскользнула с ее руки и повисла в воздухе, но она никак не отреагировала. Ёнджун не ответил ей, прежде чем уйти, но в этом и не было нужды. Его родители всегда учили его выполнять распоряжения.

***

Чохи как обычно бодро пробежала по коридору. Увидев Ёнджуна у входной двери, та подняла руки. Он изо всех сил старался улыбаться, но улыбка так и не достигла его глаз. К счастью, Чохи ничего не заметила. Так или иначе, она все еще была ребенком. Ёнджун задумался - став взрослой и вспоминая этот день, вспомнит ли она выражение его глаз или его отсутствие. Мысль была странной для нынешней ситуации. Но это был не первый раз, когда Ёнджун забивал голову бесполезными размышлениями вместо того, чтобы принять правду жизни, что однако следовало сделать уже давно. Улыбка полностью сползла с его лица, и он накинул рюкзак Чохи на плечи. Маленький фиолетовый мешочек вместо школьных принадлежностей был наполнен ее одеждой и несколькими игрушками. - Оппа, идем, идем! - надев рюкзак, она повернулась к нему и одарила широкой улыбкой. - Пойдем уже скорее! - Знаю, пойдем, - промямлил Ёнджун в ответ и поднял ее на руки. Она была немного тяжелее из-за веса рюкзака, но Ёнджуну всегда казалось, что он нарастил мышцы, нося ее на руках столько лет. Чохи завизжала, оказавшись на уровне его плеча, и этот звук эхом отразился от стен дома. Ёнджун ловко развернул ее тельце так, что они оказались лицом к лицу. Поднеся палец к губам как обычно, Ёнджун мягко напомнил. - Мама отдыхает, не забывай. - Он знал, что Чохи не терпелось выйти на улицу после столь длительного заточения взаперти, и чувствовал себя слегка виноватым, призывая ее к спокойствию. С самого ее рождения он искренне полюбил то детское счастье, которое она излучала. Когда ей был всего год, Ёнджун только вступил в подростковый возраст и был завален давлением держать эмоции под контролем, даже счастливые. Он бы хотел, чтобы в ее памяти и личности отложились эти несколько юных лет; это то, чего он и сам всегда хотел. Если это значило, что ему придется спрятать ее от всего происходящего, Ёнджун признает свою ошибку. Она кивнула и прижала палец к своим губкам улыбаясь. Ёнджун развернулся к входной двери, но не решался повернуть ручку. - Вообще-то, - добавил он, - тетушка мне рассказала, что даст печеньку тому, кто победит в молчанке. Игра начинается... как только мы выйдем за дверь, - Чохи ахнула. - Поиграем? - он улыбнулся. Она активно закивала и прижала ладошку к губам, укладываясь ему на плечо. Ёнджун кивнул самому себе и надавил на дверную ручку. Глаза тут же резанул свет раннего утра, заставляя его прищуриться, а головную боль разрастись с новой силой. Несколько секунд он почти ничего не видел; он бы даже не понял, если бы кто-то вылез из теней и атаковал. К счастью, Чохи была защищена от света - она все еще смотрела вглубь дома через его плечо. Он был уверен, что она захныкала бы, попади свет ей в глаза, и это бы подвергло их большой опасности. Откровенно говоря, то, что он собирался сделать, тоже было опасно, но у него не было выбора. Он не мог больше держать Чохи в доме; он обещал защищать ее и лучшим способом это сделать было отвести ее к семье, которая сможет о ней позаботиться. Прошла неделя с тех пор, как мама могла говорить, и ее последние слова до сих пор звенели в его голове. Вскоре в доме останутся лишь Ёнджун и Чохи, и он знал, что не сможет о ней позаботиться. Маме не становилось лучше, и отец все не возвращался, а Ёнджун все