Easy

      Он не хотел оставлять ее там, даже несмотря на то, что она была Газом, и пока корабль кренился от силы сильнейшего взрыва, пока он помогал Джонни подняться с земли, пока он сделал первый глоток свежего соленого воздуха, когда они выбрались из корпуса, все, о чем он мог думать, была... она.

____

      — Я возвращаюсь вниз, — Джонни кричит, вышагивая взад-вперед, прежде чем направиться к обшарпанной и погнутой двери, через которую мы пробивали себе путь, но я протягиваю руку и обхватываю его запястье.       — Мы не можем. Мы должны убрать цель с места...       — Изи и Газ там, внизу!       — Я знаю, — отвечаю я, притягивая его к себе так близко, что ему приходится поднять голову, чтобы встретиться с моими глазами. — У нас все еще есть работа, которую все еще надо выполнять.       Я ненавижу то, как он вырывает свою руку из моей хватки, как его брови нахмуриваются от гнева и отвращения, когда он подхватывает не привинченный к шкафу предмет и бросает его со всей силы. Кусок металла с громким лязгом врезается в стену, о которую он его швырнул.       Все, что я могу сделать — это покачать головой и смотреть, как он уносится прочь:       — Прайс, что с эвакуацией?       — Черт возьми... Корабль идет ко дну, Саймон.       — Торпеда?       — Да. Береговая охрана в трех минутах.       — Что-нибудь от Браво? — я не спрашиваю о тебе, хотя ты — единственное, что мучает мои мысли. Поэтому я прикрываю свое беспокойство и озабоченность общим заявлением, потому что, хотя я знаю, что ты привязала нас всех к себе, что-то в тебе так глубоко засело в моей душе, что я не могу тебя оттуда выковырять.       — Ничего.       В ухе трещит статический сигнал, прежде чем он продолжает,       — Если мы ничего не услышим к тому времени, когда сюда доберется охрана, мы входим.       — Принято.       Я возвращаюсь к цели, которая сидит на холодной стали под нами, с мешком на голове и руками, скованными наручниками.       — Кто заказал этот удар?       Голова мужчины дергается в сторону моего голоса, но он ничего не говорит, а просто снова вешает голову. Я сдергиваю с него мешок и хватаю его за челюсть, пальцы больно впиваются в кожу, когда я заставляю его поднять лицо.       — Смотри. На. Меня.       Его глаза встречаются с моими, серо-голубые радужки окружены налитыми кровью белками, зрачки плотно сжаты, он дрожит под моим прикосновением, его ощутимый страх только подстегивает мою ярость:       — Скажи мне. Мне нужны имена и прямо сейчас.       — Кажется, у вас завелась крыса.       Джонни подходит к нам, смотрит на меня, а затем на Эль Лобо:       — Кто это сделал?       — Синдикат.       Я отталкиваю его голову, наслаждаясь его болезненным хрюканьем, когда она врезается в металлическую конструкцию позади него:       — Я назвал имена.       — Обычно они нанимают людей для такого прикрытия.       — И что? Они собирались просто утопить тебя? — Соуп рычит, кулаки сжимаются и разжимаются, его тело практически умоляет избить мужчину до полусмерти, я знаю, потому что сам изо всех сил стараюсь не сделать того же.       Голос мужчины низок и совершенно спокоен, его глаза направлены только вперед.       — Если это спасет синдикат, то да.       — Кого они нанимают?       — Компанию под названием «Ночная тень».       Я смотрю на Джонни, который кивает головой и уходит, чтобы передать по рации полученную информацию. Приседая перед ним, я достаю из жилета нож, кончиком которого поддеваю его подбородок, и холодная сталь заставляет его дыхание дрожать в легких.       — Если я только узнаю, что ты лжешь, я заставлю тебя пожалеть, что ты не утонул вместе с этим судном, — я резко вскидываю лезвие, вызывая малейшую струйку крови, затем надеваю ему на голову мешок и ухожу, а огни корабля береговой охраны освещают обширные разрушения вокруг нас. Что, если ее больше нет? Нет... не может быть. Потому что если ее больше не существует, то существую ли я?       — Саймон, вертолет уже в пути, я хочу, чтобы цель и вы двое вернулись на эту сторону.       — Сэр, а что с ними?       — Я связался с Газом по рации, он ранен, но жив. Он отделился от Изи и половины группы...       Я негромко рычу, готовый сам запустить чем-нибудь в лодку:       — Газ и Изи разделились? Газ жив, а Изи все еще в розыске?       — Мы идем туда.

