Поэтому я существую.

Флешбек из 20 главы.

Прощай…

— Хм, не думал, что ты умрешь так быстро.       Изуку медленно поднимается со спины и смотрит по сторонам. Все вокруг расплывается. — Я… умер? — спрашивает он, потирая голову в попытке вспомнить, что произошло. — Как… — Мммм, не совсем. Но у тебя получается.       Его «я» смотрит на него из пустоты, сидя со скрещенными ногами и забавляясь. — Ты в полном дерьме, — усмехается существо. — Я знаю, что это так, — оцепенело отвечает Изуку, впиваясь ногтями в смолу под ногами. — И слишком много людей страдает из-за этого.       Существо делает недоверчивое лицо. — Как ни странно, я вынужден с тобой не согласиться.       Изуку сужает глаза. — Не пойми меня неправильно, — существо в одежде медленно встает на ноги. — Ты чертов идиот, но даже ребенок может сказать, что ты всего лишь подросток, которому не повезло в жизни. — Оно пожимает плечами.       Изуку качает головой, обнимая колени. — Я… — Нет, ничего такого. — Почему тебя это волнует?! — Изуку огрызается, поднимает голову и смотрит на своего ужасающего близнеца. Его крик эхом прокатился по черноте. — Я думал, твоя цель — мучить меня до скончания веков. — Ну да. Я все еще планирую это сделать, — улыбается оно. — Но я не могу этого сделать, если ты мертв. — Отлично, — качает головой Изуку. — Рад это слышать. — Слушай, — вздыхает оно, подходя к нему — смола хлюпает под его весом. — Я — часть тебя. Поэтому я видел все. — О, как повезло, — закатывает глаза Изуку. — И, — огрызается он. — Ты на самом деле не тот, за кого себя выдаешь. — Оно садится рядом с ним на смолу. На секунду воцаряется неловкое молчание. — Что, значит, я не монстр? — спрашивает Изуку, повернув голову вперед, чтобы избежать зрительного контакта. — Собственность? — Не умничай.       Изуку насмехается. — Ты… хороший человек. — На мгновение эхо затихает. — Что? — Не заставляй меня повторять это снова, — почти огрызается он. — Почему, ты думаешь, так много людей заботятся о тебе? Почему ты думаешь, что нравишься своим одноклассникам?       Изуку поворачивает голову и смотрит в глаза бездушной версии себя. Она качает головой. — Полукровка, он сейчас держит твою гребаную голову. Хочешь знать, почему?       Изуку смотрит на него. — Ты стал единственным человеком, у которого было достаточно заботы, чтобы остановить его саморазрушение.       Изуку продолжает смотреть. — Очкарик тоже здесь. Он сейчас плачет, потому что ты заставил его понять, что хорошие люди тоже есть по ту сторону баррикады. — Он качает головой. — Твой учитель. Ты стал тем, ради чего стоит остаться в живых. — Зачем ты это говоришь? — говорит Изуку треснувшим голосом. — Потому что ты идиот! — прошипело оно. — Боже, это невыносимо. Ты не заставляешь их страдать! Ты заставляешь страдать себя! Люди в твоей жизни существуют потому, что ты их друг. Мне нравится делать твою жизнь несчастной, но это просто зверство!       Изуку застыл с открытым ртом. — Дай там, ты же знаешь.       Изуку захлопывает рот. — Она сейчас винит себя. — Прекрати… — говорит Изуку, качая головой. — Ты же знаешь, что хочешь поговорить с ней. — Я не могу. — Почему? Потому что боишься? — Я думал, ты все знаешь… — Знаю, но этого я не понимаю.       Изуку вздыхает.       Тишина пустоты сейчас так громко звучит. — Знаешь, ты — лучшее, что с ней случилось, — закатывает он глаза. — Даже тошно об этом думать. — И откуда ты это знаешь? — По тому, как она смотрит и заботится о тебе, — тут же отвечает он. — То, что ты ранен, разбило ей сердце.       Изуку молчит, прикусив язык до такой степени, что чувствует вкус крови. — Итак, Изуку, — холодная рука ложится ему на плечо. — Ты действительно думаешь, что это того стоит?       Изуку моргает, чувствуя, как рука на его плече сжимается.       Оно… стоит того?       Прежде чем он успевает повернуть голову, что-то вонзается в его торс.       Выплеснув кровь изо рта грязной струей, он поддается вперед. — Что… — Ты не умрешь сегодня. — Пока не научишься.       Оно вонзается в его тело, и все вокруг темнеет.

***

      Изуку просыпается от того, что к его голове прижимается лицо.       Он застонал, сразу почувствовав пульсацию раны. — Матерь божья!       Он открывает глаза. — Он дышит, о боже, он дышит.       Он не назвал бы свое дыхание легких курильщика чем-то особенным, но он не собирается ничего говорить.       Рука гладит его по лицу. — Добро пожаловать на свет, парень, — фырканье и усмешка. Зрение немного проясняется, и перед ним появляется Дай со слезами на глазах.       Он склоняется к ее прикосновению. — Прости… — выдавливает он. — Мне… жал… — Если ты извинишься, я сама тебя убью, — говорит она, задыхаясь еще больше. Он хнычет.       Но ему так много нужно сказать.       Кто-то шаркает рядом с ней. — Я оставлю тебя одну на секунду… — Ластик говорит, глаза краснее обычного. Его рука осторожно поглаживает голову.       Изуку хихикает и тут же кашляет.       Руки хватаются за голову, чтобы придать ей устойчивость. Нежно, но крепко и надежно. После приступа он переворачивает голову и смотрит вверх.       Тодороки и Иида смотрят на него сверху вниз с таким количеством слез в глазах, что они могли бы утопить свои глазницы. — Мне так жаль, — плачет Иида. — Я такой идиот!       Его глаза начинают закрываться. Рука постукивает по нему. — Пожалуйста, не надо, — на этот раз Тодороки. — Я не могу потерять своего единственного друга.       Изуку откликается на его прикосновение.       Может быть, он был прав.       Боже, он чувствует себя как дерьмо.       Он снова стонет, чувствуя, как пульс по всему телу бьется и бьется. Тошнотворно. — Мы должны вытащить его отсюда. — Я знаю, но как? С такой раной он не сможет переместиться обратно. — Я могу нести его.       Его глаза снова затрепетали, затем последовало еще одно постукивание. — Ребята? — раздается обеспокоенный голос Ииды.       Изуку распахивает глаза еще шире. — Что это? — Он видит, как палец Ииды указывает на что-то в нескольких футах перед ними.       Это черная яма. — Нет… — На этот раз Дай.       Если увидишь черную смолу… беги.       Не успевает Изуку открыть рот, как из лужи вылетают черные нити.       Все происходит слишком быстро, чтобы он успел заметить. — Уберите ребенка отсюда! — ДАЙ! ОСТАНОВИТЕСЬ!       Вскочив на ноги, Дай прыгает и запутывается в черных нитях смолы. И как только она падает на землю, Изуку полностью осознает, что происходит.       Он перемещает свое тело.       Дай начинают тащить.       Изуку смещается еще сильнее.       Еще одна пара рук хватает его сзади, но он отталкивается. — Хватит… — задыхается он.       Руки тянут его назад.       Горячие слезы тут же начинают вытекать из его глаз. — Дай, остановись.       Он ничего не слышит, только приглушенные крики всех окружающих. И слабый звук ногтей, волочащихся по земле. — Заберите его… Арг! Вытащите его отсюда!!!       Руки позади него тянут сильнее.       Он пытается извиваться, но на него обрушивается волна тошноты и боли. Он слышит только собственное дыхание и крики Дай.       Изуку царапает бетон. — Дай! — кричит он. — Пожалуйста, не уходи!       Верхняя часть тела Дай содрогается, она едва удерживается над лужей. — Эй, эй… ахг… эй, малыш, все в порядке… все в порядке, — бормочет она.       Слезы быстрее капают из его глаз. Он трясет головой. — Дай!       Она улыбается, позволяя своей слезинке скатиться по щеке. — Позволь мне исправить то, что я начала.       Ее хватка на цементе ослабевает. — Нет! — Он тянет и тянет, но сил не хватает. — Я люблю тебя, Изуку.       Портал закрывается.       И Изуку теряет сознание.

***

      «Что такое Цербер без своего хозяина? Без своего верного спутника в подземном мире? Ответ заключается в том, что Цербер не Цербер без Люцифера. Или того, кто преследует Цербера в нашей истории.       Даже если Цербер обижен на Люцифера за то, что тот поместил его в ад, он все равно бесконечно любит его. И готов ради него на все.       Никто из нас не знает, есть ли у нашего Цербера свой Люцифер. Но меня всегда интересовал один вопрос: если с Люцифером что-то случится, что будет с Цербером?       Если у нашего Цербера действительно есть Люцифер, если с ним что-то случится, есть вероятность, что нас ждет еще худшая участь, чем та, о которой мы думали, когда Цербер только появился. Учитывая наш опыт общения с рыскающим стражем, есть шанс, что мы не окажемся на его стороне, пока он будет горевать.       И тогда, может быть, люди поймут, что Цербер — это не просто демон из ада.       Но и нечто худшее, когда он разлучается со своим хозяином».

Возвращаемся к 21 главе!

