Браслет прядей вокруг кости моя

      Уилл возвращается в офис в ощутимом оцепенении: с одной стороны, он переполнен непониманием, но в то же время остро осознает необходимость обдумать произошедшее, но чувствует себя неспособным сейчас, ибо последствия такого размышления заставят его встретить стену головой, это несмешно, хуже, опасно. На самом деле именно всплеск эмоций выбивает из колеи не меньше, чем что-либо другое: настолько головокружительное и незнакомое, и то, как сама встреча умудряется казаться дико соблазнительной и в то же время глубоко зловещей. Если характеризовать сегодняшний день цветом, то это был бы яркий всплеск алого — цвет сирен, пламени и священных кровоточащих сердец на средневековых иконах, — и когда агент оглядывается, то почти ожидает увидеть окутанный багрянцем туман, клубящийся вокруг машины.       На самом деле, страшно даже признаться себе в том, насколько риск пожирает его изнутри. Это как грубые спекуляции, на которых можно заработать, хотя здравый смысл и чувство самосохранения побуждают мальчика сопротивляться порывам, полностью подавить сам адреналин невозможно. Это как игра в русскую рулетку, если бы омега болтал ногами сидя на крае обрыва: он бы на свистел себе поднос и почти дремал, засунув в руки в карманы, точно убеждённый что он непобедим, неприкасаем, и что Уилл точно не сможет упасть. Что другие люди могут отступиться и разбиться о скалы, но не агент, ибо он отличается от всех, и его невозможно удержать по правилам для остальных. Он постоянно возвращается к этому убеждению со слепой верой, разновидностью бездумного, беспрекословного постоянства, которое одновременно нелогично и безответственно. И всё же, и всё же…       Именно в данный момент Уилл вдруг осознает, что снова неосознанно обращается к своему отражению, своему Тёмному Отражению, кого так остерегается, ведь оно всегда будет тихо сопеть там и дожидаться его внимания, дабы посмотреть в ответ, и само осознание такого заставляет мальчика вздрогнуть от разочарования, прежде чем хлопнуть ладонью по рулю в попытке сосредоточиться.              — Ради Бога, — бормочет себе под нос, — возьми блять себя в руки.       Потоки дождя теперь стекают по ветровому стеклу и заливают машину жутким водянистым сиянием, что отбрасывает полосы теней на лицо и руки Уилла, как призрачные ветви, когда снаружи вспыхивают уличные фонари и другие машины визжат и ревут — и на несколько секунд от интенсивности всего ему хочется кричать. Затем Уиллу кажется, что он действительно слышит крики, и тогда начинает паниковать, но понимает, что это всего лишь пронзительный вой его мобильного.       Имя Джека высвечивается на экране, и сам вид, наконец, напоминает ему, что он собирается войти в офис, полный альф, почти не используя феромонный спрей, поэтому агент тут же хватается решать данный вопрос, как возможность думать о чем-нибудь существенном — о чём угодно, только не о том существе в зеркале и призрачных реках дождя. На самом деле, отвлечься настолько приятно, что превращает то, что обычно было бы неудобством, в своего рода облегчение, и Уилл почти благодарен за возможность развернуть машину и объехать город, чтобы найти круглосуточную аптеку, в которой, вероятно, есть духи.       Разумеется, легче сказать, чем сделать, и парень начинает мрачно осознавать, что минуты тикают — и соответствующий образ Джека становится всё более раздражающим, — после, наконец, находит магазин, который работает. Как и следовало ожидать, в это время ночи здесь почти сплошь обитают люди неряшливого вида, и Уилл чувствует себя неловко, бросаясь в глаза в своём костюме, до такой степени, что застёгивает пальто, пытаясь скрыть материальное положение. Он встаёт в конец очереди, все время вздрагивая от нервного нетерпения, и там невозможно не подслушать разговор пары посетителей перед ним, кто взволнованно изучают информацию о преступлении на своих телефонах.              — Новичок! — восклицает старший из пары мужчин, — уже шестёрка, шесть. — Делает паузу, дабы тихо свистнуть. — У парня прям течка.              — Ништя-ак, — кратко комментирует другой.              — Если бы я был омегой, открыл бы кирпичный завод. Прикинь, если эта чуча придёт за тобой.              — Ебать ту Люсю, — говорит так, словно собирается рассказать более шокирующую новость. — Слышал, они говорят о введении комендантского часа, пока Скульптора не поймают.              Уилл, кто не в курсе о таком, считает, что чрезвычайно легко представить ситуацию со стороны гражданских, теперь начинает раздражённо ёрзать. Потому как, конечно, именно омеги получают предупреждение держаться подальше от улиц или, возможно, вынуждены укрываться. Никто не попытается ввести комендантский час для альф несмотря на то, что Скульптор почти наверняка один из них.              — Так и надо избалованным сукам, — презрительно добавляет молодой человек. — Если бы целью были беты, всем было бы плевать.              Тон очень решительный, будто только что было высказано какое-то потрясающе проницательное замечание, и Уилл обнаруживает, что не может подавить вздох разочарования, который угрожал вырваться наружу в течение последних нескольких минут. И хотя шум довольно приглушенный, его все же достаточно, чтобы заставить мужчину оглянуться через плечо, затем остановиться и сделать двойной вдох, когда замечает Уилла.              — Оп-па, — нетерпеливо восклицает. — Я тебя знаю! Ты…              — Нет, не я, — огрызается Уилл.              Бесформенное резиновое лицо мужчины начинает искажаться причудливой смесью обиды и разочарования, что при других обстоятельствах могло бы показаться забавным, но в данный момент Уиллу кажется жутким и тревожным.              — Оп-п-па?.. — обвиняющим тоном — Остынь, бро. Ты же не знаешь, что я хотел сказать.              — Вы обознались, — отрезает Уилл, — «бро».              Достав из кармана свой телефон, последний теперь делает вид, что рассматривает его, что является очевидным жестом отстранения. Мужчины ходят туда-сюда, зловеще бормоча, хотя даже после того, как их обслужили, отказываются покидать магазин и вместо этого стоят в нескольких футах от омеги, разговаривая вполголоса и бросая едкие взгляды-бусинки в сторону Уилла. Он внутренне чертыхается, когда замечает, хотя, приберегает самые сильные проклятия для себя за то, что был настолько глуп, что попал в такую ситуацию.       «Но это только потому, что ты был там», добавляет про себя, наполовину раздражённый, наполовину печальный, когда на мгновение представляет Ганнибала. В этом отношении необходимость покупать спрей на глазах у придурков кажется своего рода ритуалом эпической неловкости, если не откровенным унижением, но невозможно пойти в офис с пустыми руками, и Уилл знает, что у него нет выбора. В качестве последнего средства он просит об этом, используя общий химический термин, а не название бренда, в смутной надежде, что они не поймут, о чем речь.              — Вы предпочитаете Феразен или Ферекс? — спрашивает фармацевт, тут же разрушая уловку. — Феразен дешевле, но Ферекс более дольше.              Как и ожидалось, головы мужчин дёргаются вверх, как у марионеток на ниточках, и вид этого вызывает знакомое тошнотворное чувство паники, что всегда охватывает Уилла при мысли о том, что его выставят омегой на публике. Затем на несколько секунд он чувствует прилив гнева по отношению к Ганнибалу, невзирая на то, что знает, что это совершенно несправедливо: хотя невозможно сказать, потому ли это, что Ганнибала здесь нет, чтобы предложить защиту, или потому, что Уилла вообще не было бы здесь, если бы не соблазн компании Ганнибала. Тем не менее, это все равно ничто по сравнению с гневом и упрёками, которые он испытывает по отношению к самому себе.              — Подождите минутку, хорошо? — говорит он, намеренно сохраняя голос как можно более небрежным и ровным. — Мне нужно кое-что проверить.              После парню необходимо рыться в карманах в поисках телефона, чтобы изобразить актрису на пенсии, будто он звонит омеге, которого на самом деле не существует, чтобы уточнить название спрея. Данная уловка проста необходима, хотя настолько нелепа, что Уилл всё-таки сожалеет, даже когда вешает трубку, а фармацевт сочувственно улыбается и говорит:              — Да, омеги часто путаются в медицинских терминах. Для них, бедняжек, это может быть немного сложно. В следующий раз вам, вероятно, следует просто попросить их записать название заранее.              Уилл жаждет послать его нахуй, но вместо этого выдавливает неохотно вежливую улыбку, затем кладёт духи в карман и пытается как можно быстрее сбежать — не в последнюю очередь потому, что знает, что задержка даст двум идиотам достаточно времени, чтобы сделать то, чего Уилл так боялся: обратиться к многочисленным доступным фотографиям на TattleCrime и подтвердить, что они действительно стоят прямо рядом с Уиллом Грэмом. Он даже не успел дойти до выхода, как один из них крикнул:              — Эй! Я знал, это ты. Эй! Вернись сюда, бро. Вернись! Когда ты в последний раз получал известия от Скульптора?              — Боже мой, это тот парень из ФБР? — говорит кто-то ещё; и Уилл теряет самообладание и выскакивает за дверь, затем фактически бежит обратно к машине, прежде чем кому-либо из них может прийти в голову попытаться догнать его.              Его сердце начинает бешено колотиться, и он вынужден потратить несколько секунд, пытаясь успокоиться и убедить себя, что благодаря фальшивому звонку никто не догадался о том, что он омега. Кроме того, они же не знали наверняка, он ли это.       Сам опыт оставляет чувство неустроенности и тревоги, и требуется ещё несколько секунд на самоуспокоение, прежде чем Уилл сможет завести двигатель и проделать оставшуюся часть пути до офиса. О Боже, теперь он действительно опоздает — значит, что Джек будет взбешён в точной пропорции к опозданию. Не то, чтобы Уилл что-то мог с этим поделать. Учитывая все обстоятельства, Джек должен быть чертовски благодарен Уиллу за то, что ему вообще удалось сюда добраться. Остановив машину, он обильно поливает себя спреем и впервые с тех пор, как покинул Ганнибала, снова чувствует себя немного увереннее.              — Ты не торопился, — обвиняющим тоном начинает Джек, когда Уилл наконец появляется. — Мне казалось, ты сказал, что был в городе?              — Ага. Пробки, — анальные.              — Пробки! В такое время? Ты по центральной мчал?              — Как обычно, — огрызается Уилл.              Джек издаёт фыркающий звук, затем, кажется, впервые по-настоящему замечает Уилла и начинает прищуриваться.              — Ты был на свидании?              — Нет, — говорит Уилл.              — Тогда почему в костюме?              Что касается вопросов, то те не совсем необоснованны, хотя Уилла по-прежнему возмущает тон, в котором они задаются, не говоря уже о том факте, что они задаются вообще.              — Я всегда переодеваюсь в стиль, когда прихожу домой, — раздражённо. — В противном случае собаки отказываются выгуливать меня.              Джек издаёт иной фыркающий звук, более приглушенный, в знак признания факта, что он проявляет любопытство и, по сути, сам напросился.              — Что ж, спасибо, что присоединился к нам, — добавляет более добрым тоном. — Знаю, не вовремя.              — Порядок, — говорит Уилл, стараясь, чтобы это звучало не слишком мученически. — Итак, что у нас? И что было такого важного, что ты не смог сказать мне по телефону?              — «Важное», не совсем подходящее слово, — отвечает Джек. — Скорее… «Трудное». Или, вероятно, вообще пустота, — Уилл нетерпеливо вздыхает, и Джек поднимает руки. — Ладно, извини. Я не хотел быть таким загадочным. Итак, для начала: говорит ли тебе что-нибудь имя Джеймс Лейланд?              На этот раз настала очередь Уилла нахмуриться.              — Нет. А должно?              — Он — последняя жертва. Разумеется, омега, его нашли несколько часов назад в переулке на южной стороне. При нем был бумажник, поэтому смогли сразу установить личность. Оказывается, бывший полицейский.              — Воу? — мурчит Уилл, слегка заинтересованный в омеге из правоохранительных органов, хотя это и реально, но крайне редко.              — Да. Видишь ли, дело вот в чём — он раньше работал в том же месте, что и ты.              — В Новом Орлеане? — недоверчиво переспрашивает Уилл. — Что он здесь делал?              — То же, что и ты: переехал. На самом деле, а ты как тут оказался? Почему Балтимор?              Уилл не сможет выдать чистосердечное: «хуйня-вопрос, история такая — либо я бы сбежал, либо должен бы быть на поводке у конченного ублюдка». Уилл пожимает плечами, затем замолкает и начинает грызть ноготь на большом пальце. Его идеальным ответом на связь с Лейландом является какой-нибудь лёгкий, непринуждённый жест — желательно сопровождаемый роялем в кустах — только он не может заставить себя сделать это из-за неприятного ощущения, что это вовсе не совпадение.              — Имя незнакомое, — наконец отвечает. — Имеется ли фото? — Джек берет со стола картонную папку и роется в ней, чтобы достать ксерокопию водительских прав, что молча передаёт. — Да, теперь узнаю, — бесцветно произносит Уилл несколько секунд спустя. — Но он всегда называл себя Джимом, а не Джеймсом. Он был детективом из отдела по расследованию убийств.              — Работа в отделе убийств? Необычно для омеги.              — Ага, — отрезает Уилл тем же ровным голосом. — Наверное.              — Каким он был?              — Не знаю. Полагаю, хорошим. Он выполнял свою работу. Он нравился людям. — На самом деле Лейланд не был хорошим человеком, в отличие от просто компетентного, и Уиллу, например, он определенно не нравился, но укоренившееся нежелание накапливать мелкие обиды и критику в адрес недавней жертвы жестокого убийства заставляет сдержать себя. — Какая разница? — говорит он вместо этого. — Мы знаем, здесь нет ничего личного. Его убили не из-за того, каким он был; его убили, потому что он был омегой.              Джек замолкает на несколько секунд, и Уилл тяжело вздыхает, потому что он может точно предсказать, что последует дальше.              — Ты знаешь, я должен спросить… — скромничает старший.              — Из-за ID?              — Из-за ID.              — Были ли у нас совместные расследования, когда работали вместе? Ага. Одно дело — Ричард Блэк.              — Кто?              — «Убийца Немезиды». Ну, он так себя называл. Газеты окрестили его «Креольским убийцей студенток», но он шипел, всё считал, что это делает его похожим на сексуального маньяка, несмотря на то что таковым он и был.              — Немезида? Звучит как персонаж видеоигры.              — Немезида — неизбежное поражения. В греческой мифологии она была богиней возмездия. — делает паузу, затем ловит взгляд Джека. — Блэк утверждал, что убийства наказанием для альф. Убивая омег, он думал, что совершает окончательную месть группе, которая высмеивала и объективировала его. Только он ошибался, и большинство жертв даже не были омегами. Вот почему дело так и не получило широкой огласки. Вероятно, никто за пределами штата никогда и не слышал.              — Он был бетой?              — Да. А ещё куском говна. После того, как он был осуждён, он полностью изменил свою историю и настаивал на невиновности. Трибунал действительно отнёсся к козлу серьёзно; или, по крайней мере, очень толерантно, чтобы подать на него апелляцию.              — На каком основании?              — Заявление о невменяемости: ложное признание из-за временной умственной неполноценности.              — Бывает, — резонно замечает Джек. — У нас был такой случай в Балтиморе несколько лет назад. Его звали Марк Эванс: мы привыкли называть его Эдвард-Исповедник, потому что он появлялся в участке после каждого громкого дела и настаивал на своей виновности. Ради привлечения внимания.              — Я знаю, бывает, — огрызается Уилл. — Но причина иная. Я абсолютно не сомневаюсь, что Ричард Блэк убил тех студентов, а после выдумал дерьмовую историю про альф, чтобы попытаться прославиться. Затем, проведя несколько недель в тюрьме, он решил, что ему все это не так уж и нравится, и снова попытался выбраться оттуда ложью.              — Итак, что за дело с Лейландом?              — Лейланд был офицером, производившим арест. Я составлял профиль и список подозреваемых, но я никогда не встречался с Ричардом Блэком. Я видел его лишь на суде. — замолкает на несколько секунд, слегка вздрагивая, когда вспоминает, как холодные, мёртвые глаза смотрели на него все время, пока он свидетельствовал. — На самом деле моя роль была довольно ограниченной.              — Сомнительно; похоже, без тебя его бы не поймали. — Уилл пожимает плечами, привычно скромно, и Джек прочищает горло с особой страстью. — Даже если так, Уилл, это странное совпадение. Очень подозрительное: предполагаемый убийца омега, имеющий связь с тобой и нынешней жертвой.              — В курсе, — с несчастным видом парирует. — Слишком много совпадений, чтобы их не замечать. Нужно проверить остальных пятерых и посмотреть, нет ли там какой-либо связи с Ричардом Блэком.              — Согласен. — Джек наклоняется и начинает быстро печатать на ноутбуке, останавливаясь каждые несколько секунд, чтобы взглянуть на младшего. — Итак, что с ним случилось?              — С Блэком? Он умер в тюрьме.              — Настаивал на невиновности?              — Ага… Клялся до конца, что взяли не того парня. — колеблется, затем ловит взгляд Джека. — Это ложь. Нет никаких доказательств, что настоящий Ричард Блэк сейчас находится здесь, в Балтиморе.              — Ошибки случаются, Уилл. Ты сам сказал, что никогда с ним не встречался; что, если другие офицеры ошиблись?              — Не-а, — твёрдо говорит Уилл. — Совпадение. Кроме того, это бессмысленно: даже если м-р Блэк был несправедливо осуждён, почему настоящего убийцу это должно волновать? Зачем ему преследовать Лейланда? Или оставлять мои инициалы на одной из его жертв?              — А зачем эти парни убивают? — отвечает Джек. — Хотя согласен, доводы — чушь.              — Маловероятны. — поправка, — с другой стороны, Подражатель…              — О да, упоминалось раньше. Думаешь, что мы имеем дело именно с ним?              — Возможно. Я также считаю, что Ричард Блэк — крайне плохой кандидат на роль Музы для него, хотя это всё же более правдоподобно, чем то, что настоящий убийца находится на свободе. Может, это не имеет к нему никакого отношения и мотив Скульптора — нечто совершенно иное. Исходя из теории, я бы выбрал последнее; но нам всё равно нужно проверить.              — Я пришлю кого-нибудь заняться этим прямо сейчас, говорит Джек. — Отличная работа, Уилл. Это лучшая зацепка, которая у нас была на данный момент.              — Что ж, посмотрим.              — Вот другое совпадение, — добавляет Джек, начиная перекладывать бумаги. — Парень, кто слонялся вокруг поля в тот день, когда мы нашли пятого. Помнишь? Ты сказал, что он точно не турист.              — Ах да. Что насчёт него?              — Браун: Мэтью Браун. Коричневый, черный¹. Странное сходство, да?              — М-хм, — соглашается Уилл, хотя слушает наполовину. За окном мальчик чует неизбежную визжащую суматоху, когда толпы журналистов начинают собираться перед зданием. Они звучат так дико и безудержно: почти жестоко в гневном негодовании. По какой-то причине на ум приходит термин «кровожадные» несмотря на то, что уже слишком поздно и кровь давным-давно пролита. Кровь шестого — Джима Лейланда — суждено, без сомнения, последовать за кровью седьмого и восьмого, и дальше. Бесконечное количество крови, ради которой нужно бежать.              Младший невольно вздрагивает.              \\\              Уилл приезжает домой так поздно, что технически ещё рано, и когда въезжает на подъездную дорожку, над головой начинает возвышаться рассвет. То, небо окрашивается в оттенки малинового и фиолетового, делает его похожим на что-то по-настоящему разбитое — израненное и кровоточащее, — и, хотя воздух становится менее влажным по мере того, как туман рассеивается в ожидании наступления темноты, в этой сцене все равно есть что-то достаточно гнетущее, чтобы заставить Уилла поспешить в дом быстрее, чем обычно. Двор совершенно пуст, никаких признаков беспорядка, но как только тот поздоровался с собаками и покормил их, агент не может удержаться и выпускает псов погулять, дабы посмотреть, проявляют ли они какой-нибудь интерес к углу, где, как ему показалось, он видел фигуру. Конечно, парочка из них направляется прямиком туда и начинает яростно обнюхивать землю и траву; но точно так же они не начинают лаять или царапаться и, кажется, довольно быстро теряют интерес — и, поразмыслив, Уилл решает использовать это как доп-доказательство того, что на самом деле там никого никогда не было.       Самое разумное, что можно было бы сейчас сделать, — лечь спать. Но после нескольких часов встреч, отчётов патологоанатомов и заявлений для прессы, Уилл чувствует себя слишком взвинченным для сна и в конце концов достаёт из холодильника пиво вместе с остатками пиццы навынос, что вполне может сойти за съедобную, и переносит всё это к своему столу, где сидит пару секунд, уставившись в пространство. Здесь крайне тускло для деталей, поскольку единственным источником освещения является маленькая настольная лампа, но в окружающей обстановке есть что-то успокаивающее, и это не вызывает у парня желания включать люстру. Только мягкий свет лампы и бледный, напоенный солнцем воздух, просачивающийся сквозь щели в занавесках, и Уилл в одиночестве: настороженный, как выживший в странной катастрофе, что погрузила всех остальных в сон и оставила его единственным, кто все ещё бодрствует, чтобы поразмыслить обо всем.       После ещё нескольких минут молчаливого разглядывания Уилл в конце концов достаёт свой дневник из ящика стола и аккуратно кладёт его перед собой, прежде чем провести кончиками пальцев по обложке. Всё так тихо… Тихо, как будто сама комната затаила дыхание. Как говорится, тихо, как на кладбище. Хотя могилы — это также место уединения, где хранятся секреты, и то, что закрыто, никогда не может быть известно другому человеку. «Я унесу это с собой в могилу» — другое выражение. В конце концов, где лучше излить душу, чем в столь скрытой и священной тишине? Взяв ручку, он начинает писать.              