thirty-one days

Отголоски клубной музыки до Феликса доходили как под толщей воды. Он чувствовал себя настолько расслабленным, что ему казалось, что его тело несёт течением нагретой на сеульском солнце реки. Свет от слишком ярких софитов раздражл сетчатку глаза, заставляя жмуриться, от чего, вместо пьяно танцующих людей перед лицом мелькали пятна чёрного цвета. Или, быть может, дело не только в дешёвых прожекторах. Сейчас Ли буквально лужей растёкся по всему периметру дивана, позволяя своим конечностям вяло дрыгаться в такт знакомых только одному ему песен. Бит давил на барабанные перепонки так, что голова пульсировала только сильнее, а после наступа нестерпимая боль. Во рту ужасно сухо, хотя даже не известно, какое количество алкоголя он в себя вылил за такой короткий промежуток время. Который вообще сейчас час? Сейчас парень вдоволь может насладиться этим чувством свободы, когда твоё действие не нужно объяснять кому - то, что так нормально и Феликс в конце концов — взрослый человек. Сейчас лето и родители не контролируют каждый его шаг, будь то университет или слишком вульгарные и киричащие о себе заведения. Сейчас он волен лишь себе и может спокойно тратить все деньги с чёрной карточки его слишком богатого папочки. Ли ухмыляется таким мыслям и с ново приобретёнными силами тянется за бокалом крепкого коньяка, что так соблазнительно покачивался на краю стола в стеклянной бутылке. В голове застревает вопрос, какого он мог быть года, когда рядом с ухом он чувствует жар, опаляющий, доводящий до иступления, который, кажется, поглотит его в ту же секунду, если он не отстранить. Но он просто не может. — Детка, — шепот постороннего человека вызывает табун не контролируемых мурашек, — Тебе разве было не достаточно? Этот странно-приторный голос бесит Феликса каждый чёртов Раз. Ему порой кажется, что из ушей пойдёт кровь, если услышит его снова. Но у всего ведь есть плюсы, верно? Даже у человека, которого хочется удушить своими собстыенными руками. — Чего тебе надо? Голос будто не родной. Вместо грозного и рычащего, выходит ужасно плаксиво и жалобно. — Моему мальчику хочется чего - то по крепче, м? — лицо молодого человека касаются сухие губы, которые тот терпеть не может и у Ли в этот момент мурашки бегут от того, как же ему противно сейчас чувствовать их на донельзя чувствительной коже. Он пробует жалкую попытку отбиться ослабевшей рукой, но не денспособную конечность перехватывают ужасно нежные ладони и прижимают к собственному бедру, не давая ни молейшего шанса освободить и взять верх. Феликс на это утробно рычит и пытается дёрнуть головой, которая в тот же момент начинается кружиться, перед глазами мелькают разноцветные картинки, а на губах вдруг чувствуется что - то горькое, и после — кромешная тьма.