никак не мог избавиться от надежды. Что однажды он сможет вернуться домой и как-нибудь все исправить. Он сможет найти способ спасти жену и вернуть Чохи домой. Он смог бы. Но Ёнджун не смог. Поэтому он выбрал опасный путь, чтобы доставить Чохи в безопасное место. Утренний свет озарял половину его лица своим сиянием, тогда как вторая половина оставалась в тени. Круглосуточный комендантский час все еще действовал, что значило - Ёнджун должен был держаться в стороне и не попадаться полицейским на глаза, если не хотел быть арестован и, возможно, застрелен. Однако, на пути от их дома до дома тети не было окольных путей или леса, через которые можно было незаметно пролезть. Дома были тесно прижаты друг к другу, разделенные лишь переулками, которые заканчивались тупиком и упирались в стену, которая соединяла все дома воедино. Если он услышит полицейских, единственным выходом будет лишь спрятаться в переулке, как когда он столкнулся с Ликаном. Безусловно, было бы проще спрятаться от полицейских в ночное время. И он размышлял над этим некоторое время. Все попросту сводилось к тому, кого он боялся больше: полицейских или Ликанов? Потому что, выйди он ночью, окутанный теплой, темной летней ночью, он был бы незаметнее. Но темнота не скроет его запах. Более того, у Ликанов будет перед ним преимущество. Он не сможет их увидеть или почуять, но они смогут почуять его. Поэтому он задавался вопросом, предпочел бы он умереть от рук полиции или Ликанов? Лучшим способом было уйти ранним утром, когда солнце только начинало вставать над горизонтом. Оборотни не могли обращаться в Ликанов при дневном свете и были намного менее опасны, возможно, и вовсе спали. Ёнджун также не слышал, чтобы полицейские и военные совершали обход раньше полудня. Логически, это был наилучший вариант. Ёнджун нес Чохи по улице, время от времени пересаживая ее с одной руки на другую, когда руки уставали от ее веса. Он старался идти быстрым шагом, длинные ноги играли ему на руку, но не настолько быстро, чтобы вызвать у Чохи опасение. Он не думал, что она станет кричать, но также не хотел, чтобы она его расспрашивала. Потому что если он побежит, то наделает слишком много шума. В подобном темпе он мог контролировать вес ступней на камнях под ногами. Его шаги были легкими и почти неслышными. Его определенно не было слышно из-за стен домов и вряд ли было слышно из переулков. - Дождаться не могу, когда ты научишь меня рисовать, оппа, - мечтательно вздохнула Чохи. Ёнджун резко вдохнул, слегка раздраженный. Он знал, что она была лишь ребенком, а дети были забывчивы, но ситуация была гораздо серьезнее, чем она могла представить, и ему было нужно, чтобы она молчала. Возможно, это была его вина - держать ее в неведении касательно того, что творится в мире, но ему бы хотелось, чтобы она просто... знала. Ёнджун проглотил собственное недовольство. - Ты проиграла, - строго прошептал он, и Чохи в ответ ахнула. - Мы можем начать заново, - быстро добавил Ёнджун, прежде чем она смогла бы озвучить свое разочарование проигрышем. К счастью, она промолчала и тихо и неподвижно улеглась обратно. Ёнджун продолжал бесшумно шагать по улице. Он осматривал каждый переулок, к которому они подходили, и не сводил глаз с домов. Было напряженно и жутко тихо для такого времени. Он вспомнил, как ходил по утрам в школу, мимо маленьких магазинчиков, натыканных на каждом углу, мимо мужчин, спешащих на работу и других студентов на пути в класс. Улица всегда