𝐂𝐨𝐮𝐧𝐭𝐝𝐨𝐰𝐧.

***

— Чего молчите то, док? Глазками хлопаете так, будто Шнайдер — главный по значимости элемент в вашей собственной периодической таблице. Бэнг! Прямое попадание, снаряд с наполнимым из чистого, нескрываемого, почти триумфального злорадства и колкой оболочкой проходит прямо через широченно-высоченный лоб Уингфилда. Есть пробитие. Лицо Ксено действительно выражало, казалось, все импульсы которыми психика и нервная система могла бы пальнуть в различного рода шоковых ситуациях. Абсолютный ужас, присвисвистывая, заливает глазницы свеженьким стеклом, лишая черной краски радужку, и бодро растрясывая засидевшиеся в одном положении зрачки. Осознание без усилий подбрасывает брови вверх на добрые пару сантиметров, а накатившая в моменте паника отдирает друг от дружки до боли сухие верхнюю и нижнюю губу. Восстание длится, правда, меньше чем две секунды, прежде чем вся муть разом смахивается одним движением дворника задремавшего за рулем натасканного самоконтроля. Когда, интересно, в последний раз, глядя на самопровозглашённого доктора Икс, можно было запечатлеть как его закаленные десятилетиями адского труда черты лица искажались в подобном выражении? Хм, вообще-то… Никогда. Поиск научного, или даже банально логичного резона который бы мог объяснить, или хотя бы предъявить достаточно провокационный фактор сей неестественно яркой реакции Ксено отбросил практически немедленно, ведь даже сбой гигантского, ракетного, еще и ядерного двигателя, малейшая ошибка в фиксации которого могла вызвать взрыв, способный стереть подчистую как минимум четверть штата, у него такого феноменального оцепенения не вызвал ещё несколько месяцев назад. «Фамилия «Шнайдер» вам о чем-нибудь говорит?» Говорит? О, нет, такое бесцветное слово сюда никак не вписывается. Скорее ревет, восклицает, воспевает, развращает, уносит, затмевает, терзает, ласкает, убивает и воскрешает одновременно. Да, так действительно звучит правильнее. Конкретнее, по крайней мере. Почему? Неэлегантно хороший вопрос. В науке и практически во всех её сферах Ксено более не продолжает тщетные поиски ответа. А в себе искать боится. И это признаёт. Без единого сомнения и смехотворно жалких отговорок. Безбожно врать самому себе, как может и делает каждый среднестатистический живой человек, Ксено Хьюстон Уингфилд, по его мнению и окружающих, не способен. И в целом презирает эту способность. — Ждёте ответа, способного потешить ваше самомнение и подтвердить ваши знания? Фиксируя показушно-холодный, насмешливый взгляд на скалящейся морде Леонарда, констатирует Хьюстон, вопросительный тон добавляя подсознательно. Из въевшейся в образ вежливости. — Совершенно точно. Даже не скрывает. Лыбится, зная что всадил порцию свинца в обоих зайцев, окружив и уничтожив все возможные пути отступления, продумав всё заранее, создав шаткую иллюзию надежды избежать неминуемого. Наслаждаясь метаниями жертвы. До чего элегантно. — Рассматривается ли вариант отбросить все садисткие прелюдии и перейти к сути? Хмыкает, нет, насмехается. Всё понимает. Наслаждается. — Мазохистично риторический вопрос, доктор Уингфилд. Ксено тоже хмыкает, прикрывая глаза спокойно. Смиряется. Чему быть, того не миновать. А это что-то решится наинеприятнейшим образом либо для одного, либо для другого, раз вот так, напрямую, замешан именно Шнайдер. Вернее, замешан он был всегда, но только как нейтрализатор. В роли катализатора тот еще не выступал. — Но вы правы, успеем еще наиграться. Все-таки нисходит, смотри-ка. Ксено аж интерес берёт, чего это такого он сейчас потребует, до какого шантажа сможет додуматься… Хотя нет, тут нужно брать выше, на что он ещё способен? Очевидно, тот своими и возможно чужими усилиями допёр, что непробиваемый, будто несколько слоев титанического карбона, все-непроницаемый, почти роботизированный Стэнли Шнайдер, таскающийся за Ксено, а