Стоя на обломках

Сегодня у Ягера как никогда имелась причина выпить, однако коньяк ему показался невозможно горьким, что неистово жег горло и поэтому от лишнего бокала отказался. Тилике, видя состояние своего бывшего командира, решил пока не донимать его беседами и оставил того одного. Ягер был рад своему одиночеству, ведь в нем чувствовал себя комфортно, но не сегодня; сегодня оно по-настоящему испугало его: сидя на кресле перед окном, выходящее на ночную улицу, с пустым бокалом коньяка и совершенно опустошенный. Неужели так будет всегда, спрашивал он себя и не находил ответа. Ягер ясно осознал, что вновь почувствовал себя никчемным, как и было два года назад в Лиссабоне и оговорка на город теперь уже не являлась для него убедительной. — К черту! — сказал он в пустоту и вскочил с кресла, — Уеду… и никто не нужен! Вереница воспоминаний о событиях двухлетней давности в мгновение закружились в его голове: его подбитый «Тигр», Ивушкин, лагерь, Анна. И хоть в его памяти все казалось уже смутным, немного призрачным, и он жадно хотел бы думать, что произошедшее случилось не с ним, ведь было давно, но Ягер помнил и свое звание, и китель с фуражкой, и «Тигра»; и как бы он не изображал, как ловко умел, равнодушного, Ягер наконец признался, что горько жалел о потерянном. Она была права, рассуждал он, расхаживая по комнате, я скучаю по своей жизни, я скучаю по власти! Еще он пожалел о своем арийском воспитании, ведь, послав к черту благородство, застрелил бы Ивушкина, хотя бы отомстив за подбитый «Тигр». А если б я до сих пор оставался штандартенфюрером, подумалось ему и улыбнулся, у нее бы не возникало сомнений… И если уж Ягер начал признаваться самому себе, то пошел до конца: он, считавший себя офицером с блестящим положением, обходительным, опять же воспитание, мало того, что проиграл мальчишке на поле боя, будучи танковым асом, так еще ощутил унижение отказа из-за того же Ивушкина! Он, верно, еще хотел голову мне отрубить и прийти к ней с трофеем победителя, мысленно усмехнулся Ягер, победитель… Он не хотел задумываться об этом, ибо знал ответ; меня унизили как танкового аса и теперь я уже таковым считать себя не могу и унизили как мужчину, думал он, приходя в негодование, и чем же он лучше меня? Ягер в нетерпении зашагал по комнате; это мысль зажгла его и раздразнила, ведь прежде он воспринимал Ивушкина, как рабочего соперника, а не личного и не сравнивал его с собой. — Почему она предпочла его? Ягер считал что ему кто-то ответит, но он не мог ответить даже себе.

***

Анна проснулась и сначала не поняла, где находится: все было как во сне. Еле подойдя к зеркалу из-за тяжести в ногах, она взглянула на свое отражение: красные опухшие глаза от вчерашних слез и бледность лица. Анна разрыдалась в голос после ухода Ягера и не могла понять почему; в слезах она и заснула, считая, что наутро станет лучше, но тяжесть вчерашнего вечера ничуть не исчезла. Отбросив все дурные мысли, Анна выпрямилась и попыталась улыбнуться своему отражению.

