Истинный наследник

Служанка в черном одеянии пропорхнула мимо обеденного стола, такая незаметная и легкая, словно тень, слившаяся со стеной, но краем глаза Сан всё же уловил это быстрое движение, после чего, кажется, единственный обратил внимание на то, что в императорской столовой стало гораздо светлее. Трехъярусный стол был заполен лишь наполовину: стояли в искусных глиняных мисках чапчхэ, морские водоросли с разными специями и пряностями, джокбал. На золотых подносах — красивая нарезка из различных частей хорошо прожаренного павлина, говядины и свинины, а также свежие поспевшие фрукты. Сегодня ужин не такой богатый, как неделю назад, а тот был не таким славным, как за месяц до этого, хотя Сан помнил времена, когда для его семьи даже выловленные одним из слуг моллюски, пожаренные на ужин, были деликатесом, и то, что он ест сейчас — пища самих служителей богини и ее посланника Хвануна, не меньше того. Правда, не все были с этим согласны. — Какой позор! Хорошо, что мы приняли решение ужинать без гостей, иначе о наших финансовых делах молва бы пошла дальше, чем край света! — воскликнула императрица Хаюн, кивая служанке головой на принцессу Дахи, малышку, что измазалась липким сахаром, которым посыпали лимон. Служанка и шелохнуться не успела, как на помощь пришел сидящий рядом Уён, быстро вытерший щеку и руки Дахи и затем зажмурившись, когда та шутки ради приложила лимонную дольку на его щеку, вызвав тихий смех, который так ненавидела Хаюн. От внимания Сана не укрывалось ни то, какие полные яда взгляды она бросает на Уёна, ни то, как ее раздражает его визгливый смех, ни то, как она ненавидит его всем своим существом. Только дети не разделяли неприязни своей матери и все, особенно самые младшие, вешались на любимого старшего братца. Или почти все. — Дахи, не играй с едой! — приказала Хаюн, не слишком ощутимо повысив голос. — Уён смешной! И теперь блестит! — словно не обратив внимания на недовольство матери, пролепетала Дахи, после чего продолжила спокойно размазывать сахар по щекам довольного Уёна, охотно подставляющего свое лицо. Тихо хохоча, Юнхо наблюдал за ними. — А намажь мне тоже на лицо сахар, будем блестеть вместе! Как те камушки, с которыми мы играли! — Не докучай Уёну! — не сдавалась Хаюн. — Дахи, ты ведешь себя как базарная девка, а не как принцесса, немедленно прекрати. Прекрати, я сказала! — она грозно нависла над столом, и только тогда принцесса Дахи, надув губы, начала сама стирать тканевой салфеткой остатки сахара на своих пальцах. — Вот так-то лучше. Тебе уже восемь, а не четыре! Скоро искать хорошую партию для замужества, а ты ведешь себя неподобающе! А ну-ка выпрямись! И не надоедай Уёну! — Матушка, принцесса радует меня, а не надоедает, — тут же поспешил заступиться Уён, боясь, что Хаюн не упустит возможности сделать Дахи выговор наедине после ужина. — Недавно мы с ней смотрели на жемчужины и сапфиры, вот она и вспомнила. Право, всё хорошо! — Не подавай моим детям дурной пример, — сквозь зубы процедила императрица Хаюн, совсем, кажется, забыв о еде. — Они должны знать, как нужно вести себя за столом, даже если мы в узком семейном кругу, и принцессе не подобает играть с едой! Надеюсь, это понятно, Дахи? — Да, матушка… — обиженно ответила та, поспешив выпрямить спину. — Ты слишком строга, дорогая, Дахи ведь еще совсем ребенок, а мы, как ты правильно заметила, в узком семейном кругу, — проговорил Юнхо, потянувшись палочками за кусочком говядины из нарезки, между делом мельком подмигнув и сыну, и дочери так, чтобы увидели только они. Сана, заметившего этот жест краем глаза, это даже тронуло где-то глубоко в душе. — Это все блюда на сегодня или, надеюсь, приготовили что-то еще? — обратился Юнхо уже к служанке. Та поспешила сделать глубокий виноватый поклон. — Это всё, Ваше Величество! Сожалею, но на кухне… Юнхо устало махнул рукой, прерывая объяснения. Он и так знал причину и не видел смысла в том, чтобы ее озвучивать, вместо этого оскалившись и решив сместить тему в несколько иное русло: — Зато Сонхва в своих горах себе явно ни в чем не отказывает! — почти прорычал он, зло и даже как-то сиротливо взглянув на стол. — Так еще бы, ха! Когда у тебя под боком разбойник, который тебе на любые яства достанет золото, только сиди и выбирай да маши своей дохлой ручонкой! Чего хочу, а чего не хочу! Интересно, как его до сих пор не разнесло! Что бы ни съел, всё равно худой как палка! — И на нашей улице будет праздник… — грустно протянула Хаюн, потеряв всякий аппетит и отложив от себя палочки. — Если Когурё согласится на выдвинутые нами условия, то скоро дела ощутимо наладятся. Пак Сонхва еще узнает, что такое голод, я очень этого хотела бы! Юнхо активно закивал. Непримиримые враги в быту и повседневной жизни, они с Хаюн были единодушны во всем, что