Ночной Сеул

      Минхо пришлось несколько раз моргнуть, прежде чем поверить в то, что развернулось перед глазами. Двое его друзей, которые, казалось бы, ненавидели друг друга до пены изо рта, секундой ранее целовались. А чего только стоил Феликс, цепляющийся за Хёнджина с такой отчаянной мольбой, что даже Минхо понял: между ними произошло что-то значимое за эти дни. И Хван, которого вывести на эмоции было сложнее, чем выиграть в лотерею, помчался на второй этаж, услышав выстрел, а затем голосом, какого Аспид никогда не слышал, успокаивал Феликса.       Но просто стоять и наблюдать Минхо больше не мог, ибо Варан без сознания, словно тряпичная кукла, висел на руках Хёнджина, а тот, все еще потрясенный, смотрел сквозь окружающую реальность. Мертвое тело калифорнийца Минхо не волновало, бродячие дети разберутся с этим чуть позже — заметут следы. Сейчас был важен Феликс и его состояние.       — Проверь пульс, — голос Аспида прорезал тишину, заставив Хёнджина вздрогнуть. Его взгляд был дезориентирован, а руки дрожали. — Скорпион, соберись, — более настойчиво повторил Минхо. — Проверь пульс и дыхание, а я постараюсь понять, чем его накачали.       Хёнджин изо всех сил пытался взять себя в руки, но шок от произошедшего минуту назад не отпускал. Он опустился на холодный бетон, осторожно положив голову Феликса на свои колени. Пальцы его, дрожащие и непослушные, скользили по шее в поисках сонной артерии. Паника распространялась по телу все сильнее: Феликс был холодным. Очень холодным. Его кожа побледнела, а некогда алые губы начали синеть. Но пульс был, и дыхание, хоть и слабое, все же ощущалось. Скорпион выдохнул с облегчением.       — Минхо, он холодный, — голос Хёнджина дрогнул, когда он взглянул на Аспида, который, сосредоточенно копаясь в своем чемодане с ядами, сжимал в руке вскрытую ампулу. — У тебя должно быть что-то, какая-нибудь таблетка или… Я не знаю, что делать. Если он умрет…       Минхо застыл, поймав на себе взгляд друга. Он никогда не видел Хёнджина таким отчаянным и переживающим.       — Для начала успокойся, — его голос прозвучал твердо, заставляя Хёнджина снова вздрогнуть. — Его накачали фентанилом. Я нашел ампулу на полу, — он поднял ее в воздух, выдохнув, будто сам пытался справиться с ситуацией. — Это наркотическое обезболивающее. Обычно, если передоз, дыхание пропадает, и умирают за считанные минуты. Но Феликс ведь дышит, верно?       Хёнджин молча кивнул, взгляд его скользнул вниз, к лицу, умиротворенно покоящемуся на его коленях. Он бережно убрал с его лба прилипшие пряди, словно одно неловкое движение могло разбить этот хрупкий момент. Хёнджин всегда злился на Феликса за его шум, за нескончаемую энергию, за взрывную манеру нарушать личные границы, будто этот мир принадлежал лишь ему одному. Его громкий смех, язвительные шутки, постоянные подколы — все это выворачивало Скорпиона наизнанку, раздражало до глубины души, как заноза, которую не вытащить. Но сейчас… сейчас Феликс молчал, и это молчание стало пыткой. Лучше бы он снова колким голосом пробил его щит, снова ворвался в его жизнь с неизменной дерзостью и задором, чем лежал здесь, в этом страшном, полумертвом сне.       — Надень на него свое пальто, — вновь послышался голос Минхо. — У меня нет антидота, в моем чемодане в основном яды, противоядие тоже есть, но нужного в данной ситуации — нет. Нам нужно отвести Феликса в больницу как можно скорее.       Хёнджин уже не слышал, не различал, что говорил Минхо на фоне. Он торопливо снял с себя пальто и накрыл им Варана, осторожно укутывая. Его рука начала дрожать, когда он сжал прохладные пальцы Феликса, словно надеясь передать ему свое собственное тепло.       Если бы прямо сейчас на холодном бетоне сидел прежний, хладнокровный и расчетливый Скорпион, то он без колебаний обвинил бы во всем Варана. Но рассудок, которым он всегда гордился, сейчас, казалось, потерпел поражение, уступив место чувствам, которым наконец-то дали волю.       Хван закусил губу и прикрыл глаза. В этом всем есть и его вина. Как и сказал Чан, Хёнджин тоже знал о безответственности Феликса, знал, что его хрупкая импульсивность может стать опасной. Но вместо того чтобы предостеречь его, вместо того чтобы удержать, он лишь подогрел огонь, поддержал эту безрассудную идею с клубом, еще и отпустил одного после их недопоцелуя на танцполе. А теперь ко всему пиздецу добавилось и убийство. Феликс застрелил человека, и, хотя Хёнджин ни на миг не осуждал его за это — пуля была оправданием, выстрелом во имя самозащиты, — он знал, какой груз ляжет на плечи Феликса, когда тот придет в себя. Ему придется собирать себя по мелким кусочкам. Мир внутри Феликса сломался, теперь уже окончательно.       Хёнджин выдохнул. Как бы ни хотелось ему задержаться здесь еще хоть на миг, укрываясь в тени отчаяния, сжимая холодную ладонь Феликса, реальность безжалостно давила, требуя действия. Он понимал: сейчас ему нужно взять себя в руки и вновь стать тем, кем привык быть: решительным, холодным и беспощадным.       — Поехали в больницу, — тихо, но твердо произнес Скорпион, последний раз глядя на безмятежное лицо Варана. Затем он поднялся, скрыв в себе остатки слабости. — Я подъеду к входу, и Чану позвоню, скажу, что тут надо прибраться. Как именно — он решит сам. От трупа нужно избавиться, пока он не начал гнить и привлекать внимание. И пока калифорнийцы не очнулись. Сможешь спустить Варана вниз?       Аспид кивнул, замечая, как прежний, непреклонный Хван Хёнджин вновь вернулся, скрыв за стальными глазами все, что бурлило в нем минуту назад. Он ушел, не оглянувшись, будто этот взгляд мог разорвать его решимость. Через мгновение тишину здания разорвали три выстрела — он убил всех свидетелей на первом этаже.

