Браслет прядей вокруг кости моя

      Началось, конечно, всё просто, но сказать что-либо, конечно, больше нечего. Мучительная тишина растягивается, Уилл не знает, когда она прервётся; та лишь кажется глубоко сюрреалистичной — ибо не имеет ни малейшего сходства с тем, какой он представлял себе роковую встречу. Всё ожидалось быть гораздо более трагичным или драматичным, с кризисом и ужасом, но, в итоге, ныне только Эндрю с его дорогим костюмом и мрачной улыбкой, и Уиллом, кто пялится в застывшем ужасе.       Сейчас они оба настолько оцепеневшие, что могут показаться восковыми фигурами или даже фотографией, и младшему вдруг смутно представляется, что они похожи на стоп-кадр какого-нибудь еженедельного сериала, когда голос диктора прерывает шоу, на фоне начинает играть музыка и подниматься титры. Это настолько иронично, что кажется совершенно нереальным: дорогой костюм и каменные лицо. Они кажутся реквизитом, манекенами, точно не реальными людьми. Сейчас должен выйти продюсер и крикнуть «Снято! Валите по домам!» и тогда они с Эндрю пожали бы друг другу руки и разошлись по разным сторонам, к своей реальной жизни, где они являются незнакомцами, а эта мерзкая сцена — всего лишь воплощение¹ сценариста.              Разумеется, терпение альфы лопается первым, он устаёт от тишины и пытается разрушить её. Сперва прочищает горло, что настолько глупо, как будто это есть его обыденный ритуал, будто кхеркает без особой надобности, как противная привычка. Отчасти Уилл представляет себе Эндрю монстром, хотя его вид противоречит воображению. Например, в сознании агента, Эндрю является злым существом, кто знает и видит всё, у которого нет какого-либо милосердия и сдержанности, и единственный смысл существования — страдания Уилла. И всё же, глядя на старшего сейчас, возникает странное ощущение антиклимакса² в том, насколько невероятно заурядно он выглядит.       Ведь он мог принять любую форму. Например, выше среднего роста, немного более привлекательный, но не настолько, чтобы раскрывать людям рот как дантист от одного только вида, будто, когда он проходит мимо на улице, то никто бы не обратил особого внимания, но про себя назвал бы красивым и властным альфой; типичный американский прототип, кто отдыхает на яхтах или прогуливаться по пляжу босиком, и чей иной выход в общество напоминает рекламу Tommy Hilfiger, что пропахла деньгами и звучит как успех, чья жизнь состоит из канапе, официантов с стройными ногами и мартини в тонких бокалах, игры в гольф и всегда солнечной погоды³. Многие сочли бы Эндрю достаточно серьёзным соперником, куда уж для омеги — оправдать месяцы террора и постоянной погони, что Уилл тратил на него. У Эндрю нет ни клыков, ни когтей, ни раздвоенного хвоста: он просто есть как таковой, и Уилл знает, что не смог бы позволить себе забыть об альфе хотя бы на секунду. Младший инстинктивно задвигает стул и поднимается, осознавая, что сидеть означает, что Эндрю смотрит на него сверху-вниз, и ненавидит тот уровень подчинения, который подразумевает данная позиция.              — Ключ, — резко, — отдай его.              — А это всё? Где моё приветствие? — агент смотрит с каменным лицом, Эндрю криво скалится, после подбрасывает ключ, что первый ловко ловит правой. — Я не пытаюсь тебя, типа, скрутить. — Добавляет примирительным тоном, но шатен знает — фальшь. — Просто не хочу посторонних. Давай посмотрим правде в глаза. Нам столько нужно наверстать.              Уилл кладёт ключ на стол, после откидывается назад и смотрит на Эндрю исподлобья, с очками и плохо скрываемым отвращением.              — Нет. Неверно.              Эндрю всегда обладал внутренним каталогом улыбок, которые можно адаптировать к любому возможному случаю с помощью разнообразных изгибов губ и зубов: создание чеширской улыбки, очаровательной улыбки или улыбки злорадного наслаждения. Та, что он использует сейчас, относится к покровительственному виду, словно он не замечает, что Уилл ощетинивается от злости и отвращения, и полагает, что мальчик очаровательно дует губки, и, нацепив улыбку, альфа лучезарно смотрит в сторону собеседника, затем подходит к книжному шкафу и начинает небрежно осматривать ряды папок.              — Не трогай, — огрызается Уилл.              — Ты ведь хорошо устроился, м? — отвечает, не потрудившись оглянуться.              Явно играет нотка одобрения, хотя младший знает, что здесь нет какого-либо уважения или восхищения, а простой факт того, что какие-либо успехи омеги автоматически перекладываются на его альфу. Неважно, чего хочет или добьётся сам Уилл, даже то, чем он обладает от рождения, например, физическая внешность, ничего не значит, и никогда не значили, но заставляют Эндрю думать, что только он здесь владеет правом выбора.              — Думал, омег не хвалят за работу в правоохранительных органах, — чересчур небрежным тоном, что сразу кажется Уиллу зловещим. — Ну, не без тщательной проверки биографических данных. — Он делает паузу в просмотре файлов и бросает взгляд через плечо, прежде чем ухмыльнуться и снова развернуться. — Будь честен: кто знает?              — Не смеши, — быстро парирует, пытаясь не обращать внимания на то, как заколотилось сердце. — Конечно, все знают.              — Все?              — Ага. — огрызается. Не то чтобы Ганнибала, Джека и Беверли можно было разумно считать «всеми», но, по крайней мере, Эндрю не в курсе.              Ужас от одной лишь мысли, что принадлежность агента станет всеобщим достоянием раньше вызывала регулярную бессонницу, мучения; он прошёл столько ужасающих препятствий и дискриминации, о которых большинство из альф и бет не ведали никогда в жизни. Одна лишь фантазия вызывает дрожь руках, и Уилл быстро прячет их в карман, только чтобы кретин не заметил.              — Хорошо, — режет альфа тем же небрежным тоном. — Полагаю, тогда мне не придётся раскрывать им, мхм? Технически это моя ответственность… Если они не знают.              Уилл закусывает губу от огорчения, осознает, что Эндрю снова собирается переезжать, потому немедленно придаёт лицу выражение скучающего безразличия.               — Ты, конечно, знаешь, как я тебя нашёл, — небрежно бросая папку на стол так, что бумаги рассыпаются по полу. — Я бы появился намного раньше, но мне нужно было уладить пару вещей, прежде чем я смогу приехать и забрать тебя.              — Ага, — категорично соглашается Уилл. — Точняк.              — Извини, что заставил ждать, — добавляет Эндрю со злорадной улыбкой. — Ты, должно быть, ожидал меня сразу, как только встретил Криса. Он сказал мне, ты просёк, что он частный детектив. Что ты там ему сказал, сладость? Напомни мне, пожалуйста.              Уилл складывает руки на груди и смотрит в ответ, отказываясь поддаваться запугиванию.              — Сказал передать, что я отказал.              — Отказал, — сардонически повторяет. — Что ж, тебе будет приятно услышать, что он передал сообщение. Похоже, я ослушался, да? Я никогда не принимаю отказов, Уилл, ты уже должен был понять. — Пауза, после снова улыбка. — Иронично, правда? Если бы я просто подождал ещё несколько недель, пока дело Скульптора не опубликуют, мне бы и не понадобился частный детектив: мог бы просмотреть TattleCrime и найти омежку. Детектив был предупреждением для тебя.              — Да я догадался, — огрызается. — Он был не таким уж и хитрым.              — Нет, верно. Кстати, не думай, что я тебя недооценивал; я несколько раз предупреждал его, что с тобой нужно быть осторожным, но идиот думал, что я преувеличиваю. — Эндрю ухмыляется, слишком пугающе переигрывает детектива. — «При всем уважении, сэр, он всего лишь омега», «Омеги не могут быть умными».              Уилл автоматически опускает взгляд на отчёт о вскрытии, всё ещё распростёртый на его столе во всей своей кровавой красе.              — Похоже, он кое-что недооценил, — бесцветным голосом.              — Хм-м-м. Возможно. По крайней мере, тебя. Он-то думал, что ты какая-нибудь хорошенькая мелкая идиотка, а тут у него вдруг — вспыльчивый недоросток-нарушитель спокойствия, кто буянил на парковке. Ему следовало послушать меня, м? Он нестрастно возражал. Ты, похоже, охомутал его.              — Больше он не будет возражать вообще. — Уилл выдерживает паузу, после указывает на отчёт. — Полагаю, ты в курсе, что он мёртв?              — Кто, Крис? — Эндрю рявкает с искренним удивлением. — Дай-ка сюда. — Несколькими быстрыми шагами он приближается к столу, и Уилл также быстро отступил назад, дабы они не соприкасались. — Господи, — говорит старший, пробежавшись глазами по страницу, прежде чем снова опустить её, морщась от отвращения. — Что за блядский хаос.              — Добро пожаловать, — саркастически режет Уилл.              — Насколько я знал, его основным направлением деятельности были розыски пропавших без вести, — размышляет альфа, кто, очевидно, решил игнорировать. — Он действовал в высшей лиге активнее, чем я думал; должно быть, он связался с кем-то серьёзным, раз с ним расправились. Возможно, наркодилеры. — Делает паузу, затем снова неприятно улыбается. — Ты действительно ужасно невезучий, м, сладость? Как так получается, что ты постоянно в таком дерьме.              С уколом беспокойства Уилл понимает, что в его словах есть правда, на которую он не знает, как реагировать, и Эндрю откидывается на пятки и начинает улыбаться чуть шире.              — Ты зря тратишь время, приходя сюда, — резко заявляет шатен, видя улыбку и тут же возмущаясь. — Я хочу, чтобы ты ушёл.              — Думаю, да, — неторопливо отвечает. — Только всё не так просто. Ты не можешь топать на меня своими маленькими ножками и приказывать уйти; не после того, что ты сделал. Ты доставил мне много хлопот, Уилл. Очень много.              — Значит мы квиты, — парирует. — Или ты забыл больницу?              — Уилл, куколка, не начинай. Ты ведёшь себя так, будто я сделал это нарочно. Откуда, блять, мне было знать, что у тебя такая реакция? Как кто-то мог знать?              — Ну что ж, тогда полный мир без вопросов.              — Ты же знаешь, я бы никогда не причинил тебе вреда намеренно, — пока он говорит, Уилл видит, как его глаза скользят к отражению в оконном стекле, он на мгновение поджимает губы и хмурится, словно репетирует мученическое выражение «обиженный альфа», что он намеревается использовать перед судьёй. — Даже врачи были удивлены, — добавляет Эндрю, наконец поворачиваясь. — Я бы лелеял тебя, если бы ты не жрал те таблетки и рассказал всё сразу.              — Так это моя вина? — недоверчиво.              — Ну, конечно, твоя, — старший рычит, и маска добродушия внезапно исчезает. — Хотя, честно, я виню твоего старика больше. Он сидел и врал сквозь зубы о том, что ты идеальная пара; он так отчаянно нуждался в деньгах, сказал бы что угодно.              — Чушь собачья. Я же говорил, что не хочу семью. Как донести ещё яснее?              — Он лгал мне с самого начала, — продолжает Эндрю, кто, очевидно, решил испытать один из удобных приступов глухоты и игнорировать всё, что противоречит версии событий, согласно которой прав был он. — Клялся вслепую, что я гарантированно оплодотворю тебя в первый же год. Старый ублюдок часами сочинял стихи о том, какая ты идеальная омега. Послушный, ласковый; он даже сказал, что ты послушный. Я не виноват, что он был ёбаным лжецом.              «Не моя вина, что ты —хуев идиот», презрительно думает Уилл.              — Ты знал, на что шёл. Я никогда не врал тебе. Зачем мне? Я не хотел щенка.              — Только на самом деле это зависит не от тебя, м-м? — огрызается Эндрю. — Господи, Уилл, ты всегда так делал; всегда действовал так, словно у тебя столько же власти, сколько у альфы. Ты омега: смирись с этим. Это значит, что ты делаешь то, что тебе велят.              — Сходи-ка купи другого, — шипит Уилл. — Посмотрим, может, в следующий раз тебе повезёт больше.              Эндрю просматривает внутренний список улыбок и вызывает особенно злобный, покровительственный экземпляр, который слегка оскаливает альфа-клыки, объявляя о принадлежности:              — Но я не могу просто купить ещё одну, киска, — парирует преувеличенно рассудительным тоном, будто разговаривает со своенравным пятилетним ребёнком. — Вы, ребята, очень дорогие. В любом случае… Что, если я не хочу другого? Что, если я хочу тебя?              — Увы, неудача, — мурчит Уилл. — Мы не связаны; ты не можешь заставить меня что-либо делать.              — Хорошая попытка, — с явным сарказмом, — мы оба знаем, что это не совсем так. Видишь ли, у меня в сейфе есть листок бумаги с нашими именами, на котором написано прямо противоположное. — Уилл упрямо качает головой и делает шаг назад, а Эндрю испускает долгий вздох, как человек, на плечах которого лежит вся тяжесть мира, прежде чем сцепить длинные тонкие пальцы вместе. — Ты такой неразумный, Уилл, — говорит с сожалением, будто отказ названного — своего рода трагическое увечье, что больше достойно жалости, чем гнева. — Почему ты всегда ведёшь себя так? Каждый раз пробуждаешь во мне худшее. Я мил со всеми, кроме тебя.              — Тогда прекрати тусоваться со мной. Проблема решена.              — Потому что, куколка, я заплатил кучу денег за «омегу», и теперь, когда она у меня есть, я не склонен отпускать её бродяжничать в одиночестве. Кроме того, как я уже сказал, ты доставил мне невероятное количество хлопот. Ты мой должник, Уилл. Ты хоть представляешь, как плохо это выглядит, когда твоя омега сбегает? Люди сомневаются в твоём авторитете. Я утратил два шанса на повышение на работе после твоего исчезновения. — Уилл просто свирепо смотрит в ответ, и Эндрю смеётся при виде и подходит на несколько шагов ближе. — Я помню этот взгляд, — замечает насмешливо. — Это значит, что ты будешь упрямиться. Уилл, у тебя есть мужество, отдам тебе должное. Послушай, я не хочу, чтобы всё стало ещё уродливее, чем должно быть, но нравится нам это или нет, но мы вроде как связаны.              — Бред сивой кобылы. Как у нас дела? Мы не связаны.              Эндрю отмахивается от замечания лёгким взмахом запястья, отчего его длинные пальцы подрагивают, как кости необычайно бледного и веретенообразного краба.              — Я более чем готов пойти на компромисс, — тоном, что сочится фальшивым дружелюбием. — Для начала, я не планирую брать тебя на Юг. Я могу легко добиться перевода сюда, чтобы ты мог сохранить свою работу. По крайней мере… Я бы позволил тебе неполный рабочий день. В любом случае, тебе не нужно работать, я бы давал тебе очень щедрое содержание. Тебе бы понравилось, Уилл, это приятно. Ты мог бы, знаешь, делать всё, что угодно… — медлит, затем выглядит задумчивым, словно тужится думать\представить, чем бы Уилл занимался в предлагаемом ошейнике.              — Дай угадаю, — агент саркастически парирует. — Я мог бы пообедать и пройтись по магазинам. Ты в своём уме?              — Могу снять для нас действительно хорошее место в городе, — продолжает Эндрю, как будто Уилл молчал. — Пентхаус. Гораздо лучше, чем в какой бы лачуге ты ни обосновался. У тебя даже может быть своя комната, немного твоего личного места: всё, что захочешь.              — Ровно то же, о чем ты лепетал раньше. Посмотри, чем это обернулось.              — Сейчас я серьёзно. Подумай об этом, Уилл. Моё присутствие рядом сделало бы твою жизнь намного проще. — Теперь альфа подбирается ближе и ближе, используя свой больший рост и силу, дабы попытаться загнать Уилла в угол, тот автоматически разворачивается и притворяется, что смотрит в окно, просто чтобы не смотреть друг на друга. — Тебе нужен альфа, который заботился бы о тебе, — мягким, вкрадчивым тоном, что, очевидно, должен быть приглашающим. — Все омеги так делают: то, для чего ты создан. — Придвигаясь ещё ближе, он, наконец, останавливается прямо позади, после глубоко вдыхает, у Эндрю слегка перехватывает дыхание, он прижимается лицом к шее Уилла чуть ниже его волос. — О, Уилл, — тихо рычит. — Сладость. Ты так близко. Я чувствую этот запах.              Уилл, пристально смотрящий в окно, тут же чувствует, как его сердце замирает при звуке самих слов. Будто болезненный приступ отчаяния способен превзойти метафору и проявиться в виде ощущения падения в груди. Ибо, хотя Уилл не укушенный, Эндрю именно тот альфа, с кем шатен провёл больше времени, чем с любым другим, и ублюдок наверняка имеет обоснования знать, чуять запах его течки. На несколько секунд агент чувствует, как темнота застилает его зрение, безумно осознавая, как он начинает трясти головой в настойчивом, бессловесном выражении отрицания. Потому что, конечно же, Эндрю лжёт. Лукавит. «Невозможно», в отчаянии думает Уилл. «ЭТО НЕ ТАК». Не может быть, чтобы подавляющие препараты внезапно перестали действовать. Кроме того, в последнее время он проводил гораздо больше времени с Ганнибалом, кто даже не намекал на запах — а он бы наверняка сообщил?              — Ты такой же красивый, каким я тебя помню, — бормочет Эндрю, который все ещё прижимается лицом к шее Уилла. — Ты не сошёл с ума. Тебя нужно немного отполировать — будешь идеален. — Старший начинает скользить ладонями по рукам Уилла, что невозможно истолковать, как случайный жест собственности. — Боже милостивый, я думал, что рассержусь, когда увидел тебя; был так уверен, что вьебу. И вот, когда ты здесь, всё, чего я хочу, так это отвезти тебя в отель и трахнуть. Тебе нужен полный узел внутри, м-м-м, детка? Всё, что тебе нужно. Тогда ты был бы куда менее злым.              Взглянув вниз, Уилл видит, что так крепко вцепился в подоконник, что костяшки побелели. И это не от страха и даже не от гнева, а от потрясённого осознания того, как невероятно легко было бы прямо сейчас развернуться и схватить Эндрю за горло. Не понадобится оружие, дабы выполнить сию работу: достаточно будет собственных голых рук. Искушение сделать это настолько велико, что вынуждает мальчика задержать дыхание, после зажмурить глаза в попытке подавить желание, прежде чем заставить себя успокоиться и здраво обдумать варианты.       Ганнибал, например, находится в соседней комнате, и Уилл уверен, что если бы он закричал, то был бы услышан. А если бы и не кричал, Ганнибал, вероятно, всё равно узнал бы, ибо связь между ними настолько невыразима, что Уиллу кажется, что каким-то образом доктор просто смог бы почувствовать, что Уилл нуждается в нём — меньше, чем крик, и он будет рядом. Но вопреки себе Уилл не может вынести унижения звать на помощь и быть спасённым, как какая-то беспомощная жертва; не в последнюю очередь потому, что многолетний опыт научил его, что демонстрировать любую форму уязвимости или слабости перед Эндрю — фатальная тактическая ошибка. Ему придётся выпутываться самому — как он и делал всегда.              — Поехали в отель, — старший зазывает, его голос приглушен из-за того, что он начал тереться лицом о волосы Уилла. — Мой водитель ждёт снаружи: мы могли бы быть там через двадцать минут. Тебе не нужно делать ничего, чего не захочешь, я не буду тебя принуждать. Можем не торопиться. Позволь мне узнать тебя снова. — Он отпускает руки Уилла и поднимает свои ладони, дабы взять агента за плечи и потереть большими пальцами каждую тонкую косточку. — Взгляни на себя, сладость, ты такая напряженная. Ты напуган, м, даже если не хочешь признаться? Бояться — нормально; омеги созданы для того, чтобы бояться альф. Почему я не ласкаю тебя? Ты никогда не позволял мне раньше –всегда говорил, что никогда не позволишь альфе прикасаться таким образом. Позволишь сделать это сейчас, Уилл? Я обещаю, тебе понравится, я сделаю тебе хорошо.              Когда Эндрю скользит руками к воротнику рубашки Уилла, пытаясь расстегнуть пуговицы, тот больше не может выносить этого и яростно отстраняется.              — Вали, — рявкает. — Сейчас же. Джек Кроуфорд должен прибыть с минуты на минуту.              — А он существует? Не знаю, верю ли я. Ты снова лжёшь мне?              — Тебя вышвырнут. Ты не можешь просто прийти в ФБР без допуска.              — Хочешь сказать, что переживаешь, что у меня будут неприятности? — саркастически спрашивает. — Это так сладко с твоей стороны. Тем не менее, — Эндрю наконец отстраняется, и Грэм испускает долгий вздох, который не знал, что столько сдерживал. — Ну хоть ты пользуешься спреем, — небрежно прислоняясь к краю стола Уилла. — Молодец, Уилл. Очень хорошо, я горжусь тобой.              — Не для тебя уж точно.              — Пока меня не было, тебя обнюхивали какие-нибудь другие альфы? — щебечет, начиная прищуриваться.              — Нет.              — Держу пари, что да.              — Я что, позволил бы?              — Конечно, позволил, — отрывисто заключает кретин. — Не нужно лгать мне; я не сержусь. У тебя не было меня, чтобы послать их, так что это было отчасти неизбежно. В любом случае, альфы всегда считали тебя неотразимым. Парни на работе никогда не могли перестать говорить о моей милой маленькой омеге — стало куда хуже, когда ты сбежал.              — Иди к чёрту, — сквозь стиснутые зубы.              — А как же твой босс? — настаивает Эндрю кто не способен сменить тему, пока она ему самому не наскучит. — Этот дядя-босс, Кроуфорд? Держу пари, он пытался склонить тебя над столом с первого дня, как ты здесь появился. Передай ему, что, если он приблизится к тебе, я в течение суток вызову его к судье по иску о праве собственности. И после… — Эндрю слегка улыбается, затем задумчиво разглядывает свои ногти. — После этого я убью его. — Уилл издаёт насмешливый фыркающий звук, и голова Эндрю вскидывается с выражением такой глубокой угрозы, что младший чувствует, как пересыхает в горле при виде этого. — Я серьёзно, Уилл, — слишком тихо. — Не морочь голову. Я не готов к тому, что кто-то другой наложит лапы на мою собственность. А что касается тебя: тебе нужно прекратить устраивать драму и знать своё ёбаное место. Я серьёзно относился к своему предложению раньше, но, если ты не начнёшь вести себя прилично, сделка расторгается. Ты возвращаешься ко мне, Уилл, давай проясним предельно ясно. И ты можешь пойти сам, а можешь и нет, но это не меняет того факта, что ты отдашь мне то, за что я, блять, заплатил, когда изначально выложил на тебя все эти деньги.              — Попробуй, — огрызается Уилл. — Я подам встречный иск за жестокое обращение.              — О, это мило, Уилл, — Эндрю мурчит с явным сарказмом. — Очень мило. Только кто, по-твоему, воспримет тебя всерьёз — маленький сумасшедшего омегу, как ты? Очевидно, тебе нужен кто-то, кто присматривал бы за тобой; если уж на то пошло, и они будут благодарны мне за готовность взять ответственность. Я имею ввиду, кто ещё стал бы тебя терпеть? Ты можешь быть симпатичным парнем, Уилл, но давай будем откровенны: вряд ли альфы выстроятся в очередь, чтобы взять тебя на работу надолго. Им может понравиться, как ты смотришься, но как только кто-нибудь узнает тебя получше… Давай просто скажем, что упаковка намного привлекательнее, чем содержимое.              Уилл несколько раз моргает, уязвлённый тем, что он в глубине души считает сущей правдой, хотя мимика не выдаёт даже намёка на горечь, когда он отвечает ровно:              — Гипотетическая очередь из альф вряд ли имеет отношение к этому, не так ли?              — Не имеет ли? Да, неважно — продолжай убеждать себя, что спасёшься. — С видимым усилием Эндрю делает глубокий вдох и пытается успокоиться, похоже, вспомнив, что план игры состоит в том, чтобы казаться разумным и внимательным, и что все получается не совсем так, как задумывалось. — Послушай, сладость, ты знаешь, что нужно вернуться. Я не хочу вмешивать закон, но если ты не оставишь мне другого выбора, тогда придётся. Зачем? Я сказал, что готов пойти на компромисс. У тебя была бы точно такая же жизнь, как сейчас. Только лучше, ибо был бы я, кто заботился бы о тебе.              — Не-а. Сколько ещё раз повторять? И мне не нужно, чтобы кто-либо присматривал за мной.              Под правым глазом Эндрю начинает подёргиваться мышца: верный признак того, что он изо всех сил старается не потерять самообладание.              — Хорошо, — с ещё одним глубоким вздохом. — Послушай, я понимаю — ты шокирован моим появлением. Прости, м? Наверное, мне следовало позвонить заранее, но я хотел увидеть тебя. Тебе нужно время, чтобы привыкнуть к этой мысли. Я вернусь завтра, и мы сможем всё обсудить. Что думаешь? Приглашу тебя на ужин.              На этот раз Уилл даже не утруждает себя ответом, а очень медленно и твёрдо качает головой; и Эндрю слабо улыбается в ответ, после на несколько секунд замирает, прежде чем вскочить и схватить шатена за плечи, развернув его лицом к стене.              — Упрямство — очень мило, — старший тихо рокочет на ухо. — Но также бесполезно. Чем больше будешь сопротивляться, тем хуже для себя делаешь. — Отпустив плечи Уилла, он обхватывает его за талию, так сильно впиваясь пальцами в тазовые кости, что приходится прикусить губу, чтобы сдержать стон боли, который хочется издать. — Какую бы дрянь ты ни принимал раньше, сейчас она явно не работает, — Эндрю мурчит тем же тоном мягкой угрозы. — Твоя течка столь скоро, и когда ты обнаружишь лужу под собой, во всей стране не найдётся судьи, кто не предоставит мне официальную опеку. И вдолби это в свою глупую головку: если ты предпочтёшь тащить меня в суды, то ты-пожалеешь-об-этом. Забудешь о том, что тебе разрешили работать. Забудешь о том, чтобы выйти из блядского дома. Для начала я надену на тебя ошейник; ты этого хочешь? Ну, сука, провоцируешь. Потому что, хорошо, блять. И после я буду держать тебя под замком 24/7, независимо от того, течка у тебя или нет.              