казалась оживленной. Сейчас же, когда весь район друг друга ненавидел, люди даже не открывали штор. Ёнджун подумал про себя, что это хороший знак. За закрытыми дверьми никто не сможет их увидеть и побеспокоить. Это было хорошо. Чохи на его плече издала звук, средний между скулежом и визгом, и Ёнджун перехватил ее поудобнее, стараясь не сорваться снова. Они были всего в нескольких минутах от дома тетушки, неужели она не могла немного подождать? А после Ёнджун услышал стук, словно кто-то пнул ботинком камушек на дорогу. Он остановился и на секунду прикрыл глаза, чтобы себя успокоить, после чего поменял позицию. Отставив назад левую ногу, он развернулся корпусом, чтобы посмотреть назад. Он надеялся, что там ничего нет. Он надеялся, что это была лишь звуковая галлюцинация, вызванная страхом попасться и стрессом от защиты Чохи. Потому что Ёнджун уже подвел мать, он не мог подвести еще и сестру. Естественно, развернувшись назад и морщась от резкого утреннего света, он увидел мужчину. Тот был высоким, бледным, черноволосым... Ёнджун не смог разобрать больше деталей из-за марева лучей, поглощающих чужую фигуру. День становился все жарче, и распаренный воздух, струящийся по улице, создавал образ движущихся на теле мужчины волн. Когда глаза Ёнджуна слегка привыкли к свету, он заметил, что мужчина перенес вес тела с одной ноги на другую, его руки свободно висели по сторонам и он уставился на Ёнджуна, словно был пьян. Ёнджун надеялся, что мужчина просто возвращается после долгой ночной тусовки, хотя и знал, что это было нелогично. Он мог лишь надеяться, что это был не оборотень. Долгое время они стояли, наблюдая друг за другом. Ёнджун старался сохранять нейтральное выражение лица и пытался понять, что мужчина делал и каков был его мотив. Даже если это был оборотень, все же должно быть в порядке? Ёнджун ничего не сделал. На него не должны напасть, так? Спустя несколько секунд Ёнджун увидел, как уголки губ мужчины потянулись вверх, он перестал переступать с ноги на ногу и уперся ступнями в землю. Подобие улыбки вскоре превратилось в полноценную ухмылку. Ёнджун почувствовал, как поледенела его кожа и ускорилось дыхание, когда мужчина выпятил грудь, словно бык, готовый пронзить Ёнджуна рогами. И пока наэлектризованные провода крутились в его голове, Ёнджун обнаружил, что качает головой. Его глаза были распахнуты, умоляя, и хватка на Чохи сжалась до синяков. В качестве последнего средства он повторял «пожалуйста» снова и снова, но его горло не издавало ни звука. Как только мужчина оттолкнулся ногой и принялся бежать прямо на Ёнджуна, тот развернулся на пятках и побежал в сторону тетиного дома. Он прижимал одной рукой Чохи к своей груди, придерживая второй ее голову, пытаясь одновременно защитить и не дать увидеть мужчину позади. Ёнджун услышал, как она вскрикнула, но не знал, от боли или страха, но ей следовало оставаться спокойной. Если она закричит, то привлечет внимание людей в их районе и оборотней по всеми городу. Это наверняка было неактуально, поскольку топот их бегущих по улице шагов был достаточно громким, эхом отдаваясь в переулках. Ёнджун слышал, как сбивается его собственное дыхание, отдаваясь в ушах, он не привык к кардио, но был наделен ростом, позволяющим делать каждый шаг значительно длиннее. Ёнджун не мог видеть, что творилось позади, но ему казалось, что Чохи могла. Она снова вскрикнула, в этот раз звук был заглушен, потому что ее нос уже был забит от слез, стекающих по