касается внешнего врага, а уж если разговор касается Пак Сонхва, Мин Юнги или прочих самозванцев, то и вовсе превращались в гремучую смесь, как самые настоящие муж и жена. — И, я надеюсь, выделенные на войну средства используются по назначению, генерал? — спрятав ехидство за ледяной вежливостью, спросила Хаюн, и Сан тут же встретился с ней взглядами. В столовой, до того наполненной ненавязчивой музыкой и теплом, идущим от свеч, почему-то вдруг стало как-то неуютно и холодно. — Как и всегда, Ваше Величество, — не выдав недовольства, Сан склонился над столом, а потом повернулся к Юнхо. — Мои люди уже занимаются набором новых юношей в армию с поощрением в виде вознаграждения золотом, как вы приказали, а лучшие кузницы вовсю пышут огнем. Обучение новобранцев займет некоторое время, самые способные из них, если захотят, пойдут на фронт. Если нет, то пополнят регулярную армию, чтобы она у нас осталась на случай больших потерь. — Денежное вознаграждение?.. — переспросила, словно не веря своим ушам, Хаюн, а потом издала что-то похожее на полное возмущения «ха!» — Такое бывает разве что здесь, мой отец собирает новобранцев под угрозой лишения стоп, а вы занимаетесь благотворительностью?! Юнхо! Наш стол становится всё скуднее, но вы всё равно выплачиваете золото тем, для кого служение своей стране должно быть честью! — Я занимаюсь не благотворительностью, а поднятием мотивации, дорогая, — устало объяснил Юнхо, повернув голову на источник нового звука — принцесса Дахи вместе с принцессой Соын вероломно напали на Уёна с двух сторон, а потом к ним подключился младший принц, Сонхо, и вместе они принялись щекотать старшего брата, вызывая волну смеха. Юнхо тоже позволил себе теплую улыбку. — Народ беднеет, как и мы, и ему нужна достойная мотивация, чтобы сражаться, а теперь, если на нашу сторону переметнется Когурё, есть все шансы на то, что будут использованы в основном силы их армии, а наша останется на подхвате. — И какое это всё имеет отношение к тому, что ты разбрасываешься золотом налево и направо? Может, еще прокатишься с тележкой монет и будешь раскидывать их по улице? Думаешь, тебе спасибо после этого скажут? — Отношение самое простое, дорогая, — Юнхо раздраженно вздохнул. Еще немного, и Хаюн выведет его окончательно, что заметили и Уён, и Сан. — Народ беднеет и злится, а если проявить каплю милосердия и подкрепить желание защищать свою страну золотом, о нас пойдет молва, как о щедрых правителях, которые в сложные времена остаются со своим народом, а не прячутся за стенами дворца, отбирая последнее. Так, надеюсь, яснее? Напомни, кто подавил мятеж два года назад, когда из-за Пэкче поднялся налог на рис и соль? — он изобразил задумчивость, постучав указательным пальцем по подбородку. — Твой отец с его варварскими методами или наш генерал, который подобрал верный ключ и раздал обнищавшим и оголодавшим деревням еду из собственных казенных амбаров? — Если бы не эти варварские методы, о которых ты говоришь, племена яманинов давно бы перешагнули через нашу границу! — Внешнего врага с народом, который запросто может превратиться во внутреннего, не путай, — оскалился Юнхо, натянутый от злости, как струна. — Всё будет так, как я решил, и насколько мне известно, армия ощутимо пополнилась новобранцами, и поверь, придет день, когда многие из них нам пригодятся, потом еще спасибо скажешь. А пока будь добра, помолчи и дай мне подумать, где можно пойти на уступки Когурё. — Уступки?.. Мы договорились, что заставим Когурё… — План изменился. Я намерено выдвинул им невыполнимые условия по снижению милитаризации после столкновения с Югом, как ты и хотела, а вместе с тем ряд других пунктов для соглашения в вопросах торговли, но думаю, что император Когурё посчитает себя оскорбленным, если мы лишим его мнимой защиты в виде войска. Пусть думает, что всегда защищен, методы будут иными. — Юнхо, ты, как я погляжу, совсем выжил из!.. — Это было мое предложение, матушка, — встрял в разговор взлохмаченный Уён, когда младшие наконец-то сжалились над ним и решили проявить милосердие, перестав щекотать. Всё лицо Хаюн тут же перекосило, что Сана даже отчасти порадовало. — Смысл в том, чтобы Когурё практически полностью прекратило торговлю с Югом и другими княжествами, став зависимым от торговли с нами. Тогда у них будет войско и видимость защиты, но значительно снизится доход казны, поэтому доспехи и оружие перестанут коваться в таких объемах и такого хорошего качества. И это не говоря уже о лошадях. Если у нас будет монополия на весь рынок Когурё, мы сможем контролировать их расходы, в том числе на военные нужды, но тамошний самозванец какое-то время будет считать, что его княжество защищено. — И думаю, принц прав, — уверенно кивнул Сан. — Когурё станет зависимо от наших поставок и от торговли