Мудак ослабляет хватку, словно собирается отпустить Уилла, затем, вместо того, сильнее толкает своё тело вперёд, пока его лицо не впечатывается в стену. Грэм, в свою очередь, ненадолго забывает о борьбе и вместо этого полностью застывает, поскольку его внимание сужается к присутствию странного пульсирующего шума, что ему требуется несколько секунд, чтобы осознать, что это стук его сердца. Эхо звука пульсирует и бьётся, как птица, запертая в клетке, когда он слишком сильно сосредотачивается на нем, возникает непреодолимое впечатление того, что звучит как певучий голос Тёмного Отражения, когда каждый звук пульсирует, затвердевает и медленно превращается в слова: ты-мог-бы-убить-его-ты-мог-бы-убить-его.       На самом деле, желание напасть сейчас непреодолимо: даже сильнее, чем желание сбежать, и поглощает физическое ощущение самого себя, как куколка или второй кожный костюм. Нападение омеги на альфу воспринимается чрезвычайно серьёзно — часто рассматривается как признак нестабильности и карается принудительным заключением — Уилл понимает, что содеянное имеет серьёзные последствия, потребность настолько сильна, что он отбрасывает последние остатки самоограничения и нападает. Сделав глубокий вдох, Уилл яростно пинает Эндрю сзади, пока не чувствует, как тот кряхтит и ослабляет хватку, после вонзает локоть в рёбра, чтобы мочь грубо вывернуться. Следующий всплеск силы возбуждает, и, хотя Грэм знает, что может, должен, оставить всё как есть, но он не в силах остановиться сейчас: с приливом энергии, что кажется смутно первобытной во своей интенсивности, он вытягивает правую руку, дабы нанести жестокий удар по нижней части лица Эндрю. Его кулак соприкасается с плотью с крайне приятным хрустом, сила удара настолько велика, что тот, пошатываясь, падает на стол как мешок.       Уилл небрежно поправляет пиджак, после прислоняется спиной к стене и смотрит на Эндрю с таким отвращением, что практически покрывается волдырями.              — Давай проясним одну вещь, — предупреждает низким и напряженным голосом. — Только попробуй притронуться… — Я-убью-тебя-Я-убью-тебя. — Я сломаю тебе челюсть.              Эндрю издаёт иной хрюкающий звук — странную, звериную смесь частично боли, но в основном шока — и смотрит в ответ глазами, что буквально блестят от ярости.              — Это действительно было тупо, — шёпотом. Поднимая правую кисть, он касается своего лица, затем вытягивает её, чтобы осмотреть пятна крови. — Омега нападает на альфу? Нет, сладость, совсем тупо. Только посмей ударить ещё, и я отправлю тебя в больницу так быстро, что твои ноги не коснутся пола.              — Съеби.              Эндрю молчит несколько секунд, явно обдумывая следующий ход, и когда он наконец заговаривает, Уилл может легко распознать резкую смену тактики: переход от ярости к снисходительности, словно агент настолько глуп и тривиален, что на него даже не стоит злиться.              — Ты всегда был неблагодарным, — старший вздыхает, и снова обращается как к ребёнку. — Как ты думаешь, сколько ещё альф были бы с тобой такими же терпеливыми, как я? Тебе никогда не бывает достаточно, м-м, Уилл? Как не пригнись, ты всегда хочешь большего. Для человека, кто постоянно ноет о том, что он очень умён, чтобы иметь работу, ты поступаешь невероятно глупо. Ты можешь закатывать сколько угодно истерик, но всё, что ты делаешь — оттягиваешь неизбежное. — Снова начиная улыбаться, альфа выпрямляется во весь рост и смотрит на Уилла с чем-то вроде веселья. — Я бы солгал, если бы сказал, что мне не нравится, как ты все время пытаешься бороться со мной. Хочешь знать почему, куколка? Так тебя гораздо приятнее ломать. Как маленького дикого зверька, Уилл. Мой отец владел ранчо, когда я был мальчиком. Я тебе когда-нибудь говорил? Раньше я помогал объезжать лошадей. У меня очень хорошо получалось. Я никогда не встречал никого, с кем не смог бы справиться.              Уилл внезапно ступает вперёд, и Эндрю, явно опасающийся повторного удара, резко отходит в сторону.              — Я даю тебе неделю, — говорит с едва скрываемым ядом. — Считай жестом доброй воли. Этого времени хватит, чтобы сделать все необходимые приготовления, потом я рассчитываю застать тебя с упакованными сумками и готовым переехать ко мне. Если нет, то сделка расторгается, и я снова увожу тебя на Юг — силой. Я знаю, как сильно ты ненавидишь крики, Уилл; я пытаюсь оказать тебе услугу. Но если мне придётся вернуться и унести тебя через своё ёбаное плечо на глазах у половины ФБР, я это сделаю; ты не хуже меня знаешь, что по закону они отсосут и не остановят меня.              — Нет, — твёрдо повторяет Уилл; ибо наверняка, если он будет читать, как мантру, она приобретёт какой-то смысл? — Нет. Забудь об этом. Не случится.              На этот раз Эндрю не утруждает себя ответом; а улыбается, после нагло наклонится и проведёт пальцем по скуле Уилла. Тот же жест, что дилер может использовать для осмотра антиквариата или заводчик для определения родословной лошади: знак того, кто оценивает предмет собственности.              — Все уступки, на которые я пошёл, чтобы привлечь твоё внимание, — тихо проговаривает. — Ты понятия не имеешь, что натворил.              — Мне плевать.              — Знаю. Ты правда неблагодарный, м-м-м? Такой маленький негодяй, Уилл. Тебе придётся очень много поработать, чтобы загладить свою вину передо мной.              — Сходи на хуй.              Эндрю откровенно смеётся, затем похлопывает Уилла по щеке.              — Сладость, думаю, ты обнаружишь, что всё наоборот. Как ты думаешь, почему я выложил столько денег? Дело не в твоём искромётном остроумии и очаровательной индивидуальности. — Обернувшись, мудила теперь небрежно разглядывает своё отражение в оконном стекле, поправляет галстук, приглаживает волосы, прежде чем взять портфель и перекинуть пальто через руку. — Я собираюсь насладиться твоим возвращением, Уилл, — добавляет он задумчиво. — Да, особенно тобой, лежащим на спине, если не устроишь каламбур. Дело в том, что, если бы ты не был таким глупым и упрямым, тебе бы тоже нравилось. Ты был бы намного, намного счастливее, если бы мог принять себя таким, какой есть, и перестать бороться. Ты не должен был находиться здесь и терпеть побои ФБР. Всегда думал, что ты сильнее, чем есть на самом деле? В своей голове ты какой-то крупный следователь, в то время как на самом деле ты всего лишь хрупкий маленький омега, кто в одном шаге от психического срыва и не может признаться, что увяз слишком глубоко.              