That Pain to Miss

      Карлайл и Эсме живут в огромном, словно вырезанном из бурого камня, особняке, всего в в квартале от озера Мичиган. По сравнению с этим домом, их дом в Форксе казался очень даже бюджетным вариантом. Особняк великолепен: внутренняя отделка в сдержанных тонах, бесценные произведения искусства и антикварная мебель. Но несмотря на всё это баснословное убранство, дом не похож на музей, им удалось наполнить всё вокруг домашним уютом.       Эсме показывает предназначенную мне комнату на втором этаже и выглядит слегка взволнованно, когда открывает дверь. Мне не удаётся подавить восторженный возглас. Огромные эркерные окна, пропускающее теплый послеполуденный свет; книжные полки от пола до потолка, заставленные книгами и компакт-дисками. На одной из стен висят две чёрно-белые фотографии, на них Чарли и Рене. Кровать застелена роскошным кремовым постельным бельём. Я порхаю по комнате, разглядывая то один, то другой предмет интерьера, касаясь всего, что попадается на глаза, пробегаюсь пальцами по лицам на фотографиях в рамке. Снимки идеальны, Чарли выглядит точь-в-точь таким, каким я его помню.       Я поворачиваюсь к тепло улыбающейся Эсме, её неуверенность улетучивается.       — О, Эсме! Как ты это сделала? Тут мои книги! И мой кактус!       Она смеётся, и смех подобен перезвону колокольчиков. В один большой прыжок я оказываюсь рядом с ней, чтобы обнять.       — Я так переживала, не была уверенна, что ты захочешь видеть напоминания о другой жизни, но я помню своё перерождение, как я хотела сохранить воспоминания о себе прежней, сделать их осязаемыми, чтобы человеческая частичка меня никуда не делась. А с вещами… Это было нетрудно, я помогала Чарли разбирать твои вещи после похорон, пообещала, что пожертвую их в фонд помощи.       Я опускаюсь на кровать в смешанных чувствах, бездумно касаясь пальцами толстого покрывала. Сейчас я испытываю прилив сильнейшей любви к этой вдумчивой заботливой женщине. Эсме садится рядом со мной.       — К слову, я не была уверена насчёт кровати. У Эдварда никогда её не было, но лично мне нравится время от времени почитать лёжа или послушать музыку… — Она замолкает, изучая моё лицо. Я стараюсь придать себе как можно более бесстрастный вид, но получается плохо.       — Эдвард жил здесь с Карлайлом, да? После его обращения?       Эсме отводит прядь волос с моего лица и успокаивающе обнимает за плечи.       — Эдвард жил в этом доме несколько раз, — тихо говорит она, — но никогда в этой комнате.       Я киваю, слова застревают в горле, когда я думаю об Эдварде, живущем тут.       — Белла, Эдвард - мой сын, и я люблю его, как и положено матери. Но ты, ты тоже моя дочь. Эдвард достаточно взрослый, чтобы принимать решения и жить с их последствиями. Ты же совсем молода, тебе нужна семья рядом, и ты должна знать, что мы все хотим, чтобы ты была с нами.       Она крепко меня обнимает, затем уходит, чтобы дать мне время побыть наедине с собой.       Вторым любимым местом в доме для меня становится кухня. Оказывается, Эсме прекрасно готовит, и я присоединяюсь к ней, с удовольствием обнаруживая, что готовка приносит мне не меньше радости и успокоения, чем в моём человеческом обличии, даже несмотря на то, что я больше не могу насладиться результатами. Эсме помогает местному женскому приюту, так что вся выпечка и замороженные блюда отправляются туда. Есть что-то необычайно умиротворяющее в том, чтобы стоять бок о бок на кухне, раскатывать или месить тесто, пока Эсме рассказывает мне истории об их прошлом. После войны они жили в западном Берлине, в шестидесятые годы – на севере Нью-Йорка. Эсме рассказывает мне о путешествиях, впечатлениях, и я наполняюсь воодушевлением, потому что смогу испытать то же самое сама, если стану достаточно сильной.        