с нами, не посмеет напасть, а если всё же взбунтуется и решится, мы выиграем в численности армии и качестве выкованных доспехов с оружием, а затем за считанные дни подавим мятеж. Сложно было передать то, с какой благодарностью во взгляде Уён взглянул на Сана. — Что ж, признаю, это имеет смысл, — хмыкнула Хаюн, задрав подбородок. — Как я погляжу, ты, Уён, хорошо ознакомлен с нашими торговыми и политическими делами и можешь предлагать очень разумные идеи. Молодец, это похвально. Как продвигается твое обучение военному делу? Уже есть какие-нибудь явные успехи? Вы с генералом занимаетесь день и ночь. Юнхо медленно и удивленно приподнял брови, а Уён едва не подавился, не ожидая услышать что-то подобное от Хаюн. — Мне трудно судить о своих успехах, матушка, — он бросил мимолетный тоскливый взгляд на музыкантов, что продолжали наигрывать простую и легкую мелодию чуть поодаль от стола. — Думаю, генералу о них известно лучше. — Принц преуспевает и день ото дня становится всё искуснее во владении мечом и луком, — продолжил вместо Уёна Сан, немного приврав, и потянулся за маленьким кусочком сыра. — Полагаю, скоро принц сможет продемонстрировать всем свои умения, и вы останетесь довольны. — Даже так? Что ж, отрадно слышать. Так почему бы не продемонстрировать свои успехи на поле брани? — спросила Хаюн, легонько постучав всеми пальцами по столу, сделав ими плавную волну. — Грядет битва с Югом, и каждый мужчина, будь он принц или крестьянин, должен защитить государство от внешнего врага, ты так не считаешь, Уён? В свое время, пока не стал прикован к кровати, Кёнсу жаждал поучаствовать в военном столкновении, как мужчина, но я не позволила из соображений его слабого здоровья. Но ты старше всех и должен подавать пример. — А ты возьмешь меня с собой на битву?! — тут же оживился принц Сонхо, подергав ошалевшего Уёна за рукав. — Я стану твоим оруженосцем, только возьми, возьми, пожалуйста! Прошу тебя, ну пожалуйста! Это будет веселее, чем скучные уроки! — Тебе еще нет шестнадцати, Сонхо, пока рано, — Хаюн легонько махнула запястьем и в упор взглянула на Уёна через весь стол. Юнхо пока что отчего-то молчал, а вот Сан с трудом скрывал внутреннее напряжение. — А для Уёна это была бы полезная школа жизни. Твое место при дворе не определено окончательно, так почему бы не связать свою судьбу с военным делом? Если всё так хорошо, как уверяет нас генерал, то у тебя всё получится и ты вернешься героем. Мой возлюбленный супруг, что ты думаешь о моем предложении? — Ваше Величество, принц, конечно, делает успехи, но пока рано… Я боюсь, что может случиться непоправимое… — Сан едва заметно сглотнул, а Юнхо прервал его речь одним только взглядом. — Место Уёна при дворе весьма определенное — он мой сын и мое наследие, как и все остальные мои дети, — важно проговорил Юнхо, обратив на себя все взгляды. — И я планирую сделать Уёна своим ближайшим советником в будущем, но и императрица права: война для мужчины — хорошая школа, однако я не собираюсь слишком сильно рисковать здоровьем и жизнью старшего сына, поэтому, генерал, поздравляю: у вас теперь новый оруженосец. Если Уён будет всё время подле тебя, Сан, моей душе однозначно будет спокойнее. — Быть оруженосцем генерала — большая честь, которой удостаиваются избранные воины, а Уён себя таковым еще не показал… — попыталась возразить Хаюн, но Юнхо ее уже не слушал: он протер губы и встал, всем своим видом показывая, что это решение окончательное и что пересмотру оно не подлежит. — Что ж, думаю, все вопросы мы решили, — не стала спорить Хаюн. — Супруг, ты уже наелся? Так скоро уходишь? — Потерял аппетит. Уён, Сонхо, Минсо, пройдемте за мной, нужно поговорить. Все остальные, наслаждайтесь ужином, не смею вас отвлекать. Юнхо первым, не оборачиваясь, покинул столовую, показав всем жестом, чтобы не вставали и не кланялись, а сыновья последовали за ним. Сонхо весьма громко продолжил уговаривать Уёна взять его с собой, пока тот твердил, что к сожалению, не может решать этот вопрос самостоятельно, но вскоре шум голосов стих, когда закрылись раздвижные двери. Сан проводил ушедших взглядом, помог одной из принцесс управиться с нарезкой большого куска говядины, а потом сам вернулся к еде. — Должно быть, для тебя это тоже унизительно, — проговорила Хаюн, пригубив фруктовое вино. — Забраться практически с низов так высоко и в итоге нянчиться с бастардом, словно больше нет других забот! — она недобро хмыкнула. — Обучать принца — честь для меня, — со всей возможной искренностью возразил Сан. Чего уж там таить, к Уёну он успел привязаться и радовался его успехам так, будто они принадлежат лично самому Сану. — Для ваших сыновей я бы сделал то же самое. — Ох, я не сомневаюсь, мой дорогой генерал Сан, ты не подумай! Но я посчитала, что тебе, возможно, противно