____

      Через десять минут мы вместе стоим на нижней палубе катера береговой охраны и смотрим на корабль, который медленно погружается в волны:       — Мы должны забрать их, Прайс, — я говорю тихо, пытаясь удержать Джонни от прыжка с корабля прямо сейчас.       — Прайс?       Сердце замирает в груди, я знаю, что это твой голос, но он не похож на твой... не совсем. Голос по радио дрожит и хрипит, и я слышу боль под всеми этими слоями.       — Черт возьми, Изи... Как ты вообще выжила? — мы становимся ближе к капитану, в тишине ожидая, когда ты ответишь.       — Кэп... Мы застряли. В нашем отсеке вода, и она поднимается...       Я борюсь за то, чтобы не выдать себя, сохранить нейтралитет, не обращать внимания на то, как дрожит твой голос, как тогда, три ночи назад, когда ты плакала на моих глазах. Нет, я не могу думать об этом...       — Где ты?       Мы внимательно слушаем, как ты вспоминаешь свое местоположение и зачитываешь цифры, обозначающие каждое место, а Прайс записывает все, что ты говоришь, чтобы передать это Газу. Пока он переключается на разговор с сержантом, Джонни выхватывает у меня рацию и подносит ее к лицу:       — Малышка Изи? Ну давай же... — он сует ее мне в руку, когда я протягиваю.       — Изи... Ты ранена?       — Еще дышу, но у нас тут проблемы, и я... я не могу найти Газа.       Прайс вмешивается:       — Так, Изи, слушай внимательно. Тебе придется отступить — Газ нашел выход, он застрял в отсеке прямо перед тем, в котором находишься ты.       Я слышу, как ты колеблешься, слышу, как твои вдохи становятся короче, чем должны:       — Сэр, у нас тут раненые и мертвые...       — Вытаскивай, кого сможешь, Изи. У тебя мало времени.       Прайс начинает вести тебя обратно по кораблю, но я не задерживаюсь, вернее, просто не могу. Моим легким нужно выпустить дыхание, которое я сдерживал, поэтому я ухожу. Найдя место, где свет не сможет меня коснуться, я срываю маску, с трудом вдыхая воздух, приседаю, сканируя глазами неспокойную воду, и мысли мои разрываются, пока тонкая нить, удерживающая меня всего в едином куске, медленно распутывается.       Почему ты заставила меня уйти? Я должен был остаться. Как только я увидел, что твои глаза затуманились при виде тех девушек, я понял, что это увело тебя куда-то в темное и далекое место, которое не хотело отпускать тебя, пока ты наконец не посмотрела на меня. Я должен был заставить тебя уйти прямо тогда... Да ладно... Да кого ты вообще обманываешь, ты не можешь заставить ее сделать то, чего она не хочет, разве ты этого не знаешь?       — Элти... — глубокий голос Джонни помогает удержать меня в настоящем, но я не поднимаю на него глаз, даже когда он опускается на колени рядом со мной, подбирает балаклаву и маску, которые я отбросил, и бережно кладет их мне в руку. — Она выходит... Газ забрал ее.       Я прочищаю горло, поправляя маску на лице, благодарный за то, что теперь она ощущается немного комфортнее, не так удушающе, как раньше. Мы двигаемся вместе, снова встаем рядом с Прайсом, и тут я вижу тебя. Ты все еще так далеко, но ты здесь, живая, стоишь — пусть и сильно опираясь на руку Газа — но все равно, один только вид тебя стирает все ужасные видения, которыми мучился мой разум с тех пор, как ты отключилась от связи.       Мы смотрим, как один из медиков подходит к тебе, как твое лицо искажается от гнева, жестом показывая ему, чтобы он посмотрел на женщин и девушек позади тебя, и я не могу сдержать себя, когда сердито бью по рации:       — Почему ты такая чертовски упрямая, Изи?       Но потом мы видим, как ты падаешь, Газ едва выдерживает твой вес, и вы оба рушитесь на палубу. Твоя голова слегка откидывается назад, пока он начинает раздевать тебя, разрезая лямки жилета и задирая рубашку, а затем что-то говорит, широко раскрыв глаза. И ты смеешься? Ничто не имеет смысла, пока медик не возвращается к вам, крича, что нужно притащить переноску, а Прайс начинает кричать в рацию.       — Изи? Что происходит? Газ, статус.       — Внутреннее кровотечение, кэп. Сейчас ее привезут.       Он даже не удосужился выключить рацию, прежде чем отдать приказ:       — Саймон, поднимай наш вертолет прямо сейчас.       — Сэр.       Я спринтерским бегом преодолеваю короткое расстояние до летной палубы, обгоняя всех, кто попадается мне на пути, пока поднимаюсь по лестнице, и не успеваю добежать до верха, как кричу пилоту.       — Поднимайся! — я подаю сигнал рукой, пригибаю голову, когда винты начинают лениво вращаться, и чуть не натыкаюсь на Джонни, который подбегает через несколько секунд. Его лицо хмурое, губы сжаты в мрачную линию, а ноздри раздуваются при каждом вдохе. Никто из нас не разговаривает, мы просто смотрим на оранжево-белый вертолет, умело маневрирующий вдали от тонущего судна, на корзину в форме гроба, которая колышется на ветру, прежде чем ее подхватывает команда на палубе.       Джонни бросается к ним, Прайс уже там, когда они помогают перенести тебя в наш вертолет. Ты никогда не выглядела такой маленькой, обмотанная толстыми ремнями, под слоем одеял, которые, кажется, не помогают, когда я наблюдаю, как твое тело яростно дрожит, а глаза, всегда такие яростные, выглядят такими холодными и отстраненными, когда ты отчаянно пытаешься воспринять окружающее.       Они затаскивают тебя в кабину, Джонни и Прайс забираются туда вместе с тобой, но я останавливаюсь, оглядывая группу людей, пытающихся выполнить свою работу, и оттаскиваю одного из санитаров в сторону.       — Мне нужно, чтобы Вы пошли с нами.       Молодая женщина выглядит совершенно ошеломленной, когда осознает, кто перед ней:       — Сэр? Мне не поручено идти с вами...       — Она не справится без помощи.       Мне не нравится, как отчаянно звучит мой голос в собственных ушах, как я готов упасть на колени и умолять эту женщину помочь мне спасти тебя. И, возможно, она слышит это в моем голосе или видит в моих глазах, но она соглашается. Кричит своему напарнику, хватает свою сумку и бежит за мной, заходит в вертолет и сразу же бросается к тебе.       — Качаем кровь, дайте мне кислород.       Я передаю ей зеленый флакон из сумки, ожидая следующих указаний, но медик уже погрузилась в свой собственный маленький мир, каждое ее движение выполнено с отработанной точностью; и у меня перехватывает дыхание, когда я вижу тебя, как твоя обычно теплая кожа выглядит слишком бледной и кажется слишком холодной на ощупь; но я вижу, что ты все еще изо всех сил пытаешься сохранить контроль, заставляя свои глаза оставаться открытыми.       Когда я смотрю на тебя, мое внимание привлекает малейшее движение, исходящее от твоей руки: пальцы слабо шевелятся, словно ты что-то ищешь. Не задумываясь, я позволяю своим пальцам переплестись с твоими, нежно сжимая их между своими. Ты поворачиваешь голову ко мне, эти прекрасные глаза загораются на мгновение, когда ты осознаешь, на кого смотришь, и твои губы дергаются, как будто ты можешь заговорить, но ничего не выходит, вместо этого они расплываются в усталой улыбке, а твои пальцы медленно двигаются, чтобы обхватить мой мизинец.       — Не спи... — я умоляю тебя, чувствуя, как слабеют мои ноги, когда твои глаза закатываются назад и веки смыкаются, я жду, когда они откроются снова, но они не открываются.       — Что происходит?       Медик смотрит на часы, вдавливая два пальца в нежную кожу твоей шеи:       — Она умирает.       Она двигается слишком быстро, чтобы я успел понять, что происходит, развязывает твои руки и прижимает свои маленькие ладошки к твоей груди, начиная делать искусственное дыхание. Джонни уже рядом со мной, его голос робок и неистов одновременно,       — Что мы можем сделать, док?       — Когда я начну, берите на себя компрессию — и не останавливайтесь.       Через мгновение они сменяют друг друга, руки Джонни занимают ее место, методично качая твое сердце извне. И твое тело кажется слишком хрупким, чтобы выдержать все это, его руки слишком большие, они занимают слишком большую часть твоей груди, и кажется, что он давит слишком сильно, но медик говорит продолжать.       — Саймон...       Я вздрагиваю от ощущения руки на моем плече и поворачиваюсь, чтобы увидеть Прайса, стоящего там, с рацией в руке и его глубокими глазами, полными чего-то, что я не могу прочесть:       — Мы все еще в десяти минутах.       Это печаль, вот что так сильно застыло в его глазах, когда они перебегали с моего лица на сцену позади меня. В его выражении нет надежды, он не такой, как Джонни, который видит мир сквозь розовые очки. Мой старший друг стоит передо мной, как будто он уже оплакивает тебя.       — Она выкарабкается. Она слишком чертовски упряма, чтобы умереть.       — Сай! — Джонни тяжело и часто дышит: — Прошу, помоги.

