Правосудие будет быстрым и неумолимым

*** Сначала она показалась Аномену частью этого сброда - не то потрепанная наемница, не то разбойница, не то провинциальная воровка. Неудачница, такая же, как и большинство здешних посетителей, не стоящая внимания. Почему тогда он не мог не рассматривать её? Худая на вид, грязная, в драной куртке и сапоге без подметки, она сидела к нему спиной и лица он не видел - только лёгкие, тонкие как одуванчиковый пух светлые волосы, вьющиеся на кончиках, неаккуратно подстриженные, словно она обкорнала их ножом, а кое-где и вовсе подпалила, и полоску белой шеи, тонкой, но жилисто-крепкой. Он стоял в полутемном зале «Медной короны», где запахи пота, дешевого эля и табака создавали плотную тошнотворную смесь, сбивающую неподготовленного посетителя с ног; где старичок с косящими хитрыми глазами заискивающе предлагал «разбогатеть», сыграв с ним в какую-то игру на крапленых замусоленных картах, а взгляд хозяина, казалось, оставлял на лице жирные маслянистые следы - и сам не знал, что ему теперь делать. Он пришел сюда, надеясь на драку и уже успел нарисовать себе картину героического разгрома этого порочного места и последующий разговор с прелатом – Орден давно искал повод разогнать этот притон, но маслянистый хозяин «Медной короны» умел устраивать свои дела так, что поводов не было. А вот если бы он, член ордена Лучезарного Сердца, был атакован, то он имел бы полное право... Но дальше воображения дело не шло: подлые воры и грабители, каждый из которых с радостью перерезал бы ему горло, встреться они в темном переулке, и не думали нападать на него. Одно дело, если рыцаря пришьют где-нибудь в темном переулке трущоб, когда никто ничего не докажет и вряд ли даже потрудился бы доказывать, и совсем другое, если того же рыцаря убьют здесь. Слишком много шума (а по упрямому лицу молодого хельмита было очевидно, что он наделает чрезвычайно много шума) и последствий, никому, кроме упомянутого хельмита, не нужных. Вот поэтому-то внушительную фигуру, закованную в доспех, обходили стороной завсегдатаи и игнорировали охранники. В "комнаты развлечений" его не пустили, сладко улыбаясь и изображая недоуменное непонимание. Он не мог атаковать первым. А уйти... Наверное, ему оставалось только уйти, но при одной мысли о том, что он просто уйдет, оставив всю эту грязь множиться и процветать, уйдет, сделав вид, что "в рамках закона" означает «справедливо", ему хотелось броситься в атаку - немедленно, сейчас, и плевать, кто напал первым. И Аномен стоял, вглядываясь в месиво одинаковых лиц, молодых и старых, пьяных и жующих, грубых и веселых, слушающих стук игральных костей по столешнице и лениво подзывающих толстую служанку - и в нем клокотали одновременно печаль и ярость. А гогочущая пьяная толпа в недоумении смотрела на медальон Хельма, на его молодое лицо с мягкой короткой бородкой, на его нахмуренные брови и упрямый подбородок. А потом та девушка, которая сидела к нему спиной и пыталась подлатать свою безнадежно драную куртку, повернулась и посмотрела ему прямо в глаза: чистейшая прозрачная вода горного родника и едва заметная тень глубокого омута, свернувшаяся клубком на дне зрачка. …он подумал тогда, что никто еще не смотрел на него так пронзительно и тоскливо. И подошел к ней, повинуясь инстинкту, сам того не осознавая. - Госпожа, могу я спросить, что привело вас в эту клоаку порока? Могу ли я помочь вам? - Вы? - она посмотрела на рыцаря со странным выражением. - Нет уж, вы не можете точно. Впрочем, спасибо за предложение. Она усмехнулась, с каким-то ей одной понятным сарказмом. - Как вас зовут? Я Аномен Делрин, член благороднейшего ордена Лучезарного Сердца. Ему показалось, что девушка не хочет отвечать, обращение к ней Аномена ни с того ни с сего, судя по всему, не вызывало её доверия. Но Аномен точно знал, что должен был подойти к ней, что она не наемница и не воровка, потому что у воров не бывает таких глубоких глаз, разбойники не излучают такой пелена горя, отчаяния и силы, что укутывает их