***

Днем Ягер все же заставил себя выйти из номера и, оставив Тилике одного, поехал в Веймар. И хоть разговор ему предстоял непростой, Ягер был рад, что рядом не будет Тилике, ведь тот, несомненно, больше нагонял нервозности. — Герр Ягер? — удивилась фрау Шредер, выходя на крыльцо, — Право, я приятно удивлена, однако не ожидала Вас увидеть сегодня… — Фрау Шредер, — он кивнул, — Я приехал поговорить с Вами о сделке… Она подняла брови в удивлении. — Прошу, пройдемте в дом. Фрау Шредер предложила чаю, однако Ягер вежливо отказал и заметил ее нервное выражение. — А фройляйн Ингрид у себя? — спросил он, когда сел за стол. — Да. Желаете ли увидеть? — Нет, фрау Шредер, — Ягер учтиво улыбнулся, — не хочу тревожить фройляйн, да и разговор у меня деловой. — Я слушаю. — Хоть мы с Вами не заключали сделки по продаже дома, но, как я могу судить, Вы рассматриваете меня в качестве будущего покупателя, ведь так? — Да, герр Ягер, — она слегка кивнула, — Я даже не ищу других… — И очень зря, фрау Шредер, — в его голосе прозвучала серьезность, — потому что я не планирую покупать Ваш дом. Ее глаза в секунду округлились и, придя в себя, ответила. — Как же? Но Вы были деловито настроены и… Почему Вы передумали? Вас не устроила цена? — Как раз-таки напротив. Цена фантастично низкая, но мой отказ обоснован иной причиной… — Какой? — она выглядела раздраженной. Ягер вздохнул и решил не увиливать. — Ваша дочь. — Ингрид? — изумилась фрау Шредер, — Право, не понимаю… — Намедни она приходила ко мне, и я узнал об ее сильном чувстве ко мне… — К Вам?! Ягер ухмыльнулся. — Да. Но я дал ей понять, что между нами ничего не может быть и в силу возраста, и некоторых обстоятельств. Фрау Шредер медленно откинулась на стул, смотря куда-то в сторону; она походила на приведение, до того побледнела. — Я понимаю Ваши чувства, фрау Шредер, — осторожно начал он, — и хочу сказать… — А Ваши визиты к нам? — спросила она, будто не слушала его, — Право, я бы подумала, что Вы увлечены ею. — Я приезжал посмотреть дом… — И только лишь? — ее взгляд стал острее. — Что Вы хотите сказать, фрау Шредер? Что я приезжал из-за Вашей дочери? Разумеется, она хороша собой, однако мой интерес был заключен в доме, и я проявлял только вежливость, на которую, видимо, падки одинокие молодые женщины. Фрау Шредер сверкнула глазами. — Полагаю, Ингрид отказывала всем женихам из-за Вас? Ягер выдержал ее взгляд, не говоря ни слова, и она продолжила. — Молодые люди из обеспеченных семей теперь ищут себе побогаче… даже неровню! — она вновь пристально взглянула на него, — Вы человек образованный, статный и в достатке. У моей дочери есть приданое в виде этого дома с виноградником и некоторым хозяйством, которое, я уверена, с Вашими способностями придет в расцвет. Вы — неплохая партия для нее, а она — для Вас. — Это тебя не касается, мама. — раздался девичий голос с лестницы. Ягер обернулся и увидел спускающуюся Ингрид. — Мне уже достаточно лет, чтобы самой решать. — она подошла к столу. — Милая, прошу… — начала фрау Шредер, глядя на дочь. — Прошу, дай нам поговорить, — попросила Ингрид, стараясь не смотреть в его сторону. Фрау Шредер фыркнула и вышла изо стола. Ингрид села на ее место. — Зачем Вы приехали, герр Ягер? — Для того, чтобы Ваша матушка не питала иллюзий по поводу моего намерения купить этот дом. Она разочарованно улыбнулась. — Так, значит, Вы больше приедете? — Нет, Ингрид. — он внимательно посмотрел на нее, — Я бы с радостью дал Вам то, что Вы хотите, но не могу… Всю жизнь я жил в притворстве и только сейчас почувствовал что-то настоящее. Я не хочу больше притворяться, да и Вы этого не заслуживаете. — Благодарю Вас, — ответила она после тягостного молчания, — за честность. — Прощайте, Ингрид. — Прощайте, герр Ягер.