____

      Кровь. Это просто кровь.       И все же, чем дольше я смотрю на нее, на то, как она окрашивает белые перчатки в отвратительный ржаво-коричневый цвет, это не похоже на все предыдущие разы. У меня никогда не было отвращения к крови, черт, не зря ее называют «жаждой крови»; но твоя кровь? Ее слишком много, она слишком тяжелая, слишком металлически пахнет, и я сморкаюсь, сдирая ее, выбрасывая в ближайший мусорный бак, а затем засовываю голые руки в карманы джинсов.       В комнате пусто и тихо, когда я снова сажусь на тот же неудобный стул и наклоняюсь вперед, чтобы опереться на локти, которые упираются в бедра,       — Она все еще в операционной, — Джонни поднимается со своего места напротив меня. — Я останусь. Ты можешь немного отдохнуть, элти.       Я пытаюсь посмотреть на него, пытаюсь кивнуть головой, но ощущение твоей груди, ритмично прогибающейся под моими руками, звук перелома твоей грудины продолжают крутиться в моей голове. Это было хуже, чем все, что мне приходилось делать раньше; и, видит Бог, я совершил больше, чем свою долю злодеяний в этом мире, но попытка спасти твою жизнь, возможно, превзошла их все.       — Эй...       Джонни медленно двигается, его ботинки попадают в поле моего зрения, а я продолжаю смотреть в пол:       — Я собираюсь прикоснуться к тебе... хорошо? — он говорит со мной, как с ребенком, но я все равно киваю, напрягаясь, когда он опускается на колени и обхватывает меня за шею. Мы вздыхаем одновременно, опираясь друг на друга, боясь, что это значит — находить друг в друге такой комфорт, но нуждаясь в нем, несмотря ни на что. Я опускаю голову на его плечо, и он прижимает ее к себе, поглаживая большим пальцем взад-вперед; конечно, я никогда не видел себя в таком положении, но меня не смущают эти ощущения.       Когда я прочищаю горло, он ослабляет свою хватку, наблюдая за тем, как я отстраняюсь, чтобы сесть и просто посмотреть на него. Он все еще выглядит таким обнадеженным, его выражение лица все еще хранит какой-то свет, который я просто не могу увидеть, и я не знаю, почему это причиняет еще большую боль. Неужели он не знает, что мой мир устроен иначе? А теперь я втянул в это и его, так что потерять его — лишь вопрос времени.       — Она сильная...       Он встает и отходит в сторону, когда я похлопываю его по плечу:       — Позвони мне, если что-то изменится, хорошо?       — Конечно.