      Шото больше не знает, что происходит.       По правде говоря, он и не знал.       Как только Мидория захромал после того, как его оттащила та женщина, известная как Дай, он понял, что дальше будет только хуже.       Человек в маске зарычал — Хирото, если он помнит. — Дети, вам пора, — прошипел он, направляя свой голос на него и Ииду. От блеска луны ему кажется, что он вот-вот заплачет. — Мы не можем вас бросить! — кричит в ответ Иида; его лицо раскраснелось от слез и паники.       С улицы доносится вой сирен.       Они все тащат Мидорию к лабиринту переулков, пытаясь придумать план.       Пятно ворчит. — Тебя только потащат вниз, просто послушай его и уходи, мать твою!       Шины визжат. — Иди, — на этот раз говорит его учитель. — Нет… — Я должен знать, что с ним все будет в порядке! — Иида снова кричит, крепко держа Мидорию за задние лапы. Он качает головой в сторону Айзавы-сенсея. — Я был настолько глуп, что считал Цербера угрозой, пока не увидел, насколько он уязвим. Он нес это бремя все это время, а я только и говорил ему, как он отвратителен, не имея ни малейшего понятия.       Сирены становятся громче, заставляя всех нервно оглядываться.       Шото с мольбой смотрит на Хирото, Пятно и Айзаву-сенсея. — Пожалуйста, позвольте нам помочь. — Нет, я не могу допустить, чтобы в это ввязались еще дети, — упрямо качает головой Хирото. — Мидория и так много потерял, — говорит он, оглядываясь назад и глядя на то место, где исчезла Дай. Шото готов поклясться, что из его желтого глаза скатилась слеза.       Внезапно раздается рычание. — Воа…       Шото чувствует, как что-то подхватывает его. — Что…       Оказавшись на спине льва — только с Иидой за спиной, — он некоторое время смотрит на них.       Лев шипит на Хирото, словно хочет, чтобы они тоже подошли.       Хирото смотрит на Мидорию с закрытыми глазами и разочарованно хмурится. — Ладно! Отлично, но нам нужно идти, сейчас!

***

      Кацуки просыпается от звонка телефона.       К сожалению, он очень крепко спит, поэтому звонок и яркий свет сразу же пробуждают его от изнуряющей дрёмы. Бест Джинс не разрешает своим стажёрам проводить ночные патрули, так что Кацуки просто вынужден сидеть по ночам. Застонав, он переворачивается на спину и чуть не шлепается с тумбочки. Прищурив глаза, он проверяет время.       Всего десять, но это не значит, что он не злится.       Нажав большим пальцем на кнопку ответа, он протирает глаза и отвечает. — Какого хрена тебе надо?       Он не проверил, кто звонит, что могло бы помочь. — Бакуго, — раздается панический голос на другом конце.       Звучит как АйсиХот.       Взглянув на телефон, он подтверждает звонок. — Что такое, половинчатый? — Он сохраняет прежний тон. — Осторожно! У него чертова дыра, не усугубляй! — кричит кто-то на заднем плане. АйсиХот пыхтит, как будто он бежал, что делает ситуацию еще более тревожной для Кацуки. — Я еще пожалею, что позволил тебе прийти! — Я… я не знаю, где я, но… — На этот раз АйсиХот. — Мидория ранен. — Что? — Кацуки чуть не вскрикнул. От этого слова у него заныло в животе. — Он действительно очень ранен, я не… — Дай мне трубку, парень, — раздается более глубокий голос, приближающийся к телефону. Кацуки слышит, как он бьется в руках нового собеседника. — Бакуго, ты нужен нам здесь как можно скорее. — Он узнает его. — Ящерица? — Он садится в своей кровати.       Друг ящерицы Деку тяжело вздохнул. — Я сказал двум одноклассникам Мидории, что не хочу, чтобы они были здесь, потому что втягивать в это еще больше людей просто жестоко… Ради всего святого, уберите льва с дороги! — Он делает еще один дрожащий вдох — как будто пытается не заплакать. — Но Дай скомпрометирована, а ребенок ужасно ранен. У нас сейчас нет достаточно вменяемых рук, так что ты должен быть здесь в ближайшие несколько минут… Черт, он снова потерял сознание!       Кацуки перестает дышать. Звуки на заднем плане становятся все более хаотичными. Крики, грохот, беготня. Звук кардиомонитора.       Телефон снова запищал. — Малыш, я не знаю, выживет ли он, поэтому, пожалуйста, поторопись.       Кацуки открывает рот, но звонок резко обрывается, прежде чем он успевает издать хоть писк. Его оставляют в тишине и безопасности его комнаты.

***

      Кацуки даже не осознавал, насколько велика катастрофа на улице, пока не пробирался по переулкам. Наверное, все взорвалось разом, потому что, когда он ложился спать, все было в порядке.       Все было чертовски хорошо.       Накинув на голову капюшон, он заглядывает за каждый угол, чтобы убедиться, что ни с кем не столкнется. Улицы ужасно переполнены героями и полицейскими — они тушат пожары, проверяют места происшествий, суетятся, как только проходит время. Кацуки чувствует только прогорклый запах крови и горелого масла от машин, стоящих на дороге. — Детектив, есть идеи, что здесь могло произойти?       Он останавливается за углом, услышав голоса офицеров. Фары машин достаточно яркие и назойливые, чтобы от них можно было укрыться. Он сглатывает, прижимаясь плечом к стене, и медленно оглядывается по сторонам, чтобы понять, где они находятся в переулке.       Детектив Цукаучи стоит на коленях, касаясь земли рукой в перчатке. — Нет, — говорит он, оглядываясь на пару человек, застегивающих необычайно большой мешок для трупов. — Но, судя по уникальным следам от ожогов на земле, Цербер был здесь. — А как насчет зеленой крови? Не думаю, что видел что-то подобное раньше.       Скрежеща зубами, Кацуки ухватился за угол стены. Бляяяяять…       Детектив поднимает руку, потирая два пальца. — Я не знаю. — Он оглядывается на офицера позади себя. — Но здесь явно происходит что-то большее. — Поднявшись на ноги, он снимает перчатку с руки. — Есть вероятность, что это связано с тем, что мы изучали, но пока нет возможности подтвердить.       Кацуки сглатывает, чувствуя на лице шершавый кирпич, когда на мгновение отворачивает голову.       К ним присоединяется пара тяжелых шагов. — Есть какие-нибудь признаки того, что мой сын мог быть здесь, детектив? — Глубокий, знакомый голос.       Кацуки оглядывается и едва не задыхается. Старатель стоит высокий и устрашающий, не то чтобы обеспокоенный, но взбешенный.       Он снова сглатывает.       Проклятье, АйсиХот… — Нет… единственное, что мы можем здесь обнаружить, — это явная борьба и отвратительное количество крови.       Старатель хмыкает, внимательно осматривая переулок.       Кацуки откидывает голову назад. — Лучше бы он не был ранен, иначе его ждет адская расплата, — бормочет он.       Кацуки сейчас в трудном положении. Полиция и Старатель ищут его, и он не может проскользнуть мимо — по крайней мере, незаметно. Это не его сильная сторона, как он не хотел бы признавать.       Он движется, чтобы снова заглянуть за угол, когда что-то костлявое и мохнатое захлопывает ему рот. Издав приглушенный писк, он отшатнулся назад. — Кто-нибудь это слышал?       Кацуки уже готов запустить руку в небо, как вдруг она отпускает его.       Перед его глазами появляется оборотень, прижимающий палец к губам и сужающий брови. — Нет, это могут быть просто твои нервы.       «Какого хрена?» — подписывает Кацуки. Это же чертова Юма. — Ты долбаный идиот, нам пора идти, — с ужасом подписывает она слишком длинными руками. — Тебя поймают в таком виде.       Кацуки открывает рот, но прежде чем он успевает произнести что-то еще — или даже попытаться подписать — Юма снова захлопывает ему рот и хватает за капюшон. Без предупреждения она бросается на ближайшую крышу и тащит Кацуки за собой, агрессивно и без всякого здравого смысла.       Если бы он не должен был вести себя тихо, то прямо сейчас разнес бы ее на куски.

