Потоки слёз чужих детей

      Море плещется по краю каменистого берега, заползает на него, окропляя лежащие в беспорядке крупные и маленькие куски породы. Шумит, поднимается высокими волнами, вздымается кипенно-белым гребнем и опускается, оборачиваясь ровной спокойной гладью. Малфой стоит у самой кромки воды, отчего она во время прилива смачивает ему ступни. Никогда ещё не видел моря, что притягивает разум и взор. Войти в него по колено, взглянуть, кто живёт в толще подводного мира, какие неведомые тайны он хранит. Захлебнуться, зная, что под водой люди не живут, ждать, пока лёгкие до отказа заполнятся ей, а мозг отключится. Больше ничего не надо. Если всё же сможет зажить нормальной жизнью, то наверняка попадёт в цепкую хватку такого же жестокого тирана, как и Родольфус. Такие люди чувствуют свою жертву очень ярко и движутся за ней по пятам, как хищник, привлечённый запахом свежей алой крови. Так сказала Гермиона, наконец догнавшая его и остановившая, схватив за плечо. Спросила, почему он убегал тогда так яростно. Не хотел попадаться в руки закона и церкви. Последняя осудила бы его гораздо жёстче закона, надавив на всевидящего бога, на грехи, на покаяние. Взглянули бы на свои души, прежде чем судить других. — Куда ты? — Грейнджер снова подбегает, вымачивая в воде чёрные юбки. — Утопиться хочу, — юноша говорит бесстрастно, без какого-либо осознания. Резко разворачивает его к себе лицом, подставляя его худую спину, скрытую грязно-белой рубашкой, алым лучам закатного солнца. Смотрит в измождённое, обтянутое кожей лицо, в серые глаза, окружённые чёрной тенью. Он уверял её, что является ничтожеством, недостойным жить на этой земле. Отговаривала как могла, била по впалым щекам, вселяя крупицы здравого смысла. Всё безуспешно. — Ты убегаешь от одного греха, совершая при этом другой, не менее страшный? Не лучший выход. Тебя вечность будет истязать адский огонь. Хотя... Что для тебя бог, безымянный юноша? — Бог? Я не знаю, кто это. Мне вечно угрожали им, говорили, что он покарает меня. Кто он такой, чтобы карать людей? — Это долгая история. Церковь не пощадит, ты не получишь отпевания, и ворота в рай будут для тебя заперты. В ушах шумит морской бриз. Голова разрывается от неизвестных доселе сентенций. Руки невольно сжимаются в кулаки, ногти впиваются в ладони. Ад, рай... Что они там нашли, раз так яростно стремятся туда попасть? Молчит, не ожидая ответа. Резко разворачивается и шагает по холодной воде, окропляя босые ноги по щиколотку. Дальше, дальше. Вода уже по колено. Грех, грех... Сколько их на земле? Церковь только и делает, что устрашает людей неведомым адским огнём. Запуганных людей легче контролировать, легче управлять ими. Проповедники всегда выговаривают это возвышенное «бог» с таким раболепным придыханием, что даже становится тошно. Зачёрпывает горсть воды и плещет себе в лицо, освежая, смывая налипшую во время бега дорожную пыль. Гермиона между тем, чтобы хоть чем-то себя занять, подыскивая аргументы, плетёт из белокурых волос неуклюжую косу, сквозь пряди которой пробивается алый закат, застревая меж них, обагряя линию высокого лба. — Вижу, что на тебя не действует вера. Знай: бог есть, и он покарает тебя за эти два несмываемых греха. — Я убегу от него, сколько бы ты меня им не пугала. Я не боюсь его, — шагает в воду ещё дальше, почти по пояс. Грейнджер резко бросается за ним. Юбки, впитывая воду, тяжелеют, идти становится трудно. Переступает толщу и хватает юношу за руку. Тот оборачивается с выражением самого настоящего гнева. Выдёргивает ладонь, и Гермиона не выдерживает. Резким толчком в спину опрокидывает в воду лицом, не дав ему времени даже опомниться, потом резко вытаскивает, схватив за шиворот. — Ради Гестии, ради Сапфо, как же ты упрям! — восклицает, позволяя отплёвываться от воды. — Не уйдёшь на тот свет, сколько ни старайся! Кто такая Гестия, Малфой и думать не хочет. Освобождается от гибких рук девушки, которую мысленно нарёк как раз-таки этим именем из-за его красивого звучания, и идёт по направлению к берегу. С какой стати она так яростно пытается удержать его здесь? Он никому не нужен, у него никого нет. Если не утопится, тогда выберет другой способ. — Зачем? Зачем ты это делаешь? Я нужен тебе? Ты есть у меня? Вопрос повисает в теперь уже ночном воздухе. Гермиона поднимает с камней фонарь, который оставила, и зажигает его. Своей косынкой, заменяющей воротник, обматывает скованную шею юноши и завязывает крохотный узелок. Пусть сосуды, вживлённые заново опытным подпольным хирургом, также преследуемым церковью, полагающей, что от болезней излечат только молитвы, продолжат свою работу. Садится на мокрые камни, расправляет юбки. Предлагает несчастному пристроиться рядом с ней, по-прежнему не удостаивая ответом. Укладывает его белокурую голову на свои колени, попутно роняя в спутанные пряди беспричинные солёные капли из глаз. Самой бы понять, зачем всё это. Ей не лучше: мало того, что совращена, так ещё и шантажирована. Только недавно поступила на службу, и хозяин непрестанно угрожал ей: если она хоть слово скажет о произошедшем, он тут же убьёт её. И прибавлял, что его оправдают. Церковному учению не верит уже давно, и молится только для вида, поскольку полностью отдала себя древним богам. Научит несчастного состраивать одухотворённое выражение лица, правильно складывать руки в молитве, изображать глубокое раскаяние, а сама потом объяснит, в чём красота Афродиты и величие Зевса, где можно найти нимф и дриад, и как раздобыть рецепт амброзии. — Лучше обсудим это утром, — потом еле слышно шепчет: — О, розоперстая Эос, смени скорее сверкающий глаз ночи, милостивую Селену...