лицу. Ёнджун никак не мог утешить ее прямо сейчас, но он все равно был благодарен, что она не кричала. Он не думал, что справился бы еще и с этим. Адреналин, бушующий в его теле, позволял ему двигаться со скоростью света. Его легкие не горели, дыхание не сбивалось. Более того, Ёнджун чувствовал, как его стресс испаряется с каждым новым шагом, словно страх потерять свою жизнь или Чохи превратили его тело в громоотвод; реакция на стресс словно перетекала из сердца прямиком на асфальт, заставляя цемент шипеть. Он не слышал ничего, кроме шагов и собственного дыхания. Было слегка страшно; он не знал, как близко или далеко находился мужчина. Он хотел обернуться и взглянуть, но тогда появлялся риск впечататься лицом в столб, потерять равновесие из-за трещины в асфальте или споткнуться о бордюр и упасть на дорогу. Однако все его мысли остановились, когда Чохи завизжала, и Ёнджун почувствовал удар между лопаток, который вывел его из равновесия. Он его не ожидал и почувствовал, как сердце на мгновение остановилось, после чего он упал вперед, запутавшись в ногах. Каким-то образом, увидев приближающийся асфальт, Ёнджун смог вытянуть вперед руку, которую прижимал к голове Чохи, чтобы смягчить падение. Когда его ладонь встретилась с асфальтом, он перекатился на это же плечо, прижимая Чохи к другой стороне и уберегая от удара о землю. Он проехался немного по тротуару, оставляя на руке влажный, красный след, где кожа была содрана словно на терке. Прежде чем он успел взглянуть вверх, Ёнджун уловил над собой тень и подсознательно понял, что мужчина нависает над ним. Он успел лишь сжать хватку на Чохи и выставить перед собой вторую руку в защитном жесте, когда мужчина схватил его за протянутое запястье и вздернул вверх, заставляя принять сидячее положение. Чохи вскрикнула от резкого движения в тот же момент, когда Ёнджун закричал от поразительной, обжигающей боли, побежавший вверх по руке к плечу. Он почувствовал треск кости, но сдержался, чтобы не издать больше ни звука. В следующую секунду он почувствовал, словно кости в его руке раздробились и переместились под хрупкой кожей. Мысленный взор наколдовал картинку, как его руку запустили в мясорубку и измельчили на осколки острых костей, после чего вырвали полностью. Ёнджун чувствовал бурлящий крик, зарождающийся в груди и поднимающийся к горлу, намереваясь выпустить агонию наружу, но он вонзил зубы в нижнюю губу и сжал рот, чтобы не навлечь больше неприятностей. Его рука внезапно упала на землю, и Ёнджун тут же упал обратно на асфальт. Его голова резко ударилась об землю, отскочив от земли перед приземлением. Головная боль, которую он уже чувствовал ранее, взорвалась за глазами, заставляя на мгновение белый свет загореться под веками. Низкий стон вырвался из его горла, слышный даже несмотря на то, что он прикусил губу до такой степени, что та лопнула. Маленькие пальчики Чохи вцепились в ткань его рубашки, пробиваясь сквозь жгучую боль, бушующую в его теле. Несмотря на звон в ушах, он слышал, что она плачет, и чувствовал, как она была напряжена. Он понял, как плотно сжал глаза, лишь когда решил проверить, как она. - Ого, - услышал Ёнджун сверху, когда попытался открыть глаза. Он не мог даже поднять голову от боли, которая лишь усиливалась с каждым коротким морганием. Окружающий мир показался невероятно ярким, даже несмотря на нависшую над ним тень чужой фигуры. Ее очертания и здания позади вращались и двигались, даже когда он не шевелил