***

      Юэ вытерла пот со лба верхней рукой.       Сосредоточиться.       Сосредоточиться.       Черт возьми.       Находясь практически по локоть в чьем-то теле, трудно двигаться. Если честно.       Ее яд действует совсем не так, как у Восстановительниц или других целителей. Вместо обычного змеиного яда, который сворачивает кровь, он копирует целебные вещества, находящиеся в крови и мышцах. Не уничтожает, а совсем наоборот. Самое главное в ее исцелении — то, что оно не расходует выносливость, потому что копирует, а не ускоряет.       В данном случае ей это нужно больше всего. Он уже один раз терял сознание, находясь здесь, не считая того раза в переулке. Так что она не может позволить себе терять время.       Задыхаясь, она переставляет руку, втыкая иглу с ядом в другой кусок плоти. Рана Мидории ужасна. Она давно не исцеляла никого так сильно. Очень давно. Что бы ни пронзило его, оно прошло насквозь, не задев позвоночник, сердце и легкие. Пробило желудок и нижние органы, но это не значит, что он не истечет кровью и не впадет в шок в ближайшее время. Он уже потерял слишком много крови.       Хирото входит в комнату с бутылкой воды с соломинкой и стопкой полотенец и спешит следом за ней. Его руки дрожат. — Юэ, позволь мне помочь…       Юэ качает головой. Она не может винить его за это, но он в ужасном состоянии. То, что он только что увидел, травмирует его еще сильнее, а ребенок, лежащий на столе и истекающий кровью, только усугубляет ситуацию. Он и раньше пытался помочь, но после того как сердце ребенка остановилось во второй раз, он почти потерял контроль над собой. Ей пришлось выгнать его.       Практически набросившись на протянутую ей соломинку, она потягивает воду, продолжая концентрироваться на кровавом месиве перед глазами.       Он бросает полотенце на землю рядом с ней. — Тебе нужен кто-то здесь, пока не появится Блонди? Тебе понадобятся руки, Юэ.       Юэ качает головой. Они ей нужны. Очень. Но они слишком потрясены, чтобы не думать о том, что их окружает. Лучше всего, если она будет делать это одна или с кем-то, кто не видел, как сердце Мидории останавливалось дважды. Если кто-то из них запаникует, ей будет сложнее.       Хирото переходит на другую сторону стола и с отчаянием роется в медицинской сумке.       Писк аппарата, подключенного к ребенку, заставляет ее не сбавлять темп. Зеленая кровь и органы делают все похожим на лабораторию по препарированию инопланетян. И, честно говоря, это просто чертово крушение поезда. Она пытается сохранять спокойствие, но единственное, что удерживает ее от того, чтобы не сломаться, как дети в другой комнате, — это адреналин, бурлящий в ее венах. Необходимость сохранить жизнь этому ребенку.       Дверь снова распахивается. — О мой гребаный бог.       Подняв голову, она чувствует, как пот капает на шерсть Мидории.       Бакуго стоит у двери и, запыхавшись, добавляет. — Бакуго, слава богу, — Хирото достает из сумки две длинные пары перчаток — такие же, как у Юэ, до самого предплечья. — Лучше бы тебя не стошнило.       Он сглатывает, словно собирается это сделать, когда бросает взгляд на кровавую бойню на столе. — Я, блядь, не буду, — выдавливает он из себя. Он заходит в комнату и начинает стягивать с себя толстовку. — Что, черт возьми, произошло? — вздыхает он, бросая футболку через всю комнату. Хирото бросает ему маску. — Я не знаю, как это случилось, но все, что я знаю, это то, что его оттрахал ному, — снова задыхается Хирото, направляя Бакуго к раковине, чтобы тот быстро вымыл руки. — У нас нет времени в это вникать. — Лучше бы он не сдох, — говорит Бакуго, стараясь как можно быстрее вымыть руки. — Лучше бы, блядь, не сдох. — Оставь эту энергию для стола, парень, — говорит Хирото, практически запихивая перчатки в руку Бакуго, когда тот заканчивает сушить руки. — Зови меня, если понадоблюсь, но сейчас мне нужно позаботиться о мелких травмах наших милых гостей. — Он открывает шкаф над их головой и достает нитку и иголку. Юэ ничего не говорит, хотя знает, что он может и не справиться с этим. — Где эта чертова карга? — кричит он, подталкивая Юэ. — Не… — Хирото тут же начинает плакать. — Не сейчас.       Бакуго вздыхает, глядя на Юэ. — Где я тебе нужен?

***

      Лучше бы ботаник, блядь, принес ему за это корзину с фруктами.       Змея заставила его засунуть обе чёртовы руки в его тело, чтобы она могла свободно перемещаться с иглой. У нее нет достаточно больших инструментов, чтобы сделать это таким образом, поэтому Кацуки приходится использовать свои руки, чтобы открыть рану. Кацуки не может удержаться от того, чтобы не вырвать свой ужин на Деку.       Если бы его школьный товарищ увидел его сейчас, он был бы в ужасе.       К сожалению, ботаника ранили в спину и в живот, а из-за позвоночника он не может лежать ни на спине, ни на животе. Так что Кацуки сейчас наклоняется вперед, по локоть погружаясь в инопланетную задницу Деку.       Змея наклоняется ближе, медленно тыкая иглой во внутренние стенки тела Деку. Невооруженным глазом он видит, как рана медленно затягивается.       Гудок аппарата, яркий и горячий свет, направленный на их задницу, запах крови и медицинских принадлежностей. Он чувствует, как бьется сердце Деку. Для Кацуки все это слишком сложно. Но, как сказал ящер, у них не так уж много времени в запасе.       И хотя Кацуки не хотел бы этого признавать, он бы сошел с ума, если бы ботаник умер прямо здесь. Особенно до того, как у них появится шанс на реванш.       Змея на мгновение замирает, вытаскивая иглу. Она пуста. — Что? — Кацуки сплевывает, стараясь не шевелить руками.       Она бросается к холодильнику и быстро открывает его ногой. Она сканирует его. И снова сканирует. — Что? — повторяет Кацуки.       Она поворачивается, потея еще больше, чем раньше. — Я ухожу, — пишет она в пропитанных кровью перчатках.       Кацуки недоуменно смотрит на нее. — Что значит «я ухожу», разве это не вышло из тебя? — Он спрашивал об этом раньше — о яде. Необычная сила, если не сказать больше. — Я все еще могу передавать яд через клыки, но это меня истощает. — Она встает и направляется к шкафам. Взяв два флакона и поставив их на пол, она оборачивается. — Накопленный яд позволяет мне использовать столько, сколько нужно, на пациента, не теряя сознания, но я, черт возьми, выдохлась! — Тогда доставь его старым, блядь, способом! — Я не могу, слишком много осталось, я вырублюсь раньше, чем мы закончим!       Кацуки почти отрывает руки от Деку, чтобы встать и дать ей пощечину. — Я уже по локоть в этом ублюдке, так что не смей паниковать. Не зря же ты, блядь, доктор, так что спасай задницу этого ботаника! — Он сплевывает, чувствуя, что его руки начинают болеть.       Она смотрит на него своими тупыми черными глазами секунд десять, а потом хватает флаконы из-за спины. Она вдыхает, затем втягивает клыки и прикусывает оба. — Хорошо, что ты вытащила голову из задницы, — рявкает Кацуки.       Она рычит на него, пока флаконы наполняются бледно-желтым «ядом».       Стянув их с выдвинутых клыков, она берет иглу с подноса на столе. Как можно быстрее она отдергивает ее и втыкает, после чего спешит обратно к Кацуки.       Так продолжается еще полчаса. Змея ходит туда-сюда, пока рана не закрывается настолько, что Кацуки больше не нужен. Руки после этого чувствуют себя как чертово желе, и он надеется, что это никогда больше не повторится, потому что это было ужасно.       Потирая висок, Кацуки смотрит, как медленно поднимается и опускается грудь Деку. Теперь, когда его мысли не сосредоточены на том, чтобы оставаться неподвижным, его начинает подташнивать. Замечательно, черт возьми.       Краем глаза Кацуки замечает, как змея слегка покачивается, пытаясь схватить еще флаконы. Ее дыхание становится тяжелым и лихорадочным, и Кацуки понимает, что ее предел наступил.       Она падает. — Блять! — Кацуки вскакивает со стула, на котором сидел, и успевает схватить ее, прежде чем она полностью упадет на пол. Она бы ударилась головой о край стола, если бы он вовремя не схватил ее. — Не смей, мать твою, ты почти закончила, — кричит он, поддерживая ее голову.       Она моргает, открывая глаза, тяжело дышит, пот выступает на ее чешуйках. — Я не могу, — едва слышно шипит она. — Нет, блядь, можешь. Подняв себя и ее, он ковыляет к столу, обхватив ее за талию в качестве опоры. «Не будь слабой. Неужели ты хочешь, чтобы он скончался в пятнадцать лет?»       Она качает головой, положив руку на стол для равновесия. Кажется, ее сейчас вырвет.       …Если бы змеи действительно могли блевать. — Тогда, блядь, заканчивай! — Он отпускает ее, позволяя ей медленно прислониться к столу.       Она смотрит на него усталыми глазами, а потом поднимает руки. — «Если я не смогу закончить вовремя, тебе придется зашивать остальное». — И тут она открывает рот и впивается зубами в плоть Деку.       Да. Его может просто вырвать.       Она держится всего минуту, прежде чем позволить клыкам выйти из его кожи. Она качается, и Кацуки ловит ее, прежде чем она успевает снова упасть. Вздохнув, он осторожно опускает ее на землю. — Неплохо, змея, — пробормотал он, оглядываясь на Деку.       Он сглатывает, понимая, что ему придется накладывать швы до конца пути. Уже весь в крови и измотанный, Кацуки готов покончить с этим.       И тут на него обрушивается мощный удар.       Он снова сглатывает, прикрывает рот рукой и бежит к мусорному баку, чтобы выплеснуть все содержимое желудка в корзину.       Это не то, на что он подписывался.