***

Парень просыпаетесь довольно резко, даже не осознавая толком, что его разбудило. И жаль, что не как в фильмах, где человека будят искрящие лучи восходящего солнца, а рядом лежит любимый человек, с уже приготовленным завтраком и ждёт пробуждения только тебя одного. Будто ты — чёртова вселенная того, кого любишь больше жизни. А сейчас Феликс вместо романтической суши — потому что в романтику он не верит, получает скрученные кишки, готовые выползти наружу, а за мест влюблённого и обожаемого взгляда — холодный и явно разгневаный отцовский, за спиной которого прячется ненависть и одновременно любовь всей его жизни. Ли думает, что его сейчас стошнит прямо на дорогую ткань костюма его отца, но вовремя останавливает себя, понимая, что без причины делать родителю здесь нечего. — Потрудишься объяснить, что это? — ему в лицо неожиданно, хотя он явно ожидал поцелуй, прилетает полиэтиленовый маленький пакетик, в котором покоятся штук пять непонятных белых таблеток. Феликс вскидывает голову в недоумении, жалея об этом тут же, потому что его, как пьяного, ведёт в сторону и он заваливается обратно на спину. Стон боли вырывается непринуждённо, а вместе с тем, рука медленно подносит к лицу пакетик и глаза пытаются высмотреть что-то, известное только им. Тишина мёртвая, больно давит на чувствительные уши. Мать Ли кривится от взгляда, каким её собственный сын смотрит на блядский наркотик. Наркотик, чёрт возьми. Зрачки расширяются до размера солнца вместе с губами, из который доносится писк удивления и парень уже не чувствует утренней мигрени, когда вскакивает с кровати, кидая злочастный пакетик в довольного парня за спиной у отца. — Ты! — дрожащим от злости пальцем Феликс указывает на человека позади, что стоял с явно довольным всем происходящим выражением лица. — Это ты мне подсунул, скотина! — он готов лезть с кулаками на парня что в приторном шоке открывает рот и старается спрятаться за широкой спиной старшего Ли. — С какой стати это может быть моим? Посмотри на меня, а затем на своё состояние. Тут даже доказывать нечего, — он улыбается дикой улыбкой и отходит чуть в сторону, чтобы взглядом уничтожить Феликса. — Ну, сын? Я думаю, что твой парень ох как сейчас прав. я могу судить лишь по докозательствам, а они мне прямо на лицо, — отец подходит ближе к собственному ребёнку, где отчётливо видна разница в росте и приятигивает за воротник к своему масленному и сморщенному лицу. — Дыхни. Ли сопит злостно и вырывается из цепкой хватки, понимая, что его надурили, причём самым отвратительным способом. — Так и думал, — Ли-старший даже не пытается поверить собственному сыну, слушая вовсе не близкого ему человек, строя свои какие-то доводы и обтирает постные ладони об шероховатую ткань классических брюк, будто только что дотронулся до какого - то мусора. Мусор, ха. — Приведи себя в порядок, сын и мы ждём тебя дома. На ковре, — а после выплюнутых почти в лицо слов, каждый молча выходит из номера в каком - то блядском хостеле. Взгляд матери, направленный на него не читаемый, но Ли точно может разглядеть на дней медовых глаз разочарование. После этого, парень в полной мере ощущает всю степень произошедшего и сердце сдавливается в неприятных тисках. Последним же не желает уходить лишь один человек. — Ну что, ты доволен? — взгляд если не ненависти, то полного уничтожения сейчас направлен на расслабленную персону неподалёку от его постели. Его персональный демон лишь снисходительно улыбается и подходит ближе к кровати, останавливаясь ровно настолько, чтобы быть быть в досягаемости для собственных цепких рук, но если феликс вдруг захочет показать свои остырые клыки, то он может быстро и легко оказаться в безопасной зоны. — Да брось, малыш, ты был так хорош под этой дрянью. — Ты обещал не трогать меня в нетрезвом виде! — Ли начинает в край подбешивать вся эта ситуация. — О, малыш, мне даже не пришлось ничего делать, — молодой человек накланяется достаточно низко, чтобы коснуться самыми кончиками пальцев мягкой кожи на щеке, что покрыта росыпью ненавистных Феликсу веснушек и улыбается слишком слащяво, слишком, чтобы от этого заболели собственные зубы и заныли дёсны. — Убирайся к чёрту отсюда!