глазами. Каждый раз когда он моргал, они на секунду возвращались на место, после чего снова медленно сдвигались. Словно он косил глаза до тошноты. - Это было весело, - снова заговорил голос, и Ёнджун постарался сфокусироваться на его образе, но заставлять глаза оставаться открытыми подталкивало его к тошноте. Он мог лишь сжимать хватку на Чохи, словно это могло чем-то помочь. - Эй, проснись, - позвал мужчина. Ёнджун скосил на него глаза, и осознание вдруг ударило его под дых. Его голос оказался гораздо выше, чем он ожидал, когда впервые увидел его на улице. Его манера речи не напоминала взрослых оборотней, которых Ёнджун видел прежде. Глядя на его лицо, все обретало смысл. Он был от природы высокий и широкоплечий, как и сам Ёнджун. Но на лице еще сохранился детский жирок в щеках и под большими глазами. Парень был младше Ёнджуна. Возможно, даже еще не достиг подросткового возраста. Парень выпрямился и не нависал больше над ними. Ослепительный свет снова ударил Ёнджуну по глазам, и он снова их зажмурил. - Вы были правы, когда говорили, что нам место в диких лесах, - размышлял парень. - Я никогда еще не чувствовал себя настолько собой. Спустя пару секунд Ёнджун услышал его шаги, удаляющиеся в сторону, откуда он и пришел. Он не мог открыть глаз из-за боли и бесшумно слушал, как растворяются вдали его шаги. После чего ослабил хватку на Чохи, которая передвинулась и уселась на асфальт рядом с ним. Она начала плакать сильнее, и он мог лишь предположить, что это от того, что она наконец увидела его ранения. Он не знал, насколько все было плохо, но для человека, который не видел ничего хуже пореза от бумаги, зрелище наверняка было чересчур ошеломляющим. Ёнджун пытался отгородить ее от насилия их новой жизни и тем не менее сам стал причиной ее внезапной травмы. Он сделал глубокий вдох, отрывая грудь от земли, и медленно выдохнул. - Чохи, - спокойно позвал он. - Видишь дом 213? - он услышал, как она зашевелилась, всхлипы стали тише, пока она пыталась разглядеть номер дома. Спустя пару секунд она ответила голосом, полным страха: - Да... - Это тетушкин дом. Иди к нему, постучи в дверь, и она тебя впустит. Не говори ей, что я здесь, я буду в порядке, - заговорил он как можно более успокаивающим и мягким голосом. И хотя он не мог открыть глаз или поднять головы, это все же помогло ее слегка успокоить. - Я хочу, чтобы ты пошла туда прямо сейчас, а я подойду через пару минут. Чохи захныкала и уложила ладошку ему на живот. Даже с растопыренными пальчиками ее рука была меньше, чем ладонь Ёнджуна. - Ты научишь меня рисовать? - тихо уточнила она искаженным от икоты голосом. - Ага. - Обещаешь? - Мгм. Чохи уперлась ладошкой в живот Ёнджуна и встала на ноги. Без дальнейших слов он услышал, как она зашагала по улице. Он лежал и слушал ее плач и громкие всхлипы, приближающиеся к дому тети. Ёнджун улыбнулся, возможно, не к месту осознав, что она забыла с ним попрощаться. Вполне вероятно, что это был последний раз, когда они друг друга видят, хотя она этого не знала, потому что ему не хватило мужества ей сказать. Когда он услышал, как открылась и закрылась входная дверь, а голос Чохи скрылся за стеной из дерева и камня, он пролежал в тишине еще пару минут. Боль простреливала всю правую часть его тела и отдавалась в самом центре головы. Лежать на виду было опасно, и ему нужно было возвращаться домой, но он полежал пару минут в грезах о том, как он вместе с сестрой идет в дом тети и учит ее рисовать.