***

      Хёнджин, пока они ехали до больницы, чувствовал на себе взгляд Минхо, сидящего на заднем сиденье. Тот осторожно удерживал Феликса в горизонтальном положении, постоянно проверяя пульс, следя, чтобы его дыхание не сбилось. Хёнджин был внешне фальшиво спокоен, сосредоточен на дороге, но внутри, под кожей пылал огонь. Он то и дело посматривал в зеркало заднего вида, ловя мельком картину: безжизненное, бледное лицо Феликса, его непроизвольно приоткрытые губы и руки Минхо, нервно подрагивающие каждый раз, когда он нащупывал слабый пульс и подтверждал, что дыхание еще есть.       Минхо знал. Минхо видел все, Скорпион догадался. Аспид с его потрясающей способностью подкрадываться незаметно, пусть и неосознанно, но увидел больше, чем нужно было: как Хёнджин держал Феликса, как шептал ему успокаивающие слова, словно пытался своим голосом удержать его здесь, в этой реальности. Скорее всего, он слышал их разговор, уловил интонацию, которая выдавала то, что Хёнджин так тщательно прятал от всех. Он знал о поцелуе. В какой-то мере это даже не напрягало слишком сильно — Аспид всегда знал о Скорпионе больше, чем другие, знал, когда стоит молчать, а когда говорить.       И сейчас молчал. И именно это молчание выводило Хёнджина из себя. Молчание Минхо было слишком многозначительным, слишком ясным, как будто он ждал момента, чтобы тот сам вышел на разговор, не желая ни давить, ни заставлять раскрыться. Этот его принцип невмешательства раздражал и, в то же время, удивительным образом успокаивал.       Наконец, Хёнджин не выдержал, и, преодолевая тяжесть слов, сухо бросил:       — Ты все видел, да?       Минхо едва заметно кивнул, сохраняя непроницаемое выражение лица. Ответ был очевиден, но Хёнджин произнес это, будто ему нужно было подтвердить реальность происходящего.       — Никому не говори о том, что видел, — его голос звучал почти равнодушно, но оба понимали, что за этой просьбой скрывалось желание выглядеть сильным в глазах других.       Хёнджин крепче сжал руль, увеличивая скорость и стремясь как можно быстрее добраться до больницы. Ближайшим медицинским учреждением был Асан, но ехать туда было крайне рискованно; к тому же этой клиникой владел отец Минхо. До окраины города, где у Чана были связи, из-за плотных пробок, можно было добраться не менее чем за сорок минут.       — Когда это началось? — вдруг спросил Минхо, нарушая повисшую тишину. — Когда ты понял, что у тебя появились чувства?       Хёнджин тяжело выдохнул. Последнее, чем он хотел сейчас заниматься, — обсуждать свои чувства к Феликсу, особенно пока тот лежал без сознания, с ног до головы накачанный наркотиками. Скорпион всем своим видом дал понять, что говорить не собирается, и наконец включил музыку. Минхо еще несколько секунд смотрел на него, прежде чем отвернуться к окну, но его молчание было недолгим:       — Из-за него ты убил тех приспешников, что остались на первом этаже? — Хван редко по-настоящему злился, но когда это происходило, последствия были серьезными. — Ты нарушил кодекс. Когда Чан узнает...       — Я сам решу этот вопрос, Минхо, — довольно резко ответил Хёнджин. — Оставь их в живых, и они бы немедленно доложили обо всем главарю. Они такие же уебки, как и тот, который пытал и накачал наркотиками Феликса. Среди них не было ни одного достойного человека.       Если бы Феликс услышал такие слова, он точно осудил бы Хвана и разочаровался. Но у Хёнджина была своя философия, суровая и, возможно, непримиримая к чужим слабостям. Скорпион привык смотреть на все с холодной рациональностью, где моральные принципы и сострадание уступали место выживанию и защите своих собственных интересов. В его мире, если перед ним вставал выбор между сохранением безопасности и устранением угрозы, он никогда не задумывался. Враг или тот, кто мог стать врагом, заслуживал лишь одного — быть устраненным, ради себя или близких, ради того, чтобы не возвращаться к этим вопросам снова. Бизнес семьи Хван строился десятилетиями, и наследников растили с таким укладом в голове.       Когда на дороге образовалась очередная пробка, Скорпион вновь взглянул в зеркало заднего вида, наблюдая, как Минхо проверял дыхание Феликса.       — Пульс наконец-то в норме, но дыхание по-прежнему слабое, — уточнил Ли с легкой улыбкой, прекрасно осознавая, что Хёнджину было интересно, но сам-то он ни за что не спросит. — Знаешь, возможно, это к лучшему, что вы выяснили все сейчас, а не потеряли многие годы, как мы с Джисоном...       Минхо не успел договорить, как Феликс начал задыхаться, внезапно и мучительно приходя в себя. Его тело резко выгнулось, он рывком сел. Глаза были устремлены вниз, затуманенные, будто его сознание не до конца вернулось в реальность. Затем он закашлялся — сухо, сильно, так, что его хрупкое тело содрогалось от каждого спазма, с трудом хватая воздух. Этот кашель был настолько сильным, что даже Минхо, вечно собранный и невозмутимый, застыл на мгновение в растерянности, чувствуя, как тревога сковывает все тело. Хёнджин, который обычно сам держал себя в железной хватке, был готов сорваться с места и рвануть к нему, чтобы удержать, помочь, сделать хоть что-то, что избавило бы Феликса от этих мучений.       Феликс сдавленно прижал ладонь к груди, изо всех сил стараясь вдохнуть. Его пальцы дрожали, лицо побледнело почти до призрачного оттенка, и, наконец, он вновь потерял сознание.       — У него приступ, — голос Минхо прозвучал резко, отрывисто, как щелчок, пробуждающий из оцепенения. — Скорее всего, опиоиды блокируют дыхательный центр. — Он снова склонился к Феликсу, считая пульс, который с каждой секундой становился все слабее. — Ритм сердца падает. Похуй на конфиденциальность, везем его в клинику моего отца. До больницы Чана мы просто не успеем.       Теперь Хёнджину стало страшно. Он никогда не позволял себе испытывать страха, не говоря уже о том, чтобы показывать его. Хван резко развернул машину, не заботясь ни о сигналах водителей, ни о панике вокруг. Мир сжался до одного единственного фокуса — Феликса. Выскочив на встречную полосу, Хёнджин вдавил педаль газа до упора, машина прорезала пространство перед ним, как пуля, обгоняя другие автомобили, что словно тени мелькали по бокам.       — Продержись, прошу тебя… Еще немного, кукла… — шепнул он почти умоляюще самому себе, чувствуя, как его голос растворяется в шуме дороги, — не смей сдаваться.       Они доехали достаточно быстро, и Минхо сразу поднял на ноги весь медицинский персонал, ловко обходя бесконечные формальности — от заполнения документов до обязательных подписей родственников. В этот раз его положение в семейном бизнесе оказалось на удивление полезным: все знали, что Минхо уже почти управляет этой сетью клиник, и никто не осмелился задавать лишние вопросы. Конечно, вскоре обо всем узнает его отец, и, возможно, отец Феликса, а еще все высшее общество будет пару дней обсуждать возвращение блудного сына господина Ли в Корею, но сейчас это волновало его меньше всего. Когда Варан придет в себя, он, скорее всего, осыплет его и Хёнджина трехэтажным матом, крича о том, что лучше бы он умер, чем снова оказался под контролем семьи.       — Пожалуйста, — Минхо остановил Хёнджина, положив руку ему на плечо, когда тот ринулся следом за каталкой, уезжающей в блок реанимации. — Не привлекай внимания. Ты знаешь, что до моего отца точно дойдет, а значит, и до остальной элиты. Мой тебе совет: просто отправляйся домой. Репутация у Феликса такая, что его связь с наркотиками никого не удивит. Все знают, что я и Джисон дружим с Вараном с детства. Но для тебя это обернется иначе.       Скорпион обернулся, взглянув на Минхо с такой злобой, что казалось, еще слово — и он ударит его. Но этот чертов Аспид был прав. В прошлом Хёнджин бы, возможно, так и поступил, но теперь его единственным желанием было дождаться, когда это белобрысое чудовище, укравшее у него самообладание и выдержку, придет в себя и позволит ему наконец успокоиться.       — Никто не посмеет сказать обо мне ни слова, — холодно отозвался Хёнджин, устраиваясь на металлическом стуле в коридоре и закидывая ногу на ногу. — Они слишком боятся моего отца, у которого связи с каждым конгломератом Кореи. Я останусь здесь и буду ждать, пока он очнется.       Минхо, глядя на Хёнджина, пребывал в глубоком замешательстве. Хван, который столько лет тщательно поддерживал безупречный образ, сейчас, казалось, совершенно не заботился о своей репутации. Что же сделал Варан, что Скорпион был готов так рисковать?       — Ты спрашивал, когда все началось, — тихо начал Хёнджин, серьезно посмотрев на Аспида. — Это было в тот момент, когда этот придурок посреди ночи забрался ко мне в квартиру через балкон, с лицом, будто только что встретил саму смерть. Тогда я впервые увидел его настоящим — без косметики, без этих брендов и без привычной язвительной ухмылки. Все началось в тот момент… а понял я это позже, когда мы вдвоем обманывали моего отца, пытаясь вернуть ту картину, которую он заказал для меня через сайт Йени и Феликса.       Минхо распахнул глаза, абсолютно не понимая, о чем говорил Скорпион. Эти двое, казалось, за столь короткое время сблизились сильнее, чем он мог себе представить. Хёнджин усмехнулся, вспоминая те моменты, когда он и Феликс ехали по ночному городу, а затем Ли уговорил его заехать за кофе, предварительно приподнося это так, что у Хёнджина просто не было возможности отказаться.       — Феликс… он как вспышка света, — задумчиво произнес Хван, опуская взгляд. — Этого света мне всегда не хватало. Моя жизнь состоит из серых теней и бесконечного притворства.       — Говоришь чересчур радикально, — Минхо присел рядом, понимая, что переубедить его не удастся, и он не уйдет. — Но ты готов взять на себя эту ответственность? Феликс не скрывается. На последнем приеме пять лет назад, до того, как его отец узнал о его ориентации и ночной жизни, он публично послал нахуй друга господина Ли за его резкие слова в адрес актрисы, которая объявила, что встречается с девушкой. Если между вами что-то будет, об этом узнают все. Ты готов к этому?       Хёнджин не знал, что движет им сейчас — мысли смешались, разум отступил, уступив место всплеску эмоций. Возможно, через пару часов, когда шок отступит, а адреналин угаснет, он осознает, что произнесенные в спешке слова были слишком искренними, слишком необдуманными для того, кто привык все контролировать.