плечи. Глаза ее, прозрачно-голубые, водянистые, были не живые и не мертвые, глаза ходячего трупа, что ходит вокруг, шаркая тяжёлыми ногами, машет руками, но сердце у него давно остановилось, сгнило и больше никогда не будет биться снова. Она, колеблясь, пару секунд смотрела ему в глаза молча и со вздохом ответила. - Эрфосса из Кэндлкипа, это чуть севернее по Побережью Мечей. Аномену это имя было знакомо. Что-то всплывало в памяти, связанное с недавними туманными слухами, его восхищенное: «И ты думаешь я поверю в эти небылицы?», - и такой же восхищенный ответ: «Если поедешь туда, своими глазами увидишь!». Но нет, вспомнить, о чем же шла речь, он не смог. Он видел эту девушку первый раз в жизни, понятия не имел кто она такая и что здесь делает, и что именно заставило его жреческим чутьем, едва ощутимым повелением его бога подойти к ней, он не знал. Не магия, не мощь веры или мускулов, нет, но во всей её фигуре, в жилистых плечах и израненных ладонях, даже в тоскливых немертвых глазах жило нечто: так можно смотреть на закручивающийся винтом ураган на горизонте, что выглядит издалека почти игрушечным, ненастоящим - глядишь на него и удивляешься, как невзрачно может выглядеть то, что уничтожит тебя за секунды, если подойдёшь ближе. И не потому, что он зол или ненавидит тебя. Просто потому, что такова его природа. *** В доме вора (видно же, что вора - откуда в грязных и провонявших курительными смесями домах сплошь дорогие картины и вазы?!) было душно, глаза Бейли бегали - крысячьи, мерзкие глаза - и Аномен хотел и не мог уйти. Но сказал ей, прямо при воре - пусть слышит! - что ей следовало бы уйти отсюда немедленно и не пятнать себя сделками со всяким сбродом, закон и Орден ясно диктуют, что следует делать с таким отребьем. Разговор с Бейли, показавшийся ему бессмысленным сначала, все же прояснил кое-что: Фосса, очевидно, только что сбежала откуда-то и теперь искала Имоен, то ли сестру, то ли подругу, и ради этого она готова была пойти на все что угодно, даже добывать двадцать тысяч золотых. Интересно, где это она собирается достать такую кучу денег?.. Это стоимость неплохого дома в правительственном районе. Заработать такое - ох как непросто. Но тоска в её глазах сменилась опасным, горячечным безумием, словно она была безнадежно больна и все врачи и жрецы признали свое бессилие, а этот человек предложил ей лекарство, и она яростно уцепилась за эту хрупкую, сомнительную соломинку надежды. Позже он отвёл её в Митрест, где они долго сидели за длинной барной стойкой. Фосса, решительно заявив, что ей не нужна отдельная комната, она прекрасно переночует и в общей, тем не менее не спешила подниматься наверх, а Аномен не торопился в свою одинокую каморку в ордене. Там его ждали только лекции и упрёки. Фосса ковыряла дырки на куртке, изучала крысиные тропки в углу, сжимала и разжимала кулаки. - Госпожа, я мог бы помочь вам в поисках вашей подруги. Но вам не следует связываться с этими людьми, это подлая шайка воров, пятно на чести этого города. Наверняка существуют и другие… - Аномен, да? – задумчиво переспросила она, перебивая его на полуслове. - Послушай, Аномен, у тебя есть сестры или братья? «Аномен, иди! Я сама поговорю с ним, он тебя сейчас просто убьет!» Или ты его, что ещё хуже, повисло в воздухе непроговоренным. А когда на следующее утро он встретил сестру на рынке, лицо ее было сплошной синяк и нижняя губа как спелая, лиловая слива, налитая не то соком, не то кровью, и она даже не дала пойти и отомстить за нее. Как он мечтал убить отца за все те побои, которые выносила его сестра, а раньше мать и как ненавидел себя за эти мечты, недостойные рыцаря, а ещё думал — если нельзя приструнить пьяницу, паскудную дрянь, которая каждый день калечит жизнь моей сестры, какой смысл тогда в слове «справедливость»? Почему Твой закон велит лишь наблюдать, Наблюдатель? - Да... да, у меня есть сестра, но... - Представь, что у тебя есть выбор: или твоя сестра будет гнить в тюрьме хер знает где и ты даже не узнаешь, жива или нет, или