Уилл тихо выдыхает сквозь зубы, после снова прислоняется к стене, скрестив руки на груди:              — Закончил?              — Не то слово.              — Прекрасно. Тогда послушай и пойми: вызывай адвоката. Поскольку я ни за что не вернусь по собственному желанию.              — Всё ещё думаешь, что имеешь право голоса? — Эндрю вздыхает, затем качает головой жестом, который наполовину стилизован под жалость, наполовину под презрение. — Ты высокомерный маленький ублюдок, м? Тогда, похоже, мы увидимся в суде.              — И увидимся в аду, — рычит Уилл.              — Ты не знаешь, что такое ад, — голосом, что настолько пропитан ядом, что Уиллу требуется каждая капля самоконтроля, чтобы не вздрогнуть при звуке. — Похоже, ты хочешь это выяснить. Продолжай давить на меня, и я заставлю тебя очень-очень пожалеть.              — Повторяешься, — Уилл презирает. — Ты думаешь, что можешь прийти сюда и угрожать? Я имел дело с вещами похуже, чем ты; возьми билет и встань в конец ёбаной очереди.              — О да, Скульптор пытается привлечь внимание, да? — говорит Эндрю со странной улыбкой. — Я читал. Ты действительно знаешь, как их выбирать, м, дорогая. Вероятно, мне следует быть осторожным — люди подумают, что я такой же конченный, как и ты. Проблема только вот в чём: ты принадлежишь мне. И пока я не разрешу, это означает, что ты ни хуя не сделаешь без моего разрешения. — Остановившись на пути к двери, он оборачивается и тычет пальцем в сторону Уилла. — Одна неделя. И даже не думай о бегстве, потому что тебе некуда пойти, я найду тебя. Потом, когда мои руки коснутся твоей маленькой шейки, я получу постановление суда и прикажу чипировать тебя.              — Не посмеешь, — в ужасе заявляет Уилл.              — Да, я уверен, что ты прав, Уилл, — скалится. — Уверен, что струшу. Почему бы тебе не попробовать сбежать и не выяснить? Такой неуравновешенный человек, так что рискни, хули. И ты знаешь, что не удастся снять GPS: придётся выковыривать её скальпелем.              — Не трать слюну, деньги и время впустую, — огрызается младший, и невероятным усилием воли удаётся сдержать отчаяние, сквозящее в его голосе. — Ни один суд в мире не заставит меня вернуться к тебе. Только не после того, что ты сделал.              — Проверим же? Только, спойлер, ты проиграешь. То, что произошло, было несчастным случаем. И каждый врач, кто осматривал тебя, поддержит меня. Это полностью твоя вина, что ты отравил себя теми лекарствами; и ты действительно убеждён, что судья-альфа поддержит омегу, а не меня и мою медицинскую бригаду? — Уилл замолкает, неспособный придумать полезный ответ, Эндрю снова смеётся. — Хороший мальчик. Так-то лучше. Ты симпатичный, когда дерзкий, но и подавленный вид тебе тоже очень идёт. То, что я сказал — правда, кстати. Ты можешь продолжать жить здесь, я позволю тебе сохранить работу… По крайней мере, ненадолго. Даже без или с судебным разбирательством, всяко я верну тебя. Только обещаю вот что: я заставлю тебя сожалеть больше, чем когда-либо в своей жизни.              \\\              Джек разговаривает по телефону, когда Уилл, спотыкаясь, заходит в его кабинет несколько мгновений спустя: глаза дикие и затравленные, лицо заметно бледное, но каким-то образом, благодаря почти сверхъестественному приложению усилий, парню удаётся сдерживать наихудшую часть паники. Старший кивает в знак признательности, когда он открывает дверь, после безмолвным жестом приглашает его сесть.              — В пятницу, — раздражённо говорит он в трубку. — Я тебе уже говорил. Да. Нет. Нет, в пятницу. Сколько ещё раз? — Уилл яростно грызёт ноготь большого пальца, стараясь не слишком заметно подёргиваться от нетерпения. — Пятница! — рычит Джек. — И я не хочу больше ничего слышать об этом до тех пор. — Швыряя телефон, он поворачивается и корчит гримасу Уиллу. — Чёртовы адвокаты. Честно, ты не поверишь, о чем они просят… — После он, кажется, впервые по-настоящему замечает Уилла, и остальная часть предложения замолкает, когда тот начинает хмуриться и наклоняться вперёд в своём кресле. — Эй, ты как? — Более добрым голосом. Уилл тупо кивает, а Джек, кто обычно не склонен к клише или метафорам, хмурится ещё сильнее и добавляет. — Выглядишь так, словно призрака увидел.              — Ты знаешь, где Ганнибал? — выпаливает Уилл. — Его телефон выключен.              — Вообще-то, ты только что разминулся с ним, он был здесь десять минут назад. — Джек снова морщится. — Кстати, о тебе; ясно, я слишком сильно давлю. Судя по твоему состоянию, я склонен с ним согласиться.              — Ну и куда он делся? Он все ещё здесь?              — Сказал, что хочет поговорить с Аланой. Сегодня она выступала с лекцией, они, вероятно, всё ещё в аудитории. Или, может быть, на парковке… Эй-эй! Сядь. Что с тобой происходит, Уилл?              — Ничего.              — Чушь. Понятно же, что-то случилось: ты ужасно выглядишь.              «На что вообще похож ад?» дико думает Уилл. В конце концов, ад наверняка должен быть огненным и буйным, а не бледным, напряженным и выглядящим побеждённым, с ободранными костяшками пальцев и синяками на тазовых костях? Затем в его сознании на мгновение вспыхивает клятва Эндрю превратить его жизнь в сущий ад; хотя это тоже не совсем подходит, потому что библейский ад и искусство эпохи Возрождения наполнены злобными, скачущими демонами и пылающими ямами с серой, а какой в этом смысл, когда всё, что вам нужно для «Потерянного рая» — роскошный дом, который не разрешено покидать, и жизнь, которую вы не можете считать своей?              — Уилл, — повторяет Джек, более громко и явно встревоженный безучастным выражением лица агента. — Сядь, пожалуйста. Ты не уйдёшь, пока не объяснишь, что произошло.              — Прекрати указывать мне, что делать! — взрывается Уилл, после видит обиженное выражение Джека, поэтому делает глубокий вдох и видимое усилие, дабы попытаться успокоиться. — Прости, — добавляет более тихим голосом. — Я объясню позже. Обещаю; на самом деле, мне нужно объяснить позже. Но прямо сейчас мне действительно надо поговорить с Ганнибалом.              