That Pain to Miss

      Вот так моя жизнь в Нью-Йорке приобретает новые краски.       Розали работает младшим сотрудником в PR-агентстве, поэтому ей не составляет труда пристроить меня в ряды телефонных операторов. Работа нудная, большую часть времени я читаю книги, спрятанные подальше от чужих глаз, под стол. В работе есть свои плюсы, я нахожусь в окружении людей и обстановка, в отличие от клубной, не располагает к скачкам жажды с моей стороны и желанию трахнуть меня со стороны людей. Со временем я понимаю, почему Каллены так спокойно ходили в школу из года в год, чувство стабильности и возможности осесть хоть ненадолго в одном месте без переездов и скандалов окупало многое. Мне тоже начинает нравиться рутинность моей жизни.       Выходные я провожу с Эмметтом перед экраном телевизора, мы смотрим бейсбол. По причинам, не поддающимся моему понимаю, он одержим командой Чикаго Кабс.       — Они действительно нечто, Белла, не выиграли ни одного чемпионата, с тех пор, как я переродился. А я, уж поверь мне, самый давний их поклонник. После почти века неудач они обязаны победить, ради меня.       Я недоверчиво смеюсь.       — Я говорю серьёзно, — он бросает на меня суровый взгляд, — ты не представляешь, сколько денег я проспорил Джасперу за эти годы, и всё из-за них. На этот раз они должны мне победу.       Розали показывает мне город, особенно часто мы ходим в музей Метрополитен, стараемся пробираться туда по ночам, чтобы не отвлекаться на толпы туристов. Она обожает Египетское крыло, порой мы часами сидим в тени Храма Дендур.       — Это одно из тех мест, в которых я чувствую себя молодой, — объясняет она, — здесь время течет медленнее.       Гуляя по парку, мы иногда заглядываем в планетарий Хейдена, чтобы пройти по «космическому пути длиной в тринадцать миллиардов лет».       — Видишь, по сравнению с этими цифрами мы ничто, в этом отрезке за тринадцать миллиардов лет произошло столько событий, прожито так много жизней, что даже самая долгая жизнь бессмертного кажется жалкой песчинкой в пустыне.       Одним субботним днем мы проводим обеденное время в Barneys у прилавков с косметикой. Розали одним взглядом заставляет испариться стайку консультантов, и терпеливо показывает мне, какая косметика подойдет для моей новой кожи: очень плотный тональный крем и консилер, чтобы скрыть круги под глазами.       — Могу я спросить тебя кое о чем? — спрашивает она, склонив голову на бок и разглядывая труды своих рук на моём лице, я киваю. — Почему ты уехала из Чикаго? Ты была несчастна с ними? Поэтому и подалась на путь саморазрушения в Нью-Йорке?       Я медленно растираю пятно тонального крема по тыльной стороне ладони, пытаясь подобрать слова и объяснить причину. Сейчас мне кажется, что ни одна из прежних причин не звучит так убедительно, как раньше.       — Мне казалось… что я всё усложняю своим присутствием, что… что всё вернулось бы на круги своя, если бы меня не было.       Розали едва заметно морщит лоб и, не говоря больше ни слова, возвращается к нанесению макияжа, порхая огромной кисточкой с пудрой по моему лицу.       — Смотри!       Она подносит магазинное зеркало, и я вижу, что макияж и искусственное освещение сделали своё дело, без бледности и кругов под глазами я выгляжу здоровой и счастливой.       Лето подкрадывается и к Нью-Йорку, и нам с Розали приходится бросить работу, слишком сложно притворяться нормальными при таком количестве солнечных дней. Вечера мы проводим втроём в Центральном Парке, слушаем концертные выступления и болтаем ни о чём. Сегодня выступает филармонический оркестр. Эмметт лежит на спине, занимая почти весь плед для пикника, постеленный на газон, он лениво подбрасывает бейсбольный мяч, легко перекидывает его сквозь ветви деревьев и ловит специальной рукавицей. Мы с Розали сидит рядом, зарывшись ногами в густую траву и наслаждаясь теплом нагретой за день почвы.       Музыка опьяняет. Бамбуковые сопрано выводят мелодию арии из Ромео и Джульетты, голос флейты заполняет собой все пространство.       — Как вы думаете, если бы я практиковалась каждый день, скажем, в течение ста лет, я бы смогла звучать так же, как китайские флейты?       Эмметт ловит мяч, точнёхонько отскочивший от моего затылка.       — Нет, никогда, малышка Би, я слышал, как ты поешь в душе.       Мы с Розали хихикаем, она шлёпает по его руке книгой в мягкой обложке, которую сейчас читает.       Однако это заставляет меня задуматься, был ли Эдвард изначально одаренным пианистом, или всё это годы и годы практики? И кем хочу стать я, когда у меня есть всё время в мире?       Эмметт арендует яхту у Манхэттенского парусного клуба, и иногда, вечерами, когда солнце прячется за высотными зданиями города, мы отправляемся поплавать на яхте. Ныряем с носа лодки, грациозно рассекая освежающие волны, состязаемся с Эмметом на скорость, моя новорождённая энергия относительно выравнивает наши шансы друг против друга.       