так чрезмерно заботиться о бастарде, рожденном от женщины, что заменила в постели моего мужа твою сестру практически сразу после ее кончины. Ах, бедная Ханыль!.. — Хаюн бросила взгляд на изображение богини Халазии, висящем на стене, а Сан прикусил внутреннюю сторону щеки. — Должно быть, она сильно любила Юнхо, раз закрывала глаза на его скверный нрав. Мне, к сожалению, удается это не так хорошо, как почившей императрице. — Моя возлюбленная сестра была всецело предана императору: тело, душа и мысли. Вы сами всё видели, Ваше Величество, не мне Вам рассказывать о том, как они всюду ходили вместе и как император дорожил мнением и любовью Ханыль. Это видел весь двор, включая Вас, и даже завидовал, — надеясь, что Хаюн поймет, в чей огород был брошен камень, проговорил Сан. Этот разговор начал его утомлять. — Личная жизнь и постель императора — не мое дело, я не собираюсь это обсуждать и собирать сплетни. А принц Уён — мой ученик, кем бы он ни был рожден. И как раз мое дело — помочь ему достичь успехов и обучить всему, что знаю сам. «А еще научить перестать огорчаться из-за ваших нападок, Хаюн». — За что всегда уважала тебя, так это за отсутствие предрассудков, — Хаюн одобрительно покивала головой и сделала большой глоток вина, затем причмокнув. — Хотя та самоотверженность, с которой ты служишь Юнхо и стране, тоже весьма и весьма похвальны. У тебя никогда не было желания хоть ненадолго оставить всё это и уехать в свое поместье? Жениться или завести любовницу? Не тоскуешь по женской ласке? Ты ведь всё же мужчина, а не евнух. — Моя служба — моя верная жена, а меч — искусная любовница. — Скажешь тоже!.. Все мужчины хотят одного, — Хаюн глухо рассмеялась и мимолетно, будто случайно, коснулась колена Сана под столом, так, чтобы почувствовал и увидел только он. — Хотя ты само благородство, иногда мне кажется, что девушке, даже самой красивой и замечательной, проще совратить твоего коня или твой меч, чем тебя самого. И всё же подумай над тем, чтобы обзавестись женой. Ко мне на службу поступили новые придворные дамы, все прекрасно воспитанные, молодые, из хороших богатых семей, выбирай — не хочу. И, должна признаться, молва о тебе в моих покоях так и идет, я уж иногда не знаю, как заткнуть этих трещеток! — Хаюн кокетливо рассмеялась, а Сан стиснул челюсти так, что проступили ямочки. — Думаю, на досуге я займусь подбором новых выгодных партий при дворе. Возможно, решу и вопрос твоей личной жизни. — Если так Вам и Его Императорскому Величеству будет угодно, я подчинюсь и попытаюсь стать достойным мужем для той, кого вы будете прочить мне в жены, но на первом месте у меня — страна и долг перед ней. И больше них я никого и ничто не полюблю, — четко отделяя каждое слово, проговорил Сан, чтобы поставить точку в этом разговоре. — Благодарю Вас за приглашение на ужин, но боюсь, у меня есть обязательства, которые я должен выполнить. — Да, иди, но прежде я всё же спрошу… Прости, если мой вопрос оскорбит тебя, но по дворцу ходят слухи, будто ты… — Хаюн сделала долгую театральную паузу. — Будто ты мужеложец. Твои солдаты только и делают, что развлекаются со шлюхами да кухарками, а ты один да один… Надеюсь, у тебя нет на того же Уёна никаких планов? Сан сначала весь побледнел, потом краска прилила к его лицу, а ладонь сжалась в кулак. Внутри как будто что-то перевернулось, и чувство это было отнюдь не добрым. Услышать такое!.. Да еще и от самой императрицы!.. — Я просто пошутила, не кипятись, — поспешила заверить Хаюн, осушила кубок с вином и жестом приказала краснеющей перед Саном служанке налить еще. — Хотя в каждой шутке… Слухи действительно ходят, но я с большим усердием пресекаю их, если становлюсь свидетельницей этих скверных речей. На самом деле все мы знаем о твоих благородных стремлениях и взглядах. — Надеюсь, что это так, Ваше Величество, — от голоса Сана повеяло льдом. Он просто не представлял, кто распространяет эти отвратительные слухи, а главное — кому вообще такое могло прийти в голову в здравом уме. — Благодарю Вас за предупреждение и приглашение, но мне уже пора. Принцесса, — он заложил руку за спину и сделал поклон в сторону Дахи, что не обращала на разговоры взрослых никакого внимания. Самая взрослая принцесса, Ханбёль, сейчас отсутствовала. — Ваше Величество, — теперь Сан поклонился уже куда глубже и поспешил удалиться. В памяти оставило след то мимолетное прикосновение, которым его одарила Хаюн, и оставило далеко не в самом добром ключе. Сан никогда не был тем, кто делает какие-то поспешные выводы о чем бы то ни было, но определенные подозрения закрались, хотя больше он волновался не о потенциальном неприличном интересе императрице, а о том, зачем она так рьяно пытается отправить Уёна на войну. Рассчитывает на несчастный случай? Или просто хочет избавить от