Личный сорт валерьянки

Дорога обратно проходит без особых приключений и запоминающихся моментов. Разве что только Сайно хранит странное молчание почти на протяжении всего пути и даже не пытается как-то завести разговор или в привычной манере язвительно откомментировать недостатки местной крылатой фауны из жалящих насекомых. Не то, чтобы это сильно напрягает: всё-таки Сайно непривычен к особенностям тропических лесов, а подобная экспедиция — дело местами изнуряющее. И всё же Тигнари нутром чувствует, что что-то не так, однако несколько аккуратных попыток вывести Сайно на чистую воду не приводят ни к какому результату, ибо тот отделывается улыбкой «всё в порядке, просто немного устал», и на этом тема исчерпывается. По возвращению в город Сайно ещё раз улыбается, благодарит за совместно проведённое время, и на этом они расходятся: Тигнари — к себе, Сайно — в академию. А через два дня, которые Тигнари посвящает структурированию наблюдений, он находит в почтовом ящике короткую записку: «Отлучусь на месяц, есть срочные дела, связанные с учёбой. Надеюсь, у тебя всё будет хорошо. Извини, что так вышло». Подпись — Сайно. Что говорится — ни ответа, ни привета, ни хоть каких-то мало-мальски разъясняющих сведений о том, где сейчас он может находиться. Просто уехал. Тигнари не из тех, кто устраивает истерики без повода, поэтому к записке старается отнестись спокойно — возможно, дело действительно не требующее отлагательств, да и верхушка в Академии не всегда предсказуема. Однако хладнокровие таких рассуждений предательски надрывает вопрос, почему же Сайно, если и сорвался так резко, не объяснил причину чуть более… подробно? Это не отняло бы много времени. Уровень их доверия друг к другу достаточно высокий для того, чтобы фенек имел право знать. Целый месяц — это не неделя и не две. Это месяц. Тридцать дней. Настроение стремительно катится вниз. На следующий день Тигнари остаётся после занятий у одного из тех профессоров, с которым у него всегда были хорошие взаимоуважительные отношения. Получается довольно удачно: тому нужно что-то обсудить, а фенеку — задать вопрос касательно алхимика. — У вас с Сайно получается довольно продуктивная и слаженная работа, — начинает профессор Хэния с доброжелательной улыбкой. — Когда он вернётся, я хотел бы попросить вас выступить на конференции в следующем месяце. Ты представишь часть про лес, а Сайно — результаты исследования гробниц. Думаю, нашим студентам будет полезно послушать и про зоны Увядания, и про культурологические особенности пустыни. В этот момент на настроение Тигнари очень культурологически падает тяжёлая крышка саркофага. И наступает тишина. Пустая, безвкусная и бездумная, c парочкой завалявшихся в углу скарабеев. — Я вас правильно понял — Сайно сейчас начал заниматься исследованиями гробниц? — прочистив горло, уточняет Тигнари. На его лице не дёргается ни единый мускул. Учитывая степень удивления — это можно считать выдающимся достижением. — Да, — кивает профессор. — Ты разве не знаешь об этом? Я думал, вы довольно близкие друзья. «Я тоже так считал» — слабо отдаётся где-то в мыслях. — Просто уточнил, — нейтрально отвечает Тигнари, невзначай добавляя: — Жаль, что мне не удалось разделить с ним поле этой деятельности. — Мы не стали вовлекать тебя в это дело, потому что в пустыне невыносимо жарко, особенно для фенеков, — сочувствующе качает головой профессор. — Тем, кто не привык к таким условиям, проводить исследования было бы трудно, и это сказалось бы на эффективности. Каждый хорош там, где чувствует себя комфортно, поэтому не расстраивайся. Учитель говорит это искренне и вовсе не для того, чтобы унизить; его слова не лишены правды. Конечно же, он не знает всех обстоятельств. — Постараюсь, — притворно соглашается Тигнари, прикрывая глаза. — Я подумаю над выступлением и приготовлю материалы. Всего хорошего. На выходе из Академии шок успевает расщепиться на злость, которая сквозняком мечется в голове не в силах найти выход. Около месяца назад у них с Сайно был разговор, когда они делились друг с другом планами на исследования — как раз первым из них стали зоны увядания. Так уж получилось, что Сайно было интересно взглянуть на лес изнутри, а Тигнари всегда хотел хоть раз побывать в пустыне, пусть даже там невыносимо жарко. Пустынники заработали себе не самую завидную репутацию, однако деяния конкретных личностей не отражают полной сути всего народа. У них богатая культура, к которой хотелось бы прикоснуться, но, если рассуждать здраво — одному по пустыне путешествовать опасно, и из всех, кого знал Тигнари, он мог бы довериться только Сайно. Добивает то, что про гробницы они тоже говорили, и Сайно тогда сам предложил запросить у Академии разрешение на проведение исследований и отправиться туда вдвоём. Это был их план на ближайшее будущее. Запросил. И ушёл с кучкой каких-то других людей. Тигнари чувствует себя преданным. Он слишком плохо понимает мотивы поступка Сайно, но тот далеко не так глуп, чтобы даже думать о том, что ничего не всплыло бы на поверхность в ближайшее время. Что он этим хотел показать? Фенек с силой пинает камень в воду и опускается на песчаный берег реки. Он пытается рассуждать логически, и пока что единственный вариант — дождаться Сайно и хорошенько его допросить. Однако ждать целый месяц — это слишком. С другой стороны — как будто у него есть ещё какие-то варианты. Перебирание всевозможных мыслей ведёт к результатам один неприятнее другого — хоть конкурс на паршивость устраивай, и от этого становится тошно. Если Тигнари что-то для себя окончательно решает — он обрубает раз и навсегда, а открытые концовки на дух не переносит. От них хочется орать и царапать ногтями стену. «Надеюсь, у тебя всё будет хорошо» с последующим «извини» в этом контексте звучат безусловным издевательством.