Разговоры о прошлом пробуждают во мне любопытство, и я расспрашиваю всех членов семьи о том, что они видели и успели пережить. Джаспер рассказывает мне свою историю, о войнах новорождённых на Юге. Моё сердце разрывается, когда я представляю, сколько всего пережил этот прекрасны человек, сплошь покрытый шрамами, скольким ужасным событиям он стал свидетелем… Джаспер протягивает руку и приподнимает мой подбородок указательным пальцем.       — Не печалься об этом, Белла. Я рассказываю тебе, ибо это часть нашей истории. Но это просто… история. Она потеряла для меня всё своё значение в тот день, когда Элис нашла меня в той закусочной.       Элис, сидящая на диване рядом с нами, яростно кивает, переплетая их пальцы.       Но самой любимой становится музыкальная комната. Сначала я избегаю её, как чумы, потому что блестящий, черный рояль «Stainway baby grand» явно принадлежит ему, и навевает воспоминания о моей колыбельной. Но спустя время я обнаружила целую коллекцию пластинок. Ряды винила на полках начинались в хронологическом порядке с самых первых выпущенных в продажу граммофонных пластинок и заканчивались современными изданиями. Это всё равно, что оказаться ночью в музыкальном музее, без риска быть застуканным. Мне вдруг становится всё равно, что они принадлежат Эдварду, я часами лежу на полу перед проигрывателем, раз за разом ставя сестер Эндрюс, Глена Миллера, Эллу Фицджеральд и Коула Портера. Звуки этих записей, должно быть, вызывают ностальгические нотки у Калленов, они тоже любят проводить здесь время. К примеру, сейчас Джаспер просматривает стопку новых сводок о гражданской войне, опубликованных за время нашей изоляции на севере. Он устроился в глубоком старинном кожаном кресле напротив меня, длинные ноги перекинуты через подлокотник, брови хмуро сдвинуты вместе. Неточности раздражают Джаспера. — Джас, кто это люди на картине, рядом с Карлайлом? Над камином висит тёмное полотно, написанное маслом, на нём изображён Карлайл во время его жизни в Италии, рядом с ним стоят трое мужчин. Джаспер удивлённо поднимает глаза, и смотрит на картину так, словно никогда её тут не видел. — Это Аро, Марк и Кай. Они Вольтури. — Что за Вольтури? — Очень старая и могущественная семья, что-то вроде королевской династии, если представить, что у вампиров могут быть короли. Карлайл жил с ними в Италии некоторое время, разве он тебе не рассказывал? — Он рассказывал об Италии, но ничего об этой семье. Джаспер хмурится, словно обдумывает, как много может мне рассказать. — Я думаю, что они берут на себя определённую ответственность за наше.. сообщество. Они следят за соблюдением установленных правил. — Правил? — Это было для меня новостью. Может. существует целый свод правил для вампиров? Есть ли какое-то тайное рукопожатие, которому мне следует обучиться? — Только одно правило, разбитое на множество подпунктов. Мы должны держать наше существование в секрете. Я сразу вспоминаю Эдварда и его туманные намеки о грозящей мне опасности просто из-за того, что я знаю о существовании вампиров. Больше я не задаю никаких вопросов. Через шесть месяцев Чикаго становится для меня чем-то вроде дома. Однажды днём, когда я вынимаю имбирное печенье из духовки, Эсме спрашивает, счастлива ли я. Я долго молчу, прежде чем ответить неуверенное «да». Многое в моей новой жизни делает меня счастливой. Карлайл учит меня играть в шахматы, Джаспер обучает испанскому. Даже ходить с Элис по магазинам очень весело, если послушно позволять наряжать себя во всё, что придёт ей в голову и просто наслаждаться её обществом. Я люблю эту семью. Но в моём сердце поселилась огромная дыра, тоска по Эдварду, и я знаю, что не только я скучаю по нему.  Бывает, что я слишком рано возвращаюсь со своих прогулок вокруг озера, и иногда застаю их активно спорящими. Они чувствуют моё приближение почти сразу, и в доме становится тихо. Но я знаю о чём, вернее, о ком они говорят. При мне никто не хочет говорить об Эдварде и молчание становится громче, чем я могу вынести.