***

По пути домой Ёнджун помнил о стекающей по правой руке крови, которая оставляла за собой мокрую полосу, словно дорожку из хлебных крошек прямо к его дому. Он не помнил, беспокоило ли его что-то на пути; ни Ликанов, ни людей, ни бродящих собак, ничего. Дорога прошла без осложнений, он был в этом уверен. Но к тому моменту, когда он закрыл за собой входную дверь дома, стоя в дверях гостиной, он понял, что не помнит большую часть пути. Даже осознав это, он не почувствовал прилив страха или желание вернуться мыслями к этому моменту и заставить себя вспомнить. Более того, он чувствовал то же самое, что и когда шел по улице. Его рассудок был затуманен, наверняка от боли, и все чувства были притуплены. Разумеется, от головной боли шумело в ушах и размывалось зрение, а мучительная боль в руке вызывала тошноту и неспособность сосредоточиться на собственных мыслях. Ёнджун взглянул на правую руку. Он еще не смотрел на нее из страха, что она будет раздавлена, словно камень, пропущенный через компрессор. Но когда он все же скосил глаза вниз, зрелище одновременно было и не тем, что он ожидал, и именно тем, что ему следовало ожидать. На тыльной стороне ладони было две дырочки. Как ни странно, больше крови стекало с царапин на плече, а не с раны на ладони, как он ожидал. Небольшое количество крови пузырилось вокруг отверстий, кровь там выглядела гораздо более пенящейся. Кожа вокруг дырочек уже стала покрасневшей и раздраженной и распухла, снова инфекция недельной давности. Ёнджун развернул руку, чтобы взглянуть на ладонь. На внутренней стороне было еще две дырки, которые выглядели идентично. Ёнджун прикрыл глаза и дрожа уронил руку обратно. Он старался дышать как можно спокойнее, заставляя себя вдыхать глубоко и медленно, чтобы избежать гипервентиляции. Он был укушен, но нет. С ним что-то случилось. Он не видел этого, он не мог быть уверен. Он не мог. Он предположил, что что-то случилось. Нет, он не знал. Ёнджун позволил ногам увести его по коридору в собственную комнату. Он не задержался, лишь взял все необходимое. Пистолет был холодным по сравнению с его кожей и тяжелым в его руке, как и в самый первый раз, когда он его коснулся. Но Ёнджун не позволил себе зациклиться на этой мысли; он даже не позволял своему разуму полностью осознать, что он задумал. Он забывал о своем намерении каждый раз, когда отводил взгляд от собственной руки. Шагая по коридору в сторону маминой спальни, он медленно зажмурился и расслабился в те несколько секунд темноты под веками. Но стоило ему открыть их снова, как он оказался в реальности, от которой так отчаянно хотел убежать. Глубоко внутри он знал, что собирается сделать, но не мог облечь в слова. Он не мог даже думать об этом. Его разум мог лишь отвергать саму мысль об этом, в то время, как тело продолжало двигаться само по себе. У двери маминой спальни Ёнджун снова прикрыл глаза и медленно прижался лбом к дереву. В качестве бесполезного последнего промедления. Надежда терзала сознание. Он видел образ отца, врывающего в дом с лекарством в руках. Он бы пробежал мимо Ёнджуна в спальню жены. Он был дал ей лекарство, и она бы вылечилась и снова стала собой. Той, кого Ёнджун знал всю свою жизнь. Но то была лишь детская фантазия, а Ёнджун больше не был ребенком. Если бы отец сейчас вернулся домой, он бы велел Ёнджуну убить мать немедленно. Он бы хотел, чтобы страдания жены закончились как можно скорее. Его сыновним долгом было защитить свою мать. Он медленно открыл глаза и оттолкнулся от двери. Раненой рукой Ёнджун провернул дверную ручку и вошел в комнату. В ней было, как обычно, темно. Он пытался не смотреть на ее обезображенную фигуру; достаточно было того, что периферийным взором он мог разглядеть кусок плоти на кровати, ему не было нужды знать подробности. Вместо того, чтобы подойти и заговорить с ней, Ёнджун подошел к подножию кровати, стараясь ступать как можно тише. Шевелений на кровати не было, и он был за это благодарен. Он знал, что она не могла видеть