Джек вздыхает, затем протягивает руку и неуклюже, но доброжелательно похлопывает Уилла по руке.              — Ладно. Я беспокоюсь о тебе, вот и все.              — Я в порядке, — машинально отвечает Уилл. Джек поднимает брови. — Да, хорошо, я не в порядке. Но на самом деле это не то, с чем ты можешь мне помочь.              — Это медицинская проблема? — тактично интересуется старший.              — Не совсем.              — Но ты думаешь, Ганнибал сможет поспособствовать?              — Может быть, и нет, — на мгновение пытаясь скрыть выражение неприкрытого отчаяния на лице. — Скорее всего, нет. Но… Но мне всё равно нужно ему сказать.              \\\              Снаружи уже темнеет, когда Ганнибал останавливается перед машиной Аланы, они оба освещены светом уличных фонарей, что напоминают тонкие полосы малинового и черного на их пальто.              — Мне жаль, что я не смогла быть более полезной, — затягивая шарф на шее. — Но ты же знаешь, какой он. — Ганнибал наклоняет голову, показывая, что знает, и Алана в ответ слегка пожимает плечами. — Кто на самом деле знает, что происходит с Уиллом? У него просто такое замкнутое выражение лица, и он настаивает на том, что он…              — В порядке. Да, знаю: этот конкретный сценарий мне очень знаком. И всё же он явно не в порядке.              — Я пыталась достучаться до него. Уверена, ты тоже.              — Верно, с аналогичным отсутствием результатов. Хотя, полагаю, мы вряд ли можем винить его. В конце концов, вынужденная уверенность — довольно фальшивый способ довериться. — Ганнибал тоже слегка пожимает плечами, и это пожатие получается несколько более энергичным, чем версия Аланы, хотя и столь же изящным в том, как ему удаётся согнуть лопатки. — Во всяком случае, я ценю, что ты потакаешь мне; эти регулярные расспросы, должно быть, начинают надоедать.              — Вовсе нет. Я всегда рада присмотреть за Уиллом. Ты это знаешь.              — Да. Ему крайне повезло с выбором друзей в твоём лице.              — Взаимно.              — Я ценю твою поддержку, — говорит Ганнибал с улыбкой. — Хотя не думаю, что он воспринял бы это таким образом. Я могу представить его раздражение, если узнает, что я расспрашивал людей о нём за его спиной.              — Я знаю. Он такой осторожный.              — Так и есть, — задумчиво соглашается Ганнибал. — Это заставляет задуматься, что, по его мнению, ему приходится так усердно защищать.              — Буду присматривать. Всё, что ему понадобится. — после она улыбается и нежно кладёт руку на предплечье Ганнибала. — И не веди себя как чужой. Ты знаешь, что тебе не нужно ждать, пока возникнут проблемы с Уиллом, чтобы найти меня.              То, как она произносит это, совершенно небрежно и нетривиально, Ганнибал, в свою очередь, без колебаний наклоняется вперёд, чтобы запечатлеть поцелуй на её гладкой, надушенной щеке.              — Ты такой европеец, — нежно мурчит. — В основном мы просто клацаемся челюстями друг о друга.              — Да, боюсь, я не могу полностью избавиться от своей континентальной манерности. Уилл часто говорит то же самое.              — Чистая правда. Он никогда не рассказывает о себе, но он всегда очень рад поговорить о тебе. — Ганнибал одаривает её одной из самых загадочных сфинксических улыбок, и Алана улыбается на тот уровень сдержанности, что не позволяет ему выпытывать дальнейшие подробности так же, как это сделало бы большинство людей. — Он говорит о тебе, а ты говоришь о нем: может быть, вам стоит просто отказаться от посредников и поговорить друг с другом.              — Полагаю, следует. На самом деле, когда мы выражаемся таким образом, кажется, что мы оба довольно глупы.              Алана громко смеётся, затем ненадолго кладёт кисть на плечо Ганнибала.              — Знаешь, я бы не осмелилась сказать то же самое о тебе, но, думаю, Уилл был бы намного счастливее, если бы он действительно был глупым.              — Да, действительно — утешение забвения.              — Вот именно. Его интеллект всегда кажется ему ещё одним крестом, что он должен нести. Мне бы хотелось думать, что ты сможешь помочь ему научиться носить его также хорошо, как и ты.              — Да, — говорит Ганнибал с самым впечатляющим непроницаемым выражением. — Мне бы тоже хотелось так думать.              — Ну, если тебе пока нужен посредник. Ты знаешь, где я. А теперь позволь мне самой немного отдохнуть. — Она запечатлевает нежный поцелуй на лице Ганнибала, затем откидывается назад и снова улыбается, прежде чем потереть его скулу большим пальцем. — Ах, прости, ты испачкан моей помадой. Полагаю, европейские дамы делают это более элегантно.              — Вовсе нет. И уж точно далеко не так привлекательно.              — О, прекрати, — весело. — Ты неисправим.              — Я думал, что я европеец?              — Оба. А теперь прекрати пытаться очаровать меня, из-за тебя я опоздаю на свидание.              — Это было бы непростительно грубо с моей стороны, — говорит Ганнибал с иной улыбкой. Он отходит в сторону, чтобы помахать ей, в то время как Алана улыбается и машет в ответ — и тусклые чернильные сумерки, которые окутывают и клубятся вокруг них, настолько плотны, что ни один из них не замечает Уилла, находящегося в нескольких метрах; он все это время стоял рядом и почти полностью скрыт тенью.              С точки зрения наблюдательности позиция обеспечивает значительное удобство секретности: и всё же в этот момент его поражает, что на самом деле она включает в себя худшее из обоих возможных миров, поскольку он слишком далеко, чтобы слышать, о чем они говорят, но достаточно близко, чтобы видеть их, и поэтому мучает себя воображением слов. Хотя внушаемость последнего настолько сильна, что, по сути, устраняет необходимость в первом; ибо, что ещё они могли бы сказать друг другу? Хватает увидеть, как Алана протягивает руку один раз, затем два — небрежно гладит Ганнибала по плечу со всей фамильярностью человека, кто проделывал подобный жест сотни уже раз. Достаточно увидеть, как он целует её в щеку, а она касается рукой его лица, или как она продолжает говорить ему вещи, которые заставляют его улыбаться и выглядеть неожиданно оживлённым, будто типичная мраморная невозмутимость услышала что-то, что вдохнуло в неё тёплую жизнь.       