него двор? Или всё вместе?.. Сан размышлял об этом долго, пока проверял наличие дозорных на постах и расхаживал по солдатским казармам, но решил придержать язык за зубами, чтобы не плодить досужие домыслы. В конце концов, чем бы ни руководствовалась императрица, мысль была здравой: путь воина должен подкрепляться практикой. И это единственная адекватная вещь, которую сказала на ужине Хаюн. Закончив обход с проверками, Сан вернулся в свои покои, погруженные в тишину и холод ночи, с усталой тоской подошел к шкафу и вынул из небольшого ящика шкатулку, после чего достал оттуда сиреневый шелковый платок — подарок Ханыль на его первый турнир. Затем лег на кровать, прежде скинув пропитанные потом сапоги. — Покажи императору, чего ты стоишь! Я в тебя верю, донсэн! Мы с Юнхо за тебя болеем! А это на удачу, — сказала, звонко посмеиваясь, Ханыль, отдав платок, когда Сан, весь нервный и неуверенный, полировал собственный меч. Славные в тот день были поединки. И Сан победил в каждом из них, кроме финального, и тем проложил себе дорогу к высокой карьерной лестнице. Не обошлось, конечно, без помощи Юнхо, который прожужжал своему отцу все уши, что им непременно нужен такой талантливый воин в армии, а потом и — кто знает? — в личной страже императорской семьи. А Сан уже тогда готов был предоставить свой меч и свою верность и сделать практически всё, что бы ему ни приказали. Сейчас ничего не изменилось, кроме одного — он безумно скучал по своей нуне и каждый день вспоминал с тоской и улыбкой. Иногда Сан в том числе вел слезливые беседы о сестре с Юнхо. Тот, бывало, напивался, а потом любил повспоминать то недолгое время, которое провел «рядом со своей милой и любимой Ханыль». И не такой змее, как нынешняя императрица, произносить ее имя.

◇─◇────◆─◈─◆────◇─◇

Что-то зашелестело и затрещало в кустах, когда Чонхо, собрав все оставшиеся силы, взобрался на гору после долгой и ответственной прогулки по лесу. Грибов в корзине набралось от силы на один скудный обед, а о продаже вообще речи быть не могло, да оно и понятно — сейчас совсем не сезон. Однако нужно было как-то выживать. На плохо протоптанную и успевшую зарасти травой тропку выпрыгнул заяц и, испугавшись одного только движения Чонхо, убрался восвояси. Жаль, с собой не было никакого оружия, потому что нынче дичь в этих лесах — большая редкость. А такой упитанный и шерстистый заяц — тем более. Намерено забредя как можно глубже в чащу, Чонхо остановился, чтобы осмотреться, прищурился от проникающих сквозь просветы в древесных кронах солнечных лучей и разглядел под дубом небольшое семейство грибов, но те оказались сгнившими: по ним, уже нездоровым и почерневшим, ползали тонны насекомых. В животе протяжно и болезненно заурчало. Чонхо не знал, как долго он уже бродит по лесу, но явно несколько часов, а возвращаться ни с чем ему не позволяла совесть. Мама простудилась, да и болеет чем-то уже очень давно, недоедает, чтобы больше досталось сыну, а Чонхо обещал, что сегодня у них будет вкусный и сытный ужин. Чонхо бродил по округе, завязывая на случайных ветках куски старой веревки, еще около двух часов, и за это время успел найти несколько ягод и три гриба. Что ж, не густо… С горного склона даже сквозь листву можно было рассмотреть закатное солнце, запели вечерние птицы, но Чонхо было не до любования природой. Когда у тебя так отчаянно и жалобно урчит живот, хочется думать только об одном — еда, еда, еда… Такого голодного года никогда не было. Переведя дух под деревом и насилу встав при помощи ветки дерева, Чонхо прокряхтел и, оттряхнув льняную тунику, взмолился Халазии, чтобы по крайней мере просто добраться до дома и не свалиться где-нибудь по дороге. Стараясь ступать осторожно и вслушиваясь в звуки окружающей природы, чтобы случайно не напороться на змею, Чонхо вдруг ощутил, как под его ногами теряется опора, а потом, сам толком не помня как, кубарем полетел в какое-то подобие оврага, собрав по дороге все камни. Приземлившись так, что глаз едва не напоролся на сук, он болезненно застонал, поднял голову и постарался осмотреться. Ручей, лес и вокруг — земляные стены, словно в коридоре. — Да за что мне всё это?! — воскликнул Чонхо, со злости швырнув в бурлящую у камней горную воду охапку листьев. — Богиня, где я так согрешил, что помимо того, что не нашел ничего на ужин, еще и оказался здесь?! Сетовать и дальше на свою горькую судьбу не имело никакого смысла, однако Чонхо, вставая с болью в суставах и голове, продолжал причитать что-то себе под нос, пока не оказался у ручья и не начал жадно черпать из него ледяную воду. Солнечные лучи из желтых превратились в красные, скоро совсем стемнеет, а Чонхо представления не имел, как отсюда выберется. Наконец оторвавшись от питья и набрав себе немного во флягу, он буквально заставил