***

      Феликс ощущал себя на дне бездонного бассейна: каждая попытка вынырнуть лишь сильнее тянула вниз, а воздух, заполняющий легкие, был горьким и тягучим. Но страха смерти не было. Варан знал, что все происходящее — лишь призрак, игра воображения, на которую ему не стоило обращать внимание. Почему бы не расслабиться? Почему бы не позволить этому порочному кругу распасться, как мыльному пузырю, если его не трогать? Он закрыл глаза и позволил себе отвлечься от навязчивых мыслей, от бесконечного ощущения падения.       Когда Феликс вновь открыл глаза, он обнаружил, что больше не окружен водой. Вместо этого парень увидел огромную поляну, усыпанную цветами, которые распускались под теплым солнцем. В центре сидела женщина в традиционном корейском ханбоке. Феликс настороженно шагнул ближе, разглядывая ее. Он не понимал кто перед ним, ведь незнакомка стояла спиной, но стоило ей повернутся, как Феликс замер. Она была такой же, как он — молодой, полной жизни, с искренней улыбкой, освещающей ее лицо. В этот момент что-то внутри него щелкнуло, как будто бы воспоминания и мечты переплелись в едином потоке.       — Ёнбок-и, — произнесла она тихо. Феликс почувствовал, как эти три слога пересекли границы времени и перенесли его в прошлое, к ощущениям, которые давно уже исчезли из его жизни, — солнышко.       Мама протянула руку, солнечные лучи мягко касались ее лица. Это был лучший сон за последние пять лет — миг, наполненный светом и теплом, в существование которого Феликс не мог поверить. Он шагнул вперед, вытянув руку в ответ. Внутри него разгорелись противоречивые чувства. Он не любил свое корейское имя, оно всегда напоминало о матери. Она называла его так, с нежностью, добавляя солнышко в конце, как будто это слово было частью его сущности. Каждый раз, когда кто-то произносил его имя, внутри кололо — никто не мог произнести его так мягко, как мама.       Когда Феликс коснулся ее руки, он почувствовал тепло, и сердце его наполнилось радостью. Парень крепко сжал ее руку, а затем обнял, не веря, что этот миг стал возможен.       — Я так скучаю, — тихо произнес он, сдерживая слезы. — Так сильно скучаю по тебе.       Обнимать маму было непривычно; последний раз он делал это в тринадцать, когда был намного ниже и меньше. Теперь он стал взрослым, но мама оставалась такой же, как в его воспоминаниях. Женщина нежно похлопала его по спине, а потом отстранилась, чтобы посмотреть в глаза, обхватив его лицо руками.       — Ты так вырос, такой красивый стал, — произнесла она с гордостью, и в голосе ее слышалась теплота, от которой Феликс не смог сдержать всхлипа. Он знал, что когда проснется, когда вернется в реальность, осознание того, что все это — лишь иллюзия, причинит ему невыносимую боль. — Весь в меня, — добавила она с улыбкой, и они оба усмехнулись.       Феликс медленно поднял голову, прислушиваясь к звукам, которые окружали его. Ветер шептал сквозь деревья, а солнечные лучи играли на траве, создавая теплые, золотистые блики. Его мама, в ханбоке, с легкой улыбкой на лице, казалась такой живой и настоящей, что он почти забыл о своей реальности, о том, что был пленником своих страхов.       — Почему ты в ханбоке? — спросил он, всматриваясь в ее глаза, полные любви и заботы.       — Это у тебя нужно спросить, — ответила она, мягко взяв его под руку. — Это ведь твой сон, Ёнбок-и.       Феликс не мог понять, сколько времени прошло с тех пор, как они начали гулять по этому чудесному месту. Всякие мысли о реальной жизни, о боли и тьме, которые он носил в своем сердце, растворились в этом идеальном мире. Каждый шаг был наполнен легкостью, а его душа, казалось, вновь обрела крылья, которые когда-то вырвали с корнем. Если бы каждый раз от наркотиков был подобный эффект, Феликс был бы согласен стать наркоманом.       Они шли по поляне, мама иногда делала ему замечания о том, что он без головного убора под палящим солнцем. Она смеялась, а он смеялся в ответ. Но вот на горизонте появился их дом. Светлые и уютные цвета его сна начали тускнеть, окрашиваясь в серые оттенки.       Феликс остановился, не в силах сделать ни шага. Он не хотел уходить, не хотел возвращаться к тому, что ждет его в реальности. Мама все еще улыбалась, но постепенно отдалялась, спустя мгновение его рука вдруг оказалась пустой.       — Тебе пора, там тебя ждут.       — Я не хочу возвращаться! — он готов был пойти за ней в этот чертов дом, лишь бы не отпускать ее ладонь. Но мама мотнула головой, ее лицо вдруг стало серьезным.       — Тебя ждут, Ёнбок-и. Пожалуйста, продолжай жить и бороться. Рядом с тобой есть люди, которым ты дорог, и которые могут стать дороги тебе.       В этот момент на светло-розовых рукавах блузы мамы начали появляться алые следы. Кровь, снова ее было много. Его сердце забилось в груди, словно в ответ на ту реальность, от которой он так хотел убежать. Румяное лицо мамы вдруг побледнело, приобретая мертвенно-серый цвет. Вдалеке послышался крик — это был крик мальчика, и Феликс узнал в нем себя, своего тринадцатилетнего «я», в тот самый день, когда мир впервые показал ему свои самые темные стороны.       Феликс зажмурился, закрыл глаза и уши, пытаясь проснуться, вырваться из этого кошмара       Когда Варан наконец пришел в себя, реальность обрушилась на него, как тоннельный обвал. Действие опиоидов закончилось, и теперь каждая клеточка его тела кричала от боли, напоминая о пытках, которые он пережил. Бедро жгло от колотой раны, затылок ныл от удара, а все тело было напряжено от остаточного тока, пробежавшего по сосудам.       В голове всплывали обрывки воспоминаний: клуб с глушащей музыкой, взгляды, почти поцелуй с Хёнджином, поглощающая темнота, завод — и потом Гор с пистолетом. Последняя картина, обрамленная ужасом, выстрелила в сознание, как разряд молнии. Феликс резко открыл глаза, осознавая, что он сделал. Он убил. Сердце, казалось, остановилось от страха и отвращения, а руки предательски задрожали, как будто они все еще были покрыты чуждой кровью.       Оглядевшись вокруг, он пытался собрать осколки своей реальности. Капельница висела на стойке, вокруг царила дорогая отделка, и воздух был пропитан резким запахом медикаментов. Больница. Он был в больнице, но тут же его взгляд упал на Хёнджина. То, что он здесь — это то, чего Феликс совершенно не ожидал. Скорпион сидел на диване в своей излюбленной позе — закинул ногу на ногу, погруженный в сон, но даже во сне его лицо было напряжено, а губы слегка сжаты.       Феликс закусил губу до боли, до крови, вспомнив, что перед тем, как отключиться, он поцеловал его. Сука. Все эти эмоции, все его страдания — смешались в одно мгновение, как в мутной чаше. Чувства накатывали волнами, и в сердце росло невыносимое желание просто исчезнуть, сдохнуть прямо здесь и сейчас.       Как теперь жить, зная, что своими руками он забрал жизнь у человека? Эта мысль грызла Феликса, словно злая собака, не давая покоя. Он сидел на краю кровати, его босые ноги коснулись холодного пола, и, стараясь сдержать слезы, тяжело вздохнул. Но они все равно вырвались, одна за другой, капая на больничную пижаму, оставляя на той влажные следы. Это было больно. Физическую боль он еще мог вынести, но моральную — едва ли. Она рождалась из презрения к самому себе, из слабости и жестокости, которые теперь стали частью его сущности.       Феликс шмыгнул носом, его грудь сжималась от нахлынувших эмоций. Шатающимися ногами он дошел до шкафа, где его ожидали вещи, привезенные парнями. Он мысленно поблагодарил их за поддержку, за то, что они не оставили его. Но когда он прочитал название на правилах пользования инвентарем клиники, его лицо перекосилось. Больница принадлежала отцу Минхо. Это означало, что вскоре о его присутствии в Корее узнает и его папаша. Черт. Это просто не могло быть правдой.       Надевая махровые носки с кошками и резиновые тапочки, Феликс накинул на плечи пуховую куртку. Он остановился на мгновение, взглянув на Хёнджина, который все еще крепко спал на диване.       — Почему ты тут… — тихо прошептал Феликс в пустоту, не собираясь будить Хвана. — Лучше бы ты не сидел здесь, я ведь могу поверить, что тебе не все равно.       Каждый раз, когда он видел Хёнджина, внутри него разгоралось пламя эмоций. Но сейчас это пламя тушилось страхом. Словно в ответ на его внутренние переживания, за окном раздался гул машин, гудки, которые напоминали о том, что жизнь продолжалась, даже когда его мир рушился.       Ли шагнул к двери, но в его сердце оставалась пустота, такая же холодная, как пол под ногами. Феликс не мог вернуться к тому, кем был раньше. И когда он вышел из палаты, закрыв за собой дверь, в голове возникло единственное желание: не чувствовать, не ощущать, стать просто телом без души.