***

      Колено Шоты подпрыгивает от нервного напряжения, когда он сидит на диване в общей комнате. Если бы в этой чертовой комнате были часы, он бы слушал, как они тикают и тикают. — Как думаете, с Мидорией все будет в порядке? — в сотый раз спрашивает Иида, стиснув зубы и морщась почти после каждого слога. Он сидит на одном из табуретов, а Хирото изо всех сил старается аккуратно наложить швы на его плечо. — Отродье, если ты и дальше будешь спрашивать об этом… — Пятно лает, заметно и эмоционально напрягаясь, с другого конца комнаты.       Иида заметно напрягается, услышав слова Пятна. — Он потерял много крови, — вклинивается Хирото, втыкая иглу в его кожу. — Трудно сказать, но с ним все будет в порядке. — Он говорит это, пока Иида морщится. Еще раз воткнув иглу в кожу, он завязывает нить и поднимает ее. Он стягивает маску, чтобы отрезать ее, и зацепляет ее за один из своих кривых клыков. — К счастью, мы успели вовремя, потому что если бы не успели, я бы говорил по-другому.       Шота очень не нравится, что дети оказались здесь, но у них не было выбора. Они были загнаны в сложную ситуацию. Любой человек мог бы закрыть на это глаза, учитывая, что в комнате с ними находится герой-убийца.       Тодороки лежит на земле в той же позе, что и Шота. Практически обняв себя за грудь, его ноги трясутся от волнения и тревоги. Он лежит так уже почти час. Позади Тодороки свернулась калачиком странная львиная химера — измученная. Она медленно дышит, бдительно наблюдая за открытым дверным проемом. От шерсти исходит кислый запах плесени, а на шее и во рту видны слабые красные пятна. Оно уже давно находится в каком-то ужасном месте. И Шота не без оснований подозревает, что в ближайшее время ему не хотелось бы оказаться в этом месте.       Юма глубоко выдыхает из-за дивана — все еще в форме оборотня. Расстроенная и капризная. Шота оглядывается, наблюдая за тем, как дергаются ее уши, а глаза, как у льва, прикованы к двери. Ее уши настороженно шевелятся.       За углом раздаются шаги, и Шота готов поклясться, что все одновременно поднимают головы. — Бакуго?! — кричит Иида, как только блондин появляется в дверном проеме.       На его одежде и коже повсюду кровь, и он выглядит так, будто в любую секунду потеряет сознание.       Шота поднимается с дивана и сразу же направляется к своему ученику. — Бакуго, что случилось?       В комнате воцаряется густая тишина, от которой становится тяжело в груди.       Бакуго сглатывает и трясущимися пальцами поднимает руку. — Ботаник в порядке, с ним все хорошо.       Все буквально выдыхают одновременно. — О, слава богу, чёрт возьми! — Мне кажется, мое сердце сейчас развалится на части. — Где Юэ? — Хирото делает пару шагов вперед. — Потеряла сознание, — вздыхает он. — Я переложил ее на койку после того, как зашил остатки Деку.       Брови Шоты взлетают вверх. — Ты что?       Бакуго взмахивает рукой вверх-вниз, проходя в комнату и пропуская Шоту. Он просто охренел. — Да-да, напомни мне, чтобы я врезал этому тупице, когда он проснется, за это. — Он подходит к дивану и рушится на него лицом вниз. — Блядь, спокойной ночи.       Краем глаза Шота видит, как его ученики немного расслабляются. Да и сам он тоже. Видеть Мидорию в таком состоянии было более чем неприятно. Он чуть не умер.       Шота потирает лицо обеими руками. Если бы он не разлучился с ним в самом начале, этого могло бы и не случиться. И… Дай бы не ушла.       Хирото тяжело вздохнул. — Я… я пойду прослежу, что Бакуго привел ребенка в порядок и чтобы с Юэ все было в порядке, — говорит он, срочно выходя из комнаты. За ним следуют все остальные.       Все молчат до тех пор, пока не открывается дверь медпункта.       Во-первых, пахнет только кровью, потом и слабым намеком на рвоту, что заставляет Шоту сглотнуть желчь, попавшую в горло. Во-вторых, парень выглядит, как потерпевший крушение.       Медленно и ровно дышащий, он без сознания, а вокруг его туловища неловко обмотана чистая белая повязка. Он выглядит практически мертвым, если бы не вздымающаяся грудь.       Иида сжимает кулак рядом с ним и оцепенело смотрит на Мидорию, пока Хирото осматривает его.       Хирото вздыхает. — С ним все будет в порядке, — говорит он, поглаживая рукой ухо. — Он будет какое-то время в отключке, и кто-то должен за ним присматривать, но все будет хорошо. — Облегчение в его голосе заметно любому. — Как долго… — начинает Иида. — Как долго он был таким? — Он сглатывает. — Около года, — практически шипит Хирото, поворачиваясь, чтобы посмотреть на ребенка. Он убирает руку с головы Мидории. — Он терпел много всякого дерьма, но это — самое худшее.       Юма крадется вокруг Шоты, прячась под верхним светом. Она наклоняет голову и нежно гладит его по голове своим носом. Беспокойство. Облегчение.       Сзади раздается выдох и медленное падение. Шота оборачивается: Тодороки помогает львиной химере спуститься на землю. Он устало вздыхает, опустив голову на землю.       Хирото смотрит на него, прикусив губу. Он отходит от ребенка и направляется к химере, пригибаясь, когда доходит до нее. Его глаза что-то понимают. Любопытство.       Лев поднимает голову и смотрит на него. — Vivamus, moriendum est.       Тодороки и Иида смотрят на него с быстрым замешательством, не понимая, что за латынь он изрыгает.       Лев смотрит на него, наклонив голову и сощурив глаза. Затем он заметно щелкает. Он разевает пасть.       Из его горла вырывается странный гул. — Mmem.memeNto mOri, — с трудом выдавливает он из себя.       Хирото закрывает глаза, опускает голову, как будто он побежден. — Черт.       Шота поднимает бровь, подозревая, что его внутренняя теория может быть верной. — Что?       Хирото поднимает голову и смотрит на Шоту. — Он один из его…       Да. Шота тут же прикладывает руку ко лбу. Черт, а ведь он прав.

***

— Мне нужно уходить, — глубокомысленно говорит Пятно, обращаясь к Хирото. Они оба стоят у входа в медицинский отсек, тихий и… совершенно пустой.       Хирото медленно кивает, на мгновение заглядывая в медкабинет. — Теперь, когда я знаю, что ребенок в безопасности, как и просила Дай, мне нужно уходить. — Пятно делает то же самое, что и Хирото, с опаской заглядывая внутрь. — Вряд ли эти сопляки оценят мое появление. — Он оглядывается.       Хирото снова кивает. — Почему ты называешь ее Шин, Пятно? — Хирото бормочет. — Ты же знаешь, что это уже не она.       Пятно вздыхает. — Я знаю ее очень давно, ящерица. Дольше, чем ты. И до того, как она встретила этого ублюдка, и после. Она всегда будет Шин для меня, и для многих других людей. — Он смотрит в сторону. — Когда знаешь человека так долго, понимаешь, что он не может измениться, как бы сильно ни хотел.       Хирото щелкает языком. — Значит, она всегда будет убийцей? Мрачным жнецом? — Нет. — Взгляд Пятно вернулся в центр. — Хотя в народе ее зовут Шинигами — Жнец Ночи — ее жизнь никогда не имела смысла. Она — не ее имя, а наоборот. Дарительница жизни, если можно так сказать. Тот, кто дает второй шанс — и всегда давал. — Он наклоняет голову. — Я зову ее Шин, потому что ее грехи не имеют для меня значения. — Похоже, ты ее любишь, — отвечает Хирото, скрещивая руки.       Пятно хмыкает и идет вперед, чтобы похлопать Хирото по плечу. — Нет, Хирото. — Он продолжает идти. — Я просто уважаю ее. — Его голова слегка наклоняется вверх. — Вот почему я помогаю тебе вернуть ее.       Хирото хмыкает, когда Пятно поворачивает голову. — Потому что, хотя я и не делаю, я знаю, что ты делаешь. И она тоже. — Пятно поворачивает голову назад, продолжая идти вперед. — Она заслуживает счастья, которого хочет, и тот факт, что она там… меня чертовски бесит. — Не думал, что такого человека, как ты, это может волновать, — отвечает Хирото.       Пятно качает головой. — Ты знаешь, где меня найти, ящерица. — Он снова поворачивает голову. — Так что лучше не убивай этого ублюдка без меня.       И с этими словами герой-убийца оставляет Хирото одного в коридоре. Наедине с осознанием того, что ее действительно больше нет.