***

К одиночеству — если так громко можно это назвать — привыкать нелегко. Саму концепцию жизни без постоянной компании Тигнари никогда не считал плохой, раньше для него это было естественно. Раньше. До тех пор, пока в этот личный мирок с ноги не ворвался Сайно и не перевернул там всё на свой лад, расширяя пространство уже для двоих, чтобы потом подвесить его на верёвочный мост неопределённости. Так не поступают с теми, кто дорог. Это больнее, чем просто «не вежливо», а у Тигнари недостаточно мастерства для того, чтобы сшить всё обратно не дрогнувшей рукой без шрамов — вовсе не тот случай, когда можно резко и безвозвратно всё обрубить. Их объединяет слишком много чего общего и личного. Последнее — особенно важно. В глубине души фенек всё это время был рад, что нашёл того, с кем можно разделять эмоции, значимые моменты и своё существование без чувства скованности. Непонятно откуда, но он верил в искренность — как и безоговорочно верил Сайно, с которым они прошли через множество самых разных ситуаций. Теперь же всё подорвалось, подкосилось где-то на самом корню и обнажённо торчит во все стороны, словно в насмешку за то, что когда-то посмел поделиться своим миром. От этой картины хочется заползти подальше, в самую чащу, и больше не смотреть назад, потому что больно, потому что перед таким Тигнари слаб. Он сосредотачивается на своих исследованиях касательно леса, дополняет их и продолжает совершать небольшие экспедиции в труднодоступные места леса в одиночку. Через две недели привыкает, и с каждым днём фенека всё больше увлекает то, чем он занимается. Вернее, приходит осознание — это именно то, чем он хочет заниматься по жизни. За все годы обучения Академия снабдила его теоретическими знаниями, больше из неё не выжать, потому что остальное — самопроизвольная практика, исследования, пробы и ошибки. Работа в полевых условиях для Тигнари куда привлекательнее стен учебного заведения. Здесь можно вздохнуть полной грудью. Профессор Хэния был прав. И всё же, минуя пристанища лесных дозоров, фенек каждый раз вспоминает ту чёртову шутку Сайно про белку с клаустрофобией — и оно непременно вырывает мозг из искусственно созданного кокона спокойствия. У него тёплые и невероятно осторожные руки. Пальцы рисуют на ушах спускающиеся вниз узоры и утопают в макушке мягких волос, поглаживая чувствительные основания. Рука отстраняется, Тигнари инстинктивно тянется головой вслед за ней, чтобы опять упереться в ладонь. Он находится одной ногой на твёрдой поверхности, а другой увязает в зыбучем песке. Разворачивается к Сайно лицом и падает. Сквозящее через окно солнце греет лицо. Почти полдень. — Пошёл ты в задницу мага бездны, — стонет фенек, переворачиваясь на живот и закрывая голову подушкой сверху. Вот же блядство. Он так сильно скучает по этому придурку, и одновременно хочет врезать ему с такой силой, чтобы челюсть затрещала. А ещё, кажется, Тигнари в него влюблён. Как он это понял? Воспоминания о том вечере и шутке про белку заставляли сердце ныть — с каждым разом всё сильнее. Он скучал по Сайно не просто как по другу, по его прикосновениям — тоже, пусть даже испытав это всего лишь раз. От прикосновений «простых друзей» не возбуждаешься. Процитировав в пустоту несколько выражений из разряда нецензурных, Тигнари наспех умывается, натягивает первое, что подворачивается под руку, и мчится на академические лекции. Он и так пропустил больше принятой у студентов «нормы». Не то, чтобы он сильно беспокоится насчёт перспективы отчисления из-за посещаемости, но закончить этот год всё же надо с относительной честью и достоинством. А ещё — успеть завести связи с дозорными по лесу, ибо на усовершенствование системы патрулей и методы оказывания помощи лесу у фенека есть свои планы. На первую лекцию он настолько безбожно опаздывает, что смысла туда вламываться особо нет, поэтому Тигнари решает подождать до второй в тени внутреннего дворика. К слову, ожидание получается крайне познавательным: фенек улавливает в беседе двух проходящих мимо преподавателей информацию о том, что вот-вот должен вернуться Сайно со своей исследовательской группой. Все материалы почти подготовлены, осталось лишь вычитать, а уже через два дня — конференция. Тигнари вздыхает с облегчением. Наконец-то, скоро всё это закончится.

