Серенада любви

      За окнами кареты развертывались ярко освященные желтыми и красными фонарями улочки магических кварталов. Экипаж неощущаемо для находящихся внутри покачивало, шум и немецкий говор, перекрикивания торговок и смех покупавших ярморочные товары волшебников не долетал до них. Четверо джентльменов (если их все еще не лишили этого звания), находились в полном молчании. Не сказать, что Эйвери это раздражало — вечно неугомонный Антонин спал, откинув голову на мягкую спинку сидения, его шутовской и брат по душевному складу Фрэнк Лестрейндж старательно писал три письма домой — два молоденьким очаровательным сестрам и одно отцу, а Том, как обычно погруженный в свои мысли, делал вид, что читает.       Получалось у него плохо: он держал книгу вверх ногами, но никто из присутствующих (в сознании) даже не пытался сказать ему об этом. Мысли Тома были далеки отсюда, они пропахли пряностями ярмарки, пеплом войны, развернувшейся в Индии, на которой они успели побывать, сладостью светских приемов и гнилостью под блестящим фетром искусственности, веющей от Гриндевальда. Тот всегда занимал отдельное место в размышлениях и Тома, и самого Джонатана, ярко вспыхнув в голове вместе с пришедшим с возрастом осознанием творящихся в политике дел.       Совершился переворот. Великий переворот, можно было бы сказать. Гриндевальд строил, строгал и формировал новое общество из волшебников — сплетенное и единое. Его идея по покорению магглов была отложена в сторону, но, Эйвери думал, что ненадолго: как только (давно уже не если) Гриндевальд разберется с миром магов и переплетет их судьбы в крепкий клубок, он продолжит дальше. Этот волшебник — без преувеличения великий волшебник — дошел до той точки, когда остановиться без чужой помощи, к примеру, человека, что может повлиять на мышление и здраво рассудить ненужность пролития крови в войне с магглами, или нового знания почти невозможно.       Эйвери откидывает голову на спинку мягкого темно-бордового сидения. Взгляд безэмоционально скользит по улочкам.       Они побывали на военных действиях — конечно же, не в самом пекле, им бы никто не позволил, но побывали. Фрэнк со скандалом сбежал из дома под несколькими сестринскими проклятиями, на снятие которых понадобилось почти две недели, а Антонин, отбывший прочь из штаба раньше всех, шутовски раскланялся перед бабушкой в Министерстве, когда его выловили на половине пути (они думали, что успели перехватить до Индии, а он — вечный обманщик — попался на дороге обратно), после чего исчез на полтора месяца, проводя настойчивые переговоры с семьей и с содроганием сообщая, что он не переживет, если такая же война, какая пылала диким, неудержимым огнем в Азии, доберется до его родного Российского княжества.       Антонин, черт побери, оказался не из простых, и бабка его — глава Министерства — сто раз пожалела, что позволила невестке отправить ребенка учиться в Хогвартс «для улучшения его связей с миром вокруг». Но дело было сделано, Антонин подтолкнул ее и весь княжеский совет под ее железным колпаком вступить в переговоры с Гриндевальдом. Они и сами думали об этом, Эйвери уверен, и сами бы пришли к этому решению, но отнимать у светящегося счастьем Антонина лавры дипломата было жалко. Джонатан не был человеком, который получал удовольствие, когда забирал конфету у ребенка.       Так что, пока увиденное Антонином находило выплеск в положительных эмоциях от осознания, что его страну гадкий огонь боли и ненависти не затронет, все молчали. Слишком сильное впечатление на них оказало увиденное: Фрэнк содрогался от мысли, что гадкость смерти могла прийти в Британию. Им буквально повезло, что все решилось дуэлью, и давно подкупленные страхом или настоящей благосклонностью к идеям Гриндевальда чистокровные волшебники со всем Министерством быстро признали его власть.       Пока горела пряная, свободная и жаркая Индия, они отсиживались в стороне.       Карета остановилась. Домовик, сидевший на козлах, быстро открыл дверь перед хозяевами, и Джонатан, не дожидаясь остальных, поднялся и выпрыгнул. Фрэнк глухо буркнул, что они могут идти без него — слишком уж он был увлечен письмами (и страхом получить новое проклятие из-за задержки от малютки Адель). Том, кивнув, словно змея, медленно и тихо выполз, растирая лицо белоснежными костлявыми ладонями. Дверь закрылась, эльф спешно исчез — нужно было откатить экипаж, запряженный тройкой гнедых коней с огненными глазами. Эта порода доставлялась из Китая — первый шаг ко вступлению в союзнические отношения. Специально выведенные магические лошади, набиравшие бешеную скорость и проносившиеся настолько быстро, что магглы не только не видели экипаж, но и не ощущали, получили большое признание среди аристократов.       — Мне нужно на черный рынок, — шепнул Том, положив руку на плечо вздрогнувшему Эйвери. Пелена задумчивости упала с полупрозрачных глаз, и в голову, блестя яркими красками и шумом, ворвалась одна из улочек ярмарки. Джонатан поморщился, пряча лицо от яркого света, и повернулся к тени, в которой исчез экипаж. — Ты со мной?       Вздохнув, он насупился в ответ и скупо кивнул.       На Тома увиденная война оказала слишком сильное и непонятное действие. Джонатан давно беспокоился, как бы тот, находясь под впечатлением, не натворил дел.       — Только быстро, — произнес он так же тихо в ответ, блуждая внимательным взглядом по не обращавшим на них внимание людям. Он засунул руки в карманы мантии. Медленным шагом они пошли мимо бесконечных разукрашенных рядов. Отвратительная искусственная маска, прикрывающая боль, раздирающую Индию. — Нас ждет фрау Шнайдер на закрытом ужине. Там будем только мы и, конечно же, еще пара десятков гостей.       Том кивнул. Взгляд Джонатана зацепился за невысокую темноволосую женщину, выбиравшую амулеты. Что-то в ее красивом, молочно-бледном лице поразило его и заставило замедлить шаг, вцепившись в мозг, но он, прищурившись и почти остановившись, не мог разглядеть, что именно. Вот она кивнула, расплатилась и отвернулась, обошла старушку, затерялась в толпе.       Том, не понявший причину резкой остановки друга и не увидевший ни в женщине, ни в ком другом достойной причины пристального внимания Джонатана, взял его под руку и, говоря о недосыпе, переработках и усталости, утащил в совершенно другую сторону.       Но что-то в этом странном, печальном и мрачном образе долго не покидало сбившиеся с ровного пути мысли, постоянно возвращая их к печальному выражению лица, очаровательности блеска ярмарки, ложившегося до одури мрачным отпечатком на ее глаза, и странному подвешенному состоянию, в которое Джонатан упал с разбегу, не в силах выбраться и отвлечься. Он словно увидел олицетворение чужой боли, потери.       Он увидел в ней олицетворение войны, впившейся ему когтями в сердце и жадно выжиравшей все соки.