***

Возвращаясь домой, Ягер чувствовал себя паршиво, но немного свободнее; по крайней мере, я не стал обманывать ее влюбленность, думал он, однако легче от этой мысли не становилось. Ягеру ужасно хотелось выпить. В пансионате было тихо и он порадовался, что фрау Шиффер вновь не взбрело в голову устроить какой-нибудь светский прием или званый ужин; она бы смогла, даже несмотря на ремонтирующейся первый этаж, подумалось ему и, проходя к бару, в дверях приемной увидел Анну, разговаривающую с Агатой; они что-то обсуждали, расслышать Ягер не мог, лишь неотрывно глядел на нее. Анна, почувствовав это, быстро обернулась на него и, словно загипнотизированная, смотрела на него. Его взгляд был жадным, почти опасным, и она вспомнила, как он смотрел на нее, когда назвал своим трофеем; тогда она впервые почувствовала себя желанной и хоть ей было до ужаса страшно, признавать, что ей то польстило, она не стала. Только спустя время Анна поняла, насколько больны были ее мысли в то время. Она смотрела на него настороженно и несколько умоляюще, будто ждала какого-то его всплеска, чувствуя, как нервное напряжение одолевает ее. Ягер был готов подскочить к ней, однако желание увидеть ее проявление вожделения было сильнее, и он, собравшись с духом, прошел к бару.

***

— Думаю, через месяц ремонт первого этажа будет закончен. — сказала Шарлотта, когда они с Анной сидели за послеполуденным чаем. — Может быть, даже и раньше, — бесцветным голосом проговорила она, поднимая глаза на бабушку. — герр Хоффман порекомендовал умелых рабочих. Кстати, ты не связывалась с герром Вагнером? — Он прибудет в понедельник. Анна кивнула и повисла напряженная пауза; Шарлотта внимательно следила за внучкой, а она задумчиво рассматривала чай в чашке. — Анна. Та молчала. — Анна! Она подняла голову, непонимающе глядя на бабушку. — Что с тобой происходит? Ты как будто не здесь. — Все хорошо… — Нет! С тобой что-то случилось, и я не понимаю… Анна облизала сухие губы, вновь опустив голову. — Почему ты молчишь, милая? До моего отъезда в Берлин с тобой все было хорошо, а сейчас… ты сама на себя не похожа! — A на кого? На кого я похожа? — она вскинула голову, — На заключенную? Шарлотта растерянно посмотрела на нее. — Что с тобой? Закрыв лицо руками, Анна тяжело выдохнула; она сама злилась на саму себя и на, внезапно отключившуюся способность, общаться с людьми; тишина и одиночество отныне были ей ближе, ведь они не задавали вопросов, на которые она и сама не знала ответов. — Мне постоянно плохо и я не могу это исправить… — отрешенно проговорила Анна, не смотря на бабушку. Поджав губы, Шарлотта аккуратно спросила. — Я могу чем-то помочь? Анна помотала головой. — Мне нужно лишь уехать отсюда и станет лучше.