____

      Солнце уже высоко в небе, когда я выхожу из слишком фильтрованного больничного воздуха, чувствуя, как теплый свет проникает сквозь меня, когда я направляюсь к нашему временному командному центру. Я знал, что капитан будет именно там, и знал, что он тоже не спал, приближая нас к тридцатишестичасовой отметке бодрствования.       — Саймон, есть новости?       Я качаю головой, закрываю и запираю дверь, прежде чем сесть рядом с ним и снять маску. Мы не разговариваем, он просто наливает мне бурбон, и я выпиваю его одним махом.       — Что мы знаем о Ночных Тенях?       Он наливает еще, и я достаю сигарету, когда он бросает передо мной папку.       — Не очень много. Они тщательны и хорошо прикрывают свои задницы. Но... — в самом низу стопки, которую он выдвигает, есть фотография. — Вот с этого мы и начнем, Дэмиан Орозко. Он единственный, кого мы нашли, кто имеет прочные связи с Ночными Тенями.       Я медленно киваю, шестеренки в моем мозгу уже крутятся, пока я поглощаю информацию, лежащую передо мной:       — Когда?       — Мы должны засечь его через несколько часов.       — Я буду готов.       — Нет, — он отвечает мягко, но его тон не оставляет места для вопросов или переговоров. — Сейчас наша ответственность по-прежнему лежит на Эль Лобо. Ласвелл прикрывает...       — Я хочу этим заняться.       — Ответ тот же, Саймон. Мне жаль. Ты знаешь, что я хочу выследить этих ублюдков так же сильно, как и ты, но у меня связаны руки.       Я постукиваю пальцами по хрустальному бокалу, на мгновение сжимая другую руку на коленях, пока допиваю ликер и снова натягиваю маску.       — Понятно. Я буду в нашей палатке.       Если он и говорит что-то еще, я не успеваю услышать, как дверь захлопывается за мной, а мои пальцы уже достают еще одну сигарету. Я не сразу прикуриваю, но ощущение того, как я перекатываю ее между пальцами, помогает снять тревогу... но только на время.       Я прохожу сквозь створки палатки, глаза адаптируются от яркого солнечного света к тусклому пространству:       — Привет, элти, — Газ вскакивает, встревоженно смотрит, когда видит, что я качаю головой.       — Никаких новостей.       — О... ясно. Что ж, отсутствие новостей — это хорошие новости, я полагаю, — его плечи слегка обвисают, когда он проводит рукой по лицу. — Я продолжаю винить себя, знаешь... за то, что мы разделились, может, если бы я был с ней, я бы заметил это раньше...       — Это не твоя вина, Газ. Если кто и виноват, так это она. Она чертовски упряма для своего собственного блага.       Последняя фраза срывается с моих губ в рык, и моя печаль перерастает в ярость, когда я быстро отстраняюсь от разговора и направляюсь в душ. Я раздеваюсь донага, и все это бессистемно валится на пол, пока древняя водопроводная труба с бульканьем оживает. Ледяная вода выбивает дыхание из моих легких, но я все равно позволяю ей струиться по мне, позволяю ей смыть остатки тебя, твоей крови, твоего запаха. Мне нужно, чтобы все это исчезло, чтобы я, наконец, смог, черт возьми, сосредоточиться.       Хотя душ помогает не так уж сильно, потому что после него все, что я вижу, глядя на себя в запотевшее зеркало - это твои глаза, смотрящие на меня. Вспоминаю, как ты впервые взглянула на мое лицо, как впитала все, что я ненавижу в себе, словно я картина, которую повесили в музее, чтобы изучать. Никто никогда не смотрел на меня так, как ты, и никто никогда не чувствовал меня так, как ты, и не заставлял меня чувствовать себя так, как ты.       — Гребаный ад... — я шепчу эти слова, хватаясь за края маленькой раковины, стоящей передо мной, когда мой желудок сворачивается, а в горле поднимается горький привкус желчи. Ты действительно была чумой самого худшего сорта. Болезнь, от которой я не мог избавиться, вирус, от которого нет лекарства; и все те разы, когда ты говорила мне, что ненавидишь меня, я хотел бы верить тебе. Потому что мне так хотелось ненавидеть тебя, так хотелось заставить тебя уйти, убрать тебя с глаз, из подкорки...       Зеркало разбивается вдребезги под моим кулаком. Несколько осколков разлетаются и режут мне костяшки пальцев, и хотя жжение на минуту отвлекает меня, я все равно остаюсь смотреть на свое разбитое отражение.       — Элти? Ты в порядке? — Газ тихонько окликает меня из-за двери, и его голос отрывает меня ровно на столько, чтобы вернуть самообладание.       — Да.       Я потуже затягиваю полотенце на бедрах и натягиваю маску, а затем распахиваю дверь и прохожу мимо молодого парня, пообещав ему прибраться позже. Он больше ничего не говорит, просто закрывает дверь и провожает меня взглядом, пока я меняю балаклаву на чистую, натягиваю треники и падаю на крошечную раскладушку, стоящую в углу. Мой мозг все еще работает, но тело уже несколько часов кричит о сне, и от сочетания этих двух факторов я погружаюсь в состояние беспокойного сна, когда моя голова падает на подушку. Твое лицо — последний образ в моем сознании.