ты пойдешь на сделку с «пятном на чести этого города». Что бы ты сделал? - Я искал бы другой способ ее освободить. Голос Аномена звучал твердо и самоуверенно, так произносят свое неизменное «правосудие будет быстрым и неумолимым» рыцари Торма в закрытых начищенных шлемах, помпезные фигуры, похожие на големов. А вот его лицо не было похоже на закрытый шлем, закостенелая твердость принципов не застыла на нем коркой, сомнения, вопросы и воспоминание о спелой сливе вместо нижней губы сестры жили и в его нахмуренных бровях, и в его глазах. Лицо человека, у которого на самом-то деле нет ответов. «Правосудие? Будет? Быстрым — и неумолимым?!» Но скажи мне, Наблюдатель, почему Ты каждый день наблюдаешь, как оно умолимо и медленно - и лишь молчишь? - Я боюсь, что я просто не успею его найти, - помолчав, сказала Фосса. И ни в ее лице, ни в ее глазах тоже не было никаких ответов, а была только тупая, давно поджившая боль. - И в любом случае, мне нужны будут деньги, не милостыню же просить... Где-то нужно спать, что-то нужно есть, и выкуп этот... Может, ты знаешь кого-нибудь, кто бы нанял умелого лучника? Про убийства на заказ не спрашиваю, дабы не оскорблять твое достоинство. Или нет, лучше скажи мне — мы ведь на пути сюда прошли через самую крупную рыночную площадь, правильно? - Да, госпожа. Святое место для карманников и всякого сброда, которое всё никак не разгонят и не наведут порядок, - буркнул хельмит. - Я и сама всякий сброд, сир Аномен, - насмешливо поклонилась Фосса. - Самые сливки всякого сброда, любить и жаловать уж не прошу. Последняя фраза прозвучала резко и, видимо сама желая смягчить эту резкость, Фосса сбавила тон и спросила: - Мне бы пригодилась помощь кого-то из местных, хотя бы город узнать. Может быть, у тебя есть время помочь даме в полном дерьме? Надо было ответить "это мой долг" или вспомнить ещё что-нибудь из куртуазных формулировок, но Аномен сказал только: - В беде, госпожа, а не в дерьме. Уходя, она посмотрела на него очень серьезно и сказала на прощание: - Я разрушаю все, к чему прикасаюсь, сир Аномен. Так всегда выходит, в конечном итоге. Хороший повод не связываться со мной. Это могло бы звучать жеманно, этакое кокетство показного декаданса, если бы она не была столь равнодушно-спокойна. Так мог бы говорить тот царь из древней сказки, проклятый богами обращать в золото все чего коснулся: устав гневаться, оправдываться, рвать собственное сердце сочувствием или горем, став в конце концов смотреть на все с известной долей безразличия. И ты, ты станешь неживой глыбой металла, это не предупреждение и не мольба о помощи. Просто: так будет. Я такая и потому рано или поздно разрушу и тебя тоже, если подойдёшь слишком близко, по этому поводу уже нет сил души испытывать хоть малейшее чувство, но сказать будет, пожалуй, честно. Фосса, Фосса, ничего не напутать с этим экзотичным именем, похожим на короткий выдох сквозь сжатые зубы; она была ниже него, меньше него - впрочем, судя по её шее и обтянутым тканью штанов ногам, тот тип очень сухой мышечной массы, что может и уступит в рывке, но выиграет в двужильной выносливости и грациозной ловкости, уверенной выверенности каждого движения - и все же он не чувствовал своего физического и воинского превосходства. Фраза эта должна была прозвучать нелепо - впрочем, жрец Хельма был в нем уверен, что сказала она правду. *** Рыночная площадь бурлила, кипела, волновалась. Смешивались языки - хвост эльфий, голова калимшанская; да кого волнует, главное, все всех поняли. В сердцах повышали голос и всплескивали руками, кусали недоверчиво монеты, смотрели в зубы даренным коням и на гривы пока ещё несторгованным кобылам; торговались, кричали, ударяли по рукам и сплевывали в раздражении на землю, дрались, любились... Рынок, одним и ах, каким емким словом! Торговля в Аскатле шла круглый год. Когда тише, когда бойчее, но шла всегда, а за ней - шлейф южных пряностей и северных мехов, восточной стали и юго-западной ткани, и денег, денег, не имеющих родного города и наречия. В