***

Ягер допивал вторую бутылку коньяка и, несмотря на уже тяжкое опьянение, идти к себе в номер не хотел; хоть захмелел он еще на первой бутылке, считал, что если выпьет больше, то печаль пройдет, однако она только усиливалась. Сидевший у бара весь вечер, Ягеру вдруг стало здесь невмоготу, и он пьяной походкой поплелся на свой этаж. Однако уже на втором не удержался от соблазна пройти до конца коридора до знакомой двери и постучать. — Открой, это я… — запинаясь прошептал Ягер, и постучал еще раз. Анна резко обернулась на стук и сжалась от его голоса. Она сидела тихо, не издавая ни звука, чувствуя, как в груди бешено заколотилось сердце. — Анна! — требовательно закричал он, — Открой! Я знаю, что ты там! Она зажала рот рукой, пытаясь подавить подступающие рыдания. Ягер же не унимался. — Анна! Я выбью эту дверь! Она вытирала слезы со щек, дыша глубоко, и, зажимая уши ладонями. Ягер ломился в дверь, и Анна подумала, что еще несколько минут он и, впрямь, выбьет ее, потому, зажав в зубах страх, поспешила открыть. Он был сильно пьян, однако его реакция осталась прежней и, шагнув в комнату, стремительно впился в ее губы. Ягер крепко зажал ее в объятьях так, что Анна не могла пошевелиться, и пока она не опомнилась убрал ее руки к себе на шею. — Пожалуйста… — шептала Анна, когда он целовал ее щеки, — умоляю, не надо. — Но ты же этого хочешь… — чуть отстранившись, сказал Ягер, хищно наблюдая за ней. — Это болезнь. Болезнь! — Да… — пьяно улыбнулся он, не выпуская ее из объятий, — это болезнь и я не хочу выздоравливать. Ягер вновь страстно поцеловал ее и под его напором, она неуверенно ответила. — Прошу, остановитесь, — мягко просила Анна, когда он зацеловывал ее шею. — так нельзя… — Почему ты это отрицаешь? — выдохнул Ягер, рассматривая ее лицо. Он не заметил, как ослабил хватку, и Анна аккуратно выбралась из его объятий и отошла к окну. — Так нельзя… — задумчиво повторила она, — между нами всегда будет стоять S III. — Нет, Анна… — Ягер подошел ближе. — С Вами я никогда не забуду… — ее руки затряслись, — и мне совсем неважно, что я чувствую к Вам. — Признайся же наконец! Тебе тоже плохо! И это из-за меня, не так ли? — Так не должно быть! Это болезнь! Вы скучаете по прежним порядкам, а я — по страданиям, но нам нужно жить дальше! — Да, — улыбнулся Ягер, подходя к ней вплотную. Анна нервно дернулась, но идти было некуда: она стояла у самого подоконника, и Ягер загнал ее в ловушку своих рук. — Хоть мы стояли по разные стороны во время войны, но пострадали от нее одинаково. Понимая, что он вновь хочет ее поцеловать, она поспешно отвернулась и его поцелуй пришелся ей в щеку, отчего Ягер усмехнулся, но не остановился. — Всю жизнь я убеждал себя, что мне не важны эмоции, но с тобой… — он мягко потерся своим носом об ее, — еще тогда я почувствовал. — Не пристало Вам, герр штандартенфюрер… — она увернулась от его очередного поцелуя. — Вы считали меня расово-неполноценной и думаете, что я забуду? Ее слова заставили его отступить на шаг. Как только почувствовав свободу, она отскочила от него, но теперь не прятала взгляд; смотрела прямо, почти пламенно. — Я, может, тоже гордая. И не прощу Вам. — Анна… — Нет! Вам будет легко забыть, ведь Вы не испытывали каждодневного страха и не пресмыкались перед тем, кого презирали! Тысячи измученных людей по Вашей милости и считаете, что можно все перечеркнуть? Что бы я не чувствовала к Вам над нами всегда будет тень всех Ваших злодеяний и этого уже не изменить.

***

В пятницу Анна стояла на вокзале в Берлине и ждала свой поезд. И хоть та не хотела брать бабушку с собой, она все же увязалась за ней. Она больше не чувствовала груза на груди, однако серость не ушла ни с ее души, ни с мыслей. Убеждение, что по возвращении домой ей станет легче стало единственным утешением, и она не могла ни улыбнуться; образ мамы и, приходящие от нее письма, грели ее сердце уже не первую ночь и сил от этого понемногу прибавлялось. — Боже, моя дорогая, если бы знала, как я не хочу с тобой расставаться… — хмуро оповестила бабашка, глубоко дыша. Анна догадалась, что та выронит слезу и ободряюще улыбнулась. — Omi, прошу тебя, — она нежно провела рукой по ее морщинистой щеке, — не беспокойся обо мне. Я буду часто тебе писать. — О, милая, — и Шарлотта обняла ее. Поезд уже прибыл на перрон, и Анна, поцеловав бабушку в последний раз, погрузила свой чемодан на поезд, помахала на прощание и ушла в вагон. Сегодня ночью она тоже плакала. В Москве ее встретили мама и Ивушкин; Анна, завидев их, облегченно вздохнула и с радостью побежала к ним. Прильнув к маме, она радостно заплакала и впервые за долгое время обрела спокойствие. Анна сразу хотела поехать домой, однако билетов на поезд до Пскова пришлось ждать несколько дней, и Ивушкин предложил остановиться у него; мама, разумеется, согласилась, и Анна, считая, что вновь смутиться, при виде его улыбающегося лица, почувствовала благодарность и облегчение. — Ты даже не представляешь, как я рада тебя видеть… — призналась она, когда они ехали к нему. Ивушкин снова улыбнулся, и Анна поняла, что больше ей ничего не нужно.