себя встать и побрел по камням вдоль ручья, стараясь перебороть боль во всем теле. Как вдруг… Пресвятая Халазия!.. Не поверив своим глазам, Чонхо поморгал, протер их и, забыв о слабости, побежал к кустарникам, надеясь, что это не мираж. Но нет же!.. Женьшень! Настоящий! Огромный ряд с растущей изумрудной листвой и красными ягодами. Да если нарвать побольше и вытащить с корнем, можно столько денег выручить, что даже зиму пережить хватит! Еще и, возможно, вылечить мать! Женьшень встречался всё реже и реже, мало кому удавалось найти его, да еще и в таком количестве! Достав старый ржавый нож, Чонхо принялся от души резать землю, силясь добраться до большого длинного корня, и сложил в корзинку столько, сколько она смогла вместить, и раскидал еще по карманам. Будучи вне себя от счастья, Чонхо взял пару корней в сильную ладонь. Напрочь забыв о боли, поспешил в ту сторону, с которой пришел, и попытался взобраться по склону наверх, но земля оказалась слишком слабой и рассыпчатой, а потому попасть наверх тем же путем, которым спустился, не представлялось возможным. — Заблудился, странник? — спросил чей-то скрипучий голос, заставив Чонхо задрать голову. Его окликнул сгорбленный старичок с длинными усами и «козлиной» бородкой, весь сморщенный и слабый. — Давай помогу. Нельзя здесь ходить непосвященным, не один человек пропал. Вот, хватайся, — старичок сбросил веревку и закрепил ту на ветке большого ясеня. Не тратя сил на слова, Чонхо закусил корень женьшеня, сжав челюсти, и ухватился за веревку, стараясь взбираться как можно скорее, чтобы земля снова не посыпалась. Всего несколько минут, и он оказался наверху, тут же услышав громкий мокрый кашель и увидев согнувшегося пополам старичка. — Как я могу отплатить вам за доброту? — спросил Чонхо, глубоко поклонившись. — Вы не представляете, насколько сильно помогли мне!.. — Проводи меня до дома, накормлю, чем богиня послала, там как-нибудь сочтемся, — словно разговаривая с ребенком, ответил старик и, отвязав веревку, передал ее в руки Чонхо по его же требованию. — Ты не первый, кто заходит сюда. И охотники бывают, и мародеры, и простые крестьяне, вот как ты. Некоторых спасаю, некоторых нет. — Почему же спасли меня? — спросил Чонхо, краем глаза взглянув на ковыляющего, опершись на трость, старика. — Потому что ты добрый славный человек, — ответил тот. — Как же вы об этом узнали? — Глаза шамана видят то, что недоступно взору обычного человека, — ответил старик и встал, всем телом повернувшись к Чонхо. Сначала его ужаснула белая пелена, которой были затянуты глаза нового знакомого, с серыми радужками, но потом испуг сменился сочувствием. — Чувствую, ты поражен. Но поверь мне, я всё еще вижу. Только не мирское, а то, что ты увидеть не можешь. — Давайте я помогу вам. Забирайтесь на меня, — совладав с эмоциями, Чонхо присел на корточки и, дождавшись, пока старик вцепится в него ногами и руками, встал, только сейчас вспомнив о боли, что осталась после падения. — Вот так. Говорите, куда идти, я вмиг домчу вас до дома, а потом мне надо будет оставить вас. — Славный крепкий юноша! — воскликнул старик, похлопав Чонхо по плечу. Они добрели до хижины шамана, когда на лес опустились глубокие сумерки. Домом эту хлипкую постройку с покатой крышей и прогнившими досками назвать было, конечно, сложно, но в шторм любая гавань — спасение. Ветер к ночи усилился и стал залетать во все щели, свистя и раскачивая развешенные на балках тряпки. Оставив старика отдыхать на постели, что располагалась на полу, Чонхо поспешил выйти на улицу, чтобы собрать хворост, а потом развел в подобии камина огонь, подставив к нему руки, надеясь согреться. — Мне нечем тебя угостить, кроме жалкой тарелки риса, — хрипло проговорил шаман, снова закашлявшись. — Да и выпить у меня есть только водица из колодца. — Как славно, что у вас есть и чайный сосуд. Я набрал корней женьшеня после падения, потерпите, сейчас заварю. Скоро станет легче, — пообещал Чонхо и только потом, когда уже начал нагревать воду, задумался о том, что на несколько медяных монет у него станет меньше. Причем ощутимо. А он еще собрался пару корней старику оставить!.. — Как же вы управляетесь один с хозяйством в лесу? Наверняка это трудно в вашем… м-м-м… положении… — Богиня не оставит, а мне, старику, что надо? Скромный кров, тарелка риса да покой. Хожу собираю себе пропитание, иногда добрые люди, которым я помог, из благодарности приносят что-то. Силы не те, но некоторые способности остаются, — ответил старик, «смотря» на языки пламени без отрыва. Даже не шевелился. Чонхо тем временем принялся за то, чтобы потолочь корень женьшеня. — На черный день есть у меня несколько медных монет, под порожком лежат. — И вы так свободно об этом говорите, не боясь, что я могу украсть их под покровом ночи? — спросил