***

      Фрау Шнайдер была женщина без возраста, как любил выражаться Фрэнк. Кокетливая пухлая богачка с ямочками на щеках, неподражаемой теплой улыбкой, глупыми влажными глазами и языком без костей. Ей одинаково можно было дать двадцать пять и сорок, но мужчин и ее возраст, и поведение, и даже дряхлый подслеповатый муж, вечно сопящий в отдаленном кресле возле камина, мало смущали. Фрау Шнайдер хохотала, вечно норовила взять под руку и изрыгала из себя потоки сплетен. Совершенно неинтересная, никчемная женщина, у которой четверка британцев всегда пользовалась благосклонностью.       Сложно было сказать, благодаря кому именно она была заслужена. То ли любимцем был мистически-красивый, вечно вежливый, отутюженный, отпаренный и щедрый на комплименты Том, то ли она была без ума от несколько беспардонного ловеласа Антонина, то ли восторгалась сочетанием легкости, юмора и величия в будущем лорде Лестрейндже, то ли старалась разгадать Эйвери, своим молчанием и редким участием в общих увеселениях вызывавшим в ней одни только вопросы.       Короче говоря, фрау Шнайдер была без ума от них всех вместе взятых и еще больше от каждого по отдельности, входила в высший свет, и они без зазрения совести пользовались статусом ее друзей, коих была еще половина Берлина как минимум.       И именно здесь, в светлой огромной столовой с мраморными колоннами и разрисованными в стиле Микеланджело потолками, Джонатан встретил ее вновь. Фрэнк, поднявшись, декламировал свои весьма сносные стихи, порозовевший и убежденный фрау Шнайдер, что лучшего поэта она не встречала, Антонин жадно уплетал ужин, Том, поцеживая вино, внимательно слушал, мыслями все так же пребывая глубоко внутри себя, а Джонатан бродил глазами по гостям.       Он давно уже высказал Фрэнку все, что думал о его творениях, и лишние комплименты были бы совершенно ложны и даже обидны его смышленому и все понимающему даже больше, чем следовало, другу.       Зато Джонатана интересовало, как реагировали на стихи другие. Леди, обмахиваясь перьевыми веерами, завороженно смотрели на начинающего поэта, наверняка не забывая в душе расписать возможность его брака — почти тридцать лет это уже возраст, Фрэнк нагулялся, и явно пришло время для того, чтобы остепениться. Джентльмены заинтересованно тихо переговаривались и тоже внимали. Пара округлившихся с возрастом старичков и несколько пустых кокеток предпочитали красавцу-поэту еду и перешептывания.       Нахмурившись, Эйвери внимательнее пригляделся к замершей неподалеку от них белорукой женщине в черном. Она, опустив взгляд на свои сцепленные длинные пальцы, внимательно и чуть нахмурившись слушала Фрэнка. Изредка ее голова приподнималась, чтобы быстрым взглядом оценить его лицо или облизать кого-то другого из гостей, потом же, вновь кукольно опускалась.       Джонатан видел, что она слушала, видел, что ей нравилось, но в то же время мысли ее, переплетаясь со звучащими в столовой строками, возвращались к каким-то проблемам, тревожившим ее мозг и не дававшим покоя.       Он жадно вглядывался в ее показавшиеся знакомыми черты. Прошедшее с ярмарки время, болтовня фрау Шнайдер и новые впечатления благотворно повлияли на его настроение.       Вот белоснежная тонкая женщина наклонила голову к плечу и прикусила порозовевшую губу, заставляя себя отвлечься. Осознанно и оживленно блеснули ее светлые глаза в дернувшемся огоньке свечи, и Джонатан почувствовал, как его сердце пропустило удар. Ее темные, почти черные волосы были собраны в пышную прическу на затылке, перевиваясь, словно венок, а две пряди выпущены возле лица. Сидя на другом конце стола, он буквально ощущал тепло, исходящее от ее кожи, слышал мерное дыхание и различал очертания приподнимающейся и опускающейся груди в тяжелых глубоких вздохах и выдохах. Женщина была спокойна, и это спокойствие предавало ее чертам невероятную красоту.       — Ты покраснел, — шепнул ему на ухо отвлекшийся от еды Долохов, вертя головой по сторонам. Джонатан вздрогнул. Пелена слетела с глаз и мыслей, окружающий мир с шумом зазвенел в ушах. Женщина, подняв белоснежные аккуратные руки, принялась аплодировать вместе с остальными гостями. Словно сам не свой, Джонатан повторил за ней. — Что-то случилось?       Он отрицательно качнул головой и нервным движением притянул ладонь к воротнику. От чего-то вспотевшими пальцами расстегнул две верхние пуговицы и заставил себя отвернуться, чтобы одарить улыбкой засмущавшегося и возвращавшегося на место Фрэнка. Фрау Шнайдер громко всем говорила, что он прямо-таки алмаз среди алмазов поэзии, и собравшиеся из уважения к ней и любви к хорошим ужинам в неплохой компании, которую умела подбирать хозяйка, соглашались с ней.       