иногда и без «-ся за», везде где только можно, нельзя и невозможно, обычным, государством приставленным телохранителем Уингфилду не приходится. Хотя бы потому что он ебучий полковник по званию, если уж не без-пяти-минут-генерал, и не какой-то наследственный-хуем-деланный, а достойный и почитаемый, с кучей военных заслуг и даже значимых, чуть ли не великих подвигов, которому походу больше делать нехуй, кроме как присматривать за, конечно, вышестоящим по важности и статусу лицом, но, тем не менее никак с армией, или его непосредственным начальством, не связанным. Как же Ксено бесили его эти понавешанные чуть-ли не по самое ебло всех трех оттенков медали, мерзотно брякающие друг о друга, когда они вместе присутствовали на какой-то очередной нудной официальщине. Хотя, долю вины Ксено брал и на себя, потому что он на этих мероприятиях не всегда, да даже не часто нужен был, он просто приходил посмотреть как разрывающемуся от серьезности и торжественности Шнайдеру присобачивали еще какую-нибудь побрякушку. Просто приходил, просто растрачивал свое столь драгоценное свободное время. Потом, конечно, ворчал вечерами, но чисто для того чтобы «коммандер Шнайдер» закатил свои самоцветные глазки, тяжело вздохнул, да и как-нибудь заткнул его. А затыкать он умеет, ещё как умеет, подонок эдакий. Ксено наконец отвешивает себе хорошечную мысленную пощечину. Опять в блядскую канаву съехал, чтоб его. А вот кого его, Стэнли или себя, тут думать надо. А думать о таком времени нет. Поразмыслить бы о том, чего такого этот внушительно-конченный парниша желает, что собирается, по всей видимости, Шнайдером его мозг гениальный компассировать. Это либо ультра-стальные кишки надо иметь, либо совершенно примитивное представление о самом объекте. И хоть шанс на второй исход меньше одной десятитысячной, в глубине своей таки-человеческой, иррационально наивной души Ксено на этот шанс надеется. — Каковы ваши ко мне требования? Ну если не деньги, власть или связи, то, возможно, действительно ужасающее оружие — информация? Коды доступа, пароли, локации, формулы, засекреченные исследования? Да что угодно может стать ключом к запуску хоть ядерной бомбы, неважно к какой значимости свои знания приравниваешь ты сам. Она невообразимо разная для каждого. И, главное, чем пригрозят то? Точно не лишением звания и всем что к нему прилагается, вернуть его тому, кто затесался под бок одного из основных руководителей НАСА, никакого труда и усилий не составит. Что, удержание? Убийство? Пытка? Или всё вместе? Да в лицо Шнайдер ржал подобным жалким штучкам. Он, и попасться в такую передрягу, где его даже смогли задержать — антонимы. Только если предатели в его полк не засели, или того хуже, под контроль подразделение не взяли, и вызов тот ночной был спланирован и подстроен, дабы без усилий заманить Стэна в нужное место, в нужное время, и в нужном состоянии. Вот блядь, а такое же возможно, пусть и звучит фантазийно и надуманно. Всё ведь, в теории может произойти. Абсолютно всё. — Требований к вам особых нет, доктор. Просто сидите тихонечко, молитесь, если в Бога верите, и не рыпайтесь. И прекратите головушку свою бриллиантовую ломать, не к вам тут претензии. Вы так, жертва обстоятельств, обыкновенный заложник. Шаткая башня последовательных и наоборот теорий рассыпается в бесформенную кучу от одного короткого, но сильного дуновения. — Что? Что? Что значит «жертва обстоятельств, обыкновенный заложник»? Какое, к чертям, «не к вам претензии»? А к кому? К Шнайдеру? Даже звучит смеш- Пау! А у реализации меткая рука, прицел — ягодка. Надо же, второй за столь небольшой отрезок времени, хэдшот. Больно, сука. — Чего это вы так удивляетесь, дорогой? Вы не пуп земли, не к вам обращены все силы темные и светлые, позвольте уж своему Королевскому Величеству побыть и среди челяди. Восхитительно, элегантно выстрелил своей