Чонхо, зная, что никогда бы так не поступил. Хотя иногда такие мысли закрадываются, особенно когда есть нечего. Голод творит с людьми страшные вещи. — Вы настолько мне доверяете? — Хотел бы ты смалодушничать — не говорил бы мне о женьшене. Я всё равно не увидел бы его, — хрипло похихикав, ответил старик. — Вижу, ноша твоя нелегка. Денег хватит тебе до весны, но потом снова грядут сложные времена… Совет тебе: отдай вырученные медные матери, пусть та купит себе больше муки и риса и снова печет рисовые пирожки… Почините крышу, сделайте отдельную прихожую, тогда и дела ваши пойдут в гору. — Откуда вы знаете, что моя мать готовила рисовые пирожки, когда была здорова?.. Она давно и тяжело болеет, отец скончался лето назад от неизвестной болезни… — проговорил Чонхо, залив толченый корень кипятком. — Не неизвестная это болезнь, юноша… Под полом живет у вас ядовитая сороконожка и обзавелась потомством. Подними доски, возьми ее щипцами и брось в горячую воду, тогда и мать твоя снова станет здорова, — загадочно проговорил шаман, а Чонхо едва не выронил глиняную миску, удивленно вскинув брови. — Матери твоей нужно снова печь пирожки, а тебе — потратить остатки денег на броню и коня. — А это еще зачем? Я никогда не видел себя в роли солдата. — Скоро в деревню вашу приедут императорские всадники, будут сулить вознаграждение, но ступай в армию не ради него, а ради долга. Вот увидишь, жизнь твоя навсегда изменится, — ответил шаман и наощупь принял из рук Чонхо чай из корня женьшеня. — Знаю, мечтал ты быть искусным прядильщиком. Оставь эту мечту пока что, она еще приложится. Ждет тебя подвиг, но не ищи его — он сам тебя найдет. И не бойся дальней дороги. — Я ничего не понял, — признался Чонхо, принявшись вместо чая за рис. — Не страшно, скоро ты это поймешь. Больше старик не говорил: напился, наелся и так и уснул — сидя, да еще и с открытыми глазами. Выглядело это весьма пугающе, так что Чонхо старался не смотреть, вместо этого опустившись перед камином и провалившись в дрему. На утро проснулся он весь в саже, поспешил разжечь огонь, а потом осмотрелся в поисках старика, но того словно след простыл. Судя по положению солнца, Чонхо прождал до обеда, однако шаман так и не явился. Тогда и Чонхо здесь нечего делать. Оставив три корня женьшеня на папсане, он собрал остальное и поспешил к своей деревне, зная, что мать наверняка места себе не находит. Дорога вниз, к селению, заняла не так много времени, как предполагалось, а может просто желание добраться поскорее до рынка сыграло свою роль. Никогда раньше Чонхо не видел деревню настолько обнищавшей и грязной. День ото дня в улочках становилось всё больше попрошаек, дети воровали прям на рынке, действуя по всё более мудреным схемам, каждый день хоронили голодных и давно больных стариков. Рынок тоже не тот, что прежде. Добравшись к нему через Парк Кузнецов и вдоволь наслушавшись звуков ударов металла о металл да нанюхавшись дыма, Чонхо наконец оказался у нужной лавки травника и без лишних слов поставил перед ним корзину, полную корней и листьев женьшеня, чем вызвал пораженный отрывистый вздох. — Чхве Чонхо! Я сначала было решил, что вы снова просить у меня лекарство в долг, а вы!.. Где вы это нашли?.. — Где нашел — там больше нет, — соврал Чонхо, не собираясь выдавать свою тайну этому хитрому лису. Потом будет рассказывать, какой он молодец, и продавать втридорога. Этот паук вечно на плаву, пока другие страдают. — Сколько вы дадите за все эти корни? — спросил он, оставив при себе пару штук. И столько монет Чонхо никогда не держал в своих руках… Поспешив припрятать их в старый ветхий мешок, чтобы, не приведи Халазия, не обокрали, он понесся в сторону мясной лавки и выбрал кусок говядины побольше да посочнее, затем зашел к торговцу пряностями, посетил кузнеца, что ковал мелкие бытовые вещицы вроде щипцов, и побежал в сторону дома, возле которого, сидя на крыльце, плакала мать. — Сынок!.. — воскликнула она, вскочив на ноги и тут же упав в объятья Чонхо. — Где ты был?! Весь грязный, пахнешь землей и копотью… Что с тобой приключилось?! — Всё после, матушка! — воскликнул Чонхо, только сейчас, кажется, заметив, что его мать выглядит слишком старой для своих лет. — Сейчас я избавлю тебя от недуга! А ты пока накипяти воды. Он сам до конца не верил в то, что сказал ему старик, но подняв три половицы неподалеку от материнского спального места, обнаружил здоровенную красную сороконожку с целым выводком и, вынув из мешка щипцы, схватил ими гнусное насекомое, после чего, стоя с вытянутыми руками и с отвращением на лице, дождался, пока нагреется вода, и без всякой жалости бросил сороконожку в кипяток. Та скоропостижно скончалась, а Чонхо принялся за всех ее детей. — Всё это время она отравляла тебя! — воскликнул он, наконец управившись и