конный день пахло теплом, человеческим и конским телом, навозом и опилками, терпко и сладковато, а ещё крашенными боками коней, лестью, ссорами и золотом, кочующим из рук в руки. В весёлом городе Аскатла можно было продать или купить все, а честь и справедливость тоже были где-то на прилавках - спросите, вам скажут цену. Аномен сжал челюсти, когда подумал об этом. Он ненавидел променад. Скользкое место, где всегда находится способ расширить границы закона настолько, чтобы все дела в эти границы вписались. "Делом пахнет, хороооошим делом", - улыбнулись бы купцы, да кто их спрашивает? Куда податься, если надо потолкаться в толпе, получить тумаков и советов так, чтоб до следующего конного дня хватило, узнать последние слухи и, возможно, найти работу на умелые руки? На рынок, господа, все пути ведут на рынок... Фосса лавировала в людском потоке, дважды выиграла стихийные лучные состязания, дважды первая среди всякого сброда, потягалась "на локотках" с заезжим псоглавцем-охранником, выпила пинту за свое здоровье от его хозяина - толстенного тетирца. Слушала, говорила, даже улыбалась (ни на секунду не теряя странной этой тени в глазах). За ночь она преобразилась, как бы глупо это ни звучало, как можно настолько измениться за ночь?! - впрочем, ей это удалось, и на рынке она была вполне в своей стихии. А Аномен - звенел, потел и пытался за ней поспеть, сохраняя, как и подобает молодому рыцарю, величественный вид. - Зачем вам нужно на рынок, госпожа? Если вы собрались торговать своей драной курткой, идите к старьёвщику. В противном случае, провести день, слушая пререкания купцов, ничем вам не поможет. - Говорить, - пожала плечами Фосса, когда они выходили из гостиницы. - Слушать. Искать слухи о работе или ждать пока работа меня найдет. Может быть, бить морды - не волнуйся, тут я сама, не подходит сиру рыцарю рыночным остолопам рожи красить. Не хмурься, убивать я никого не собираюсь. Забесплатно так точно. - Нет ничего лучше рынка, чтобы сориентироваться, там всегда слышишь, чем на самом деле живёт город. Материи бесконечно далёкие от вас, сиров, зато идеально для поиска работы на первое время, - добавила она. Аномен не сказал ей, что он ещё не рыцарь. Не смог или не захотел, но теперь каждый раз, когда она обращалась к нему "сир" или упоминала рыцарское звание, приятно теплело в груди и во взгляде сверкала гордость. Врать не подобает слуге церкви? А оставлять двадцатипятилетнего хельмита в мальчишках-послушниках, когда не умеющие держать оружие в руках маменькины сынки получают посвящение только за родительские деньги - это достойно? "Гордыня суть первое из ослушаний от Кодекса и потому самый страшный суд получит," - всплывало у него в голове, но вот Фосса опять произносила заветное "сир" и всякие мысли о гордыне отступали. - Госпожа может рассчитывать на мою защиту от любого, кто попытается ее обидеть, - выученная куртуазность всплыла в голове сама собой, к крайней гордости Аномена. "Госпожа" только вскинула бровь - над ней был тоненький давнишний шрам, и едва не рассмеялась. Но промолчала. Она посоветовала ему снять доспехи и одеться попроще, неудобно же будет в такую жару и толчею в доспехах. Получится рыцарь в собственном соку, не самое аппетитное зрелище. Одеться "попроще" Аномен, разумеется, отказался. Быть рыцарем! Не сыном пропойцы, никчёмным послушником, никчемным сквайром и никчемным братом, а рыцарем. Как он давно заслужил, если бы не Кор, если бы не положение в Ордене, если бы не разница в пути сквайра и боевого жреца. Каким хотелось - всегда, а получалось только в рыночной толчее, пытаясь поспеть за Фоссой. Но как на него смотрели! Торговцы кланялись, боязливо и почтительно, боясь, что эта живая рука закона найдет что-то не то, отбрехивайся потом... Покупатели нервничали, карманники обходили на всякий случай дугой, хоть и усмехаясь: а хоть бы ради забавы стянуть у него кошелек, да ведь наверняка все на сталь ушло, такие после покупки доспеха часто почти нищие, лошади фыркали, а собаки лаяли. Как на