***

— Ты ведь знал, правда? — тихо спрашивает Иида, пока Шото мочит тряпку в раковине.       Шото хмыкает, выключая раковину. — Что знал? — Что Мидория — Цербер, — отвечает Иида, сидя в медицинском отсеке. — Ты назвал его имя, когда появился в переулке. — С тех пор как Пятно удрал бог знает куда, они остались вдвоем, и все разошлись по своим местам. Айзава-сенсей отправился проведать Бакуго, а все остальные пока под большим вопросом.       Шото кивает головой, звеня тряпкой. — Да, это так. — Он отворачивается от раковины и нагибается к лежащему на земле льву. Он вытирает его окровавленную пасть и шею с осторожностью и скрежетом. Животное большое, и, судя по всему, кровь была здесь уже несколько дней. — В итоге я узнал об этом во время фестиваля, но, честно говоря, меня это никогда не волновало. — Лев наклоняется к теплой тряпке и морщится, когда она задевает определенную часть шеи. — Он ведь помог мне и многим другим, — пожимает он плечами. На заднем плане слышно, как медленно дышит женщина-змея, лежащая на своей койке. Затишье после сильной бури. — Да, но… разве это не было шокирующим? — спрашивает Иида, глядя на Мидорию, замерзшего на столе. — То есть… как? — Он делает жест в сторону тела Мидории. Тон и язык тела Ииды выражают растерянность и недоумение. Если честно, Шото чувствовал то же самое, когда Мидория впервые прижал его к себе во время забега с препятствиями. — Не знаю, — вздыхает Шото, вытирая огромные изогнутые рога на голове. — Я знаю только, что он ни в чем не виноват. — А кто-нибудь еще знает?       Шото снова пожимает плечами. — Думаю, только все присутствующие.       В кармане зажужжал телефон, заставив его переложить тряпку в одну руку и вытащить ее. Он чуть ли не плачет, когда видит все пропущенные звонки и сообщения от отца. Глаза Шото расширяются. В этот момент он вспоминает, что буквально бросил отца, сбежав на львиной химере.       Возможно, сейчас его разыскивает вся полиция.        — Черт, подожди-ка, Иида, — бормочет он, набирая номер отца и прижимая телефон к уху.       Звонок тут же соединяется. — Шото?! — Я в порядке, отец, — говорит он с отсутствием эмоций. — В порядке? В порядке?! Что это было, черт возьми, и где ты?!       Шото почти приходится отнять телефон от уха, так громко кричит его отец. — Я с другом, который серьезно пострадал во время нападения. Тот лев, который схватил меня, был моим знакомым, который просто отнес меня к нему. И ты буквально видел, как я добровольно забрался на него. — Он потирает переносицу, с трудом удерживаясь от того, чтобы не бросить трубку. Он слышит, как отец вдыхает. — И прежде чем ты скажешь что-нибудь еще, я не вернусь домой, пока он не проснется, так что можешь отменить своих собак.       Дверь со щелчком открывается, заставляя Шото и Ииду обернуться и посмотреть на нее. — Кто это так громко кричит по телефону? Я слышу это из коридора, — говорит Айзава-сенсей, входя в дверь. — Старатель, — произносит Иида. — Кто это, Шото? И я не буду, пока ты не докажешь мне, что ты… — Меня не похищали, черт возьми, — говорит он, закатив глаза. — Ластик здесь, с нами, так что можешь прекратить свои странные переживания.       Айзава-сенсей поднимает бровь и подходит к нему. — Откуда мне знать…       Учитель выхватывает у него из рук телефон. — Здравствуй, Старатель, — говорит Айзава-сенсей сквозь стиснутые зубы. — Уверяю вас, ваш сын в безопасности, здесь, со мной. Мы попали в неудачную ситуацию и были вынуждены бежать из-за травмы ученика. — Похоже, он очень недоволен тем, что разговаривает с его отцом. Точнее, раздражен.       На заднем плане послышалось чье-то бормотание, после чего Старатель раздраженно нахмурился. — Иида Тенья с тобой? — спрашивает он, явно получив указание. — Да, — отвечает Ластик. Он на секунду бросает взгляд на Ииду. — Передайте трубку моему сыну. — Шото слышит после серии недовольных ворчаний.       Его учитель закатывает глаза, а затем передает телефон обратно. — Как всегда, приятно.       Шото прикладывает телефон к уху. — Я в порядке, видишь? — Если я узнаю, что ты в реальной опасности… — Да-да, ты сожжешь весь город, только чтобы найти своего драгоценного протеже, понял. — Шото…       Шото выдыхает и кладет трубку, не успев произнести ни слова. Он так же быстро засовывает трубку в карман. — Твой отец — такая задница, — говорит учитель, подходя к ящику, где лежат тряпки. — Мило с вашей стороны, — отвечает он, отходя назад, чтобы продолжить вытирать львиную шерсть. Лев с любопытством наклоняет голову. — Надеюсь, он хоть раз выслушает меня. — Сомневаюсь.       Иида в замешательстве наблюдает за их разговором. — Эммм…       Его учитель поворачивается и смотрит на Ииду, держа в руке тряпку.       Иида на мгновение растерялся. — Ах, простите, я просто… — Запутался, — закончил за него Шото. — Да… всего этого много, — говорит он, проводя рукой по волосам. Он морщится, как только понимает, что это его больная рука.              Айзава-сенсей смачивает тряпку и подходит к бессознательному телу Мидории. — Полагаю, вы говорите об этом… — Он показывает на комнату, а затем осторожно кладет тряпку на лоб Мидории. — Да… да. — Иида кивает, наблюдая за учителем. — Я просто… не могу удержаться от того, чтобы не запутаться во всем этом. Я имею в виду, что вы — профессиональный герой в убежище мстителей. Мы в убежище линчевателей. — Он делает паузу. — Мидория — мститель. Самый разыскиваемый преступник на данный момент, помимо Пятна.       Айзава-сенсей вздыхает. — И ты удивляешься, почему я до сих пор его не арестовал? — Он подносит тряпку к ушам.       Иида медленно кивает. — Я должен был. — Что тебя остановило?       Шото оглядывается. Честно говоря, он тоже задавался этим вопросом.       Их учитель останавливается и снова вздыхает. — Я понял, что он ребенок. — Он перекладывает тряпки на чистую часть. — Меня вызвали, чтобы помочь полиции с расследованием, но каждый раз, когда я его видел, он просто пытался помочь, чем мог. — Он продолжает вытирать грязь с лица Мидории. — Со временем я сдал немало линчевателей, и вот этот человек заставил меня понять, что иногда у людей нет выбора.       Шото переводит взгляд назад. Воспоминания о Мидории, выглядящем таким усталым. Таким разочарованным всем вокруг.       Иида хмыкает. — Ни у кого из присутствующих здесь людей не было выбора, надеюсь, ты это знаешь, Иида.       Шото слышит, как после долгой паузы Иида поднимается со стула. Шото снова оборачивается, наблюдая, как его одноклассник медленно идет к Айзаве-сенсею и Мидории. — Меня всегда учили, что линчеватели ничем не лучше злодеев. — Он останавливается, встретившись взглядом с учителем. — Это люди, которые пытаются быть теми, кем они не являются. Люди, которые усложняют жизнь героям. — Он смотрит на вздымающуюся грудь Мидории. — Я думал, Цербер — преступник, — говорит он, и голос его начинает слегка дрожать. — Что он просто какой-то… монстр, который пытается навести страх на людей. Передать какое-то послание… Я не знаю. — Он качает головой. — Теперь я понимаю, что был глуп, когда поверил в это. Глупо, что не послушал Мидорию, когда он сказал мне не делать ничего, о чем я буду жалеть.       Учитель тихонько выдохнул через нос. — Люди совершают ошибки, Иида. — Он берет Ииду за руку. — Главное, что мы должны делать, — это учиться на них. — Он проводит рукой и кладет ее на лоб Мидории. — Мы учимся у них, чтобы расти как люди.       Рука Ииды на секунду заметно дрожит, но, когда он позволяет себе успокоиться, она затихает. Он выдыхает с дрожащей губой и моргает, что может быть попыткой сдержать плач… но это может быть и просто освещение.       Шото оглядывается на льва. Он дышит, опираясь на протянутую руку Шото, держащую полотенце. — И мы учимся у них, чтобы понять их.

***

      Юма испытывает боль.       Не физическая, как у Мидории или других, а внутренняя. Такую боль испытывает человек, у которого болит сердце. Разрыв, вздутие, ощущение заражения, пульсирующего в груди.       Она почувствовала это в тот момент, когда увидела, что Дай оторвали от них, и сейчас ей становится еще хуже, когда Хирото пытается утопить себя в алкоголе и депрессии.       Не лучше и то, что он делает это в компании Бакуго, спящего на диване напротив них.       Сейчас только час ночи, так что, очевидно, она еще не сменила свою проклятую форму — это довольно раздражает, особенно когда она должна быть полезной. Все, что она смогла сделать, — это поднять Мидорию на огромный операционный стол, сесть и ждать.       А теперь все, что она может сделать с Хирото, — это ткнуть его носом в руку.       Громко выдохнув, Хирото оттолкнул ее от себя. — Юма, пожалуйста.       Она снова подталкивает его носом.       Ему больно. И ей так больно видеть его таким — ведь она теперь понимает, как много они значили друг для друга. Сколько горя он, должно быть, сейчас испытывает.       Во время операции ему было не по себе, да и всем. Но все это время он воздерживался от слез. Он не давал себе волю.       Ее собственных слез сегодня было пролито более чем достаточно. Ему больнее, чем ей.       Хирото дрожащей рукой схватился за стакан, покрытый холодным конденсатом. — Юма! — Он громко шипит, агрессивно поворачиваясь, чтобы продемонстрировать свои оскаленные от алкоголя зубы и страдальческие глаза.       Она упрямо опускает голову на столешницу и смотрит на него боковым зрением. Она хмыкает и смотрит на напиток в его руке.       Он качает головой, переводя взгляд назад. — Я не собираюсь заниматься этим прямо сейчас. — Он поднимает бокал, заставляя Юму зарычать. — Разве парень может не выпить? — Он огрызается, отпивая остатки.       Только не тогда, когда ты пытаешься притвориться, что все в порядке.       Подняв голову, она тянется вперед и хватает стакан зубами, выхватывая его у него. — О Боже!       Юма смотрит на него без всякого удовольствия, а затем роняет стакан на землю.       Он разбивается вдребезги.       Чудесным образом Бакуго не проснулся. Парень замерз. Но Хирото теперь чертовски зол.       Повернувшись на табурете, Хирото нахмурился и встал на ноги. — Может, ты пойдешь подслушивать кого-нибудь другого? А? — Он подходит к ней вплотную, заставляя ее встать и отступить на несколько шагов — теперь она возвышается над ним. — Зачем ты это делаешь? — Его голос срывается.       Она не может говорить в этой форме, что тоже довольно раздражает. Так что типичные ворчание, хныканье, рычание и дерьмовый язык жестов — лучшее, на что она способна. — Потому что тебе нужно лучшее утешение, чем чертово виски, — с ужасом произносит она. — Ты горюешь, Хирото. Позволь мне помочь.       Хирото отмахнулся. — Мне не нужно утешение, Юма. Мне нужна гребаная выпивка.       Она моргает и снова хмыкает.       Протиснувшись мимо нее, он направляется на кухню. Но она хватает его за запястье хвостом. — Отпусти, Юма, — говорит он, голос трещит все сильнее и сильнее. — Ты не можешь притворяться, что все в порядке. — Я не притворяюсь. Он пытается выдернуть руку.       Она наклоняет голову ближе. — Тогда, блядь, признай, что у тебя не все в порядке.       Хирото рычит. — Ладно, Юма, — уступает он. — Я не в порядке. Наконец он освобождает запястье. — Довольна? — Он поднимает руки и снова делает шаг к ней. — Человек, которого я люблю больше всего, ушел. Она ушла, и я не знаю, вернется ли она. — Голос трещит, переходя в истерику. — Но знаете что? Я не могу ее вернуть, потому что ребенку сейчас нужен сильный человек.       Юма открывает рот, но ее прерывает Хирото, делающий еще один шаг к ней. — Я не могу сейчас расстраиваться. Она… она не хотела бы, чтобы я расстраивался. — Он фыркает, издавая придыхательный смешок. — Кто-то должен держать ее вместе…       Юма падает на колени и хватает его, притягивая к себе в агрессивные — и немного неловкие — объятия. Его голова утопает в ее ключицах, а длинные руки нежно удерживают его там, а ее голова обхватывает его голову, чтобы зафиксировать ее. Она заводит.       И после недолгого молчания Хирото наконец-то срывается.