Когда Джонатан вновь постарался найти глазами странную женщину с такими красивыми пронзительными глазами, она уже поднялась и, подав руку высокому темноволосому мужчине с другими первыми пташками переходила из столовой в залу. Фрау Шнайдер велела готовиться к танцам.       Впервые он был этому рад.       Улучив момент, он поймал под локоть хохотушку-хозяйку и, даря ей обычную теплую улыбку, сделал вид, что очень заинтересован. Она тут же остановилась, острым взглядом разглядев важность для Джонатана вопроса, который он хотел ей задать, и сама отвела его в сторону. Женщина со все тем же мужчиной, выглядевшим несколько старше ее и отличавшимся двумя шрамами вокруг слепого глаза, стояла возле окна, с легким любопытством разглядывая собравшихся и что-то тихо говоря ему.       — Не представите меня этой паре, милейшая фрау Шнайдер? — стараясь придать голосу очаровательных интонаций и полностью копируя в этом Тома, елейно проговорил Эйвери.       — Лоренцам? — она блеснула глазами и прикусила пухлую губу. Пальцы прямо-таки впились в руку Джонатана. — Прекрасные молодые люди, просто отменные, — зашептала она.       — Это муж с женой?       Фрау Шнайдер посмотрела на него с любопытствующей издевкой и, притянув пухлую ладонь ко рту, захихикала.       — Нет, что вы, они же так похожи! Это брат с сестрой. Их отец был немцем и рьяным сторонником герра Гриндевальда, мать — сердобольная англичанка. Если бы не ее мягкость, Лоренц-старший их просто в порошок стер своим железным воспитанием и отвратительно холодным характером, — мгновенно решив, что перед знакомством Джонатану требуется их краткая биография, затараторила она. — Старший сын, Генри, вы можете его видеть, продолжает его дело на службе у нашего герра. Он недавно вернулся из Индии, смотрите, какой след, — она коряво, некрасиво и нелепо в своем омерзении к его лицу поморщилась. — Алисия младше его на несколько лет. После убийства родителей одним из противников политики Гриндевальда на нее свалилось воспитание младшей сестры, Изабеллы, совершенно очаровательной девчушки, не в пример остальным родственникам, такой же огненно-рыжей, как мать. Почему только на нее, спросите вы? Генри редко бывал дома из-за работы. Жаль, он не смог вовремя стукнуть кулаком по столу и запретить Алисии таскать малютку по разным странам — Мерлин видит, на ней это плохо сказалось. Знаете, в последнее время она что-то нигде не появляется. Я боюсь, как бы они не скрывали чего, — подозрительно оглядевшись по сторонам и с недюжинной силой заставив Джонатана наклониться к ней, прошептала фрау Шнайдер на ухо и тут же нежной, словно успокаивающей улыбкой одарила проходившего мимо развеселившегося Антонина, заметившего вдалеке еще не очарованную им мисс. Или миссис. Замужество его мало смущало.       — О чем вы?       — Ребенка, — горестно вздохнув о недогадливости Джонатана, шепотом отозвалась она. — Признаться честно, это всего лишь догадки, но мы с графиней Марией склонны к тому, что это правда, — припомнив свою близкую подругу, седовласую француженку, несколько десятилетий назад переехавшую в Берлин, доверительно рассказала она Джонатану. — Она ведь молоденькая, в самом расцвете сил — двадцать один год, уже распустившийся цветок, не лишенный прельщающей мужчин невинности, но и переросший юношескую черту наивности, вы так не считаете?       Джонатан отрицательно качнул головой. Сплетня, занявшая их разговор, увела прочь от Алисии Лоренц, которая, даже не глядя на него и задумчиво рассматривая выстраивающиеся пары, постоянно перетягивала на себя его взгляд.       — Уверен, что Изабелла, как и ее брат с сестрой, придерживается правил чести. Так вы представите меня или стоит попросить графиню Марию? — перебивая набравшую в легкие воздух для нового запала фрау Шнайдер, с легкой насмешкой спросил он. Она в ответ подбоченилась, нахмурилась и, продолжая держать Джонатана за руку, потянула в сторону брата и сестры.       — Конечно представлю. Новые знакомства, которые я могу организовать, доставляют мне жуткое удовольствие. Тем более, раз вы так заинтересованы в фройлян, — явно не случайно обронив ее незамужний статус, она лукаво блеснула глазами. Джонатан успел только выдохнуть, прежде чем оказался перед Лоренцами, со строгостью, серьезностью и даже каким-то предубеждением глянувших на него.       Пока фрау вела шарманку болтовни, в которой были намешаны признанные обществом фразы, помаленьку переходившие на более личные и силой втягивавшие в разговор, брат с сестрой и Джонатан пользовались возможностью рассмотреть друг друга.       Одноглазый Генри хмурился и отвечал коротко — Эйвери хватило одного быстрого взгляда, чтобы понять, что он никак не впечатлил его и пока не представляет никакого интереса. Его сестра же, напротив, сдержанно улыбалась и участвовала в разговоре, насколько беседа с фрау Шнайдер позволяла участие.       