(не)красивые глаза

      Мысль — острая, глупая, нелепая, как вспышка солнечного света по глазам, как соскочивший нож, как края консервной банки.       Мысль — странная. «Хрупкий». Что-то было в этом худом, трусливом, дрожащем, раздражающе громком, слишком храбром для труса мальчишке. Что-то до пугающего хрупкое, уязвимое, непрочное. Усопп тяжелее, чем выглядит, Усопп смелее, чем кажется, Усопп стреляет на поражение в упор, готовый взять на себя убийство.       И Зоро отчего-то знает — уверен, и уверенность его непоколебимая, титановая, гора, которую не сдвинуть, не разбить, не разрезать. С Усоппом нужно по-другому. Словно сломать его легче простого, словно он — переплетение тонких прутиков. С Луффи не надо осторожничать — его, резину, не сломать при всëм желании. Ни рыжую ведьму, ни паршивого повара Зоро не поломать. Но что-то в хрупком, нелепом, дрожащем снайпере есть особенное — с ним, как со всеми нельзя. А как можно — не знает Зоро, не имеет ни малейшего понятия, и страшно ему, на самом-то деле, до ужаса. Он может разрезать камень и металл, и руки его грубые и слишком сильные, а язык паршивый. И спросить ему не у кого.       Винсмок строит из себя знатока романтики, но даже он сказал бы: «Он же мужик. Чего трясëшься?». Винсмок на самом деле ничего не понимает и в женщинах, потому что даже Зоро ясно как день — ни с Нами, ни с Виви повару ничего не светит. А тот всë надеется.       Хрупкость Усоппа — не стекло. Это яркая бумага китайского фонарика. Это первый подснежник да лепестки сирени. Это запах акации и травяного сока. Вы не подумайте, Зоро вовсе не романтик. Никогда им не был и никогда не будет. Ему по душе работать мечом, а не словом, и даже в зубах у него катана — не до разговоров. Но каждый взгляд, каждое касание в нëм пробуждает что-то нежное и тревожное, оглушающее, словно залп из всех орудий разом. И Зоро оборачивается не тигром — котëнком, что мурчит на острых коленках. Не акула — пëстрая рыбка, что подплывает к руке.       Усопп, конечно, вовсе не хрупкий. Сильный, крепкий, смелый, надëжный. Он этого никогда не видел, но в конце концов, это доходит хотя бы до Зоро. Может наконец начал видеть его таким, каким видел Луффи. Может он наконец поверил в то, что увидел ещë на острове Сиропа, когда загонял Усоппа на палубу.       Зоро видит — знает: Усопп — сетка трещин, заклеенных множество раз изолентой, да бинтами, и на острых углах резиновые накладки не дадут ему разбиться. Зоро видит — чувствует: Усопп надломился. Зоро кажется, что виноват в этом он сам — словно упустил что-то важное, не доглядел, проспал. Он чувствует запах крови от чужих рук и трещины не только на душе, но и на предплечьях под полосатыми напульсниками. И Усопп отчего-то прячется по углам, и смотрит влажными красными глазами, а ресницы его слипаются от слëз. И осыпается он осколками на палубу — никто не видит, не понимает, не догадывается. — Что происходит? — Ничего! — Усопп нервно кусает губы, сдирая тонкую кожу до крови, и Зоро сжимает руку в кулак. Почему?       И Зоро молчит, нервируя Усоппа. Тот начинает много болтать, тревожно кидаться бесполезными отговорками, выдавая себя с потрохами. Глупый. Глупый. — И я, разумеется, просто не мог влюбиться в тебя, так что… — Повтори.       Усопп отчаянно мечется, рассыпается на стеклянную крошку, бьëтся головой о прутья клетки. — Уйди с моей фабрики, Зоро! — голос его раздражающе-нежно повизгивает, а глаза угрожающе-влажно блестят. — Уйди, я серьëзно!       