***

      С-34 наклоняет голову. — Как тебя зовут? — Его красно-беловолосый знакомый спрашивает… Тодороки.       Он находится в этом новом месте уже несколько часов, и, как ни странно, в кои-то веки он не нервничает, когда садится. Не нервничает, когда закрывает глаза больше чем на полсекунды.       Это приятно, но формальности сейчас не до этого. Мидория сильно ранен. Поэтому он не может расслабиться. Сидеть в комнате с ребенком — единственное, что может его успокоить.       Он держит голову наклоненной. — У тебя есть имя? — Тодороки задает еще один вопрос. Они вдвоем сидят на полу в медицинском отсеке рядом с женщиной-змеей и Мидорией. Синеволосый парень отправился на прогулку с черноволосым, оставив их наедине. Видимо, когда они вернутся, черноволосый попытается помочь зашить раны на шее, чтобы в них не попала инфекция — больше, чем уже есть.       Он не очень-то привык к такой доброте. Да и вообще не привык.       Тодороки поправляет ноги, ожидая ответа.       С-34 вздыхает. Сегодня он уже достаточно напряг свои голосовые связки — несмотря на то, что произнес всего несколько слов. Он не может ответить на вопросы парня. Даже если бы он захотел, то не знал бы, как ответить. Он не знал его имени уже очень давно.       Вместо этого он качает головой.       Тодороки поднимает бровь. — У тебя нет имени?       Он снова качает головой. — Тогда как тебя называли окружающие?       С-34 на мгновение задумывается. Затем он опускает взгляд на цемент.       Подняв больную лапу, он проводит когтем по цементу, как в первую их встречу. К счастью, единственное, что ему удалось сохранить, — это способность писать.       Тодороки внимательно следит за тем, как он выводит букву С, затем тире и пару цифр. Закончив, он поднимает глаза, как школьник, показывающий учителю, что знает, как делать домашнее задание. Мальчик на мгновение заинтригованно смотрит на каракули. — C-34? — Он поднимает глаза и встречается с ним взглядом.       С-34 кивает.       Тодороки прикусывает губу, постукивая пальцем по подбородку. — Ты когда-нибудь… хотел, чтобы тебя называли по-другому?       С-34 моргает. Честно говоря, он никогда не думал об этом. С тех пор как он забыл свое настоящее имя, он потерял интерес к попыткам вернуть себе чувство человечности, которое давно исчезло.       Может, имя и вправду что-то изменит?       С-34 пожимает плечами, немного сомневаясь.       Мальчик хмыкает. — Ну… я могу дать тебе одно, если хочешь.       С-34 навострил уши. — По-моему, это будет лучше, чем называться «львиной химерой», — продолжает он, глядя в сторону. — Но это твой выбор.       Справедливо.       С-34 снова опускает взгляд на землю и поднимает лапу, чтобы ответить.       Тодороки внимательно наблюдает за ним.       Да.       Он мог бы попробовать дать имя.       Тодороки снова хмыкает, откидываясь назад. На мгновение он задумывается, и С-34 снова наклоняет голову, как любопытная собака. За то короткое время, что он провел с мальчиком, он заметил, что тот много думает — точнее, глубоко.       Оглядев комнату, Тодороки поднимается и открывает один из ящиков, стоящих позади них. Он достает небольшой лист бумаги и берет ручку с другого конца стола. Вскоре он опускается обратно. — Я уже давно думал об этом, поскольку не слышал от тебя никакого имени. — Он кладет бумагу на пол и щелкает пером. — Вы мужчина или женщина?       Вопрос вполне уместен.       Он быстро набрасывает «м».       С-34 смотрит, как он кивает и пишет имя на кандзи, разворачивая его так, чтобы можно было прочитать. — Сайома, — говорит он, указывая ручкой на кандзи.       Если бы у С-34 были брови, он бы поднял одну. — Первая часть названия переводится как «помогать». — Он указывает на первую часть кандзи. Затем переводит ручку на другую. — Вторая означает «правда».       С-34 продолжает смотреть на него. Он хочет спросить, почему. — Это первое впечатление, которое у меня сложилось о тебе, даже если это звучит банально. — Он отжимает ручку, слегка откидываясь назад. — Оба раза, когда я встречал тебя, ты хотел помочь — и помогал. И оба раза казалось, что ты говоришь правду об опасности, в которой оказался Мидория. Это… честно говоря, мне показалось подходящим.       Сайома…       С-34 наклоняет голову ближе к бумаге. — Если тебе не нравится, мы можем продолжить поиски, — пожимает плечами парень.       Он чувствует, как по его губам расползается улыбка. Он качает головой и протягивает лапу, чтобы взять бумагу. Он подтаскивает ее к себе.       Тодороки поднимает брови, позволяя себе крошечную улыбку. — Сайома… да?       Да.       Он кивает.       Сайома.

***

      Первое, что делает Кацуки, проснувшись, — ругается.       Шея и руки болят, тело воняет кровью и потом. Он чувствует себя отвратительно. Сев, он вздыхает и достает из кармана телефон, который каким-то образом остался там. — Черт побери, — пробормотал он вслух.       Три часа ночи.       Скулеж заставляет его слегка подпрыгнуть.       Проклятый оборотень поднимает голову с земли, очевидно, тоже только что проснувшись.       Честно говоря, она не выглядит такой уж сексуальной. Правда, он все еще в крови, так что это определенно можно отнести на счет нее.       Она зевает.       Он не совсем понимает, почему она спала здесь. Сейчас в общей комнате только они двое. — Ты подсматривала за моей задницей или что-то в этом роде? — спрашивает он, устраиваясь на диване.       Она моргает. — Если и так, то ты мне не нужна. Я сам могу о себе позаботиться.       В ответ она смотрит на него сверху вниз, осуждающе наклоняя голову.       В ответ на это он лишь кивнул.       Он не привык видеть ее такой вблизи. — Где ваш гребаный душ, — ругается он, наконец-то устав от запаха, исходящего от него. — Если он вообще здесь есть.       Юма закатывает глаза, разворачивая свое тело из положения, в котором она лежала на земле. Поднявшись, она дергает головой в сторону двери. Кацуки тоже не привык к тому, что она чертовски высокая.       Он выходит вслед за ней за дверь и идет по коридору. Завернув за угол, они едва не сталкиваются с четырёхглазым.       Он выглядит как дерьмо. — Господи, — бормочет Кацуки, когда они с Юмой отступают назад.       Четырехглазый выдыхает. — Извини, Бакуго, я сейчас в другом мире. — Он качает головой, поправляя очки. Мешки под глазами были видны за милю, черт побери. — Почему ты все еще здесь, четырехглазый? — Он фыркнул, скрестив руки. — По той же причине, что и ты, — я волнуюсь, — устало отвечает он. — Я не хочу уходить, пока не узнаю, что Мидория очнулся и больше не подвергается медицинской опасности.       Кацуки хмыкает. Он не волнуется. — С каких это пор ты заботишься об этом ублюдке? Разве ты не говорил, что тебе не нравятся мстители? — Юма слегка пихает его локтем за это.       Четырехглазый смотрит в сторону, потирая шею. — Да… к сожалению. Но еще одна причина, по которой я остаюсь, — это то, что я хочу, чтобы Мидория знал, что я был неправ. Он мой одноклассник и друг, не более того. И что я… сожалею обо всем. — Он окинул взглядом общую комнату, а затем снова посмотрел на Кацуки. — А теперь, если вы меня извините, я пойду прилягу и постараюсь не терять голову до конца. — Он проскальзывает мимо них и делает именно это.       Кацуки подождал немного, прежде чем снова двинуться по коридору с волком рядом.       По крайней мере, этот идиот вытащил голову из своей задницы. Теперь большая часть класса должна сделать то же самое.       Отлично. Это будет легко.       В коридорах тихо. Вот что он всегда ненавидел в этом месте — так это тишину, особенно ночью.       Проходит совсем немного времени, и они проходят мимо медицинского кабинета. Он смотрит на дверь, но не замедляет шаг. Он не хочет ничего знать, пока этот болван сам не переступит порог.       Похоже, Юма делает то же самое.       Держит дистанцию. Сохраняет беспокойство.       Они идут дальше.       Душевая у них чертовски крошечная.       Если честно, она находится под землей, и половина этого места все равно чертовски дерьмовая. Особого смысла ожидать не было. Выглядит она как-то неуклюже. В основном плитка с парой душевых насадок — по сути, школьная раздевалка за вычетом шкафчиков.       Поморщившись, Юма дает ему полотенце и показывает Кацуки, где что лежит, после чего быстро уходит. Оставив его в душевой одного.       К счастью, это дает Кацуки возможность наконец-то снять с себя липкую одежду. Прогорклый запах пятен крови заставлял его кричать. Бросив одежду в кучу — в надежде сжечь ее позже, — он включил один из душей на кипяток.       Может, место и дерьмовое, но здесь хотя бы хороший напор воды.       Вздохнув, он заходит в воду и сразу же чувствует облегчение, когда с него смывается грязь и липкое ощущение.       Выдохнув, он вытирает лицо и опускает взгляд на плитку. Зеленая кровь стекает в сток, смываясь с его кожи. Сгустки отваливаются и не уходят в канализацию. Это чертовски мерзко.       Пока обжигающе горячая вода льется ему на голову, он переосмысливает некоторые воспоминания. В частности, более свежие.       Кровь в переулке, полиция, видимая борьба. То, что мы, блядь, крепко спали, пока этого ботана разделывали, как чертового кабана.       При виде этого ему захотелось блевать. Никто не заслуживает такого. Никто.       Он уже много раз давал это понять.       Кацуки хотел бы остаться здесь на всю ночь. Жар на коже обжигает, но он удивительно приятен для его больных конечностей и усталого лица. Пар проникает в легкие. Удивительно приятный запах моющего средства, которое у них есть. Все не так уж плохо.       Но ему нужно прилечь.       Выключив воду, он вытирает лицо, а затем оборачивается. Он чуть не выпрыгивает из кожи, когда обнаруживает, что чертова волчица стоит, опустив глаза к земле. — Черт возьми! — кричит он. — Ты когда-нибудь слышала о гребаном уединении?! — Его руки оказываются там, куда они обычно тянутся в подобных ситуациях.       Она моргает, не обращая на него внимания. Вытянув руку, она роняет на землю несколько пар одежды. О да. Это было бы неплохо знать, прежде чем идти в душ. — Не за что, — подписала она, сохраняя прежнее выражение лица. — Боже, я не знаю, как Деку с тобой справляется… убирайся!       Она продолжает стоять на месте, только ее глаза смотрят вниз, а потом снова вверх.       Она фыркает.       Да. Он ее убьет. Она даже не видела ничего, этот кусок гребаного дерьма. — О, ты думаешь, что ты чертовски смешная, да? — Он хочет наброситься на нее, но по понятным причинам это не вариант.       Она улыбается, двигая когтистой рукой в манере «так себе». — Может, я и не вижу этого, но ты излучаешь энергию маленького члена, мой друг. — Убирайся! — Он тянется к полотенцу и бросает его в нее.       Она легко ловит его и отбрасывает назад с такой силой, что, когда оно попадает в него, он буквально падает на задницу.       Он слышит, как она хихикает по-волчьи, прежде чем выйти. Она как старшая сестра, и это так раздражает. — Ты мертва, волк-подросток!!!