***

      Хёнджин проснулся из-за того, что его рука, на которую он опирался, соскользнула, и он едва не свалился на пол. Он моргнул, пытаясь прийти в себя, огляделся — все та же палата, все тот же… Феликса не было. Сонный и чуть растерянный, Хёнджин вскочил, тут же замечая открытый шкаф. Пусто. Вещей не было. Он глубоко вздохнул, слегка прикрыв глаза, пытаясь совладать с неожиданным ощущением, что что-то ускользнуло.       Конечно, Феликс вовсе не обязан был его будить. В конце концов, он не просил Хёнджина сидеть здесь и ждать, пока тот откроет глаза. Но сам Хёнджин тоже не знал, почему до сих пор не вернулся домой. Минхо уговаривал его уехать, уверяя, что в центре работают лучшие врачи. Да он и сам это знал. Но…       Размышлять над всеми «но» не было времени. Решив действовать, Хёнджин подхватил пальто и направился к отделу службы безопасности клиники Асан, думая, что быстрее всего будет посмотреть куда пошел Феликс по камерам видеонаблюдения. Минхо предусмотрительно позаботился обо всех формальностях, так что, едва поднявшись на нужный этаж, Хёнджин выдавил некое подобие благодарной улыбки сотруднику, который зачем-то начал кланяться.       — Эта лестница ведет на крышу, — мужчина лет пятидесяти оживился, тыкая пальцем в экран монитора, где Феликс, одетый в огромную пуховку, медленно поднимался по ступенькам, опустив голову. — Нам вызвать помощь?       Хёнджин устало выдохнул, массируя переносицу. Вполне логично, конечно, но неужели Варан полез бы на крышу, чтобы… он покачал головой. Хотя после его внезапного побега с парашютом, Скорпион уже не мог быть уверен в том, что ожидать от этого парня.       — Не нужно, — бросил он, накидывая пальто. — Спасибо большое, аджосси.       Мужчина широко улыбнулся, кланяясь, и когда Хёнджин уже выходил из кабинета, с энтузиазмом крикнул ему вслед:       — Всегда пожалуйста, господин Хван!       Оказавшись на крыше, Хёнджин медленно выдохнул. Перед ним, чуть в стороне, на самом краю бортика сидел Феликс. Он свесил ноги наружу, небрежно болтая ими в воздухе, а руки положил на перила, облокотившись локтями и слегка наклонившись вперед. Ли медленно обернулся на шум, и на его губах появилась едва заметная, почти призрачная улыбка.       — Привет.       Хёнджин застыл, ошеломленный этим спокойствием Феликса. Он ожидал увидеть тревогу, может, даже отчаяние, что парень может быть на грани истерики, стоя здесь, на краю крыши. Но нет — вместо этого он видел его обернутым в объемную пуховую куртку, невесомо улыбающегося в такт легкому, холодному ветру. Едва пробившееся сквозь серые облака солнце касалось его лица, как будто придавая тепла бледной коже, по которой, как россыпь золотых веснушек, рассыпался солнечный свет. Светлые волосы, уже почти избавившиеся от серой краски, были собраны в небрежный низкий хвост. Несколько прядей выбились и качались на ветру, касаясь щек.       Феликс вздохнул и прошептал себе под нос, чтобы Хёнджин его не услышал:       — Черт, я ведь начинаю верить, что тебе не все равно…       И Хёнджин не услышал. Он стоял рядом, слегка напряженный, и его взгляд неотрывно следил за каждым движением Варана. В тот момент, когда он повернулся обратно к пустоте и немного ерзнул на самом краю, Хёнджин вздрогнул, поймав себя на том, что инстинктивно задержал дыхание.       — Слезь оттуда, — его голос прозвучал тихо, почти умоляюще, но твердо. — Не сиди так близко к краю.       Феликс, услышав это, приподнял бровь. Он покачал головой и запрокинул ее назад, глядя в серое небо.       — Думаешь, я прыгну? Я что, совсем на идиота похож? — он чуть улыбнулся. — Смерть — это слишком легкое наказание для убийцы. Она прощает все. А мне нужно еще так много пережить. Садись рядом, если не боишься высоты. И как ты нашел меня? Я думал, побуду в одиночестве чуть дольше.       Феликс сидел, неподвижно глядя вниз на город, ощущая себя на грани, где один маленький шаг отделяет от пустоты. Но шаг к смерти — никогда, он и не думал об этом, презирал даже мысль о таком исходе. Его всегда занимало размышление: насколько отчаянным должен быть человек, чтобы решиться на это? Это ведь не так просто, как может показаться со стороны. Сделать шаг в пустоту — слишком тяжело, слишком страшно, и, как ни парадоксально, люди, решившиеся на него, сильными ему не казались. Слабость была на поверхности, но где-то глубже она превращалась в нечто другое, и он не мог определить, что это было.       Хёнджин знал, что Феликс добровольно не сдвинется, и потому сел рядом, осторожно, готовый, если понадобится, схватить его за руку, удержать, даже если Варан только и делал, что всем своим видом отрицал такую необходимость.       — Попросил посмотреть тебя по камерам, — тихо сказал Хёнджин. Он хмыкнул, глядя вниз, на две пары ног, свисающие с края крыши. Его ботинки в лаковой полировке смотрелись почти нелепо рядом с резиновыми тапочками Феликса и яркими носками с улыбающимися котами, которые, вероятно, принес Минхо. Эти тапочки держались будто на невидимой силе, и Феликс так беспечно сидел в них, словно не думал о том, что они могут упасть в любой момент кому-нибудь на голову. — Ты ведь знаешь, чья это больница и как к нам здесь относятся, — продолжил Скорпион, стараясь придать голосу мягкость. — Найти тебя не составило труда.       Феликс повернулся к нему, и в его глазах вспыхнул вопрос, который сбил Хёнджина с толку.       — А ты хотел найти меня?       Это прозвучало слишком неожиданно, обнажая правду, которую он не был готов признать. Хёнджин замер, на мгновение теряясь в его взгляде. Вчера он был вывернут наизнанку, не скрывал своей тревоги перед Минхо, не стеснялся того, что беспокоился за Феликса до боли в груди. Но сейчас, когда он встретился с этим прямым взглядом, все вдруг стало тяжелым, невыразимо сложным. В душе все смешалось — его давно закаленная выдержка дала о себе знать, строя стену между чувствами и разумом.       — Я ведь просил тебя, — Феликс усмехнулся, отворачиваясь. — Просил, чтобы ты не позволил поцелую что-то изменить между нами.       Хёнджин молчал. Как бы Феликс ни просил, разве можно так просто скрыть эмоции, которые были в новинку для них двоих, особенно когда все это напряжение копилось не один день? В его голове проносились сотни мыслей: он хотел возразить, объяснить, что это не только его ответственность, но и самого Феликса, что именно тот сделал первый шаг, запустив цепь событий, которая теперь разрывала их изнутри. Но понимал — это ничего не изменит. Феликс не тот, кого можно уговорить или кому можно объяснить. В его сердце царило вечное лето, беспечное, недоступное и, казалось, абсолютно непроницаемое для чего-то серьезного.       Феликс выстроил вокруг себя крепость, но не из камня, а из легкости, за которой скрывалось что-то гораздо более сложное. Или же он просто был великолепным актером, еще более искусным, чем сам Хёнджин, и все их разговоры о фальши были только зеркалом его собственного отражения. Феликс оставался для него неразгаданной загадкой, странной, сбивчивой головоломкой, в которой не было никакой логики.       — Я пока тут сидел, много думал, — снова заговорил Варан. — О тебе, о том, что между нами произошло, о будущем, — он обернулся, и на этот раз улыбка не таила в себе веселья, она была как броня, тонкий щит, за которым он прятался. — Мы с тобой из одного общества, но из разных миров. В моем мире только хаос, разбросанные кусочки, которые не складываются в картину. В твоем мире все разложено по полочкам. Ты гребаный перфекционист. Бесишь этим. Я ненавижу твою правильность, так же, как ты ненавидишь мой хаос.       Варан замолчал, будто подбирал правильные и нужные слова.       — Я мог бы сказать, что, когда целовал тебя, был в бреду. Мог бы сказать, что мне не понравилось…       Он посмотрел на губы Хёнджина, вспоминая, как тот поцелуй, мимолетный и отчаянный, врезался в его память, как сладость на губах, к которой невозможно было не тянуться снова.       — Но я помню и мне понравилось, — это признание отозвалось холодной болью и горячей радостью в груди Хёнджина. — И как бы я ни хотел забыть этот поцелуй, я не смогу. Но у него не будет продолжения, потому что я не нужен тебе, Хёнджин.       Слова повисли между ними, как расколотая тишина.       Скорпион едва успел набрать в легкие воздух, чтобы сказать хоть что-то, но Феликс, словно прочитав его мысли, резко схватил его за руку и прижал ее к своей груди, где под тонкой тканью больничной пижамы гулко билось сердце.       — Ты не сможешь, — голос Феликса сорвался, и его глаза, до того сухие и бесстрастные, вдруг блеснули от слез, которые он даже не пытался сдержать. — Ты не бросишь все. Ты не рискнешь, не поддашься чувствам, не поставишь на кон все, чего добивался годами. Ты — наследник империи Хван, гордость своего отца, лучший для этой чертовой элиты, для высшего общества, которое я ненавижу всей душой. А я отступник, разочарование семьи… а теперь еще и убийца.       Он сильнее сжал руку Хёнджина, так, что их пальцы сплелись, словно пытаясь оставить на его коже след своей боли, своего отчаяния.       — Да и к тому же, — продолжил Феликс, его голос снова зазвучал глухо и надрывно, — наша изоляция в Месте на все это повлияла. Думаешь, если бы ее не было, мы бы вообще оказались здесь, в этом положении? Думаешь, мое сердце билось бы так сильно каждый раз, когда я смотрю на тебя? Я ведь правда ненавидел тебя всей душой. И хотел бы дальше ненавидеть.       Хёнджин молчал, чувствуя под своей ладонью этот бешеный ритм, который разливался по его руке волнами горячего тепла, распространяясь по всему телу. Он закрыл глаза, не в силах выдержать взгляда карих глаз напротив. Феликс сказал правду, и от этой правды в нем что-то рушилось, кусочки его собственной уверенности распадались, оставляя пустоту.       Слова все-таки сорвались с его губ, безнадежные и откровенные:       — Ты правда хочешь, чтобы тот поцелуй ничего не значил?       Он готов был отступить и без этого идиотского вопроса, но он вырвался против воли, как слабая попытка ухватиться за ускользающее. Часть Скорпиона уже знала ответ, но где-то в душе теплилась крошечная надежда, что, возможно, Феликс скажет что-то другое.       Но Феликс не сказал этого другого, а снова вымученно улыбнулся. Он медленно расслабил пальцы, позволяя руке Хёнджина скользнуть с его груди. Его глаза говорили больше, чем он сам был готов произнести вслух.       — Правда хочу, истеричка.       Эти слова должны были принести облегчение. Но ничего не изменилось — напротив, камень в душе стал еще тяжелее, сковывая изнутри. Феликс вспомнил тот момент на заводе, когда сидел в холодном помещении с дрожащим от шока руками. Тогда Хёнджин снова оказался рядом, в нужный момент — как всегда, когда Феликс нуждался в опоре, как бы ни отрицал это. Хёнджин был там, когда он, разрываемый чувствами, смотрел на мертвый труп. Помнил, как Хёнджин присел рядом, вынул пистолет из дрожащих рук, обнял его, шептал успокаивающие слова, словно это могло защитить Феликса от его собственных демонов. И это защитило — Ли нашел в этом спокойствие, он смог выдохнуть, вырваться из объятий страха, хотя бы на миг.       Но сейчас все было по-другому. Сейчас Феликс сам отпустил этот якорь, отпустил его с собственных запястий, погружаясь обратно в темноту, из которой было не так просто выбраться. Он знал, что скоро Хёнджин уйдёт, и тогда снова останется только тьма, холодная, неумолимая. И в этой тьме перед его закрытыми глазами будет стоять клеймо убийцы, которое останется с ним навсегда.       Варан резко поднялся, не оборачиваясь, шагнул прочь с крыши. Он не ждал, что Хёнджин остановит его, и Хёнджин не остановил. Он только молча следил за удаляющейся фигурой Феликса, за его хаотичными, почти беспокойными движениями, понимая, что этот уход был, возможно, самым взрослым поступком, на который Феликс решился в своей жизни. Скорпион знал, что Ли был прав: он бы не смог поставить на кон все, ради того, чтобы бросить вызов обществу, которое не способно принять их такими, какие они есть. И, к счастью, Феликс понял это раньше, чем он.       Но кое-что мучило Хёнджина больше, чем его собственные мысли — молчание Феликса о том, что произошло на заводе. Он помнил, как тот едва держался на ногах, когда осознал, что сделал, как дрожали его руки, как слезы стекали по его лицу, выжигая внутренние раны. Теперь же, казалось, все это исчезло, утонуло в холодной, подавленной тишине, которая внезапно захлопнула за ним двери. И эта тишина пугала Хёнджина сильнее всего. Феликсу необходимо было выговориться, иначе все это сожрет его изнутри.       Скорпион резко шагнул за ним, быстро пересек территорию крыши и, не теряя ни секунды, распахнул дверь с таким шумом, что эхо пронеслось по лестнице. Он догнал Феликса, уже спускающегося вниз, и схватил его за плечо, разворачивая лицом к себе. Ли стоял перед ним, и по его щекам текли слезы, а губы были искусаны до крови. Кулаки сжаты, пальцы — белые от напряжения. Он был словно раненый зверь, который пытался прятать свою боль, но теперь не выдержал — зажмурился и отвернулся. Феликс не понимал почему этот упрямый дурак вернулся? Почему снова стоял здесь, когда уже согласился на крыше с каждым словом? Почему не ушел, как положено?       — Феликс, — голос Хёнджина был твердым и бескомпромиссным. Ли замер. — Раз ты хочешь, тот поцелуй ничего не будет значить. Ты прав, во всем прав, я согласен со всеми твоими словами. Но… — Хван сделал шаг вперед и, аккуратно положив ладони на его плечи, чуть склонил голову, чтобы разглядеть его лицо. Это красивое лицо, ранее раздражающее и смешное, но теперь разбитое, уставшее. — Ты человек, которому сейчас нужна помощь. Ты можешь уйти и снова унести это все в себе, а можешь выговориться, выпустить все наружу и прожить боль. Ты ни в чем не виноват. Ты просто защищался.       Феликс наконец посмотрел ему в глаза. Рядом с Хваном не было так страшно; его фигура, его прикосновение — все это стало стеной, надежной и защищенной, и пусть эта защита была временной, главное, что она была.       — Даже полицейские, когда ловят убийц, могут выстрелить. Их никто не осуждает, — Хёнджин говорил спокойно, своим этим мягким голосом, не оставляя никакого шанса. Он смотрел на него, улыбаясь едва заметно, не отпуская плеч, как будто пытался удержать его от падения. В свете ламп лицо Феликса, с его покрасневшими от слез глазами и замерзшим носом, вдруг показалось до боли родным, трогательно уязвимым. — Как думаешь, почему?       — Потому что они лишают жизни преступников, — прошептал Феликс.       — Вот и представь тогда, что ты полицейский, — улыбнулся Хёнджин, в его глазах на миг мелькнуло воображение Феликса в форме прокурора или детектива.       Варан тихо шмыгнул носом, стараясь скрыть свои эмоции, но в следующий миг бросился к парню и обнял его, обвивая руками шею. Хёнджин замер, ощущая, как сердце пропускает удар, а в висках медленно нарастает легкое головокружение. Тепло его рук и нежный холод, исходящий от куртки, смешались в этом объятии, которое пахло горькой поздней осенью.        — Это ничего не значит, не думай, понял? — пробормотал Ли, спрятавшись лицом в шероховатую ткань пальто Хёнджина и цепляясь за нее, как за последнюю надежду.       Хван тяжело вздохнул, позволяя себе на миг поддаться этой слабости, прижаться крепче. Конечно, это «ничего не значит» — всего лишь крик отчаяния, глухой, неразборчивый, почти бессмысленный, но тем не менее живой. Он осторожно коснулся ладонями чужой талии, стараясь оставаться сдержанным, но все равно ощущал тепло его тела даже сквозь ткань пижамы, слегка выглядывающей из-под куртки, которая задралась, ведь Феликсу пришлось встать на носочки. Несмотря на все усилия, его руки медленно поднимались выше, проникая под куртку и сжимая тонкие бока Ли.       — Он бил меня током. Это было больно, — Варан сильнее уткнулся носом в чужую шею, обжигая ее горячим дыханием и слезами. От этих слов самому Хёнджину стало больно, он будто почувствовал острые покалывания по всему телу, не представляя, насколько, наверное, это было мучительно. — Если бы вы не успели, то он бы отвез меня к Барону, а тот бы продолжил издеваться, а когда наигрался, то продал бы в рабство.       Хёнджин вздрогнул, ощущая, как внутри него закипает ледяной ужас, смешанный с горечью, и он еще крепче прижал к себе Феликса, словно защищая его от всего на свете. Пальцы осторожно поглаживали чужую спину, будто это простое касание могло забрать всю боль, всю горечь и страх. А Ли позволял себя трогать, не двигался, ощущая, как постепенно становится спокойнее, как чужое тепло напоминает о том, что жизнь продолжается. У Хёнджина были приятные ладони, Феликсу нравилось чувствовать их на своей коже, нравилось ощущать едва заметные покалывания в области поясницы. Они стояли так около минуты, забыв, кем были друг для друга.        — Твой красивый мозг, наконец, подумал и включил инстинкт самосохранения, — усмехнулся Хёнджин, пытаясь разрядить обстановку. Феликс тут же отстранился, смотря на Хвана хмуро, то в то же время мило. Его огромные глаза, поднятые вверх брови — игнорировать все это было слишком сложно, поэтому Хёнджин отвел взгляд. — Не смей винить себя, не убивайся из-за этого. Я уверен, ты не послушаешь, но не ломай себя окончательно. Хватит, Феликс, все закончилось, просто живи.        Феликс хотел крикнуть, сказать, что ничего не закончилось, потому что знал — пока Барон лично не увидит его страдания, ничего не закончится. Вопрос был только в том, когда именно это произойдет.        — Пошел в жопу, истеричка, я умею думать, — Феликс толкнул Хёнджина плечом, спускаясь вниз по лестнице. — И иди уже домой, а то у меня будет новый передоз, только не наркотиками, а тобой.        Скорпион, в ответ на эту реплику усмехнулся, спускаясь следом. До палаты они дошли молча — каждый думал о своем.        Феликс открыл дверь, и на миг застыл, чувствуя, как пересохшее горло перехватывает от неожиданности. Перед ним, спиной, стоял тот, чье присутствие он с трудом выносил даже в мыслях. Тот, кто навсегда оставил в его жизни глубокий шрам. Отец.       — Сын, здравствуй, — произнес он с таким спокойствием, что Феликса передернуло. Непрошеное напряжение всколыхнулось внутри, кулаки сами собой сжались, как будто защищаясь от этого человека.       Но выражение лица мужчины изменилось, когда он заметил вошедшего следом парня. Он поднял брови, слегка удивленный.       — Хёнджин, как неожиданно, — произнес господин Ли, с тонкой, ядовитой усмешкой. — Я и не думал, что увижу тебя здесь.       Хёнджин, явно не ожидавший такого поворота, замер, обдумывая слова, но тут же заметил, как челюсть Феликса напряглась, и на лице выступили напряженные вены. Стало ясно, что Варан едва сдерживался.       — Господин Ли? — осторожно произнес Хёнджин, бросив короткий взгляд на Феликса. — Добрый день…       — Какого черта ты сюда приперся, хрен старый? — резко перебил Феликс буквально испепеляя отца взглядом, даже не давав Хёнджину договорить. Он повернулся к Скорпиону, кивком головы указывая на дверь. — Выйди.       Не дожидаясь, пока Хёнджин соберется с мыслями, Феликс крепко схватил его за плечо, подтолкнул к двери и закрыл ее на замок, уже готовый к словесной дуэли.       Он принял независимый вид, надевая маску равнодушия, за которой скрывалась буря. Больше всего на свете ему хотелось исчезнуть, уйти и больше никогда не видеть этого человека, — того, кто пять лет назад с холодным равнодушием вырвал его из привычной жизни, отправив семнадцатилетнего подростка в чужую страну, не дав попрощаться с сестрами, и не оставив ничего, кроме боли.       — Мне повторить вопрос? — спросил Феликс.       Он старался занять себя хоть чем-то, медленно снял куртку и попытался аккуратно повесить ее на вешалку, чтобы хоть на секунду вернуть себе контроль. Но стоило ему услышать, как отец усмехнулся, как внутри все вспыхнуло. Тот же холодный, равнодушный взгляд, будто не прошло и пяти лет, будто ничего не изменилось — все это было невыносимо.       — Годы идут, а ты все такая же бестолочь, — с насмешкой выдал господин Ли. В этот миг Феликса окончательно сорвало. С грохотом он бросил вешалку на пол, сжав кулаки, и повернулся к отцу. — Когда ты вернулся? И почему моя карта до сих пор активна?       Феликс улыбнулся, скрестив руки на груди, зная, что каждое его слово будет раздражать отца. Он медленно оглядел его с головы до ног, отмечая, как тот не изменился за эти годы, как будто время щадило его, даже не прибавив на лице морщин.       — Понятия не имею, — Феликс лениво пожал плечами и, слегка усмехнувшись, добавил: — Я твою золотую карту какому-то калифорнийскому бомжу отдал. Чтобы ты думал, что я все еще тусуюсь в Штатах.       Феликс почувствовал внутренний триумф, когда заметил, как лицо отца исказилось от ярости. Глаза потемнели, в них мелькнуло что-то отравляюще-злое.       — И на что ты живешь? — процедил отец, голос его был колюч, как лед.       — Сам зарабатываю, — спокойно ответил Феликс, подходя к небольшому столику с бутылками воды. Он потянулся за одной, открыл, уже поднес к губам, но в этот момент рука отца резко перехватила его запястье. Бутылка выскользнула из пальцев и с глухим стуком упала на пол, разлив воду.       Отец стиснул его плечо, злобный оскал исказил лицо. Казалось, он вкладывал всю силу, будто хотел не только удержать сына, но и подавить его волю.       — Я отправил тебя в Штаты, чтобы ты осознал свои ошибки. А ты что сделал? Обманул меня, надавал взяток в университете, и вместо того чтобы жить, как тебе предначертано по праву рождения, снова погряз в этом грязном криминальном дне, — голос мужчины дрожал от сдерживаемой ярости, пальцы впивались в плечо, причиняя боль, но Феликс только затаил дыхание.       С глухим толчком парень освободил руку и шагнул назад, медленно поднимая на отца холодный, полный боли и обиды взгляд. Он дышал глубоко, ровно, сдерживая бурю внутри.       — Ты отправил меня в Штаты не за ошибки, — тихо начал он, но с каждым словом голос становился тверже и громче. — Ты отправил меня, потому что я гей. Потому что тебе не нужен был сын с испорченной репутацией. Ты даже не удосужился приехать в полицейский участок, когда меня арестовали. Мне было семнадцать! — Феликс не выдержал, голос сорвался на крик, в котором звучала невыносимая боль. — Ты просто выбросил меня, вычеркнул из своей жизни, но продолжал тянуть за ниточки, словно я был всего лишь куклой. Но теперь, — он усмехнулся, и усмешка его была горькой и ледяной, — теперь я этого не позволю.       Он сделал паузу, собираясь с духом, и выпрямился.       — Мне не нужны твои деньги, не нужно твое наследство. В Штаты ты меня больше не отправишь, я больше не твой беззащитный мальчишка. Теперь уходи. Уходи и больше никогда не появляйся в моей жизни.       Феликс ожидал увидеть в глазах отца хотя бы проблеск сожаления — что-то, хоть малейший признак того, что он ему не совсем безразличен. Но в темных глазах господина Ли не было ничего. Пустота и лед. Он подошел к Феликсу, похлопал его по плечу, словно подбадривая, и позволил себе спокойно улыбнуться, почти пренебрежительно.       — Хорошо. Пока что я не вычеркнул тебя из порядка наследования. Все ждал, что ты одумаешься, образумишься, — проговорил он, словно принимая окончательное решение. — На днях мой секретарь привезет документы. Ты откажешься от акций, они перейдут Рэйчел. Она справляется прекрасно, и, знаешь, сегодня я в очередной раз убедился, что ты бы разрушил все, что мы с твоим прадедом и дедом строили. Ты весь в мать — такой же слабый и эмоциональный.       Если все остальное было не более чем холодные формальности, то эти последние слова больно резанули по давно открытой ране. Феликс почувствовал, как сердце болезненно сжалось, но остался стоять неподвижно, едва сдерживая рвущиеся эмоции. Он сбросил руку отца с плеча, наблюдая, как тот медленно направляется к выходу. Но прежде чем выйти, господин Ли остановился, оглянулся и, язвительно усмехнувшись, нанес последний удар, зная, куда бить, чтобы окончательно разрушить итак разгромленную душу.       — И еще. С сестрами тебе видеться запрещено, — продолжил он. — Рэйчел должна готовиться взять на себя управление, а Оливия… — он знал, что делает. — Она так мечтает поступить в музыкальный колледж. Будет грустно, если из-за общения с тобой ее будущее окажется под угрозой. И да, кстати, — он на секунду выдержал паузу, пристально глядя на сына. — Мне разонравилось место, где хранится прах твоей матери. Я решил перенести его…       Эти слова были последней каплей. В два быстрых шага Феликс оказался рядом и, схватив отца за ворот рубашки, прорычал, едва сдерживаясь:       — Как ты посмел тронуть ее покой? Где теперь ее могила?!       Отец снова усмехнулся, силой убирая руки сына со своей рубашки, и, не говоря больше ни слова, вышел из палаты, оставив Феликса в безмолвном хаосе боли и гнева. Он снова остался один, в комнате, наполненной холодом, в звенящей тишине, осознавая, что отец отнял у него все самое важное — и сестер, и возможность каждый год приезжать к колумбарию, чтобы почтить память матери, от которой его разлучили те пять лет в Штатах.

***

      Хёнджин заметил господина Ли, выходящего из палаты спустя несколько минут с довольной, почти торжествующей улыбкой на лице. Но стоило ему встретиться взглядом с парнем, как выражение его лица мгновенно изменилось, улыбка стерлась, и он выпрямился, осмотрев Хёнджина с головы до ног с прищуром, полным высокомерия.       — Хёнджин, как дела у твоего отца? — голос был лживым и сладковатым. И, если раньше Скорпион особо не обращал внимание на этого человека, то теперь, после всех рассказов Феликса, испытывал ненависть. — Нашлись ли партнеры в Европе?       Он кивнул, не спеша отвечать более развернуто. В этот момент из палаты, где остался Феликс, раздался громкий звук — что-то с грохотом упало и, видимо, разбилось. Господин Ли с раздражением закатил глаза, будто этот шум был не более чем комариным писком.       — Психует, — с фальшивой усмешкой произнес он, — весь в мать.       Хёнджин, хоть внешне и не показывал беспокойства, едва заметно дернулся в сторону двери, но тут же заставил себя остаться на месте. Господин Ли же, казалось, совершенно не был заинтересован в происходящем за дверью.       — И все же, не знал, что вы общаетесь. Ёнбок ведь провел последние пять лет за границей, когда же вы успели познакомиться?       — Минхо и Джисон познакомили, — коротко ответил Хёнджин. За дверью вновь послышался шум, что-то еще разбилось, а потом снова. Этот придурок там всю посуду решил разбить? Уголки губ Хёнджина дернулись, но он сохранял сдержанность, чувствуя на себе изучающий взгляд отца Феликса.       — Вот как, — господин Ли ненадолго задумался, потом продолжил, с видом, будто смог узнать что-то важное. — И вы просто… дружите? Просто у моего сына, как бы это сказать…       Хёнджин больше не стал скрывать раздражения, и легкий смешок сорвался с губ.       — Вы сейчас пытаетесь узнать мою ориентацию, и намекаете, что ваш сын гей? — вопрос прозвучал неожиданно резко, отчего господин Ли заметно растерялся. — Знаете, думаю, это совершенно не ваше дело — ни как давно мы знакомы, ни сколько общаемся, ни как именно дружим. Не лезьте. Всего доброго.       Взгляд Хёнджина был как обычно холоден и тверд, в нем было все, что не требовало дополнительных слов. Он оставил этого неприятного и довольно странного человека, а зам скрылся за дверью. Зайдя в палату, он увидел Феликса, стоящего лицом к окну, на полу валялись осколки от разбитых стаканов.       — Что случилось? — аккуратно спросил Скорпион, прежде чем подойти ближе.       Феликс развернулся, его взгляд был злым, и Хван узнал бы его из тысячи — такой же, как и в тот момент, когда он впервые ударил его на ночной вылазке, избив до полусмерти.       — Поговорили с папашей по душам, — огрызнулся Варан. — Ненавижу его.       В ту же минуту дверь палаты с грохотом распахнулась, и в нее стремительно ворвались шестеро. Впереди всех был Чанбин, держа большую корзину фруктов, прижимая ее к груди, как трофей. За ним Сынмин и Йени — и что удивительно, они даже не ссорились, как обычно. Крис, с тревогой в глазах, тут же бросился к Феликсу и обнял его, словно боялся, что тот исчезнет, если хоть на секунду отпустить. Позади шли Аспид и Хамелеон. Минхо что-то объяснял медсестрам, выслушивая их упреки — что даже если он почти главный в этой клинике, тревожить пациента таким количеством людей явно было слишком. Джисон закатывал глаза, пародия мимику главной медсестры, но как только его взгляд встретился с глазами Феликса, все остальное стало неважным. Он одним движением догнал остальных и вошел в палату.       — Жив, наша ты головная боль, — Чан сильнее обнял Варана, и Хёнджин, наблюдая за этим, вдруг осознал, что в нем больше не было того прежнего раздражения. — Как себя чувствуешь? — продолжил Чан, глядя в глаза Феликсу с братской тревогой.       Феликс оглядел свою шумную компанию и искренне улыбнулся. Внутри стало легче, светлее, когда он видел их всех вместе. Бешеных, нелепых, но таких родных.       — Да нормально с ним все, — Сынмин шагнул вперед, небрежно теребя волосы Варана. — А то я думал, мы найдем тебя тут на последнем издыхании.       Феликс привык к едким шуткам Кима. Он лишь стиснул губы, смиренно улыбаясь, потому что даже этот подкол возвращал его в реальность, в ту, где были друзья.       — У тебя вообще есть хоть капля сочувствия? — Йени покачал головой, раздраженно цокнув языком. Он подошел ближе и обнял Феликса, в шутку треснув по руке Сынмина. — Спасибо, что жив. Мы очень переживали. Сам ведь знаешь, что восемь минус один...       — Ноль, — закончил Феликс. Его голос слегка дрожал, но он быстро взял себя в руки. — Спасибо, что спасли. Но какого хрена вы привезли меня в этот гребаный Асан, где всем руководит отец Минхо? — он метнул взгляд на Хвана, ожидая объяснений.       Минхо, который только что наконец избавился от излишне рьяных медсестер, поднял глаза, закрыл дверь на замок, и, отдышавшись, ответил:       — Мы бы не успели, если бы поехали в другое место. Ты начал задыхаться прямо в машине. Я пытался сохранить конфиденциальность, но... — Аспид тяжело вздохнул. — Сам знаешь, что это бесполезно. Я видел твоего отца в коридоре. Все плохо?       Феликс отвел взгляд и кивнул. Но затем резко поднял голову. Нет, сейчас он не готов углубляться в эти разговоры. Все, чего он хотел в этот момент — поблагодарить своих друзей. Он обнял каждого, в этих касаниях было столько чувств, что даже привычные игривые толчки ощущались иначе. Ли чуть вскрикнул, когда Чанбин по привычке сжал его слишком сильно, поморщился, когда Джисон поцеловал в щеку, и даже выдержал самые страдальческие лица Чана и Минхо. Как обычно один Йени обнял его нормально. Он пропустил Хёнджина, задержав на нем взгляд, и перед тем, как обнять Сынмина, хитро ущипнул его за бок, что вызвало привычное, почти домашнее бурчание Кима, под которое он уселся на край кровати.       — Чан, Барон этого просто так не оставит, — начал Феликс. — Гор был его правой рукой, а я... я размазал его мозги по стене, — он усмехнулся, но улыбка была горькой, как запоздалая попытка шутки. Пальцы впились в простынь. — Даже если вы замели все следы за мной, он все равно рано или поздно поймет. Я не хочу проблем ни для одного из вас. Пожалуйста, больше не защищай меня, хён.       Феликс посмотрел на Чана с отчаянием, но тот резко поднял правую руку, пресекая любые дальнейшие слова.       — Чужое не трогать, но свое забирать, — проговорил он, не отрывая взгляда от Феликса. — Не говори мне больше ничего подобного. Ты не останешься один, понял?       — А если кто-то из вас пострадает? — Феликс сорвался, его низкий голос прозвенел в палате, как раскат грома. Он шагнул к Чану, сжимая кулаки. — Эти ублюдки даже истеричку смогли битой ударить! Я видел! Я не могу позволить...       Хёнджин, который до этого момента молча сидел в кресле, лениво поднял голову. Они смогли ударить его, потому что в тот момент он думал только об одном: о губах Феликса и о том, как сильно он хотел поцеловать его, забыться в этом чувстве, которое так неуместно разгоралось в груди.       — Я все сказал, — Крис едва заметно покачал головой, завершив разговор раз и навсегда. — Я пойду, у меня дела, парни останутся ненадолго. Отдыхай и выздоравливай. Нам нужен ты — и нужен целым. Да и к тому же... — Чан развернулся было к двери, но остановился, бросив последний взгляд на Феликса. — Оставь тебя без присмотра — ты ведь либо в тюрьму попадешь, либо сам себя погубишь за свою язвительность и длинный язык. Так что, живи и слушай старших.       Он уже направлялся к выходу, но на секунду замер, глядя куда-то вдаль, будто решался на что-то тяжелое. Затем повернулся к Хёнджину, и голос его прозвучал, как приказ.       — Хёнджин, нам нужно поговорить.       Этот взгляд был красноречивее любых слов. Хван знал, что его ждет. Он медленно поднялся, плечи были напряжены, как струны — готовые к неприятному разговору. Как только они оказались достаточно далеко от палаты, чтобы их никто не услышал, Чан резко остановился и повернулся к Скорпиону. В его взгляде читалась смесь разочарования и недоумения.       — Почему? — начал он, голос звучал глухо и опасно. — Ты нарушил кодекс, прекрасно зная, как я отреагирую. Хёнджин, ты ослушался меня.       Скорпион посмотрел на лидера холодными глазами, его лицо застыло в ледяной маске.       — Они были свидетелями. Слишком много видели, — бросил он, уже намереваясь уйти, но Чан схватил его за руку, тянущей хваткой удерживая на месте. В этот момент что-то в напряжении Хёнджина будто дало трещину. — Мне плевать на твой кодекс в этой ситуации, Чан, — с раздражением проговорил он, рывком освободив руку. — Они бы очнулись прежде, чем кто-то из наших приехал бы на этот завод. Ты и сам несколько раз проебывался, когда дело касалось кого-то из нас, так что не смей меня осуждать! Я поступил так, как поступил бы ты сам.       Хёнджин не мог скрыть злость, которая звучала в его голосе. Идеалы, эта правильность Чана — все это было для него сейчас лишним, ненужным. Правила не спасали. Они не распространялись на тех, кто был дорог. И как бы Скорпион не старался держать дистанцию, Феликс стал таким человеком для него. Вселенная вновь издевалась, заставляя испытывать чувства к тому, с кем вместе без жертв быть невозможно. Чан пристально смотрел на Хёнджина, видя, как тот буквально кипит от внутренней борьбы.       — Что случилось между вами? — спросил лидер, глаза его сузились, голос стал еще жестче. — Когда я забирал Союн, видел, как Феликс спал на твоих коленях. Ты убил их, зная, что это разозлит меня. Зная, что нарушишь правила. Ты человек, который никогда не нарушает правил. Ты сделал это ради него, так? Не смог смириться с тем, что кто-то причинил ему боль?       Хёнджин застыл. Он прожигал Чана взглядом, не зная, что ответить. Только тишина и сжатые до побеления кулаки, в которых дрожало все, что он не мог позволить себе произнести вслух. Слова в голове словно отскакивали от стен сознания, но ни одно из них не вырвалось наружу.       Старший внимательно всматривался в лицо Скорпиона, наблюдая, как эмоции медленно сменялись друг за другом: сначала напряжение, затем понимание, потом грусть и что-то вроде усталой смиренности. Он понял все без слов.       — Тогда вот что, Хёнджин. Никогда не говори о том, что сделал Феликсу. Ни при каких обстоятельствах.       Скорпион ничего не ответил. Он лишь чуть заметно кивнул, смотря в сторону палаты. Его чувства к Феликсу — это обоюдоострый клинок; и вернуться обратно — порезать этим лезвием их обоих. Хван развернулся, направляясь к выходу. Этот поцелуй ничего не будет значить, как и просил Феликс.