ожившую статую смотрели: которая вроде и хороша собой, но тяжелая, неповоротливая, везде кроме какого-нибудь уголка города, где ей и положено стоять, чтоб под ней парочки целовались и голуби на неё гадили, неуместная и никому здесь толком не нужная, - сказал бы человек старше и мудрее. Но Аномен не был ни мудрее, ни старше и видел только восхищение и щепоточку страха. Правильного страха, какой и должен вызывать у всякого сброда сир рыцарь. Страха, а ведь правосудие и должно вызывать страх, а не желание перебрать в кармане монетки, чтобы понять, чем от него откупиться. А честь не должна торговаться со скидкой в день распродажи. И ещё видел насмешку Фоссы в глазах: "Эй, рыцарь, не испекся ещё?" Рыцарь. И только в самой глубине зудела, не давала покоя мысль: если достаточно сказать одно слово и надеть доспехи, то в чем же причина того, что Орден все ещё считает его недостойным?! *** Она стояла вышибалой в Приюте Печалей половину десятидневницы, и хозяин щедро ей платил, потому что каждый её рабочий день собиралась толпа посмотреть, как тощая девка выкидывает пьянчуг, даже не вспотев. Он, конечно, сказал ей, что эта работа ее недостойна. Пришел посмотреть, в какую это вонючую дыру она устроилась работать, и сказал, что ей следовало бы подыскать себе занятие, более подходящее для достойного человека. - А ты знаешь в этом городе более достойные дела, за которые прилично платят? - спросила она, дернув носом. - Даже среди наемных убийц в вашем спасаемом богами городе такая конкуренция, что скоро распродажи станут устраивать, две головы по цене одной. Я же сброд, Аномен, мы это уже установили, работа в самый раз по мне. - Я уверен, моя леди, что ваши боевые навыки позволили бы вам жить более приличествующим образом. Я недавно вернулся после кампании против гигантов... Она стояла, прислонившись к косяку, и слушала его историю, поглядывая на посетителей исподлобья. Несколько моряков спорили, удастся ли им всё-таки дать паскудной девке пизды, если они хорошо навалятся втроём. Аномен только дернул щекой: троица пьяных ублюдков едва стояла на ногах и как же он ненавидит пьяных. Это глубокая ненависть, нутряная, ничего рационального не имеющая: пьяные, что весельчаки, вываливающиеся из таверны с хохотом, что угрюмые пропойцы, все, все, все они вызывают одно желание. Ударом руки в латной перчатке впечатать их переносицы так глубоко в череп, чтобы и родная мать никогда не узнала больше их лица. Не красивого удара мечом, нет, почему-то хочется именно так, грязно, кулаком, как какой-нибудь распоследний трущобный бандит... Фосса, конечно, тоже слышала разговоры моряков, так же как и то, насколько высоки были ставки против нее сегодня - ниже, чем пару недель назад, но все равно толпа считала ее шансы разобраться с тремя крепкими моряками довольно низкими, - но никак не отреагировала, спокойная, ровная женщина с глазами как у мертвеца. Оптимистичный народ, эти моряки. - И что, тебе дали за это медаль или кубок, полный золота? - Совершение праведных поступков - достаточная награда для настоящего рыцаря, долг которого наказывать зло, - рявкнул Аномен, глядя на неё с почти ненавистью. Потому что кубок, полный золота, дали прелату, просидевшему в кабинете всю кампанию. Потому что пока он латными сапогами месил грязь, сир Райан Троул принимал благодарности от Совета. Потому что сам он получил только слова "почисти лошадь, сквайр, негоже чтобы конь был в таком виде" и шрам на всю спину. Он вел конскриптов солдатов и не получил ничего, кроме упреков, что был больше сосредоточен на самом себе и своих достижениях, чем на обязанностях, и так и не понял, что такое лидер. Он убивал виверн, великанов и гноллов, а услышал, что героические подвиги стоит оставить в приторных романах для дам, а рыцарь просто исполняет свой долг без бахвальства. Аномен знал, что должен исполнять свой долг и смирить, наконец, свою гордыню и гневливость. Так же, как знал, что служит долгу ордена много лет, а единственная награда, которую он получил - это право ещё