Дорогой Ты,              Иной день, иной рассказ. Новая жертва. Хотя, жертва, или всё-таки жертвы? Их слишком много: новое тело в морге, новая опустошённая семья, новая причина для всех обезуметь, как и все те, которые были до. Ты, конечно, уже в курсе, и я просто дополняю твою осведомлённость подробностями. Боже, я звучу как будто делаю грамматическое упражнение: ты знаешь, я знал, мы знаем. Не то чтобы это был мой давний друг. На самом деле теперь даже кажется, что это было целую жизнь назад, как чужое воспоминания. Словно он реликвия из чьей-то другой жизни. Полагаю, правда, ведь и я тогда был другим.       Я действительно знал его, как и он меня, и теперь ты знаешь об этом. Знал, знал, знаю, нет. Иронично ставить «знаю» рядом с »нет». По сути, знание строится на полном незнании, словно стараешься смотреть прямо в центр. Кстати, не переживай, я не жду твоего согласия. И об этом ты тоже знаешь. Но мне больше кажется, что тебе всё равно.       Неважно, проехали, я уже потратил достаточно времени на других страницах, рассказывая о вещах, которые я не понимаю, поэтому сегодня поведаю о другом. То, что я знаю — это мои подозрения, которые терзают меня некоторое время, хотя до этого я не был полностью уверен: просто подозрение и смутные мысли, что становятся всё яснее с каждым днём. Раньше они были просто помехами, но теперь полностью закрывают мне обзор. Пожалуйста, вдумайся. Я признаюсь.              Дело вот в чем: я знаю, что ты опасен.              Я не могу определить степень, хотя я признаю реальность факта неоспоримый. Я знаю, что ты правда опасен, но не знаю насколько. Не знаю, догадался ли ты. Это часть твоего дизайна, не так ли? Трудно представить, что есть момент, которые ты не контролируешь полностью, поэтому я предполагаю, что ты намеренно позволил мне настоящему увидеть тебя. Ну или начал это делать: маленькие вздохи, похоже на глотки. Чего я пока не понимаю, так это как далеко ты позволишь мне зайти — ну ты настолько расплывчатый, что я не могу утверждать. Ты можешь становиться тем, кого хотят видеть люди. На самом деле, похож на хамелеона. Помнишь? Я сказал, что ты можешь использовать обаяние, чтобы слиться с окружающей обстановкой. Только суть иная, да? Это не камуфляж, это охота.       Честно говоря, я даже толком не знаю, зачем я тебе все это рассказываю. Тебя бы это не волновало. Или волновало бы? Будет ли моя реакция когда-нибудь такой же интересной или актуальной для тебя, как собственная? Так трудно избавиться от мысли, что многое из того, что ты делаешь, — простое развлечение, как будто человеческая игра в шахматы, а я всего лишь одна из фигур, что нужно использовать, пока тебе не наскучит и ты не выберешь другую для игры.              Ах да, шахматная доска. Я уже говорил тебе об этом раньше; как я хотел быть соперником. По крайней мере, это несильно изменилось, только иногда я вижу в тебе другого игрока, иногда фигуру, а иногда я вижу в тебе саму доску. Иногда даже всех троих одновременно. Наверное, звучит странно, не так ли? Хотя это правда. У тебя есть дар жить в разных пространствах одновременно. Ты интеллектуальный оборотень. Ладно, это определенно звучит странно. Как бы это вообще назвать? Гибкость? Креативность? Адаптация? Всё это считается желательным и признаком интеллекта, но, хотя я знаю так много талантливых людей, я до сих пор не знаю никого другого, кто мог бы это сделать. Никого, кроме тебя.              И оглянитесь, мы снова тут. Я снова прошёл полный круг: вернулся к тому, что снова пусто. Замкнутый круг с тобой по центру, вместе с двумя словами, «нет» и «знаю», ибо я уже ничего не понимаю. Но, действительно, много ли мы вообще можем знать о другом человеке? Ты не знаешь всего. Ты не знаешь, как много я думаю тебе, скучаю ли я, или нужен ли ты мне вообще. Ты не знаешь, что я пишу тебе вот так. Ты не знаешь, что я не могу тебя отпустить.       Дорогой ты, что я вообще могу тебе ещё сказать? Что мне ещё сказать? Так как простая правда в том, что ты проникаешь в мой разум. Ты проникаешь в мою голову и остаёшься, и я знаю, что должен обижаться на тебя и пытаться заставить остановиться – но, как бы я ни старался, всегда обнаруживаю, что не в силах.              \\\              Около шести утра Уилл, наконец, ложится спать — в одежде, потому что раздеваться кажется слишком тяжёлым — он просыпается поздно утром, чувствуя себя неприятно измятым и покрытым песком. Его мобильный регистрирует пять пропущенных звонков от Джека, хотя, учитывая, что он провёл полночи, бегая по ФБР, Уилл считает, что это может подождать ещё час или больше, и идёт принимать душ, не перезванивая. Затем он укутывается одеялом и выпускает собак, прежде чем занять свой обычный сторожевой пост у окна, чтобы выпить чашку кофе и поразмышлять о факте, что он почти наверняка увидит Ганнибала на собрании команды сегодня.       На самом деле думать о Ганнибале вообще немного похоже на ощупывание синяка для определения, насколько тот болезненный и неудобный, и после нескольких секунд тревожного прощупывания Уилл не может избавиться от ощущения, что размышления прошлой ночи теперь кажутся чужими; будто солнечный свет отбеливает и дезинфицирует их наполовину, а страстное излияние эмоций выглядит так, словно это случилось с кем-то другим. Как в доказательство своих слов, он достаёт дневник, тот всё ещё лежит на столе, и кладёт подальше, после плотно закрывает ящик. Затем он возвращается к окну и рассеянно покусывает нижнюю губу, наблюдая за знакомым мрачным танцем ворон.       