колючей присказкой, правда не в тему абсолютно, где хоть крупица драгоценных разъяснений? Судя по уже сказанным его словам, шантажировать будут не Шнайдером, а Шнайдера. Не Уингфилда, а Уингфилдом. Ксено совершенно беспрекословно признаёт, что к такому сокрушительному фиаско его жизнь не готовила, а если и было дело, то он все занятия без какого-либо зазрения совести прогулял. Тут, собственно, назревает нехилый такой, немаловажный вопросик… А от этого-то, готового порвать, расчленить и сожрать на благо отечества, бедолаги им что могло понадобиться? Да и какую, Господи прости, дельную выгоду из него можно извлечь? Неужели Леонардовские ребята, да и он сам, настолько пышут благородством и переполнены патриотизмом, что хотят в армии въебывать ради любимой матушки-родины, а их туда не берут, вот они и бушуют? Или наоборот их брата на службе строгий товарищ-полковник за кочерыжки потаскал, да вполне возможно парочку с концами оторвал, и они несут ему месть страшнючую? Великий Ксавье, неужто они всю полковниковскую коллекцию медалей на металлолом сдать собираются? Варианта ответа, по крайней мере самых подходящих, тут два. Либо Уингфилд действительно вознес себя вместе со своими стандартами до самого небесного свода, и теперь настолько свысока смотрит на бесхитростные желания и нужды простых смертных, что совершенно их и не понимает и понимать не хочет, либо… Стэн мастерски, возможно даже целенаправленно утаивает от него какую-нибудь невъебенную историю об огроменном наследственном богатстве, своей значимости для страны или даже мира, или еще о чём-то. Во вторую гипотезу, как, скорее всего, покажется почти каждому, легче поверить. Да и проще доказать. А вот Ксено поверит хуя с два. Потому что в Шнайдере он не сомневается. Доверял, доверяет, и уверен что будет доверять ему больше чем кому либо ещё в этом, поросшем грязной ложью и бессмысленной брехней, прогнившем мире, насколько бы клишированно и пафосно это не звучало. Даже больше чем себе. — А от него-то вам что нужно, позвольте поинтересоваться? Даже если бы не позволили, Ксено бы в любом случае поинтересовался. Да и что-то ему подсказывает, что ответ последует в любом случае. Хоть в какой-то форме. Странная, однако, перемена во взгляде Леонарда этого случается. Удивление, помешанное с немой яростью промелькивает в чуть округленных, впалых глазах всего на пару секунд, прежде чем вновь испариться за ширмой презрительного холода и издевательских побуждений. — Так вы все-таки не знаете. Переоценил я значит связь вашу, которую сам-то нахваливал. Ауч. Хватит уже, блять. В который раз ментально жрать свинец вообще неприятно. Аж в ушах зазвенело от того, с какой силой сердце о ребра ударилось. Хотя стоп, чё за внезапные метания с хуй да нихуя? Надо так, значит. Ради его, возможно даже их обоих, безопасности. Вот так беспричинно скрывать что-то способное потом привести к ебучему похищению и шантажу — не в духе Стэнли. Совершенно. Абсолютно. Точно.? Да и кто ему Ксено вообще, чтобы тот отчитывался перед ним постоянно о каждой произошедшей милипиздрической хуйне? Начальник? На такое даже самый высший права не имеет. Друг? Да тоже самое. Секреты есть у всех и каждого, и у друзей их имеется всегда порядочно. Любовник, на худой конец? Тем более. Как бы ни казалось, что вы знаете, и доверяете друг другу всё, что только есть у вас в душе, это таковым не является. Даже если очень хочется чтобы являлось. И у Стэнли тайны свои присутствуют.. Это Уингфилд знает как никто другой. Но одно Ксено знал безошибочно, как все законы Ньютона. Стэн не подведёт. Никогда не подводил, и сейчас не подведёт. Какой бы жутчайшей не была ситуация, какими бы леденящими последствиями не грозила обернуться. Он сможет. И если нужно — будет лгать. — Только из уст моих вы и слова об этом не услышите, так что ушки не развешивайте. Кто бы сомневался. Да