Осенью я начинаю учиться в Колумбийском университете. Джаспер идеально подделывает мне табель об успеваемости в средней школе и вносит в списки новых учеников колледжа, и я не удивлюсь, если помимо всего этого Калленам пришлось отгрохать новоё здание библиотеки, чтобы меня взяли. Но мне нравится ходить на занятия, поэтому я не возражаю против всего, что они для меня сделали. Мне нравится учиться, посещать лекции, выполнять домашние задания по английской литературе и искусствоведению. Старые книги и полотна напоминают мне о словах Розали, сказанных в планетарии, что по сравнению с некоторыми вещами мы меньше, чем младенцы. Для изучения я выбрала современную литературу, читать «Грозовой перевал» и прочую классику теперь выше моих сил. Почти каждый день мы встречаемся за ланчем с Розали, естественно, ничего не едим, просто обсуждаем произошедшее за день. Розали работает волонтёром в дошкольном учреждении и занимается с малышами развивающими играми, их комплекс располагается прямо на Бродвее. Каждый раз, когда она рассказывает истории о детях, с которыми проводит время, её лицо озаряется счастьем.       Остальные члены семьи навещают нас на Рождество. Элис возмущенно надувает губы, когда мы не позволяем ей заняться «переукрашением» дома.       — Это рождественская елка Гринча, Белла! — Возмущается она, глядя на шестифутовую ель, установленную в гостиной. Элис явно считает, что ели не хватает пары сотен дополнительных игрушек. Я глажу её по голове, уговаривая не обижаться, в конце концов, я просто счастлива, вся семья наконец-то собралась вместе в одном доме. Почти вся.       Разница с прошлым Рождеством разительная, квартира наполнена музыкой и разговорами, всё проходит очень гладко, если не считать одного инцидента между Элис и Эмметтом. Она случайно рассказывает Эмметту, только взявшемуся читать шестую книгу о Гарри Поттере, что Дамблдор умрёт. Эмметт гоняет Элис по всему Маннхэттену, пока она ускользает от него среди толпы людей мчащихся машин, выкрикивая слова сожалений через плечо.       Как бы я ни была счастлива в эти дни, я начинаю понимать, каково это быть седьмым колесом в доме, полном парочек, в душе я сочувствую Эдварду. Одиночество поглощает меня с головой, поздно ночью, когда все расходятся по своим комнатам, и я остаюсь наедине с собой. В такие моменты дыра в моём сердце разворачивается на полную катушку, занимая все мысли.       После Рождественских каникул я снова выхожу на учебу, и замечаю, что Розали ведёт себя очень странно. Она больше не ходит со мной на ланч, возвращается домой очень поздно, и сразу идет принимать душ, никому ничего не говоря. Я наблюдаю за Эмметтом, пытаясь понять, задевает ли его такое частое отсутствие, но он, кажется, просто рад тому, что она возвращается.       Я сижу в библиотеке, изучаю азиатскую культуру для подготовки к экзамену, когда Роуз присылает мне сообщение с просьбой встретиться с ней в незнакомом мне баре. Перед встречей я смотрю с Эмметтом матч его любимой команды (бедняги опять проигрывают) и начинаю прилично опаздывать. В баре я слишком радостно улыбаюсь хозяину, он чуть не хлопается в обморок, все из-за того, что я не могу избавиться от скорбного выражения на лице Эмметта в своих мыслях. Растерянный от моей улыбки хозяин всё никак не может вспомнить за какой столик меня нужно посадить, и я нетерпеливо перегибаюсь через перила, чтобы посмотреть где сидит Розали и указать ему на стол. Золотые волосы Розали сразу бросаются мне в глаза, она стоит у барной стойки, и я вижу, как она наклоняется к мужчине, стоящему рядом и что-то яростно ему шепчет. Я отшатываюсь к стене, отчаянно пытаясь сохранить рассудок.       Эдвард здесь. Эдвард прямо здесь, в этом баре.       — Ты до нелепости эгоистичный, самовлюблённый… — Голос Розали сочится ядом, список эпитетов, адресованных Эдварду, превращается в изобретательный поток ругательств, даже я вздрагиваю от каждого её слова. — Она прошла через ад. Все мы прошли через ад. И для чего? Неужели ты не можешь вытащить свою голову из задницы хоть ненадолго, чтобы понять, как много ты теряешь, что ты теряешь её! В отличие от нас, у тебя был шанс, и ты его упустил.       Эдвард ничего не говорит, но по тому, как он напрягает спину, плечи, сильнее опирается на стойку, я понимаю, что он слушает. Я вижу его в профиль, смотрю на помятый синий пиджак, манжеты французской рубашки торчат из под рукавов, прикрывая запястья. Перед ним стоит нетронутый стакан скотча, он медленно перекатывает его в ладонях. Слова Розали словно добавляют тяжести к его невидимой ноше, с каждым словом он склоняется всё ниже, плечи опускаются, волосы закрывают глаза.       — Да, она не хотела, чтобы это случилось именно так, никто из нас не хотел. Но она сделала свой выбор и не жалеет об этом, она выбрала тебя.       — Отъебись.       Его голос режет не хуже заточенного лезвия бритвы, в нём слышатся отголоски всех прожитых им лет.       — Я не хочу её видеть. Я не хочу знать, через что она прошла. Я не знаю, как ещё донести это до тебя, Роуз. Если хочешь, можешь продолжать выслеживать меня, как ты делаешь это в последний год, остановить тебя я не в силах. Но не допускай ни на секунду и мысли, что я хочу услышать что-то о Белле.       Я пробегаю два штата, прежде чем заставляю себя остановится.