Бог знает, что происходит на самом деле, но как только все гипотезы будут отброшены, голые факты дела таковы: даже если бы у Ганнибала действительно был момент безумия, что заставил бы захотеть сблизиться с пациентом (чего он, очевидно, не сделал бы), и даже если бы у Уилла не было огромных оговорок по поводу идеи сблизиться с кем-либо (что у него есть), то это все равно было бы невозможно, потому что законное владение Уиллом безвозвратно принадлежит Эндрю. По общему признанию, времена, когда альфы убивали друг друга из-за омег, в значительной степени прошли, но Эндрю все ещё чрезвычайно злобен и мстителен, и, хотя невозможно представить, что он способен нанести физический урон Ганнибалу (Уилл слегка ухмыляется при мысли), он может — и обязательно подал бы на него в суд.        От этого Уилла сейчас пробирает глубокая дрожь унижения, потому что как сценарий — это вполне осуществимо. Для альф, покупающих омег, на карту поставлены такие большие суммы, что любая попытка другого альфы напасть на товар воспринимается чрезвычайно серьёзно. Тем не менее, полностью игнорировать события прошлой ночи остаётся невозможным, и, кроме того, конечно, всё лучше, чем беспокоиться о Скульпторе, — потому в качестве компромисса мальчик пытается переориентировать внимание на те аспекты происшествия, что были более простыми и, следовательно, менее пьянящими и тревожащими.       Прежде всего, это собственная внешность, и теперь Уилл с некоторым чувством вины ловит себя на том, что вспоминает, с каким одобрением Ганнибал пробежался глазами по костюму. Не то чтобы это было сюрпризом, учитывая, что Ганнибал всегда выглядит так, словно сошёл со страниц какого-нибудь глянцевого журнала, и осознание контраста между ними на короткое время заставляет Уилла почувствовать себя несчастным и застенчивым. Затем он ругает себя за то, что беспокоится о чем-то настолько глупом, и читает строгую внутреннюю лекцию о тщеславии и поверхностности; что по-своему довольно убедительна, хотя к концу так и не избавила от чувства, что Ганнибалу, возможно, было бы приятно увидеть его, когда он не выглядит так, будто только что выполз из лесовозной хижины.       Ноутбук Уилла открыт рядом на столе, и, поколебавшись несколько мгновений, он, наконец, подтягивает его к себе и осторожно набирает «Быть привлекательным для альф» в строке поиска, всё время робея и смущаясь, словно ищет что-то незаконное. После делает паузу и проверяет слова, прежде чем решить, что они слишком экстремальны, и меняет их на «как ладить с альфами». Ненамного лучше, учитывая, что все появляющиеся веб-сайты переполнены соблазнительно застенчивыми советами, которые настолько невероятно унизительны, что, поразмыслив, он решает, что лучше умрёт в одиночестве, недоеденный собаками, чем последует хоть одному из них. «Подожди — что?» — с тревогой думает Уилл. «Какого хрена?» Затем он напоминает себе о своём давнем решении всегда оставаться холостяком и о том, что дело не столько в том, чтобы быть привлекательным в общепринятом смысле, сколько в том, чтобы быть умным и представительным. Веб-сайты называют это «шикарным» или «стильным», что может подойти некоторым людям (например, Ганнибалу), но совсем не подходит агенту.              Нет, вместо этого речь идёт о профессионализме. Или, возможно, отчасти о привлекательности… Но не более. Не более чем частично. На самом деле Уилл может быстро почувствовать, что теряет интерес, и в конце концов просто роется в глубине шкафа в поисках пиджака, который выглядит несколько шикарно по сравнению с его обычными. Хотя при попытках выглядеть профессионально и/или привлекательно это кажется невероятно недоделанным, и омега некоторое время хмурится, прежде чем, наконец, сменить рубашку на более изящную и сшитую по фигуре, которую он почти никогда не носит, затем несколько раз проводит пальцами по волосам. Все сайты ссылаются на это как на придание волосам «упругости», хотя звучит как фальш (упругий, как моя зад, — обвиняет Уилл в сторону ноутбука), а не простое придание им более яркого и здорового вида, большое спасибо. После он подумывает о том, чтобы отказаться от лосьона после бритья, чтобы дать проявиться своему естественному запаху (учитывая, что обоняние Ганнибала достаточно острое, чтобы уловить его под феромонным спреем) и, возможно, расстегнуть несколько верхних пуговиц рубашки, дабы показать шею, — прежде чем отвергнуть обе идеи на том основании, что никакой уровень ебаннутости не оправдает подобное как служение профессионализму, когда Уилла, наконец, спасает от дальнейших обсуждений громкий стук в дверь.       Визит в такую рань, да и вообще в любое время суток, достаточно необычен, чтобы заставить Уилла почувствовать себя неловко, и его первая мысль состоит в том, что это Джек, дышащий огнём и серой и спрашивающий, почему Уилл не в офисе. Хотя Джек ни за что не стал бы тащиться сюда; вместо этого он позвонил бы и разлил огонь и серу по телефонной линии, а не припёрся бы лично. Спускаясь по лестнице, Уилл несколько секунд колеблется, разрываясь между желанием проигнорировать стук и негодованием от мысли, что он боится открыть собственную входную дверь, прежде чем, наконец, пойти на компромисс и надеть цепочку, чтобы осторожно приоткрыть ею на несколько сантиметров.       Естественно, это не Джек, но вопреки его зарождающейся надежде, это также не Ганнибал; и Уилл чрезвычайно удивлён, осознав, что в данный момент у него на пороге не кто иной, как Сименс, шаркающий по его двору: розовощёкий, с блестящими глазами, закутанный от холода в довольно комично выглядящий шарф, яркие основные цвета и общая пушистость которого делают его похожим на что-то, что мог бы носить дошкольник.              — Привет, Уилл! — весело здоровается. — Посмотри на себя! Ты выглядишь очень… — Сименс медлит, затем дарит Уиллу слегка покрасневший взгляд поверх шарфа. — Ты очень хорошо выглядишь.              