сместившимися набок глазами, но не был уверен, могла ли она слышать. Когда он видел ее в последний раз, ее уши оставались на месте, но были скрыты горами жира. Было бы лучше, не имей она возможности слышать. Было бы лучше поскорее с этим покончить и избавить ее от мучений. Он сделал глубокий вдох и поднял пистолет левой рукой. Рука в поле его зрения дрожала целиком. Дрожь поднималась из глубин его желудка, растекалась по руке и пальцам, словно дуновение зимнего ветра по маленьким веточкам осеннего дерева. Он знал, что должен стрелять ведущей рукой, но боль была слишком сильной, и он не был уверен, что ему хватит сил удержать пистолет или спустить курок. И хотя Ёнджун смотрел вниз, на самое изножье кровати, его глаза медленно поднимались вверх. По изгибам каждой складки на белых простынях до огромного бугра, где лежало тело матери. Даже несмотря на простыни, он понимал, что так быть не должно. Тело под одеялом больше походило на тушку матерой свиньи. Ближе к верху, там, где одеяло соприкасалось с кожей, оно было полностью пропитано черной жидкостью. Ёнджун понятия не имел, что это такое и откуда взялось, но она имела консистенцию воды с примесью сгустков масла и пропитывала верхний слой некогда чистого одеяла. Когда его глаза скользнули выше, у него появилось стойкое желание отвести взгляд. Все стало намного хуже, чем он себе представлял. Но это Ёнджун был виновен в том, что так долго этого избегал; он должен был проявить уважение к женщине, что подарила ему жизнь, когда он собирался ее у нее отнять. Признаться честно, он не мог понять, была ли она мертва или жива. Он не мог больше видеть ее глаз; они были полностью скрыты выпирающим жиром и кожей, которая пузырилась и свисала по бокам головы. Нос, скрытый и до этого, был еще больше поглощен пурпурными и черными наростами, от чего возникало ощущение, что на его месте вырос новый нос. Волосы практически полностью выпали и были разбросаны по кровати и полу, словно маленькие, черные паутинки. Оставшиеся пряди казались нормальными, пока не достигали кожи на голове. В этом месте фолликулы увеличились, словно личинки червей, и наполовину торчали из ее головы, словно готовы были вылупиться в любой момент. Вокруг бугорков скопилась засохшая кровь, и Ёнджун, стоя у изножья кровати, видел, как она трескается вокруг фолликулов. Обе ее руки были прижаты плотно к телу, точно как пауки сжимали лапки, когда умирали. Согнутые в локтях и запястьях они казались гораздо короче, чем должны были быть. Кожа стала абсолютно морщинистой и почерневшей, словно изюм. Рот был открыт, словно у выброшенной на берег рыбы, верхняя губа загнулась вверх, а нижняя - вниз. Они выглядели объемными, словно ее ударили в рот, и отек оказался в тысячу раз сильнее, чем было естественно. Как ни странно, ее рот выглядел так, словно превратился в конвейерную ленту, которая двигалась изнутри наружу. Ее зубы, верхние и нижние, также сдвинулись и торчали наружу, как и ее губы. Он вдруг понял, что некоторые зубы выпали, а оставшиеся сильно обесцветились. Ярко-белый цвет, к которому он привык с детства, сменили желтый и коричневый. Они торчали во все стороны, чего он никогда прежде не видел. Эта маленькая часть ее была единственной, которую он мог разобрать, единственной, которую он мог связать с образом своей матери. Отчего-то это лишь сильнее его расстроило. Он хотел полностью отдалиться от этой штуки перед ним. Это, это походило на монстра. Это не было его матерью. Как только эта мысль пришла ему в голову, Ёнджуна тут же охватило чувство вины. То была женщина, что его любила. Именно она одевала его, когда он был младенцем, играла с ним в видеоигры, когда он был ребенком, и учила его, как быть порядочным человеком в подростковом возрасте. По какой-то причине его разум подкинул ему воспоминание об их еженедельных поездках на рынок. Она поручала ему носить пакеты потяжелее и показывала ему ингредиенты для каждого домашнего блюда. Он мог вспомнить даже сейчас. Он все еще чувствовал