Хотя Уилл не знает наверняка, что Алана омега, она определенно выглядит так, как будто может ею быть. И, что ещё более важно, это был бы тип омеги, который на миллион миль отличается от типа Уилла: тип умного, утончённого, красивого и сдержанного, напористого, но не резкого, и скромного, но не застенчивого. Стоя там возле своей гладко сверкающей машины, она и Ганнибал напоминают пару с художественной открытки или, возможно, с какой-нибудь дорогой рекламы товаров для роскошного образа жизни: типаж, на который обычные люди вроде Уилла должны с тоской смотреть и думать: «Если бы я только мог потратить достаточно денег и уделить достаточно времени, тогда я тоже мог бы быть счастливым, красивым, успешным и влюблённым; именно такими, как они».       В эти несколько секунд, сломленный и застрявший в одиночестве в тени, Уилл понимает, что не злится зачем? Он даже не чувствует особой обиды, так как, конечно, Ганнибалу всегда было суждено тяготеть к кому-то вроде Аланы, а не к кому-то вроде Уилла. Больше всего на свете он чувствует волну горечи из-за того, что была потеряна ещё одна вещь. Фактически, ещё одна версия Потерянного рая… Ещё одна версия ада. И затем, за печалью скрывается нечто менее глубокое, но почти столь же болезненное, а именно осознание того, что было самонадеянно и нелепо позволить прокрасться даже малейшему намёку.       Уилл знает, что ему следует просто уйти, дабы не рисковать быть замеченным, но все же не может удержаться, чтобы не позволить себе бросить последний тоскующий взгляд в сторону Ганнибала в качестве своего рода прощального жеста: хотя иная печаль, ибо старший, не подозревающий о молчаливом скрытом наблюдении Уилла из тени, теперь резко разворачивается и исчезает в направлении машины. Итак, мальчик смотрит ему вслед, затем отступает обратно к зданию также тихо, как и пришёл, и не делает никаких попыток привлечь внимание. Сейчас в этом нет смысла — больше нет, — потому что он знает, что тот не собирается рассказывать ему об Эндрю.              Если и до этого не было никакого смысла сообщать о том, что у Уилла есть опекун, в поисках эмоционального комфорта, теперь это проблема, что принадлежит исключительно агенту и его одиночеству. Чувство гордости не терпит чужого сочувствия, и это означает необходимость разделять интересы и поддержку Ганнибала с тем, кого выбирает старший, поскольку у него есть право. Легко представить: Ганнибал и Алана сидят в доме, элегантные и красивые, вместе, может, за обеденным столом с серебряными подсвечниками или, в постели? Ганнибал говорит: «Ты никогда не догадаешься, что случилось с Уиллом». А Алана с потрясённым сочувствием слушает, склонив голову, когда прядь тёмных волос изящно упадёт ей на лоб, и как она будет ужасаться от позора и варварства законов. А после, постепенно, оба потеряют интерес. Ганнибал гладит её по лицу и уберёт прядь, а та свернётся калачиком у него на груди и вскоре они настолько станут поглощёнными друг другом, что просто исчезнут из жизней других людей и канут в собственном уединении, за пределами чужих тревог и страданий.       Посмотрев вниз, Уилл понимает, что так глубоко вонзил ногти в ладони, чуть ли не до крови, и волны боли достаточно, дабы ставить его вернуться к настоящему и взять себя в руки. Потому как, конечно, не имеет значения, являются ли Ганнибал и Алана парой. Это даже не имеет отношения к делу. Это не имеет ни малейшего отношения к рассматриваемой проблеме. Той, что быстро превращается в величайшую боль в жизни Уилла; в его жизни, в которой так много задач. Словно в трансе, он медленно, механически возвращается в кабинет — одна нога вперёд другой, влево, вправо, влево, вправо, — затем запирает за собой дверь и роется в столе в поисках бутылки виски, припрятанной в нижнем ящике.       Виски, подарок Джека, чья идея рождественских гостинцев для своей команды имеет тенденцию следовать более бесстрастным линиям без энтузиазма (алкоголь для мужчин; духи для женщин), затем, поскольку нет стакана, агент распаковывает одну из чайных чашек и использует её. Его рука удивительно тверда, учитывая обстоятельства, и мальчик кладёт её плашмя на стол и разглядывает с чем-то похожим на гордость, ибо прямо сейчас комфорта так не хватает, что даже такая тривиальная вещь, как твёрдая рука, не может восприниматься как должное. Снаружи, из коридора, доносится стук, и Уилл застывает на стуле, прежде чем слышит, как кто-то зовёт его, понимает, что это всего лишь Сименс, поэтому игнорирует и наливает ещё порцию виски, что выпивает залпом.              Уже всерьёз темнеет, но Уилл не хочет включать свет и афишировать своё присутствие кому-либо из проходящих мимо, потому просто сидит в полумраке, единственным источником освещения является свет уличных фонарей. «Думай», бормочет себе под нос. «Думай, думай! Должно быть что-то. Должно быть что-то, что заставит Эндрю уйти». Только, похоже, ничего нет, и поэтому Уилл наливает из бутылки в третий раз, затем устало проводит рукой по лицу. Ганнибал, вероятно, сейчас в доме Аланы; или, может быть, она пошла к нему? Возможно, он поведёт её на концерт, который должен был посмотреть, когда там был Уилл, но вместо этого провёл всю ночь в баре. Не то чтобы это действительно имело значение, м-м-м? Не совсем: по большому счету, нет. Вообще не имеет значения.              — Материи на самом деле не существует, — сказал Ганнибал однажды. — Концепция полностью противоречива, абстрактно универсальна. Подобно материи и антивеществу… Противоположности притягиваются. — Любить себя и Уилла как дико противоположных партнёров: Север и Юг, левое, правильное и неправильное. Неудержимая сила и неподвижный объект. Как полярности, соединённые природой и инстинктом. «Важно» означает, что что-то имеет значение. Следовательно, всё было не напрасно.              Уилл делает ещё один глубокий вдох, после протягивает свою такую твёрдую руку и снова берет чашку, чтобы проглотить виски горьким обжигающим глотком. Затем он медленно отводит руку и швыряет чашку об стену, потому что есть что-то настолько совершенное в том, как весь этот хрупкий безупречный фарфор разлетается на сотню маленьких осколков, которые улавливают остатки угасающего света на своём пути вниз.