***

Взламывать чужие комнаты — противозаконно. Делать это ещё и в стенах Академии — сродни собственноручному убийству репутации. Но Тигнари в этом учебном заведении держат не так много вещей и над дипломом он не трясётся. Попасть к Сайно достаточно просто, нужно лишь быть знакомым с премудростями отмычек и типом замка. Что поделать — настроение слегка радикальное. Фенек заранее выяснил, к какому времени Сайно освободится от работы с профессорами над финальными правками к завтрашней конференции, и решил, что нужно устроить сюрприз. Сюрпризы алхимик (или теперь уже археолог на полставки?) не любит. Тигнари приходится ждать его около часа — до тех пор, пока от солнца за горизонтом не остаётся ничего, кроме горящего пламенного края, а вылезающие из леса лиловые сумерки не окутывают город. Ничего, он терпеливый. По сравнению с месяцем, час — это как раз плюнуть. Но вот открывается дверь, и явно удивлённый открытому замку хозяин входит внутрь. Устроившийся на подоконнике Тигнари ему мило улыбается. Насколько мило, что будь он преподавателем — студентов бы бросило в дрожь. Через секунду от улыбки не остаётся и следа. — Здравствуй, — приветствует он, учтиво осведомляясь: — Как там мумии поживают? Сайно медленно закрывает за собой дверь. Напряжение в комнате становится почти физически ощутимым — вот-вот заискрится и расплавит кожу безжалостнее пустынного солнца. В густоте этой убийственно спокойной консистенции сложно сделать даже шаг. И не важно, что ты сильнее. Сайно знаком с этим спокойствием. Оно на несколько тонов холоднее, а немигающий взгляд того и гляди распилит насквозь. Сейчас Тигнари как никогда напоминает хищного филина на охоте, готового сорваться с места и выклевать своей добыче сердце. Сайно видел такое несколько раз, когда фенек был зол на других, и эти нотки властности всегда вызывали в нём целую бурю эмоций, иногда переходящих в фантазии. Он не догадывался, насколько пугающе испытывать это на себе. У него нет оправданий. Ни единого. Он и не собирается оправдываться, ибо смысл находить отговорки для того, что ты сам же и спланировал? Спланировал в спешке, в попытках найти хоть какой-то выход и не взвесив всё как следует. Пожалев об этом потом тысячу и один раз. Чувства иногда губят рациональность действий — вот такое интересное у них свойство, по итогу выливающееся в искреннее, но неимоверно жалкое: — Прости. — Прости? — вкрадчиво переспрашивает Тигнари. Хвост дёргается в сторону, хлестнув по ножке стола. — Это всё, что ты хочешь мне сказать после того бреда, который капал мне на мозги последний месяц? Сайно останавливает на нём долгий взгляд — усталый и наполненный каким-то щемящим чувством сожаления без толики притворства, которое проникает прямо в душу. Тигнари мысленно бьёт себя по лицу. Сейчас нельзя поддаваться, совсем не время. — Не всё, — качает головой Сайно, наконец, совершая четыре стоических шага к столу у окна, чтобы сгрузить туда кипу бумаг. — Но есть вещи, которых лучше не касаться — так же, как запрещённых знаний. Они безвозвратно всё меняют. — Мне всё равно, — отрезает Тигнари, совершенно не готовый уходить отсюда с пустыми руками. Даже