кому нужны эти твои блядские, наполовину пересочиненные байки? Кто в них верить собирается? Уж точно не Ксено. Но эта всё шире растягивающаяся ухмылочка ублюдка скоро без шуток отпечатается и в без неё перегруженной памяти Хьюстона. Очень действует на просроченные нервы. — Ох, знаете, попридержу-ка я коней. Послушать сейчас будет чего, так что развешивайте на здоровье. В протянутую, чуть шершавую ладонь опускается маленькое, незамысловатое мобильное устройство. На вид — обыкновенный, непримечательный «кирпичик» прямиком из середины эпохи развития телефонов. Одноразка. Не из того разряда, который один блондинистый, до мозга костей прокуренный ценитель, фыркнув, назвал бы неудачным экспериментом в сфере никотиново-оснащенной аппаратуры, используемый исключительно отбросами общества, а мобила, с помощью которой можно осуществить один единственный звонок, и благополучно выбросить, не заботясь о том, что на тебя через неё каким-нибудь способом выйдут. Невооруженным глазом глянешь разок, и даже малюсенькой идеи в голове не появится, что за одно такое удовольствие сто тысяч долларов надо будет отстегнуть. Приготовились, твари такие, как следует. И денег, конечно же, достали. Ещё и противозаконно, к гадалке не ходи. — Знакомые циферки, доктор Уингфилд? Тычет в лицо экранчиком. Ксено жмурится, не смотрит даже. Тут и ежу понятно, что там за «циферки». Хьюстон по ним раз шесть на дню и взглядом, и пальцем проходится. — Капризничаете? А нехорошо. Уверены, что сможете когда-то еще набрать их и получить ответ? Нет, не уверен. Возможно, это последний раз когда он сможет позвонить по этому номеру. Возможно, в последний раз услышит его голос. Возможно, больше никогда не увидит. Но, с упрямостью шестилетнего пиздюка, шлет в пешее эротическое это пиздоблядское «возможно». Что уж говорить об отчаянии, тут и до реально ощутимого страха ещё ой как далеко. Поэтому Ксено молчит, незряче уставившись в обшарпанный пол, и ждёт. В общем, делает всё, на что в данный момент способен. По крайней мере, честно себе признаётся, что четыре монотонных гудка протягиваются мучительными миллениумами, прежде чем чуть искаженный шакальным качеством, но такой знакомый, родной даже, низкий и твердый голос отчеканивает: «Hello, Snyder speaking.» Пусть всего на какую-то долю секунды, но внутри, снаружи, во всей вселенной время моментально прекращает свой стремительный полёт, заставляя мироздание пошатнуться, а Ксено тяжеленно сглотнуть, ощутив как замершее сердце облепляет рой бабочек-кровянок. Бесполезно и тупо бы было отрицать невыносимое, давящее желание выдать приевшееся, но такое само собой разумеющееся: «Hey, Stan.» Затем услышать тихий вздох облегчения по ту сторону экрана, подавить улыбку, замечая как смягчился голос каменно-серьезного идиота-Шнайдера, и начать тупо трепаться, перемешивая в расслабленном наконец сознании бесполезный бред и информацию жизненной важности, зная, что Стэн догонит, и ему не надо ничего раскладывать. После, через примерно 26 минут 32 секунды с учетом возможных пробок, по хозяйски завалиться на переднее матово-черного БМВ, рыкнуть чтобы он открыл окно и выпускал свои токсичные пары хотя бы туда, и, во время дороги «домой», как ни в чем не бывало продолжить пиздеть обо всём на свете, жаловаться, хвастаться, высказывать идеи, шутить по чёрному, и закатывать глаза на периодичное Шнайдеровское поддакивание. — Здравствуй, Стэнли, ублюдок ты бессердечный. Но сейчас говорит не он. Двумя пальцами, которые совсем немного потряхивает во внезапно накатившем приступе ярости, будто дерьма кусок, Леонард держит трубку, процеживая слова сквозь стиснутые в зубастом оскале челюсти, и почему-то пялясь прямо в стеклянные глаза напротив сидящего Уингфилда. Горючая злоба и презрение в его безжизненно серых глазницах посылает по пояснице Ксено пару мурашек. Но он не боится. Ещё нет.