Джонатан разглядывал ее лицо и не мог оторваться. То, как блестели с насмешкой светлые глаза, и расширившиеся в тени зрачки отражали пухлое раскрасневшееся лицо хозяйки вечера, как изгибались ее тонкие розовые губы, обнажая белоснежную усмешку, как она склоняла голову и сверкали ее волосы в мягком переливчатом свете. Все в ней, начиная с голоса — тихого и мелодичного — казалось ему до одури очаровательным. И сердце почему-то бешено стучало в груди. Бабочки в животе. Он встретил это выражение в какой-то из книг и посмеялся, решив, что это просто неудачная метафора.       Сейчас же эта метафора зудела внутри и разжигала кровь.       Зазвучала музыка. Алисия на мгновение подняла глаза, ее брат громко вздохнул и сильнее нахмурился, морщины на его лбу проявились четче. Фрау Шнайдер вздрогнула, отпустила руку Джонатана и, засуетившись, откланялась, бросившись выяснять, почему танцы начали без нее. Оставленный наедине со странной парочкой Лоренцов, он почувствовал себя неуютно. Натренированный в светских беседах мозг все не знал, какую тему выбрать — от погоды до политических новостей, они все казались неуместными.       — Давно вы знакомы с фрау Шнайдер? — неожиданно спросил Генри. Он угрюмо смотрел ей вслед, полностью игнорируя сестру и присоединившегося к ним молодого человека.       — Не очень, — слегка улыбнувшись, тут же отозвался Джонатан, зацепившись за возможность подольше постоять рядом с Алисией, чьи глаза смеялись. Первое впечатление, которое она произвела на него на ярмарке, было стерто одним только этим выражением ее глаз. Никакой болью и смертью тут не пахло, от нее сейчас разило увлечением жизнью, жаждой к ней, и Джонатан, подсознательно считывая людей и подстраиваясь под них, заражался ею. — Скажем так, наше знакомство непродолжительно, хотя и длится уже больше пяти лет. Когда мы с друзьями бываем в Берлине, она сразу же берет нас в оборот, но, как только мы уезжаем, общение приостанавливается.       — Я бы не смог поддерживать с ней знакомство за пределами общих вечеров. А вот Алисия, даже когда путешествовала по Европе, раз в пару месяцев списывалась с ней. Не представляю, как ты выносила опусы сплетен вместо кратких сводок новостей о здоровье, — все с тем же серьезным выражением лица произнес он и глянул на сестру. Именно в это мгновение легкой насмешки, которую позволил себе Лоренц, его единственный видящий глаз вспыхнул теплом.       — Ничего сложного, как ты думаешь. Фрау Шнайдер хорошая женщина, особенно, когда нашу переписку раз в пару месяцев мы делим с Изабеллой пополам. Изабелла — наша младшая сестра. Она сейчас, к сожалению, болеет и не может ездить с нами.       — Надеюсь, ничего серьезного?       Алисия слабо улыбнулась Джонатану в ответ. Глаза ее вмиг погрустнели, веселость, вспыхнувшая во всех ее чертах с появлением хозяйки, исчезла без следа. Эйвери мысленно укорил себя за вопрос — фрау Шнайдер ведь говорила о своих наверняка бессмысленных подозрениях, но они не могли возникнуть на пустом месте: наверняка Изабелла не появляется в обществе довольно давно и о ее состоянии не распространяются.       — Ее положение не критично, — отозвался за сестру Генри. — Уверен, вскоре она будет в порядке. Вы курите? — не дожидаясь слов Джонатана, спросил он. Тот поспешно кивнул. — Дурная привычка. Вам стоит бросить. А сейчас, не хотите составить нам компанию? — Алисия положила молочно-белую руку на его услужливо подставленный локоть. Джонатан поспешно согласился, и она, не глядя на него, подняла вторую руку. Он тут же приблизил свою и, чувствуя, как от того места, к которому она легко, почти не чувствуемо прикасалась, мурашки бегут по всему телу, постарался собрать растекающиеся мысли в кучу.       Втроем они, ощущая на себе преследующий всю дорогу взгляд любопытной фрау Шнайдер, вышли из главной залы. Говорил преимущественно Генри: его показная строгость сохранялась в голосе, но при этом он жадно хватался за возможность побеседовать с кем-то новым. Джонатан решил, что это было связано с пережитыми потрясениями на войне — Генри отвык от светского общества, но когда-то давно любил его, и эта любовь ностальгически проявлялась в их знакомстве.       Он умел вести беседу, умел заинтересовать и, говоря со спокойным выражением лица не меняющимся тоном голоса, заставлял Алисию и Джонатана смеяться. То, как у него выходило, не обижая, поддеть известных обществу комичных личностей, без которых Берлин был бы невыносим, в число которых, конечно же, входила фрау Шнайдер, нравилось Джонатану. Генри сам симпатизировал ему и удивлял: он курил, но мало — на самом деле, в Индии совсем бросил, но, вернувшись сюда, повадился затягиваться сладким мундштуком сестры. Видя в Джонатане понимающего собеседника, она жалобно указала на эту привычку брата и, в один из разов, даже подскочила с соломенного кресла, в котором удобно расположилась на веранде, встав рядом с ним и погрозив улыбнувшемуся Генри, вновь позарившемуся на ее сокровище, пальцем.       