если Сайно скажет, что всё это время просто из скуки притворялся его другом, и на самом деле ему плевать хотелось на искренность, доверие и прочие сопутствующие вещи. — Просто просвети меня в причинно-следственные связи этого бардака. Сайно прислоняется плечом к стене и складывает руки на груди. Исследования гробниц не прошли бесследно, несколько недель непрерывных работ оставляют свой след даже на самых выносливых, а поспешная обработка имеющегося материала с профессорами уже в стенах Академии не дали подготовиться к этой встрече. Сайно прекрасно знает, что и как сделать с ублюдскими рожами, которые нарываются на неприятности. А как быть с Тигнари — нет. С Тигнари всё всегда выходило само собой, без каких-либо предписаний — естественно, как течение жизни. Увидев, к какому опасному водопаду это течение привело, Сайно стал сопротивляться. Естественности, чувствам, самому себе. Он назвал это жертвой во благо. Во благо, которого больше не видит. — Хорошо, — вздыхает алхимик, прикрывая глаза. Сложно выстроить слова в предложение, похожее на приговор матры для облажавшегося кретина, в роли которого выступает ни кто иной, как сам алхимик. Но сказать всё равно приходится. — Я тебя люблю. У Тигнари от изумления в свободном полёте опадают уши. — И нет, это не шутка, — продолжает Сайно. — Та ночь в лесу с прикосновениями выдалась достаточно… интимной для обычных дружеских посиделок — я чуть не потерял над собой контроль и не признался во всём ещё тогда. Это желание давно преследовало меня, превращаясь в навязчивую идею. Мне хотелось тебя касаться, целовать и просто любить без страха осуждения, — голос становится всё более уверенным, из него пропадает скованность. Момент освобождения от гложущих долгое время мыслей приносит пусть и кратковременную, но всё же лёгкость. Как взрыв фейерверка в ночном небе. — Раньше я никогда не испытывал чего-то настолько сильного и неподконтрольного здравому рассудку. Мне стало страшно, что ты узнаешь и возненавидишь меня за всё, поэтому я сгоряча взял исследование от Академии, чтобы оказаться как можно дальше. Грубо говоря — сбежал. Ты можешь наорать на меня или ударить — это будет более, чем заслуженно. По ходу остатка речи уши Тигнари успевают вернуться в своё исходное положение, расширенные глаза — к нормальному размеру, а выражение лица — к абсолютно нечитаемому состоянию, напоминающему иероглифы древней цивилизации, над которыми можно годами ломать самую просветлённую голову. Он обезоруживает Сайно без применения какой-либо силы. Простыми словами. Ровными — будто обточенными водой — и лишёнными хоть какого-либо намёка на эмоциональную окраску. — Я всё понял. Больше вопросов у меня нет, — всё, что отвечает Тигнари на это душещипательное признание. После чего разворачивается на сто восемьдесят градусов и выходит из комнаты, прикрыв за собой. «Что и требовалось доказать» — проносится в голове Сайно. Вполне ожидаемо. Однако моральная подготовленность к удару не умаляет его силы, которая взрывается где-то внутри ядовитым бутоном и выплёскивает по венам жгучую невыносимую дрянь — так, что хочется раскроить голову об первый удобный косяк.

