Один очень долгий тур

Воронежские клубы — то, что ностальгией отдаёт чуть ли не больше всего остального города. Безусловно, в них делают ремонт, обновляют, иногда даже в другие помещения перевозят. Только вот атмосфера всегда одна остается — легкого безумства, пьяни и кринжа. Антону всё это нравится безумно. Как тогда, так и сейчас. Не часто, безусловно, но раз в месяцок (а теперь раз в пару лет) себя побаловать можно. Диме и Арсению, видимо, не особо. Они остаются в номере с таким удовольствием, что не шутить про дедов — невыносимо просто. Остальные из крю — воронежские, разъезжаются по домам и родственникам. Но всегда остаётся вариант стабильный — известный тусер Матвиенко. Не отказывается. Не рвётся, конечно в клуб, но хотя бы поддерживает, за компанию. Они выглядят рядом смешно, Антон знает. Любит сравнивать с Штепселем и Тарапунькой и хихикает с этого каждый раз. Серёжа иногда хихикает тоже. Но на этот раз, на фейс-контроле, он неожиданно серьёзен. Шаст спокоен — его в этот клуб уже не пускали. Второй раз не оскорбят. Скорее наоборот еще больше мемности всей истории добавят. Но на этот раз судьба милостлива и пропускают обоих. Узнают, конечно, но из вежливости не просят фото и всякого такого — ни на фейс-контроле, ни в самом клубе. — Что-то будешь? — интересуется Серёжа, перекрикивая музыку. — А ты угощаешь? — Не превращайся в Арсения, — и вот тут ухмыляются оба. Антон выбирает «что угодно» и ждёт Серёжу, к барной стойке пробивающегося, за чудом полученным столиком в уголке. Сам пока за людьми наблюдает, и не перестаёт удивляться — не поменялось ничего. Танцуют, поют, болтают небольшими группками, совсем пьяные сидят за столиками. И абсолютно все чуть-чуть безумны, от кого угодно можно любой выходки ждать. Такое просто не может не нравиться. Матвиенко возвращается с виски-колой и энергетиком. А в ответ на вопросительно приподнятую бровь, салютует стаканом, как в известном меме. Они пьют и разговаривать пытаются — выходит из рук вон плохо. Слишком сильно орёт музыка, слишком шумно, дымно, тесно вокруг. А потому, когда стаканы обоих пустеют, Шастун просто берёт Серёжу за руку и тянет за собой на танцпол. Притворяется, что всех протестов не слышит. А запястье только сильнее сжимает, когда Матвиенко тянет назад, или пытается вывернуться. — Круто же! — почти кричит Шаст, притягивая к себе вплотную и углубляясь в толпу. — Было. Когда сидели, — как Серёже даже на повышенных тонах удаётся ворчать — загадка человечества, не меньше. — Потанцуй, — просит Антон, — со мной. И начинает двигаться первым. Не знает, какая из частей просьбы (а может и вообще его собственный танец нелепый) работает. Но работает — очевидно. Матвиенко начинает в такт музыке покачиваться тоже. Дальше их просто и медленно несёт толпа. Обступают со всех сторон — Антон и представить не мог, что столько людей в клубы ходят до сих пор. И двигаться приходится уже в общем ритме. Он всё так же неловок, всё так же в своих солнцезащитных очках, в которых видно не слишком хорошо, и всё так же старается других людей сторониться. Не шарахается, конечно, но очень осторожно избегает всего, что дальше секундного неловкого касания. Отступает назад, от какой-то особенно назойливой девушки и натыкается — случайно, на Серёжу. — Извини, — совсем не уверен Антон, что его услышат ни когда фразу говорит, ни после. Матвиенко вдруг за талию удерживает, заставляя рядом с собой остаться. Руки не отпускает и вокруг Шаста трётся. Так, как Антон никому из чужих бы не позволил, и так неожиданно приятно… Руки Серёжа, конечно убирает. Но двигаются они всё так же вплотную. Так, что чувствуется и чужое дыхание в спину, даже через рубашку, и… Разворачивается Антон за секунду. Смотрит на игривую улыбку, а потом чуть ниже. И ничего разглядеть не может — естественно, мешают и очки, и то, что помещение едва освещено. Но когда Серёжа обходит со стороны, снова почти вплотную прижимается, и делает пару возвратно-поступательных, Шаст убеждается — и тогда, и сейчас чётко чувствует бедром стояк. Оглядывается боязливо, чтобы убедиться, не смотрит ли на них кто. Но всем вокруг неожиданно сильно похуй. Каждый в себе. В своей компании — максимум. — Всё в порядке? — кричит Матвиенко и потирается снова. Чёрт, вот чёрт, думает Шастун. — А у тебя? — вместо этого выдаёт. — У меня — супер, — не врёт точно. Антон в этом убеждается собственным бедром. А сам на перепутье. С одной стороны до холодка по спине страшно, что их заметить могут — за репутацию, в первую очередь. Но с другой — невероятно горячо от всех этих движений Серёжиных. И додумывается Шастун только до того, чтобы наконец перестать стоять столбом. Двигается всё ещё чуть неловко, совсем не так органично, как Матвиенко. Но внезапно ловит настроение, и начинает потираниям об себя помогать. Поворачивается снова спиной, сдвигает ноги, прогибается так правильно, чтобы Серёже удобнее было. — Ты охуевший, — комментирует тот. — Охуенный правильно говорить, Серёж, — поправляют тут же. Но Матвиенко не ухмыляется даже. Он движениями теперь слишком увлечен — трётся совсем уж не стесняясь, чем и самого Антона заводит. И в клубе вдруг становится ещё жарче, влажнее, теснее. Или это только в штанах? Рука Серёжи на талии — пару секунд, но сжать успевает ощутимо. И теперь Шасту ещё и воздуха не хватает, хочется расстегнуть еще пару пуговиц рубашки. А после, когда совсем мимолётно ладонь по паху проходится, и вовсе её снять, абсолютно лишнюю и ненужную. Когда пальцы на бедре сжимаются, а Матвиенко сзади трётся несколько раз подряд, не скрываясь совсем, и быстро, Антон почти готов застонать — только вот заканчивается всё неожиданно быстро. Вместо прижимающихся бёдр — лоб, уткнувшийся где-то между лопаток и дыхание тяжелое сзади. Антон оборачивается снова — не менее возмущённый, чем в прошлый раз. За плечи Серёжу встряхивает, заставляет посмотреть на себя. И моська перед ним настолько довольная, что аж завидно становится. — Надо отдохнуть, — разрывает паузу Матвиенко, — я в туалет. Возьми мне ещё энергетик. И уходит. До того, как Антон успевает поинтересоваться, что это всё такое было, и как ему с таким стояком идти к бару.