немного послужить. Когда он мечтал стать рыцарем, он мечтал... Нет, не о кубках, полных золота. О чем-то неопределенно-большом, важном, осмысленном; смутном, как далекое воспоминание о приятном сне: детали ускользают, а мимолетное ощущение счастья остается; детали не вспомнить, но знаешь точно, должно же быть нечто большее, чем год за годом, шаг за шагом выполнять свой долг. - Мне с моих, ну назовем это кампаний, достались только шрамы и драная куртка, - сказала она. - Орден вознаграждает своих последователей... Со временем, - скрипнув зубами, ответил ей Аномен. Никто не проклинал её за троих, чья попытка хорошенько навалиться закончилась предсказуемо, деньги меняли владельцев, победители смеялись над проигравшими, и веселое (недостойное) течение их жизни продолжалось. И Аномену пришлось еще раз напомнить себе о рыцарских добродетелях, потому что все, о чем он думал - что все они одинаковы, почему все пьяницы на Фаэруне звучат одинаково, выглядят одинаково; в каждом из них он слышит отзвук голоса своего отца. Он был зол и на нее, и на себя; потому что такие порывы должно смирять, их вообще не должно возникать в сердце, и все же они возникают; зол на неё, потому что она свободна, не ограничена никакими добродетелями. И ведь Фоссе это даже не доставляло удовольствия: она просто делала то, что сейчас нужно, с тем же почти равнодушным видом, нечувствительная более к страху, гневу или отвращению. Только когда он увидел, как эта тощая жилистая девка дерётся, он поверил в то, что рассказывают о ней другие сквайры. Он видел великолепные турниры и грязные приемы трущобных головорезов, видел, как цирковые воздушные гимнасты раздвигают все границы того, на что способно человеческое тело; чего он никогда раньше не видел, так это спокойной сосредоточенности, когда она танцует, двигаясь без лишней суеты, грациозно и экономно, кружит и блокирует удары, пока несколькими, всегда внезапным внешне движениями не убивает. Это требует как мастерства, так и намерения и знаний; и лежачего она не просто добьёт, её первая цель - сначала сделать противника лежачим, чтобы удобнее было его прикончить, и даже её оружие - это оружие человека, который собирается убивать и ничего больше. Не сражаться. Не воевать. Не уничтожать чудовищ. Убивать. Трехгранные длинные кинжалы почти без режущей кромки, которые она себе заказала с первых же денег; кинжалы, даги, рапиры, луки - где она их раздобыла, как и запас наконечников, самой дорогой части стрелы, трехлопастных и четырехлистников с режущими кромками, круглых в поперечном сечении и плоских, как широкий лист, коротких и удлиненных с тонким шилом-жалом, Аномен не хотел знать... Впрочем, прекрасно понимал, что за них - особенно четырехлистные наконечники из доброй стали, баснословно дорогие за качество металла и бритвенно-острую заточку всех лопастей-лепестков, - она не заплатила, у нее попросту не могло быть столько денег. После железного кризиса цены на сталь взлетели так, что когда-то он думал, доживёт до седой бороды, прежде чем сможет позволить себе полный доспех, так что эти наконечники должны были стоить целое состояние. Аномен подозревал, что она добыла их с помощью этого сомнительного типа, Йошимо, который трётся вокруг неё и опасливо, и с дружелюбием почти подобострастным, а потом однажды увидел, с какой аккуратной бережливостью Фосса всегда вынимает и вырезает их из трупов. Явно дорожа ими больше, чем золотом. И куда как больше, чем отнятыми жизнями. Древковые и дробящие - оружие войны, рапира - оружие дуэли и стражи, меч - оружие турнира и фехтбука, стилеты и стрелы – оружие профессионального убийцы. - Стилеты - страшное оружие, Аномен. Она показала рукой, держащей невидимый стилет, на область его груди. Легко коснулась, невесомо, обозначая, каким он должен быть, удар, который тебя убьет, если придется достаточно глубоко - и точно в нужную точку. Как пёрышко, мягко, совсем без угрозы, лишь рисуя по воздуху линию, тропку, по которой смерть доберется до его сердца. Если так сложатся