***

Тигнари заворачивает за угол, минует обставленный в геометрической композиции из ваз коридор и с облегчением встречает лицом прохладный ночной ветерок. Углы губ приподнимаются в улыбке. Впереди Сайно ждёт очень напряжённая ночь. Нет, ну Тигнари — просто какое-то чудовище во плоти, и, святые Архонты, как же это приятно. Правило общения с фенеком номер один — не думай, что избежишь наказания, совершив большую глупость. Всепрощением тут никто не страдает. Возможно, ему стоит как-нибудь попробовать себя на второстепенную роль одной из постановок театра, ибо отыграть полное безразличие в то время, как махаоны со съезжающей от осознания взаимности крышей своими кульбитами колотят по сердцу — задача не из лёгких. Однако решил он её безупречно. И впервые за последний месяц Тигнари спит спокойно.

***

После полудня следующего дня огромный конференц-зал оказывается забитым до отказа. Целые группы снимаются с занятий для того, чтобы иметь возможность поприсутствовать; в передних рядах выделяются одеждой несколько представителей научных сообществ других стран. Тигнари с самого утра испытывает чувство дежавю. В последний раз он выступал на подобном мероприятии год назад, нервничал до трясучки и накануне вызубрил наизусть свой доклад едва ли не построчно. Всё это кажется таким далёким и чуждым, что хочется спросить, действительно ли это был он — тот самый Тигнари, который сейчас не испытывает ни грамма обсыпающейся песком под ногами неуверенности? Он обменивается вежливыми приветствиями с присутствующими, отдельное внимание уделяет группе из лесного сообщества, приглашённой по его просьбе профессором Хэнией, за что Тигнари ему премного благодарен. Фенек разряжает атмосферу неловкости и отчуждённости, которая царит среди дозорных, большинство из которых не привыкли к посещению мероприятий подобного уровня, а его искренняя заинтересованность к проблеме леса вызывает у них неподдельный интерес. Он выступает первым. Перед самым началом Тигнари замечает проскользнувшего через боковые двери Сайно, до выступления которого ещё примерно час, но не позволяет своим мыслям зацепиться за разглядывание его лица. Ещё не вечер. Он презентует все тщательно собираемые материалы по зонам увядания и разъясняет детали, акцентируя внимание на необходимости как можно скорее начать предпринимать меры по устранению этой проблемы. За последний год его речь стала гораздо увереннее и убедительнее — теперь гораздо лучше получается удерживать внимание слушателей, заставляя многих из них проникаться сказанным, что не может не радовать. По окончанию выступления он отвечает на адресованные ему вопросы и договаривается поддерживать связь с лесными дозорными, как и планировал. А после дожидается презентации Сайно. Тот занимает место в передних рядах, его лицо невозможно разглядеть до самого выступления — как оказывается — очень даже успешного. По нему нельзя прочесть испытываемые эмоции, но рассказ получается детальным, красочным и действительно интересным. Хотя, конечно, ещё интереснее было бы увидеть все это вживую. Лаконично ответив на вопросы присутствующих и уступив место следующему учёному, Сайно незаметно пробирается к боковым дверям. Перед самым выходом он оборачивается, выхватывая из обращённой к новому докладчику толпы взглядов взгляд Тигнари, который всё это время следил за алхимиком. Из-под отложенной в сторону маски профессионализма выползает на поверхность усталость вперемешку с бессильным сожалением. Сайно приоткрывает рот и подаётся чуть вперёд, сжимая ручку от двери будто в попытке что-то беззвучно сказать, но тут же одёргивает себя, сжимает губы и растворяется за дверью. Он никогда не станет навязываться тому, кто не в восторге от его общества — за исключением тех, кого считает своим врагом. Из-за этого у обиды Тигнари больше не остаётся сил на существование. Он может преподать урок, но заставлять испытывать боль тех, кого любит — нет.

***

Тигнари всегда старается запоминать детали о тех, кто ему симпатизирует, и сейчас вполне может предположить местонахождение алхимика: у Сайно не так разнообразен спектр мест, где он предпочитает пережидать не самое лучшее моральное состояние. Огромная развилка корней священного дерева, что вроде бы находится близко к центру, но в то же время способна прекрасно скрыть кого-то внутри от посторонних глаз — место, где они впервые относительно содержательно поговорили год назад после конференции, с которой фенека утащил Сайно. Алхимик лежит на мховой поверхности, прикрыв глаза рукой от косых лучей заходящего солнца — там, где Тигнари и предполагал. Это даже трогательно в какой-то мере. Фенек бесшумно подкрадывается к горе-признавателю-своих-чувств, склоняется над его головой и вкрадчиво спрашивает: — Ты же в курсе о том, что теперь должен мне экскурсию по гробницам? Сайно резко убирает руку от лица и открывает глаза. Из-за солнца кажется, будто они наливаются жидким золотом. — А ты… — хрипло и порывисто начинает было алхимик, но отсекается, усаживается лицом к Тигнари и уже осторожнее задаёт встречный вопрос: — согласишься пойти со мной? Тигнари подаётся ближе, аккуратно вынимает запутавшийся в белых волосах Сайно сухой листок, и понижает голос: — Если обойдёшься без глупостей и больше не будешь трепать мне нервы по месяцу. Кажется, Сайно перестаёт дышать — попросту забывает на уровне рефлексов о том, что это необходимо, потому что фенек даже не думает отвести в сторону свой взгляд — немигающий, с градиентом из коричневого в зелёный, который безжалостно топит в себе глубокой заводью. Затем он спускается глазами ниже, к красиво очерченным губам алхимика, и шумно сглатывает, наклоняясь ещё ближе. Сайно кажется, что осталось совсем чуть-чуть, всего пара мгновений до того, как ощутить поцелуй, и подаётся навстречу, но Тигнари прикрывает глаза, ловко уворачивается и, пройдясь губами по щеке алхимика, договаривает ему на ухо: — Только всегда помни: если что-то подобное повторится ещё раз — ты станешь завтраком для тропических москитов. В такие моменты у Сайно складывается стойкое ощущение того, что если Тигнари наденет на него ошейник и придушит — он не будет против.