***

      Кацуки энергично вытирает волосы полотенцем, хмурясь при этом. Проклятая волчица дала ему свою одежду — к счастью, она любит носить вещи больших размеров и выше его ростом. Иначе ничего бы не вышло.       По крайней мере, толстовка и треники удобны. — Ты придурошная, надеюсь, ты это знаешь, — шипит он, стягивая полотенце с волос. Юма, неловко сидящая рядом с ним на полу общей комнаты, хмыкает в ответ.       Войдя в комнату, они увидели, что Четырехглазый отрубился, как камень, на диване напротив них. Очки практически слетели с его лица, когда он разбил их о край обивки.       Юма недолго смотрит на Четырехглазого, а затем постукивает когтем по ноге Кацуки.       Он хмыкает, нахмурив брови. — Что тебе нужно? — Могу я спросить тебя кое о чем? — Ее глаза смотрят на него с нежностью, а затем она снова поднимает руки, прежде чем он успевает ответить. — Зачем ты здесь, Бакуго? — Она подает знаки. — Что это значит? — Он старается не кричать. Это вырвалось из ниоткуда.       Она вздыхает. — Не только сейчас, но и вообще. Почему тебя это вдруг стало волновать?       Он продолжает смотреть на нее так, словно у нее выросла вторая голова.       Задыхаясь, она качает головой и поправляет себя. — Ради всего святого, Бакуго. Ты долгое время был его задирой. — Ее взгляд переходит на Четырехглазого напротив них. Он едва не вздрагивает от агрессии в ее взгляде. — Я не дура. И ребенок тоже. Не пытайся сказать, что ты перевернул новый лист, потому что общество на самом деле отстой. Что на самом деле изменилось? — Она снова смотрит на него. — Какого черта ты об этом заговорила? — Он огрызается, все еще сбитый с толку.       Она переводит взгляд на Четырехглазого. — Он и до всего этого был долбоебом. И ты хочешь знать, что заставило его передумать? — Кацуки смотрит на Четырехглазого, на его вздымающуюся грудь, а потом снова на нее. — Мидорию зарезали, потому что он не слушал. Он понял, что иногда у людей нет выбора. И что он совершил ошибку, сгруппировав всех в одну категорию. Я хочу знать, что заставляет тебя реагировать. Никакого осуждения, мне просто любопытно.       Его рот приоткрылся. — Итак, Бакуго. Почему тебе вдруг стало не все равно? — Она качает головой. Она не злится, это видно. Она просто… ну, он не знает. Смущена? Любопытна?       Чертовски трудно определить, о чем думает волк. — Почему ты вдруг стал заботиться о том, кого так долго ненавидел?       И тут же, как по щелчку пальцев, в памяти всплывает воспоминание. ..... — П-пожалуйста, остановись!       В воздухе раздается звук соприкосновения ноги с мышцами. — Маленький монстр пытается говорить?       Стук. — Покажи нам глаза, которые ты так любишь.       Еще один удар, только сильнее. — Пожалуйста, остановитесь! — кричит он и задыхается.       Кацуки с раздражением смотрит на Деку, пока его одноклассники выбивают из него все дерьмо.       Снова и снова.       Пинок за пинком.       Слеза за слезой.       Один из них нагибается и удерживает Деку, выхватывая у друга бутылку воды. — Давай посмотрим на эти глаза, Деку! — Стоп! — Борьба и корчи.       Вода льется из бутылки прямо на лицо Деку. Вода попадает ему в нос и рот, заставляя задыхаться и глотать рвотные массы, поскольку он теряет способность нормально дышать. — Вот они!       Ярко-зеленые глаза появляются, когда вода заканчивается. Они полны слез и мокры от воды.       Деку смотрит на него. — Каччан! — зовет он, все еще борясь с двумя лишними.       Лицо Кацуки побагровело от отвращения. — Каччан! — Ботаник начинает плакать еще сильнее.       Один из статистов поворачивается и смотрит на него. Он улыбается. — Эй, Кацуки, хочешь подколоть?       Деку снова корчится, но получает удар кулаком в живот. Он издал придушенный вопль и выпустил кляп.       Кацуки не помнит, как подошел к нему, и не помнит, как стоял над Деку со сверкающей рукой. Крики ботаников внизу. Хихиканье статистов.       Он помнит только, как по его лицу расползается улыбка, как он отдергивает руку. — Каччан!       Кацуки хмурится. — Прекрати называть меня так, Деку. Я тебе не друг.       Глаза Деку расширяются, когда Кацуки готовится ударить его по лицу горячим кулаком.       Деку вскрикивает, корчась так сильно, что ему удается освободить руки.       Кацуки с трудом вспоминает, как Деку удалось так быстро оставить на одном из статистов три отвратительные раны от когтей.       Как ему удалось выглядеть таким злым.       Истекающий кровью статист кричит, держась за щеку от боли. — Ты монстр! Ты гребаный монстр!       Деку трусит, спотыкаясь на песке, когда пытается убежать.       Экстра, не истекающий кровью, хватает камень и бросает его. Сильно. Он почти попадает в голову Деку, но едва промахивается. — Правильно! Убегай, Деку! Убегай и иди туда, где тебе место!       Кацуки смотрит вниз на кровоточащую рану, а затем снова на Деку, который бежит по тротуару в противоположном направлении от их начальной школы. Кровь капает с его ногтей.       Брошен еще один камень. — Вернись под кровать, где твое место! .....       Проходит совсем немного времени, и на его место приходит другое воспоминание. ..... — Куда делся этот кусок дерьма? — бормочет Кацуки, топая по коридору Альдеры. Не прошло и семестра, не может же у этого мерзкого дерьма быть столько тайников?       Проходя мимо туалета, он что-то услышал. Он отступает назад.       Злой и эмоциональный, задыхается. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Разочарованное ворчание. Похоже на очень сильный приступ паники. Или так, или кто-то, возможно, умирает.       Дверь слегка приоткрыта. Он заглядывает внутрь, как сделал бы любой любопытный человек. — Черт побери. — Шепот и сопение.       Глаза Кацуки ловят знакомый пучок зеленых неухоженных волос. Он уже собирается выбить дверь, но что-то останавливает его.       Деку лежит на земле и яростно трясется. На его лице видны следы копоти, к которым добавляются мокрые слезы, стекающие по лицу. Зеленые глаза и руки с отвратительными когтями, он дышит, как безумный пациент.       Застигнув Кацуки врасплох, ботаник поднимает одну из рук и подносит ее к горлу. Как будто он собирается перерезать его в любую секунду. Ногти практически впиваются в кожу.       Как будто мир на мгновение перестал дышать.       Ногти близки к тому, чтобы закончить его, а из глаз катятся слезы. И то, что Кацуки наблюдает за происходящим.       Рука дрожит еще сильнее, он выдыхает и хватает запястье другой рукой, сдерживая его. Он вздыхает, прислоняясь головой к стене ванной. Запустив обе руки в волосы, он опускает голову на колени.       Его руки цепко держатся за спутанные волосы.       Кацуки еще секунду смотрит на Деку, а затем отпускает тисканье. Он выходит из ванной, качая головой.       Этот ублюдок даже не может убить себя, даже если бы ему кто-то сказал это. .....       И еще… ..... — Эй, ботаник!       Деку проходит мимо него по коридору, крепко держась за лямку рюкзака. Его лицо полно гнева и разочарования. Измученного разочарования.       Он не обращает внимания на Кацуки.       Кацуки рычит. — Деку, я, блядь, с тобой разговариваю! — Он разворачивается и хватает его за плечо.       Рука быстро отшлепывает его. — Тебе никогда не хватает? — Деку огрызается, глядя на него со злостью, которую Кацуки не мог постичь. — Прости?!       Деку закатывает глаза и качает головой. — Ты никогда не меняешься, Бакуго.       Как только это имя срывается с его губ, в животе Кацуки происходит что-то странное.       Странное ощущение.       Деку поправляет рюкзак, и Кацуки не успевает вскрикнуть.       Он исчез. .....       Воспоминания исчезают, и Кацуки медленно моргает, глядя в пол.       Что-то подталкивает его. Он оглядывается и видит, что Юма в замешательстве наклоняет голову. — Ну? — Она подает знак.       Кацуки сглатывает большой комок в горле, а затем испускает самый большой вздох с сегодняшнего утра. — Я виновен.       Юма останавливает подпись, которую явно собиралась начать.       Ее рот открывается. — Я виноват, и я чувствую себя дерьмово, — говорит Кацуки с еще большей силой. Он слишком устал, чтобы кричать.       Рот Юмы захлопывается.       Он качает головой, еще больше прислоняясь спиной к креслу позади себя. — Я уверен, что… я виноват в том, что он сейчас в таком состоянии.       Деку был счастливым ребенком. Настолько счастливым, что это бесило Кацуки, но таков уж он был. Единственная проблема в том, что… это счастье прекратилось в тот момент, когда Кацуки открыл свой болтливый рот.       Слишком рано. Слишком рано. — Я не знаю, почему я… причинил ему боль. Не знаю… может, потому что не мог терпеть, когда кто-то с меньшей причудой идет к той же цели. Я был куском дерьма, я им и остался.       Деку рос слишком быстро. И из-за этого его душа была раздавлена. — Я сломал его. Возможно, именно из-за меня он до сих пор считает себя монстром внутри. Почему в тот день он выбрал этот гребаный другой путь… — Он зарычал, протирая глаза рукой. — Наверное, из-за меня он так сильно хотел покончить с собой в средней школе.       Юма смотрит на него, внимательно слушая. — Я как бы знал, что это он, во время инцидента со шламом. Я просто не хотел, блядь, признавать это. Я не хотел признавать, что создал то, что общество считает монстром. — Его пальцы играют со шнурками капюшона. — Самое смешное, что… — он на мгновение смотрит ей прямо в глаза. — Когда Деку пришел ко мне поговорить, он сказал, что умолял полицию и героев оставить его в покое. Остановиться. Но они не оставили. Не оставили, блядь, как и меня, когда мы были детьми… — Он качает головой, прикусывая внутреннюю сторону щеки. — Я виноват в своих ошибках, но я слишком труслив, чтобы сказать ему об этом. Иногда мне становится не по себе, когда я смотрю на него, потому что я вспоминаю, что долгое время он боялся меня. А потом, на мгновение, я испугался его. Забавно, как все возвращается на круги своя… — Он натягивает струну чуть сильнее. — Я виноват во многих его проблемах.       Ресницы Юмы вздрагивают, и она слегка моргает.       Он вздыхает, проводя рукой по волосам. — И да, можно сказать, что я также понял, насколько дерьмово общество на самом деле. — Он делает паузу на несколько секунд, наблюдая, как Юма слегка улыбается. — Единственное, на что у меня хватает сил, — это сказать ему, чтобы он продолжал, и мы могли бы провести матч-реванш. Я не знаю, как еще сказать ему, что мне очень жаль. Это, блядь, уничтожит меня, если он умрет из-за моей эгоистичной задницы.       Он не знает, как еще это сказать.       Деку — часть длинной цепи вины. Чувство вины не может исчезнуть от одного изменения его пути.       Как он уже говорил раньше и много раз. Между ними никогда не будет ничего прежнего. Никогда. Но это не значит, что он не может попытаться загладить свою вину, помогая ему.       На мгновение наступает тишина.       Потом еще одно.       Юма нарушает ее вздохом. — Хочешь верь, хочешь нет, но не все дело в тебе, Бакуго. Ты, конечно, играешь определенную роль в его истории, но и другие люди тоже. Как бы то ни было, ты не сможешь изменить отношение общества к нему и его причуды. — Она смотрит в четыре глаза и вздыхает чуть тише. — Но… по крайней мере, ты можешь сказать, что сожалеешь. Он не узнает, если ты ему не скажешь.       Кацуки моргает и смотрит на землю. Он чувствует, как что-то острое тычется ему в подбородок, и поднимает голову.       Юма наклоняет голову, на ее губах играет улыбка. Она отпускает его. — Иногда он ненавидит тебя до глубины души, но он может сказать, что ты пытаешься измениться. Просто попробуй. Нет ничего плохого в том, чтобы попробовать.       Кацуки на мгновение застыл на месте. Трудно поверить, что другие люди могут быть настолько правы.       Кацуки насмехается. — Почему все здесь такие философы? — Он решает на время сменить тему. Его голова не выдерживает большого количества сентиментальностей, направленных на его собственные чувства, иногда это слишком.       Юма фыркает. — Ты и эта проклятая карга, — говорит он, закатывая глаза.       Короткий смех Юмы затихает, а на губах остается слабая улыбка. Но и это длится недолго.       Он понимает, что задел за живое. Кацуки поднимает бровь. — Кстати, что с ней в итоге случилось?       Он не подозревает ничего хорошего, учитывая, что в прошлый раз проклятая ящерица чуть не захлебнулась от рыданий.       Юма делает медленный вдох, прежде чем поднять руки. Они едва заметно дрожат. — Мортифер пришел за Мидорией.       Лицо Кацуки осунулось. — И… — она делает еще один вдох, глядя в сторону. — Мортифер ушел с ней. — Черт, — ругается Кацуки.       Эта карга пожертвовала собой. Конечно, пожертвовала.       Прикусив губу зазубренным клыком, она опускается на землю. Подняв руки от земли, она небрежно пишет. — И я не знаю, сможем ли мы вообще что-нибудь с этим сделать. — Она опускает руки, и сразу после этого ее голова тоже падает на землю. Лежит она как-то неловко. Ее конечности слишком длинные, чтобы правильно сложиться, поэтому она похожа на олененка, который не знает, что ему делать. На это тяжело смотреть, потому что он знает, что это не ее вина.       Ее глаза отводятся в сторону, поблескивая в тусклом свете общей комнаты. Очевидно, что она мокрая. Но она отказывается выпустить эту влагу.       Выдохнув, Кацуки разводит ноги в стороны.       Лучше бы она его за это не кусала.       Схватив ее голову, он кладет ее себе на колени. Она не такая большая, как у Деку, но все равно больше, чем у любой нормальной собаки.       Можно потренироваться, чтобы люди чувствовали, что все в порядке.       Она смотрит на него с замешательством, приоткрыв рот. — Не делай ничего странного, иначе я раскрою тебе череп, — пробормотал он, небрежно положив руку ей на макушку. — Нет ничего плохого в том, чтобы попытаться. Ты вернешь тупицу. — Он бросает взгляд на кушетку, где лежит Четырехглазый, и может поклясться, что видит его раскрытые глаза.       Юма коротко смеется и тут же ломается.       Оставляя отвратительный след собачьих соплей на его штанах.       Да. Возможно, он только что рассказал о том, как сильно хочет загладить свою вину перед Деку.       Но, блин, он действительно должен ему за это.