Уилл несколько раз моргает, после, прежде чем успевает остановить себя, рявкает:              — Что ты здесь делаешь? — с резкостью, что определенно граничит с грубостью, но которую в равной степени невозможно заменить чем-то более вежливым, ибо, ну честно, какого чёрта он здесь делает?              Весёлое выражение лица Сименса начинает исчезать, будто кто-то повернул регулятор яркости вниз.       — Я просто хотел проверить, что с тобой всё в порядке, — говорит он, начиная переступать с ноги на ногу ещё более тщательно, чем раньше. — Ты не пришёл на работу утром. А потом, ну, я имею ввиду, это немного странно: один парень появился и искал тебя.              При этих словах Уилл заметно напрягается, хотя отчаянно пытается вернуть себе спокойствие. «Не паникуй», думает он. «Норма, порядок». Тем не менее, в сам момент кажется, что небо стало более зловещим и пасмурным по мере того, как опускаются тучи и гаснет свет, а стая ворон возобновляет свой гимн срочного карканья, достаточно громкий, чтобы даже Сименс оглянулся через плечо и уставился на них.              — Какой парень? — спрашивает Уилл, пытаясь скрыть тревогу в голосе. — О чём ты?              — Зеллер сказал мне, что он спрашивал о тебе раньше и что он, вероятно, журналист. — Сименс колеблется и смотрит на Уилла с осторожным сочувствием. — Наверное, так и есть. Но, исходя из моего опыта, ну, я думал, что он, возможно, частный детектив. Просто у него такой вид.              Услышав, как Сименс произносит эти слова вслух, Уилл понимает, что он сам все это время подозревал то же самое и игнорировал из отчаянного желания поверить, что это неправда. чувствует, как его желудок начинает скручиваться ужасным, паническим образом, и в попытке подавить это, пристально смотрит на горизонт, вцепляясь в дверную ручку в попытке устоять на ногах.              — У тебя ведь… У тебя ведь нет неприятностей, ага? — сочувственно спрашивает Сименс. — Кхм, я проводил его ради тебя. Сказал ему, что он вторгся в федеральную собственность: процитировал ему раздел уголовного кодекса. — Конечно, это было совершенно неуместно, но он, очевидно, этого не знал. На его скорбном, похожем на луну лице на мгновение появляется надежда, снова напоминая Уиллу собаку, что жаждет доброго слова. — Не думаю, что он вернётся. Но тебе следует знать. Ведь, если кто-то навёл на тебя частного детектива…              — Спасибо, — мрачно произносит Уилл.              — Я могу что-нибудь сделать?              — Нет, — отвечает Уилл тем же мрачным тоном. — Не совсем.              Сименс снова переминается с ноги на ногу, и Уилл не может удержаться от размышлений о том, как легко сосредоточиться на его более нелепых аспектах и забыть, что на самом деле он опытный юрист и, учитывая, что Сименс сразу определил, кто он такой, обладает большей проницательностью, чем большинство людей, включая Уилла, полагают. Фактически, в этом отношении проявлен уровень инициативы, граничащий с дискомфортом, и, несмотря на явно дружеские причины визита, Уилл не может сдержать резкости в голосе, когда говорит:              — Как ты узнал, где я живу?              — По документам, — объясняет с явным смущением. — Любой, у кого есть допуск, может просмотреть.              Уилл рассеянно кивает, внутренне проклиная себя за то, что забыл об этом и решает что-нибудь предпринять как можно скорее. Он видит, что Сименс смотрит на него с надеждой и собачьей серьёзностью, поэтому заставляет себя добавить:              — Спасибо за заботу.              — Всегда пожалуйста Уилл, — отвечает Сименс, чей метафорический хвост снова начал вилять. — Ты уверен, что я не могу тебе ни с чем помочь? Тебя подвезти?              — Нет, я в порядке. Спасибо. Я сам поведу машину.              — Ну, тогда ладно, — он неловко переминается с ноги на ногу ещё несколько секунд, явно на грани того, чтобы что-то ляпнуть, и Уилл вздыхает про себя, когда, наконец, замечает застенчивые взгляды, Сименс бросает в его сторону, и внезапно с ужасом осознает, отчего. — Посмотри, Уилл, — добавляет, делая глубокий вдох. — Я уже ухожу, но прежде, просто хотел спросить… Я хотел… Просто поинтересовался, встречаешься ли ты с кем-нибудь сейчас? Поскольку я подумал, что мы могли бы, ну, знаешь, может быть, потусоваться как-нибудь? — Делает паузу и умоляюще смотрит вверх: руки сложены вместе, как у продавца или, возможно, у кого-то, кто приходит за пожертвованиями на благотворительность. — В смысле, если бы ты хотел? Я подумал, мы могли бы, если… Если бы ты захотел?              «Грёбаный блядь, блядская хуйня», мрачно думает Уилл; и, невзирая на искренние усилия, знает, что его мысль, должно быть, на мгновение промелькнула на лице.              — Я ценю, что ты спросил, — говорит, осознавая, что так тщательно подбирает слова, что звучит высокопарно и неестественно. — Но…              — Но ты против, — заключает Сименс, внезапно выглядя таким подавленным, что Уиллу становится искренне жаль его. — Боже, мне жаль, Уилл. Я ужасен. Честно говоря, я вообще не собирался ничего говорить, только мой терапевт сказал мне, что мне нужно лучше стремиться к позитивным целям.              Изображение этого — Сименса, сидящего в кабинете какого-нибудь психолога, выкрашенном в пастельные тона, и искренне обсуждающего стремление к позитивной цели несмотря на то, что он обречён на провал, — содержит в себе почти невыносимый пафос, и на несколько секунд Уиллу кажется, что они с Сименсом смотрят друг на друга с одинаковым выражением тревоги.              — Это было самонадеянно с моей стороны, — с несчастным видом. — Кто-то вроде тебя… Конечно, ты бы не заинтересовался бы кем-то вроде меня². Мне следовало промолчать.              Уилл открывает рот, но снова закрывает его и в конце концов отвечает не сразу. Он знает, что молчание бесполезно — ещё больше усугубляет неловкую ситуацию, — но сформулировать надлежащий ответ невероятно сложно: отчасти потому, что замешательство Сименса кажется заразительным, но в основном из-за того, что эта печальная сцена на пороге, при всей ею глупой обыденности, всколыхнула что-то глубоко внутри Уилла, что сделало его по-настоящему несчастным. Ибо невозможно воспринимать Сименса серьёзно, когда он стоит здесь со своим телефонным именем, в шарфе ребёнка и с печальным лицом в форме блина: и всё же есть элемент благородного страдания, что заставляет Уилла в момент почувствовать, что Сименс производит гораздо более уверенное впечатление, чем сам Уилл. Потому что, по крайней мере, он спросил, хотя знал, что почти наверняка потерпит неудачу, у Сименса хватало смелости добиваться того, чего хочется. Хватило духа признать, что она вообще есть, и это гораздо больше, чем Уилл когда-либо был способен сделать. Сименс не спрятался за слоями отрицания и уклончивости. Он не лгал себе и всем вокруг, так, как это делает Уилл прямо сейчас.       Сименс несчастно пожимает плечами, словно вот-вот увянет, и одного вида достаточно, чтобы Уилл наконец взял себя в руки и сказал: «порядок», как можно более добрым тоном.              — Нет ничего плохого в том, чтобы попросить, — добавляет после паузы в несколько секунд. — Смело. Обычно я так боюсь отказа, что даже и не пытаюсь.              — О да? — говорит, пытаясь улыбнуться. — Ты не кажешься человеком, кого легко напугать. — Над полями взлетают и стремительно падают вороны, и Уилл смотрит на них, ненадолго вспоминая старое наблюдение Джека: «Уилл Грэм имеет дело с огромным количеством страха. Плодами воображения». Он слегка пожимает плечами.              — Я такой, — всё, что произносит омега.              — В таком случае, ты хорошо скрываешь.              — Спасибо, — говорит Уилл, стараясь, чтобы голос звучал искренне.              Следует иная мучительно неловкая пауза, во время которой Сименс несколько раз прочищает горло и так экстравагантно переминается с ноги на ногу, что кажется, будто горит, в то время как Уилл, видимо, вообще забыл о его присутствии и рассеянно смотрит вдаль на зрелище растерзанных черных тел воронов.              — Ну, думаю, мне пора. Ты будешь позже?              — Да. Позже.              — Ну, тогда ладно, — с несчастным видом говорит Сименс, начиная скручивать концы шарфа.              — Мы можем как-нибудь сходить выпить кофе, если хочешь? — предлагает Уилл, хотя на самом деле ему этого не хочется. — Ну, знаешь… Как друзья.              Сименс сбрасывает шарф, после засовывает руки в карманы, по его круглому лицу на мгновение пробегает скорбное выражение.              — Спасибо, наконец говорит он. — Я бы хотел этого… Может быть, сегодня днём?              — Нет, сегодня у меня не будет времени. Но… Когда-нибудь.              Сименс покорно кивает, явно понимая, что это вежливое установление границ, что правда, и на несколько секунд печаль, кажется, тает, поскольку вместо неё вокруг его рта появляется тень чего-то горького и обиженного. Затем этот взгляд исчезает почти также быстро, как и появился, делая его, если это возможно, ещё более грустным и щенячьим, чем раньше.              — Тогда как-нибудь, — с несчастным видом повторяет.              — Конечно.              — Ну, береги себя, — говорит Сименс, медленно начиная отступать к своей машине, словно ему не хочется уезжать. — А, Уилл? Прости, что я так внезапно появился здесь. Это было немного опрометчиво с моей стороны; думаю, мне следовало позвонить. Просто хотел увидеть тебя… Я имею в виду, я хотел узнать, все ли с тобой в порядке.              — Без проблем, — говорит Уилл, пытаясь проскользнуть обратно за дверь.              — И надеюсь, что я не напугал тебя или типа. Знаешь, с этой чепухой насчёт частного детектива? Серьёзно, если я могу тебе помочь? Нужна какая-нибудь юридическая консультация?              — Буду иметь ввиду, — говорит Уилл, хотя на самом деле уже не слушает. Ибо, разумеется, это не юридический вопрос; по крайней мере, не в том смысле, что закон его защитит. Всё как раз наоборот, учитывая, что, если незнакомец в офисе действительно был частным детективом, то есть только один человек, кто мог его прислать.              Вернувшись в безопасный дом, Уилл судорожно наполняет лёгкие и медленно выпускает воздух снова, прежде чем прислониться к стене и запрокинуть голову. Почти прямо напротив находится зеркало в прихожей, и, стоя там в мрачном полумраке, омега чувствует, что его ест глубокое нежелание видеть своё лицо в зеркале. Потому что помнит, что может сказать, даже не глядя, что оно уже там. Бледный, терпеливый, лежащий в ожидании: его Тёмное Отражение… Его тёмное зеркальное отражение. Тот, кто хотел забить наркоторговца до смерти голыми руками. Тот, кто живёт в извращённом, объявленном вне закона пространстве, прямо за пределами досягаемости реальности, и напевает «ты мог бы убить его, ты мог бы убить его» снова и снова, как жуткую колыбельную, предназначенную для ночных кошмаров.       И, стоя там, наедине с тишиной и неподвижностью, где нет ничего, кроме него и зеркала, он не может не вспомнить слова Ганнибала, сказанные прошлой ночью в баре: соблазнительные и ритмичные, перекликающиеся с запретными истинами, произнесённые прокуренным голосом. «Это вполне естественно».