принявшись проверять, всех ли он собрал. — Теперь-то ты точно пойдешь на поправку, мы починим крышу, а еще ты снова должна печь пирожки. — Но… как ты узнал?.. И Чонхо поведал обо всем, что с ним случилось, попутно возвращая половицы на место и думая, куда бы припрятать деньги. Нельзя, чтобы куча голодных крестьян прознала про них, уже случалось такое с семьей, живущей через улицу. Ну как живущей… Компания подростков перерезала всем ее членам горла в ночи, забрала всё ценное и исчезла, не оставив и следа. Решив, что спрятать монеты под своим спальным местом — лучшее решение, Чонхо понял, что отчего-то совсем не чувствует усталости. Более того, он горы готов свернуть! — То есть как это — пойти в армию? — спросила мать, жадно принюхиваясь к запаху варившейся говядины. — Ты никогда не изъявлял такого желания, да и деньги у нас теперь есть. Разве император собирает войско?.. — Шаман сказал, что да. Насчет сороконожки не ошибся, так может и здесь тоже прав? — Я бы не хотела, чтобы ты рисковал собой и оставлял меня одну, — покачала головой мать и, попробовав на вкус бульон, взяла лицо сына в ладони. — Ты — единственное, что у меня осталось после смерти твоего отца… И я умру, если потеряю еще и тебя. Может, не стоит? Если дела наши пойдут в гору, то… Госпожа Чхве не успела закончить, повернувшись к окну, за которым, словно змея, пробежала едва ли не вся деревня. — Солдаты, солдаты! — выкрикнул какой-то мальчишка, и Чонхо тут же вскочил на ноги, мягко отняв от себя руки матери и поцеловав их. Предсказание шамана сбылось слишком рано, и опомниться никто не успел. — Давайте, за мной! На них доспехи! Бежим, что ты еле идешь?! — приказал мальчишка другу, а потом скрылся из поля зрения. — Подожди здесь, — попросил Чонхо и, скинув с плеч шаль, вышел из дома, направившись вслед за толпой. На главной сельской площади собралась вся деревня от мала до велика, военный в литых позолоченных доспехах гарцевал на коне, как-то неприятно щурясь, словно что-то высматривал, а герольд трубил вовсю, пока барабанщики били тревожный ритм. Женщины охали и вздыхали, кто-то прижимал к себе детей, мужчины неприязненно глядели на солдат, а Чонхо старался протиснуться поближе, думая о том, действительно ли за службу пообещают вознаграждение. — Слушайте, слушайте! — воскликнул герольд, закончив трубить. — Говорить будет полковник Нам! — Дорогие селяне, я пришел, чтобы!.. — Сколько можно мучить народ?! — не дав полковнику сказать больше ни слова, выкрикнул какой-то мужчина. — Налоги платим заоблачные, есть нечего, а вы приехали объявлять о наборе войск?! Да как у вас только совести… Ему не дали закончить. Один из солдат вынул меч и ударил эфесом по шее мужчины, чем вызвал испуг и отбил всякое желание говорить у остальных. — Мы пришли не за тем, чтобы выслушивать гнусные речи, а затем, чтобы передать приказ Его Императорского Величества! — громко, сколько было сил и голоса, воскликнул полковник, пришпорив лошадь и став водить ее кругами по площади. — Император Чон Юнхо призывает всех мужчин, способных держать меч, на защиту страны от узурпатора и самозванца Пак Сонхва! Взамен на добрую и верную службу император обещает золото и почести! Вы голодаете и бедствуете из-за злых самозванцев, которые грабят и убивают! Нанимают пиратов и разбойников! Пора положить этому конец! Толпа вдруг оживилась, и по рядам пошел шепоток. — Скоро грядет столкновение с самозванцем Пак Сонхва, и долг каждого мужчины — подчиниться и пойти на войну! Но император щедр и знает, что вы бедствуете, помнит о благополучии каждого из вас, и потому передает не приказ, но просьбу присоединиться к освобождению от гнета врагов! Чонхо показалось, что полковник смотрит прямо на него, в его глаза. — Я пробуду здесь три дня и три ночи и остановлюсь в доме вашего наместника! Кто желает записаться в наши ряды, должен будет явиться туда, после чего отправиться вместе с нами в столицу! — продолжил полковник. — Вознаграждение вы или ваши семьи получат сразу после того, как вам выдадут меч! Те, кто отважится вступить в армию, удостоятся великой чести: тренировать и обучать вас будет никто иной, как сам генерал Чхве Сан! — Генерал! — Вы можете в это поверить? — Немыслимо! — Может, пойти? — Я в первых рядах! Вслушиваясь в шепот и пытаясь оценить настроение толпы, полковник Нам ненадолго умолк, а потом снова подал голос, повторив по сути то же самое, но несколько другими словами. Звучит слишком заманчиво. Пораженный речью, Чонхо вспомнил о том, что ему сказал шаман. После той сороконожки в его пророчествах сомневаться не было смысла, но всё же нужно будет хорошенько подумать и еще раз посоветоваться с матерью. Она будет еще долго выздоравливать, помощь пригодится, но… Стоит ли упускать такой великолепный шанс изменить свою жизнь раз и навсегда?