***

      Знойная тьма закрывает лицо Дай, словно тканевый мешок. Пахнет старой протухшей едой и потом.       О, подождите.       Так оно и есть.       С трудом удерживаясь, она дергает за наручники за спиной и за те, что на ногах. Она застряла в неудобном кресле и отчаянно хочет убраться отсюда. Ее кожа на ощупь сырая от трения и дерганья металла, которым ее обучают.       В одно мгновение мешок срывается с ее лица.       Волосы закрывают лицо, она хмурится и испускает рычание, снова пытаясь укусить руку, схватившую сумку.       До слуха доносятся знакомые шаги. Рука осторожно берет ее за подбородок и поворачивает шею в сторону. — Ты не перестаешь сдаваться, не так ли, моя дорогая?       И вот рука заносится назад и наносит болезненную пощечину по лицу. Она вскрикивает, практически падая назад от силы удара. — Это стало довольно устаревшим. — Ты ублюдок, — шипит она, наконец-то поняв, чья это рука. Она борется в наручниках, откидывая волосы с глаз. — Ты чертов ублюдок.       Мортифер щелкает пальцами, указывая на ее лицо. Вслед за ним проклятый ЛК заклеивает ей рот отвратительным куском скотча.       Заглушив рык, она начинает сопротивляться, пытаясь вырваться из своих оков.       Это место отвратительно. Прогорклый запах крови и мочи, неимоверное количество царапин на земле. Оказаться в этой чертовой камере снова — что-то из ее кошмаров.       Но лучше уж она, чем ребенок.       Вздохнув, Мортифер делает шаг прямо перед ней. Он наклоняется и кладет руки на каждую сторону стула. Из-за его новой маски смотреть на него еще страшнее. Даже несмотря на то, что она с удовольствием закрывает его лицо. — Ты действительно думала, что убила меня в тот день, не так ли?       Дай рычит.       Рука поднимается с одного из подлокотников и касается его маски. — Ты еще пожалеешь, что не пошла на поводу у сердца. — Его рука сжимает маску, нажимая на что-то сбоку. С коротким шипением выходит воздух, и он снимает ее.       Ей кажется, что ее сейчас стошнит.       Он смотрит на нее с безумной улыбкой, наклонив голову. Вокруг рта по диагонали тянутся шрамы, обнажая зубы и десны. Как у гниющего трупа. — Но ты будешь жалеть о гораздо большем, чем это, не так ли?       Он встает прямо, сохраняя на лице все ту же улыбку.       Как и раньше, он заводит руку назад и наносит резкий удар.       Только на этот раз она потухла, как огонек.