обстоятельства. - Резать область грудины, сир рыцарь, бессмысленно, режущий удар скользнет по рёбрам. Особенно если грудина ещё и закрыта доспехом. А хороший, глубокий колющий удар, будь то стрела или стилет — это гемо и пневмоторакс и узкий раневый канал. Такое кровотечение не заштопать чем под руку подвернётся. А если направить вот так, - и она чуть повернула запястье, выученным, хорошо знакомым жестом, который не нужно обдумывать, ибо рука знает его рефлекторно, - заденешь как минимум перикард. - Доспех, моя леди... Аномен стоял напротив нее, ощущая её лёгкую прохладную ладонь в миллиметре над кожей. - Выбирай колющее оружие и проникающие повреждения, Аномен. Это всегда хороший выбор. У любого человека, как и у любого доспеха, есть уязвимое для укола место. Все это она говорила без улыбки и без показного хвастовства. Так мог бы говорить о своем ремесле, пожалуй, любимом, но важнее - наизусть знакомом, привычном, пекарь, или столяр, или скульптор: именно ремесленники в лучшем из смыслов этого слова умеют в первую очередь потому, что их руки и умы знают, знают как держать руку и инструмент, знают как выглядит и ощущается под рукой разное дерево или разный камень, на глаз отличат хороший материал от дрянного. Со временем такие срастаются так крепко со своим ремеслом, что давно уже ушел восторг неофита и злость подмастерья, которому ничего не удается, они становятся теми мастерами, что подходят к делу всегда будто с ленцой, уже не ища новых испытаний и громких побед, а привычное из скучного стало для них местом отдыха и полного покоя. - Ты изучала анатомию, моя госпожа? - только и сумел спросить он. - Мне когда-то нравилось изучать устройство человеческого тела. Это просто очень красиво. Я буквально медитировала на зарисовки по анатомированию. Думала, стану медиком. А потом узнала правду. Она пожала плечами, снова будто констатируя некий факт: так было и так есть, это истина, это моя суть и мое свойство. Нет смысла с этим бороться. Дважды он видел её с кинжалами, несколько раз с луком и каждый раз думал, что ещё никого не наблюдал, кто был бы в такой обстановке более органичен. Так хорошему танцору принадлежит сцена, а сам он - сцене; так они сливаются в одно, пока не покажется, что объектов здесь не двое, а один. Аномен даже предостерёг её от подпольных боёв, которых было в Аскатле полно, чувствуя своим долгом - сам не зная что сказать ей, но хотя бы до этого ей не следовало опускаться! А Фосса только горько рассмеялась. - Да у вас раб стоит дешевле чем дубина, которой его убьют. Никто не нанимает вольных на подпольные представления, рабы слишком дешевы. Вышибалам и то платят больше. Правосудие, правосудие непременно будет быстро и неумолимо - только не для тех, кто рождён или взят в той или иной войне рабом, и никогда Аномен не мог понять, почему Орден говорит это столь гордо, стоя в храмовом квартале почетным караулом. А не там, где на подпольной арене раб действительно дешевле оружия, которое ему дадут в руки. - И все эти притоны, госпожа... - начал он гневно, но Фосса прервала его. - Что? Должны рухнуть прямиком в Бездну силой божественного гнева? Наверное, должны. Знаешь, я больше всего ненавижу бои собак и рабов. "Но все же они стоят", повисло в воздухе. Больше всего он был зол и на нее, и на себя оттого, что в ответ на фразу эту он мог вспомнить заученное - только вот искреннего не было. Какой-то из новеньких, ещё не знающий её и на что она способна, моряк подошел ближе, воняя перегаром. - Слышь, сссука, а может тебя просто трахнуть надо? Давай, не тушуйся, я тебе хоть член покажу, не видела небось мужиков, только пидоры эти ходят к тебе вонючие. Аномен успел среагировать первым, не дожидаясь пока Фосса двинется или скажет хоть слово, будь это к добру или к худу. Латную перчатку его, запятнанную кровью, надо бы отмыть, надо смыть эту пролитую в горячем всплеске гнева кровь; нет, не так - надо хотеть эту кровь смыть. Правда, впрочем, состояла в том, что Аномен, как бы ни был на этот факт зол, не хотел.