Рядом с ней военный Гриндевальда в отставке буквально таял. Таял так же, как и Джонатан. Алисия оказалась настоящей ведьмой, и одно только ее присутствие, один взгляд на ярмарке странно влияли на него.       Джонатан не верил в любовь с первого взгляда, но тут что-то шло не так. Конечно же, это не было любовью — обычное увлечение, знакомое дело. Ничего такого не будет, если он доставит и себе, и Алисии удовольствие ухаживаниями, а потом они, как взрослые свободные люди, разъедутся по своим делам. Как он понял по разговорам, продолжавшимся преимущественно на веранде, она просто обожала путешествовать.       — Ее исследования когда-нибудь не доведут до добра, — к концу вечера, качнув головой, пожаловался тихо Генри. Возникшая между ними симпатия оставляла обоим шанс продолжить знакомство. Для Генри это было важно — после Индии он разочаровался в людях и большая их часть казалась ему пресными и не интересными, но его спрятанное в груди пылающее сердце скучало по обществу. Что-то в Джонатане зацепило его. Это не могло не быть приятно.       — А чем именно вы занимаетесь, фройлян Лоренц? — чуть повернувшись к отошедшей от них Алисии, опершейся на перила и задумчиво вглядывавшейся в ночное небо, испещренное алмазами звезд, мягко спросил Джонатан. Она не обернулась, и он не мог видеть выражение ее лица.       — Я изучала истоки магии. Мне доставляло удовольствие узнавать об истории разных народов.       — Неужели вы потеряли к этому интерес?       — Нет, — несколько помедлив, отозвалась она тихим голосом, вновь потерявшим весь цвет. — Но из-за болезни Изабеллы я и не знаю, когда смогу вернуться к этому занятию. Мы в Берлине еще надолго, — обернувшись и словно опомнившись, она постаралась улыбнуться, но росчерк ее рта дрогнул: слабая улыбка коряво сползла порванной искусственной маской. — Так что будете видеть нас то тут, то там.       Джонатан сделал вид, что не заметил, как резко менялось настроение Лоренцов, когда речь заходила об их сестре, и заговорил о собственных находках в области изучения магии — после школы, когда он с друзьями отправился в первое путешествие, что-то вроде занятия Алисии увлекло его.       Постепенно она заинтересовалась и вскоре заставила брата подвинуться на диване, чтобы сесть напротив Джонатана и, поставив локти на колени, положить на них голову, внимательно слушая. Ее светлые глаза пылали неподдельным интересом, заставлявшим сердце в груди биться чаще. Отчего-то было до безумия приятно, что он смог отвлечь ее мысли от болезни сестры, нависавшей над ней удушающей тенью заботы и любви.       И Джонатан говорил, слушал ее и Генри, и снова говорил, совсем забыв о танцах, веселившихся друзьях и картах. Раньше он проводил вечера за игрой, никогда, правда, не поддаваясь азарту и получая больше удовольствие от процесса, чем от выигрыша, но сейчас вместо этого он оккупировал веранду с Лоренцами. Здесь он чувствовал себя намного лучше, чем в болтливом удушающем обществе.

***

      В следующий раз он встретился с Алисией на скачках. Она была одна, в черной вуали и еще более черном платье — пусть и другом, но точно таком же траурном. Джонатана притащил Фрэнк, который в любых стране, городе и месте находил, как отвлечься от повседневности, при этом, не уронив себя в глазах новых или старых знакомых, чьей дружбой он дорожил, преследуя правило отца: лучше вокруг тебя будет много людей, которым не плевать на деньги и репутацию, и ты будешь управлять ими, чем жить в одиночестве и умереть так же, даже не надеясь на помощь, пусть она и будет идти из корысти. На самом деле, оно звучало намного мелодичнее и менее жестко, но Джонатан не запомнил — фразы Корвуса Лестрейнджа всегда имели смысл и в голове задерживались лишь им, а не формулировкой.       Так как Том скачки терпеть не мог и отправился на какую-то очередную важную встречу, предпочтя не поделиться с друзьям подробностями, боясь то ли сглазить, то ли получить тысячу ненужных вопросов, а Антонин повез новую барышню кататься по магическим кварталам, выбор Фрэнка пал на Джонатана. И именно в этот день отказывать его щенячьим глазкам хотелось меньше всего, поэтому он довольно быстро согласился (не забыв, правда, построить из себя «задумчивую недоступность», как величал его поведение в таких случаях Долохов).       Итак, они были здесь. Алисия сидела через несколько человек от Джонатана, вальяжно обмахиваясь веером. На ее лице была решимость чистого вида. С Фрэнком они поздоровались, как давние соперники: пожали руки и пожелали всего самого хорошего таким тоном, словно готовы были плюнуть в лицо друг другу. Джонатан, приподняв брови, кивнул. Понятия болельщиков он плохо осознавал.       