Потоки слёз чужих детей

      Приходят трудные времена. Деревня понемногу вымирает, и многие убегают в ближайшие города, наполненные до отказа тиканьем различных часовых механизмов, на которых и строится жизнь горожан. Травница отхватывает себе большой кусок: поступает на службу к знатному вельможе, зовущемуся Родольфусом. Тогда он, упиваясь своим величием и самолюбием, говорит ей: «Теперь ты прислуживаешь мне. Подчиняйся мне, и я вознагражу тебя». Теперь Гермиона уже не травница, а горничная. Быстро приспосабливается к новой работе: слушается всех указаний, моет полы мокрой тряпкой, очищает от пыли старинные сервизы, стоящие в застеклённом шкафу, протирает посуду после трапезы хозяина. Тот оказывается на редкость необычным человеком: одинок, богат, при этом достаточно жесток и искусен в управлении людьми. Частенько приглашает к себе гостей, разговоры которых Гермиона зачастую подслушивает, когда убирает со стола. Периодически ловит слова о племяннике Лестрейнджа, красивом юноше с хорошей кожей. Особенно лестно о нём отзывается одна Паркинсон, тошнотворно наигранно сожалея минутой позже, что он куда-то исчез. По словам Родольфуса, он уехал к родителям и появится здесь нескоро, возможно даже никогда больше. После этих слов Паркинсон не преминует в изнеможённо-обморочном состоянии опуститься в ближайшее кресло, склонив голову к плечу и закрыв накрашенные глаза. К её хорошенькому носику подносят флакон с нюхательной солью, и она приходит в себя. Чересчур утянула себя в корсет, вот и ловит обморок от каждого чиха. Иногда Гермиона ловит на себе столь знакомые недвусмысленные взгляды хозяина, истолковывая их не иначе как плотский интерес. И однажды её самый худший кошмар воплощается в жизнь. Всего-то протирает тряпкой большое круглое зеркало в ванной. Неторопливо, старательно, оттирая каждую прилипшую к гладкому стеклу крупицу грязи, привстав на носки туфель. В отражении вдруг замечает входящего в ванную Родольфуса, как всегда, выряженного в шёлк и бархат. Будто сквозь ватную затычку, парализованная неясной тревогой, слышит: «Как же давно у меня не было женщины... Может, уединимся на полчаса, красавица?». Сомнительное предложение. Сколько себя помнит, всегда отличалась благочестием и невинность не теряла даже на вакханалиях, которые устраивала с подругами. А ложиться под богача вообще даже не задумывала. Отвечает отказом, встречая в отражении разгневанное лицо. Хватают за руку и опрокидывают на холодный пол, задирая до колен подол юбки. Паника сковывает тело, нельзя не то что сопротивиться, но и элементарно пошевелиться. Когда Лестрейндж овладевает ей, вбиваясь до основания, желая разодрать матку до крови, Горничная сорванно кричит, ругается, проклинает, за что получает пощёчину наотмашь и слова: «Жаль, что у меня не племянница. Я бы с ней развлёкся, но ты тоже ничего, когда лежишь тихо». Корсаж рвётся на части в сильных руках, вместе с нижней рубашкой, обнажая мягкую бледную кожу, приводящую мучителя в восторг, так, по его словам, напоминающую тонкую кожу племянника. По яростной дрожи в голосе ясно, что он его ненавидит. Лицемер. Лицемер, как и все представители высшего общества. Душа в этот миг будто отрывается от безжалостно насилуемого тела, со стороны смотрит, как грубые руки трогают открывшийся живот, оставляя на коже красные отпечатки синяков. В ушах эхо её собственных криков и стонов. С извращённым смаком истязают, царапая до крови, которой уже слишком много из-за царапин на плоской груди, продолжая двигаться в трепыхающейся полуголой молодке. Наконец хозяин с бурным стоном достигает пика блаженства и избавляет от своего присутствия. На холодном плиточном полу буро-красные и прозрачно-белые разводы. Горничная обездвижена паникой, болью и стыдом. Крови так много, что пара капель даже стекает по животу в пупок, куда мучитель не замедляет ткнуть палец, грубо проворачивая. Поднимается с пола и стряхивает с камзола несуществующую грязь. Уходит, бросив напоследок: «Учти, скажешь кому, убью. И меня оправдают». Гермиона приходит в себя нескоро и не может толком вспомнить, что произошло. Только синяки и бурые потёки на внутренней стороне бедра напоминают о той боли и стыде, что пришлось пережить. С трудом поднимается с пола и кое-как приводит себя в порядок. Работать сегодня она не способна, значит, можно подлечиться и отдохнуть. Врач, осматривая, говорит, что она сама виновата в своей беде. Мол, вела себя слишком подобно жертве, а это хозяина и привлекло. Не верит в этот бред и упрямится. Убито улыбается, подкладывая в льняные панталоны пару тряпок. Хозяин вбивает те же слова, что она его спровоцировала, что не надо было так себя вести, что надо было сразу соглашаться. Но подождите: вряд ли кто бы захотел иметь дело с таким человеком, внушающим страх и отвращение одним своим видом. Вошёл и опорочил. Разрывы не остановят, наоборот, только сильнее распалят, вызовут желание углубить их, надрезать края, растянуть кожу. Как-то вливает ему слабый яд, который его медленно убьёт. Смертельное вино исчезает в нём без всяких подозрений. Через несколько дней Лестрейндж пропадает из поместья, а потом появляется снова, с приказом уезжать. И этот приказ выполняется. Новое поместье достаточно далеко, возле леса, за которым лежит бескрайнее море. Приезжают быстро и почти мгновенно обустраиваются. Снова текут дни, по коридорам снуют Слуги и эльфы, а Родольфус начинает тревожиться. Самого главного эльфа всё нет и нет. Его не было ещё со дня отъезда, и это наводит смутное чувство страха. Горничная ловит обрывки фраз о поручении эльфу каждый день идти на болото и смотреть, как там никак не поименованный абстрактный «мальчишка», иногда называемый «маленьким выродком» и «дьявольским отродьем». Начинает откровенно скучать, порой часы напролёт сидя в кресле. В один из дней Гермиона, как обычно, подметает пол в зале на втором этаже. Вдруг слышит внизу голос Родольфуса, его столь привычные угрозы и шантаж, и чей-то ещё. Звуки каблуков, стучащих об плитку пола, затем тишина. Что там происходит вообще? Горничная отрывается от работы и спешит вниз по лестнице. Уже на нижних ступеньках видит всё происходящее: Лестрейнджа, разгневанного, прижимающего к стене кого-то в синей ливрее, кого-то с белыми длинными волосами до лопаток. Сейчас, если она ничего не предпримет, этот кто-то может и погибнуть. Адреналин брызгает в кровь. — Беги же, глупый! Беги от него! Он убьёт тебя! Беги! — соскальзывает с последней ступеньки. Лестрейндж отвлекается на её своебразную уловку, отпуская незнакомца в синем, который мигом кидается в противоположный угол комнаты. Краем глаза горничная замечает блеск лезвия. Выходит, этот кто-то только пытался убить Лестрейнджа, но не смог, поддавшись шантажу. — Ах ты мерзкая шалава! — выкрикивает тот, разозлённый уже фактом её присутствия здесь. Решает припомнить старое, обелив себя, вылепив из себя белого пушистого ангела. — Сама на меня вешалась, а потом вопила, что я совратил тебя! Не стоило тогда так выряжаться!