запах ее готовки. Ёнджун прикрыл глаза в последний раз, лишь бы впитать это чувство комфорта. Образ ее, стоящей на кухне с собранными в пучок волосами и фартуком, повязанным вокруг талии, запечатлелся под веками. Левой рукой Ёнджун направил на нее пистолет. Другой рукой, дрожащей и ноющей от боли, он взвел курок и снял предохранитель. Он должен был положить конец ее мучением уже давно, когда она еще оставалась его матерью. Но он позволил ситуации дойти до критической точки. Он будет жалеть об этом до конца своей жизни. Ёнджун спустил курок, и по дому раздался оглушительный грохот, а его левая рука отскочила назад от резкой отдачи. Он тотчас услышал звук, вырвавшийся из горла матери. Он был глубоким и гортанным, наполненным отчаянным страхом, который взамен напугал Ёнджуна. Он не был похож на человеческий, больше на звук существа, выползшего из глубин ада. Словно душа, сотни лет блуждавшая в угодьях Сатаны. Ёнджун снова быстро вскинул пистолет и навел на свою мать. Он не мог долго прицеливаться, морально не мог этого сделать. И вместо этого выстрелил сразу же, как навел на нее прицел. Как только оружие сработало, звук прекратился. Осталась лишь тупая пульсация в ушах, резкая боль в левой руке и абсолютно безмолвный мир. На деревянном изголовье кровати остались темно-красные брызги крови. В центре находилась ее голова, и жидкость окрашивала ее, словно ореол. Его глаза запечатлели эту картинку, и она врезалась в его разум. Ёнджун положил пистолет у подножья кровати, дулом к стене, и направился к двери.

***

Ёнджун стоял под горячими струями воды. Кровь стекала с правого плеча, вниз по руке и на пол, исчезая в водостоке маленькими спиральками. Он не удосужился провести руками по ране, чтобы ее промыть. Вместо этого он решил пустить все на самотек. Выйдя из душевой, он схватил маленькую аптечку под раковиной. Он не промывал рану перекисью. Всего лишь перевязал бинтом правую руку и ладонь, решая оставить как есть. Выйдя из ванной комнаты, он прошел по коридору и тут же услышал стук во входную дверь. Его сердце на мгновение остановилось, и он задумался, неужели Господь действительно решил отправить отца домой именно в этот момент. Ёнджун почувствовал, как сердце подскочило в груди. Его брови взлетели, а губы распахнулись от облегчения. Его отец сможет все сделать правильно; его отец сможет все исправить. Стук повторился, в этот раз настойчивее. Ёнджун тут же пришел в себя и оторвал ноги от пола, побежав навстречу отцу. Когда он добрался до входной двери, то даже не раздумывал. Ёнджун попросту щелкнул замком и быстро провернул ручку. Шагнув назад, он распахнул дверь пошире. Но крупицы счастья, ясно различимые на его лице, тут же испарились. На ступенях крыльца стояло четверо мужчин. Они были одеты в гражданскую одежду, и у каждого была пара темно-красных глаз, которые смотрели прямо на него. Пальцы Ёнджуна тесно сжались на дверной ручке, которую он так и не выпустил. Они вспотели и похолодели всего спустя пару секунд. Он не знал, следовало ли ему бежать или умолять их не убивать его, поэтому сделал то же, что и всегда. Он застыл. Его глаза пробежались по каждому из них дрожащими зрачками. Они все были выше и шире его самого. Он не знал, что делать. - Здесь еще кто-нибудь живет? - Ёнджун метнулся взглядом к заговорившему и медленно покачал головой. Его глаза остались прикованы к нему от страха, и тот смотрел в ответ. Этот мужчина, высокий и худой, не сводил глаз с Ёнджуна. Ёнджун чувствовал, как дрожь пронзает его тело изнутри, и знал, что для них это было также очевидно. Каждый из них наблюдал за ним, и он чувствовал себя добычей под их взглядами. Он мог лишь надеяться, что они его не убьют. - Досадно, - заговорил тот же мужчина. На его щеках появились небольшие ямочки, когда он заговорил уверенным тоном, в котором не было ни капли сочувствия, и он тут же перескочил к следующему заявлению. - Мы остановимся здесь на несколько дней. Нам бы хотелось, чтобы ты относился к нам, как к гостям.