Фрэнк и Алисия поставили на разных скакунов. Их пренебрежение друг к другу усиливалось с каждой секундой. Если бы не пара старичков, с точно таким же видом поглядывавших друг на друга, и Джонатан между ними, они могли и подраться. Понимая, что обстановку никак не разбавить до конца скачек, Эйвери, откинувшись на спинку стула, предпочел молчаливо наблюдать.       Алисия не смотрела на Фрэнка. Ее губы были подведены красной помадой, и, когда она приподняла вуаль, чтобы закурить сладко пахнущий мундштук, Джонатан на мгновение залюбовался. Яркий цвет прелестно сочетался с бледностью ее лица, и лукавый блеск, вспыхивающий на радужках, когда их глаза встречались, лишь усиливал его восхищение перед ней. Алисия будто бы всадила ему крюк в душу и с каждым мгновением, когда он находился неподалеку от нее, притягивала к себе. Как рыбак, поймавший желанную рыбку. Приманка сработала так удачно, что и сопротивляться сил не было.       Вот прозвучал выстрел, с грохотом кони понеслись вперед. Переполненный эмоциями Фрэнк даже поднялся, вглядываясь в своего жеребца и постоянно подбадривая его вслух. Его не смущало соседство с другими людьми — все они, как и он, были погружены в процесс. Даже Алисия, отличавшаяся спокойным нравом, несколько раз покрикивала на своего коня — черного гнедого — когда его вдруг опережали.       Их ставки шли нос к носу. Азарт расползался под венами, всеобщее горячее оживление не могло не передаться эмпатичному Джонатану, и под конец второго круга он уже выбрал себе фаворита. Как-то странно его ничем не подкупленное мнение совпало с черным жеребцом Алисии.       Пошел третий круг, четвертый. От нетерпения и желания, чтобы именно их, как он про себя стал называть его, конь пришел к финишу первый, зудело в ладонях. Вот рысак Фрэнка вырвался, на последнем издыхании проходя оставшиеся метры, Алисия взвизгнула, кляня его на чем свет стоит, и прозвучал хлопок, объявляющий о финише.       Фрэнк громко выдохнул, расхохотался и вздернул руки к небу, захлопав ими, после чего, резко замолчав, тряхнул Джонатана за плечо, указывая на стадион.       — Говорил же, говорил! У меня нюх поставлен!       Тут же он отвернулся, делясь своей радостью с другим соседом, вежливо улыбающимся ему. Джонатан посмотрел на Алисию: она раскраснелась и тяжело дышала. Подрагивающие пальцы сжимали мундштук, она глубоко затягивалась. Ее светлые глаза были прикованы к черному гнедому скакуну, пришедшему вторым — наездник ласково трепал его по загривку.       Она что-то тихо произнесла себе под нос, спрятала мундштук и опустила вуаль. Приподняла подол юбки, подхватила со стула небольшую черную сумочку. Джонатан сам не понял, как оказался рядом. Алисия подняла голову и взяла его под руку. Это был второй раз, и количество покалывающих мурашек лишь возросло.       — Вы на кого-то ставили? — тихо спросила она. Джонатан слышал в ее голосе разочарованные нотки.       — Нет. Всегда проигрываю.       — И правильно делаете, что понимаете это и не пытаетесь перехитрить судьбу, как я. На кого бы не ставила, всегда приходят вторыми. Я будто приношу им неудачу. В прошлый раз он был первым, — серьезно проговорила она, указав глазами на выбранного ей коня.       — Ну что вы, это лишь совпадение.       — Ничего не совпадение, — Алисия нахмурилась, в точности, как брат, и качнула головой. — Рысак Лестрейнджа был тем, на кого я ставила тогда. Угадайте, каким он пришел в том забеге?       — Вторым! — громко отозвался голос за спиной. Все такой же светящийся от радости, как отполированный пятак, нагнавший их Фрэнк приветливо кивнул Алисии и пошел с другой стороны. — Я был ужасно раздосадован.       — А я как! — жарко воскликнула она. — Эти двое мои любимцы, и каждому я уже успела насолить.       В их интонациях больше не было и грамма предубеждения. Джонатан с неким удивлением открыл для себя, что Фрэнк с Алисией были давними знакомыми, встретившимися, как он догадался, на скачках, и горевшими одной и той же идеей. Привычки и понятия их как болельщиков были для него плохо понятны, но, вслушиваясь в дружеское обсуждение забега и изредка комментируя, он осознавал, что его нейтральная позиция была выигрышной — и денег не потерял, и не был записан Алисией в смертельные враги, пусть и временно.       Он бы не хотел вызывать ее неудовольствие. Ее лицо и мысли, итак омрачавшиеся из-за окружавших проблем, казались ему совершенно не приспособленными к долгой грусти. Когда росчерк рта растягивался в улыбке, а светлые глаза наполнялись лукавой усмешкой — она начинала сиять, и исходившее от нее тепло заражало всех вокруг.       Особенно Джонатана. Он почему-то чувствовал, что пропадает. Делать с этим было уже нечего.