***

Феликс чувствует себя максимально маленьким сейчас, стоя в просторном кабинете отца на шерсятёном ковре. Это старая ткань сейчас раздражает его чувствительные глаза. Она такая красная, что хочется выколоть себе их, а ковёр сжечь до состояния пепла, даже если это не возможно. Вся ситуация напоминает ему времена, когда маленьким его отчитывали за все возможные не по слушания. Ох, да, он был тем ещё хулиганом в детстве. А теперь это передалось ему в юношество и идёт с Феликсом по пятам во взрослую жизнь. Даже не перешагнув отметку в двадцать лет, парень успел опробовать на собственной шкуре всю прелесть жизни жить в полной свободе и одиночестве: от покраски волос во все возможные цвета и сейчас он остановился на брутальном чёрном, до ярких и замысловатых татуировок, покрывающие всю его спину. Возможно так он пытается скрыть нечто личное и значение всех этих чернильных рисунков знает лишь один Ли, который никому никогда про это не рассказывал. Но вот теперь Феликс снова здесь, ощущая на себе давление слишком широких стен и слишком низкого потолка. Чувство крошечности так же никуда не делось. Однако через какие бы виды пыток парень не проходил, он всё равно считает себя достаточно взрослым или по крайней мере самостоятельным, чтобы делать безумные вещи. Например такие, как эти. Отец же всё это время молча сидел за лакированным столом, как всегда без какого - либо свободного места на гладкой поверхности. Сложив пальцы в подобие домика Ли-старший сверлит пристальным взглядом вовсе не кающегося сына. С тонких губ срывается тяжёлый вздох. Мужчина начинает уставать и откидывает голову чуть назад, от чего его светлые, с лёгким приступом седины, волосы смешно покачиваются из стороны в сторону. Феликс мог бы даже назвать это милым. — Прежде чем я всё - таки озвучу то, что ждёт тебя в качестве наказание за слишком, я повторяюсь, слишком , опроменчивый и глупый поступок, я бы хотел услышать то, что ты давно мечтаешь высказать мне в лицо. Я вижу это по твоим глазам. Мама, что всегда так тепло относилась к собственному чаду и ержалась на стороне сына, оправдываясь как материнским инстинктом, так и чувством привязанности, сейчас казалась далёкой. Она явно о чём - то сожалела. — Я все ещё не понимаю почему я здесь, пап. Я взрослый человек, разве нет? Чёрт возьми, я хочу сам отвечать за свои поступки, но ты опять и опять, снова и снова меня контролируешь. — Я не хочу в компании наследника с тёмным прошлым. Тем более подумай о своём будущем, кто захочет приступника себе на работу? — Ли кажется, что тот явно хотел сказать что-то другое. Он судил по тому, как у отца дёрнулся уголок губ в этот момент и взгляд скользнул по картине, висяйщей слева, чуть выше, чем гардина на другой части стены — А кто сказал, что я хочу им быть? — Мы снова начинаем всё сначала, Феликс? Парню хочется истерично засмеяться. — Блядь, я делаю всё это только потому что, ты тогда так любезно меня попросил. Но в замен пообещал свободу и волю действиям. А где мы теперь? Ты снова и снова начинаешь одно и тоже. Я устал, пойим уже наконец! Я устал быть тем, кем никогда не хотел быть. Я устал от этой опеки. Я устал. Я не хочу, отец. Если бы взглядом можно было убивать Ли умер и воскрес и снова умер в этот же момент. Минута молчания тянется словно вечность, время только между ними двумя словно замерло, а тикание настенных часов давиило на и так расшатанные нервы. — Что ж, хорошо, — голос отца, словно сталь, что режет напряжение точно ножом, — я дам тебе волю, дам свободу, — облегчённый вздох услышенного наконец ребёнка от родителей не укрыться не могло, — так что завтра ты оставляешь все свои самые нужные вещи здесь, я надёжно сохраню их у себя, а то что тебе понадобится, я соберу сам и рано утром ты отправишь на всё оставшееся лето к горячо любимой тётушке, которая будет только рада увидеть племянника, по которому так безумно скучала, — каждое слово было произнесено ровно, с холодом и усталостью, без запинки на даже самый короткий вздох. Феликс чувствовал себя, словно от него хотели избавиться. От повисшей тишины у каждого был не понятный осадок. Ли молча понурил голову, обдумывая каждое сказанное слово и медленно закипая, когда весь смысл логической цепочкой строился у него в мозге. Тридцать один день вне города. Тридцать, блядь, один день без важных социальных сетей, общения, даже если друзей как таковых у него и нет. Тридцать, мать его, один день без реальной свободы, вечеринок, алкоголя. Но тридцать один день без... — Чёртов Хван Хёнджин! Феликс оставляет что-то больно важное, недосаказанное за спиной у закрывающейся двери кабинета, когда мчится в сторону выхода из душного и пропитанного лишь обманом небольшого дома на окраине, а после, на улице, выкурив никотиновую палочку, которая, к слову должна спасть его, а не тянуть на дно, он отправится на поиски выше упомянутого Хвана, чтобы разбить в кровь его смазливое лицо и заняться страстным сексом у старшего в спальне..

***

Вот так он, Ли Феликс, оказался здесь и сейчас. В настоящем. В душном, вонючем и тесном купе старого дизиля, без возможностей даже написать или позвонить кому либо, с билетом лишь в один конец и чем - то горьким. Возможно, предательством. Вагон не спеша покачивался на рельсах из стороны в сторону, за окном быстро сменялся город, оставляя после себя лишь лес, а затем — голое поле, и нёс парня в никому не известное будущее, но которое определённо изменит каждого, кто хотя как-то коснётся этой истории.