Он ругается, бормочет лихорадочно — речь его острые осколки, глупые, нелепые. Зоро им не верит, Зоро проклинает свою слепоту и перехватывает занесëнную руку для удара. Губы Усоппа на вкус слëзы и кровь — соль. Усопп плачет в поцелуй, хнычет, хватается за белую футболку, словно без неë ему не жить, словно стоит Зоро отойти, как он рассыпется окончательно, растворится в воздухе. Разнесëт ветер его по морю. Но Зоро его не отпускает, Зоро обнимает грубыми мозолистыми ладонями его лицо, так нежно и крепко, как держат лишь самое дорогое. Как держат то, без чего точно умрут, без чего жизнь не нужна.       Тело Усоппа на ощупь — горячий мягкий песок, что ты пропускаешь между пальцами, сидя на берегу тëплого моря. Он ласкает твои ладони, обнимает теплом и солнцем. Запястья Усоппа тонкие — Зоро обхватывает их одной рукой, прижимая к голубой обивке дивана. Усопп каждый раз выгибается лозой, извивается змеëй, и каждый приторно-сладкий стон Зоро сцеловывает с его губ, испивает, как амриту из золотого кубка. А Усопп обхватывает его шею руками в шрамах, держит крепко, трëтся всем телом и нежно-тревожно поëт имя Зоро. Оно на его языке перекатывается, сыпется на подушку жемчужными бусинами, электричеством прошивает позвоночник мечнику. И лишь взгляд больших глаз, раскиданные по дивану кудрявые волосы и раскрытые в отзывчивом стоне губы доводят Зоро практически до исступления.       Усопп не хрупкость, а крепость. Так было всегда. Так осталось спустя бесконечно долгие годы разлуки. Зоро на место встречи приходит первым, потому что скучал. Скучал по всем. По Капитану. По Усоппу. Что же стало с ними? С ним. И Зоро честно старается привыкнуть к тому, что Усопп больше не тот худой хрупкий мальчишка.       Выходит не очень. Зоро касается аккуратно — в его руках реликвия. Цветок сакуры. Крыло мотылька. — Ты стал таким красивым, — сорвано-лихорадочно-ошарашено шепчет Зоро, на вечеринке прижимаясь к Усоппу со спины у всех на глазах. Не то чтобы для кого-то они были тайной.       Усопп пьяно хихикает, когда руки Зоро обнимают его — всë также крепко, всë также жаждуще. Хватаются как за величайшую драгоценность. — Значит два года назад ты врал? Я не был красавчиком? — Был. Просто…       Слов у Зоро по правде говоря нет. За два года он научился орудовать мечами — не словами. Но Усопп всегда понимал, видел, читал. Его поцелуи — амбросия. Бесконечно длинные кудри подпрыгивают в такт его движениям, а двигается он так, словно ждал всю жизнь. Как минимум два года — так оно и было. И у Зоро всë ещë не хватает слов, лишь хриплое «люблюлюблюлюблю».       И Зоро всë ещë держит голову Усоппа у себя на коленях, как нечто хрупкое. Усопп нежно улыбается опухшими от поцелуев губами. Укусы приятно саднят, а рука Зоро так идеально ложится в его. И им обоим совершенно не хочется двигаться.       Зоро держит голову Усоппа на своих коленях. Нажмëшь сильнее — сломаешь. Усопп молчит, запëкшаяся кровь на губах — печать. Приход старой знакомой — Смерти, Зоро замечает сразу. — Не трогай его! — его голос — осколок, вскрывающий горло. — Тебе ведь нужен я? Забирай. Забирай!       Смерть пожимает костлявыми плечами и тащит косу за собой по пыли и камням. — Ты и так мой. На третий раз не уйдешь.       Зоро кусает губу так сильно, что по подбородку льëтся кровь, мешается со слезами. Соль. — Прошу. Пока он ещë не умер. Тебе нужны жизни? Моя, дозорных? Просто не забирай его.       Смерть смеëтся — Зоро скорее догадывается, что это смех, чем слышит. Он звучит как стук костей, скрежет стекла и лай гиен. — Глупый! Он уже мëртв.