***

      Стоило ему однажды познакомиться с Алисией, как они стали пересекаться почти везде, где бы он ни был. И самое удивительное, что не всегда он мог объяснить, почему они встречались: еще ладно на приемах, вечерах или закрытых ужинах, все же, их компания по большей части состояла если и не из богатых, то родовитых (хотя небольшое исключение, Волдеморт, как сам себя называл Том, постепенно приучая товарищей обращаться к нему так в обществе, словно это и правда была его фамилия или титул — сложно было понять — готовился вкупе с хорошими предками и порог малого достатка перейти в довольно скором времени), так же, как и Лоренцы, а это сильно ценилось в обществе.       Но его беспокоило, что Алисия часто бывала не только в Министерстве, куда он ходил вместе с Томом, но и в резиденции Гриндевальда. Когда он впервые встретил ее в коридоре, она, раскрасневшаяся и злая, сжимая шляпу в руке, неслась прочь на свежий воздух. Джонатан услужливо предложил составить ей компанию и не донимал расспросами, пока она бродила по огромному парку, погруженная в свои мысли. Что она тут делала, Алисия так и не сказала — когда она немного отошла, они разговорились на посторонние темы и, если речь грозилась зайти о причинах их посещения резиденции, она спешила прочь.       Джонатан и сам не хотел раскрывать карт, так что не настаивал: он не распространялся, что давно был знаком с Гриндевальдом. В одном из их первых путешествий Том добился аудиенции с ним и каким-то образом сумел заинтересовать (что не было удивительно — Том был одаренным и разумным волшебником, отличавшимся недюжинной магической силой и желанием многого добиться — прямо-таки мечта для коллекционера чужих талантов, коим и был Гриндевальд). Еще большего расположения он сыскал тем, что не настаивал на своей кандидатуре, даже не предлагал ее — вскоре после аудиенции они отбыли.       Это потом Том рассказал, что прекрасно понимал (или надеялся), что Гриндевальд будет следить за ним — тот всегда удерживал фокус на достойных людях — и его труд, попытки увеличить магический потенциал и знания, полностью подчинить себе магию, бурлившую в нем, будут положительно восприняты магом. Так и случилось: не прошло и трех лет, как они вчетвером вновь ехали в Берлин по личному приглашению для каждого.       Том правдами (неправды грозились ему смертью) добился того, что вошел в круг его учеников. Его окружение и последователи доставляли Гриндевальду удовольствие, и постоянные компаньоны, коими была троица Джонатана, Фрэнка и Антонина, тоже не были обделены частью его сиятельного внимания.       С течением годов они все больше проникались друг другом: Джонатан мог сказать, что Гриндевальд воспитывал в Томе кого-то вроде своего преемника. Для него самого опыт работы с ним и его людьми был не только отличным, но еще и до безумия полезным — они много странствовали, погружались в изучение, постоянно пополняли свои знания и никогда не были подвержены скуке жизни. Как Том сумел впечатлить Гриндевальда, так и тот действовал на них — чувство из юношеского восхищения переросло в уважение, постоянно подпитываемое интересом. Работа с Томом, пусть и на Гриндевальда, устраивала Джонатана, Антонина и Фрэнка, тем более, у них всегда были пути отхода — данный обет сковывал рот, но с молчанием (и стертой памятью насчет секретных дел) можно было жить вдали.       Джонатан понимал важность клятв, даваемых Гриндевальду, и принимал.       Когда он впервые встретил Алисию в резиденции, он был там по делам — принес одному из помощников Гриндевальда результаты проделанной работы в Индии. Именно за этим они и ездили туда: изучали положение, вызнавали, что подпитывало сражавшихся магов. Тому было поручено найти путь решения военного конфликта дипломатическим путем; через несколько месяцев Гриндевальд собирался снарядить его в поездку в стан врага официально.       — Вы были на войне? — спросила Алисия перед уходом. Они стояли возле огромного фонтана, брызги воды таяли в ее распущенных темных волосах, лицо было серьезно. Джонатан помнил, как любовался ее глазами, казавшимися в ослепительном солнечном свете хрустально-прозрачными и забывал о пережитых в Индии впечатлениях. — Что это я, конечно же не были, — она качнула головой и устало потерла переносицу.       Джонатан осторожно дотронулся до ее плеча. По телу будто бы ток пробежал.       — Был. Я приехал в Берлин из Бомбея.       Алисия подняла на него удивленные глаза. Она ничего не ответила, лишь внимательнее всмотрелась в его лицо. Так пристально, что Джонатану казалось, будто его душу выворачивают наизнанку. Он бы все отдал, чтобы остаться в этом моменте навечно — она жадно вглядывалась в его черты, ветер ласково целовал ее раскрасневшиеся щеки, и Джонатан беспрепятственно дотрагивался до ее руки.       Но вот послышался гул голосов, главные двери огромной резиденции распахнулись, и появился Гриндевальд в сопровождении нескольких советников и хмурого Тома. Они быстро спускались по лестнице, о чем-то оживленно переговариваясь. Алисия вздрогнула и отвернулась, посмотрев на них. Поджала губы. Ее лицо пылало ненавистью.       Гриндевальд поднял голову, заметив их, слабо улыбнулся и кивнул. Его страшные разноцветные глаза опасно сверкали в солнечном свете, губы насмешливо улыбались. Он смеялся над ненавистью Алисии — Джонатан и не знал, почему так подумал, но эта мысль казалась ему единственной верной.       — Отвратительный человек, — в сердцах бросила она и отвернулась. Рука Алисии сильнее впилась в Джонатана, болезненно врезаясь ногтями в кожу, и она, взяв его под локоть, потянула прочь. Гриндевальд, остановившись, смотрел им вслед. На мгновение солнечные лучи окрасили огненно-рыжим одно из окон резиденции.

***

      В дальнейшем они избегали разговора о той встрече. Все так же виделись на приемах, бродили по Ботаническому Саду, вели переписку, начавшуюся с обмена знаний о древней магии, но не обсуждали, что тогда делали в резиденции.       Правда, не смотря на спокойное развитие их дружбы и укреплявшуюся в Джонатане привязанность, что-то продолжало донимать Алисию с начала их знакомства. Как думал Джонатан, это было связано с сестрой и Гриндевальдом, но как и почему он не мог понять. Вскоре, довольно предсказуемо для него, Алисия пропала на две недели. Джонатан написал ей пару писем, уточняя, все ли в порядке, и получил короткие ответы — здоровье сестры ухудшилось, Генри мучают суставы, так что они, наверное, уедут куда-нибудь во Францию ненадолго. Он воспринял это известие вполне спокойно — поведение Алисии в их последние встречи вызывало в нем вопросы и беспокойство, но он не мог позволить себе давить на нее. Мысленно Джонатан решил, что теплый воздух Лазурного берега хорошо подействует на ее нервы, да и отдых не помешает, так что, максимально загрузив себя работой, он принялся выжидать.       Алисия писала ему, рассказывая о том, как они проводят время; Джонатан всегда находил время ответить. Их переписка была довольно оживленной. Единственная странность: Алисия не упоминала сестру. Везде она была либо одна, либо в сопровождении присоединившейся к ним подруги или брата, но всегда без Изабеллы. Тайна ее болезни медленно начинала интересовать Джонатана. Не то, чтобы очень, но на одном из вечеров фрау Шнайдер он с любопытством прислушался к ее разговору с графиней Марией и еще несколькими кумушками.       —… Говорю же вам, ребенок, ребенок! — громко шептала она. Интонации секрета, который хотелось рассказать всем на свете. — Сестры Лоренц вернулись год назад, Генри — пять месяцев как в Берлине, как раз с того момента, когда Изабелла перестала выходить в свет. И вы не заметили фасоны платьев, которые она предпочитала два месяца до этого? С завышенной талией! Не надо, голубушка Лили, говорить, что тогда это было в моде: моду вводят леди высшего общества, когда им нужно и удобно. А сейчас, посмотрите, они вдруг резко отправились отдыхать во Францию. Генри Лоренц терпеть не может Францию, дамы! Теплый климат? Больные суставы? Бросьте, он выносливее быка!       — А если она и правда так больна, что все это время не может выйти из дома? — спросила одна из более молодых подопечных, недавно присоединившаяся к кружку фрау Шнайдер. Джонатан встряхнул газетой и перевернул страницу, заставив их на мгновение затихнуть.       Он знал, что его никто не выгонит: фрау Шнайдер давным-давно заметила его интерес к Алисии, так что его присутствие на обсуждении такого интимного вопроса, как тайная беременность ее сестры, только льстила ей.       — Какой больная, дорогая, — зацокав языком, проворковала фрау Шнайдер тоном величественной наставницы. — Мы бы знали намного больше о ее болезни, уж я вас уверяю. И молоденькие подружки Изабеллы точно носили бы ей фрукты и вздыхали, но такого нет: они поддерживают переписку, но порога ее комнаты не переступила ни одна. Сколько они не приходили посочувствовать бедной больной, всегда сидели в гостиной в компании кого-то из ее родственников и уходили ни с чем. А новости о ее болезни? «Надеемся, что ей вскоре станет лучше». Разве это новости?       — Да вы прямо провели расследование, фрау Шнайдер, — захихикав, произнесла какая-то из дам. Джонатан мысленно с ней согласился: в маниакальной идее о позорной беременности незамужней девочки и попытках доказать ее существование у фрау и правда не было равных.       — Это лишь мои размышления, дорогуша, — горделиво отозвалась польщенная хозяйка. Джонатан слабо улыбнулся: льстить недалеким людям было легче некуда. — Так вот, я уверена в беременности Изабеллы и том, что из Франции Лоренцы вернутся с пополнением, либо спихнут ее замуж за какого-то старика. Хотя, странно, что они не сделали этого раньше — на ее руку, даже в такой ситуации, наверняка нашлись бы претенденты.       — Изабелла очень переборчива, — отозвалась все та же молоденькая компаньонка.       — Конечно. Именно поэтому ее так часто видели в компании Джозефа, этого манерного помощника Гриндевальда? — с фырканьем спросила фрау Шнайдер. — Нет, моя дорогая, Изабелла не переборчива, а глупа. Наверняка купилась на его положение, сладкие речи и обещание воздушных замков, как и множество девушек с подобной историей до нее и после нее. А он ее бросил и женился на фройлян Жаккет. Какая красивая была свадьба! Вы помните те прекрасные лилии, которые были в букете невесты?..       И далее, и далее. Джонатан потерял интерес к обсуждению свадьбы помощника Гриндевальда с какой-то там фройлян, но зато уловил имя, подтолкнувшее его к догадке — какой именно, он не понял, но почувствовал, что совсем не беременность кроется за резким исчезновением Изабеллы. Вспомнились и переглядки Алисии с Гриндевальдом, и его улыбка, ее ненависть…       — Герр Эйвери, вы меня слышите?       — Фрау Шнайдер, — опуская газету, недовольно отозвался он. Мысль была бесследно потеряна. — Конечно же, я вас слышу.       Она в ответ довольно заулыбалась, ее раскрасневшееся лицо буквально распирало от любопытства и пришедшей в голову идеи.       — Вы так близки с Лоренцами. Не знаете ли чего-то большего, чем мы?       Губы Джонатана сами с собой растянулись в вежливой улыбке.       — Увы, нет. Болезнь Изабеллы покрыта для меня тем же мраком, что и для вас. Хотя, судя по всему, вы давно разгадали ее истинные причины.       Фрау Шнайдер довольно закивала. Джонатан почувствовал раздражение к этой пустоголовой болтливой женщине, так любившей совать нос не в свои дела. Но чувства, бурлившие у него внутри, не получили выхода. Ни один мускул его точеного лица не дрогнул.       — Конечно, разгадала. Я давно вам говорила, герр Эйвери, что ничего приличного за этим не кроется.       — Думаете? — словно издеваясь, с наивными интонациями в голосе спросил он. — Быть может, она, как и брат когда-то, работает на Гриндевальда и исполняет его тайное задание, о котором никто не должен знать?       — Я вас умоляю, — расхохоталась в ответ фрау Шнайдер. Круг сплетниц поддержал ее веселье, позабыв на несколько мгновений о дружбе Джонатана с их семьей. — Я скорей поверю в то, что она стала его любовницей, чем начала работать на него. Женщины глупы для этого занятия.       Джонатан повержено опустил голову. Соломенные кудри пересыпались на щеки, скрывая его наполненный насмешливым презрением взгляд.       — Уверен, что вы правы, и я полностью доверюсь вам в этом вопросе. А теперь, прошу меня простить, но я удалюсь на веранду выкурить сигарету-другую.