Когда ангелы плакали

      Наступившим утром Дмитрия разбудило звонкое пение зяблика, доносившееся из чуть отворённого с вечера окна. Сладко потянувшись, он открыл один глаз и тотчас зажмурился от чистых солнечных лучей, заполнивших пространство небольшой комнаты. Он улыбнулся, подумав о приятных волнениях, кои сулил ему наступающий день... Как, впрочем, и прошедший вечер, который был обычным для всех обитателей этого дома, кроме него одного...       За ужином велись неспешные светские беседы о новом театральном журнале «Любовь к трём апельсинам», скорой свадьбе брата и предстоящей поездке будущих молодожёнов в Павловский Гостиный двор за покупками. Однако всё это Мите было неинтересно, главное, ему посчастливилось сесть за столом рядом с Апраксиным. Слушая его упоительный, немного хрипловатый голос, Дмитрий тайком поглядывал на родинку над его верхней губой, не спеша изучая профиль самого прекрасного в мире лица, которое в сгущающихся сумерках казалось ещё более смуглым на фоне белоснежного льняного пиджака, что обтягивал широкие мужские плечи. Молча наслаждаясь ароматом его парфюма, юноша размышлял о том, что теперь, и завтра, будет также, та же мука и то же счастье...       Вспоминая прошедший вечер, Митя вновь потянулся. Продолжая пялиться в сводчатый романский потолок, он зачем-то стал пристально разглядывать высохшие разводы на венецианской штукатурке, которые явно говорили о худой крыше графского дома. Он вдруг попытался припомнить, а был ли прежде когда-нибудь так же счастлив как теперь? Пожалуй что нет, и не видел ничего прекрасней этой маленькой комнатки с темными потёками на потолке и старой кровати из карельской берёзы с бугристой и жёсткой периной. Даже старый столетний комод и смешной плетёный сундук, громоздившиеся в углу ему чрезвычайно нравились. Однако самым ценным во всём этом великолепии без сомнений была стена, которая разделяла его с Апраксиным.       Всего лишь тонкая стеночка...       С этой мыслью Наврусов откинул стёганое одеяло и, вскочив с кровати, направился к приоткрытому окну, рассеянно крестясь в сторону старинной иконы Божьей матери «Знамение», что занимала красный угол этой убогой комнатушки.       Распахнув настежь створки, он облокотился о подоконник, чтобы насладиться утренней свежестью, дуновением тёплого, едва уловимого ветерка, полюбоваться с высоты второго этажа белизной облаков, отражающихся в зеркальной глади пруда, которая едва проглядывалась за кронами тополей и лип.       С наслаждением втянув в себя пропитанный утренней прохладой воздух, Митя прикрыл глаза и, подставляя лицо и обнажённое тело ласковым лучам, предался мечтам о необыкновенных проявлениях страсти и счастья, только ему одному понятном... И уж совсем было забылся, погрузившись в упоительные грёзы, как вдруг с улицы послышалось фривольно-весёлое посвистывание знакомой мелодии алябьевского «Соловья».       По садовой дорожке, со стороны пруда, вальяжно вышагивал Апраксин. Атлетичен, подтянут, с рельефными мускулами обнажённого торса, в белоснежных парусиновых штанах, он выглядел как Аполлон.       Беззаботно посвистывая, Георгий размахивал белым тканым полотенцем, которое то и дело цеплялось за кусты растущего вдоль дорожки шиповника. От внезапной и столько откровенной картины обнажённого по пояс офицера, Наврусов совершенно растерялся. Словно его застали за неблаговидным занятием, и теперь Апраксин может распознать его греховные помыслы. Он хотел было скрыться вглубь комнаты, однако не успел...       – Доброе утро, Ваше сиятельство. А Вы однако, оказывается соня! – накручивая полотенце на руку, бодро крикнул офицер.       – Доброе, – краснея, отозвался Митя. – А что же никто меня не разбудил?       – Так нет никого, – задрав голову и щурясь от солнца, весело ответил Апраксин. – Всеволод с Катей уехали на Песчаный переулок в местный Гостиный двор. А тётка с горничной спозаранку отправились в лес землянику собирать, вечером варенье варить станут. Так что спускайтесь, Дмитрий Сергеевич, умывайтесь и станем завтракать с Вами в гордом одиночестве.       – Есть спускаться! – пытаясь перебороть ненужное смущенное стеснение, по-военному, бойко откликнулся Митя. Более не мешкая, наспех натянув брюки, он схватил висевшее на спинке стула полотенце и стремглав кинулся к лестнице.       Умываясь в саду с рукомойника, юноша с интересом разглядывал старинный двухэтажный дом с угловым мезонином и верандой. В ослепительных солнечных лучах, средь серебристых клёнов, вековых дубов и вязов, строение, выделяясь особенным старинным фасадом и деталями декора, сейчас казалось Мите главной частью какой-то живописной картины на холсте неизвестного художника, что хранит в себе тайны не одного поколения графского рода Апраксиных.       Воодушевлённый тем, что на даче они совершенно одни, и всё внимание Георгия этим утром будет принадлежать только ему, Наврусов пообещал себе, что теперь ни за что не станет терять время даром, конфузиться и краснеть.       Обогнув огромную клумбу с алыми французскими розами, что была разбита перед парадным входом по центру подъездной площадки, он решительным шагом направился в сторону веранды.       Через широкое распахнутое окно он заметил Апраксина, восседающего в уединении за накрытым к завтраку столом рядом с большим медным самоваром. Что-то увлеченно читая, он подливал из серебряного кофейника в свою чашку горячий кофе, не обращая никакого внимания на подошедшего к окну гостя.       – Приятного аппетита, – беспечно бросил Митя.       – Благодарю, заходи, присаживайся, и позволь на правах хозяина поухаживать за тобой, – обыденно бросил Георгий, удостоив лишь мимолетным взглядом.       Расположившись напротив, Митя аккуратно развернул на коленях льняную салфетку.       – Чай, кофе? Хотя, доложу я тебе, кофе у нас арабский, чрезмерно крепкий, – улыбнулся хозяин дома, двигая к гостю тарелку с варшавским клубничным пирогом.       – Пожалуй, лучше чай, – кивнул Наврусов, снова чувствуя неуместно нахлынувшее волнение. – Благодарю, – скованно принял он из рук Георгия хрупкий фарфор с горячим напитком, в очередной раз ругая себя за утраченное самообладание.       И вновь было досадно и неловко от собственной неуверенности.       – Прекрасные цветы, – ляпнул он первое, что пришло в голову, глядя на стоящую посередине стола китайскую вазу с большим алым букетом роз.       – О, да! Это, признаться, моя слабость, обожаю этот старинный сорт Прове́нской розы, право, когда-то и матушка покойная любила, – вздохнул офицер. – Впрочем, не стоит об этом. Скажи мне лучше, как тебе у нас, хорошо ли спал? – продолжая листать сатирический журнал и, зачерпывая серебряной ложечкой из гранёной розетки клубничное варенье, с будничной обыденностью спросил он.       – Я всем доволен, и спал замечательно, – улыбнулся Митя, откусывая пирог.       – Что ж, я рад, если наша скромная дача пришлась тебе по душе. К слову, в доме местами крыша протекает, поэтому, как только в гостевой закончат ремонт, ты сможешь тотчас переселиться, а пока, извини, придется поютиться.       – В комнату для гостей? – поперхнулся чаем юноша.       – Угу, – не отрываясь от статьи в журнале, кивнул Георгий, – на другой стороне дома, довольно просторная, да и кровать там больше.       – Даже и беспокоиться не стоит, – отмахнулся юноша. – Это совсем не обязательно, я весьма доволен той, где нынче ночевал.       – Помилуй, но крыша же протекает, – усмехнулся Апраксин. – Коль дождь начнется, случится настоящий потоп, это я тебе, братец, точно говорю. Да и неловко, право, ты же гость.       – И всё же я предпочту остаться в этой комнате, с твоего позволения.       – Ну, как знаешь, – пожал плечами офицер, допивая свой кофе. – Однако чем же мы сегодня займёмся? – закрыв журнал и отставляя в сторону пустую чашку, спросил он.       – Ты прежде про рыбалку говорил, – вспомнил вчерашний разговор Митя. – Я бы с радостью порыбачил.       – Э-э-э, друг мой, – криво усмехнулся Апраксин, – на рыбалку нужно по первой зорьке идти, а теперь уж поздно.       – Быть может, тогда просто прогуляемся? – не теряя надежды провести время вместе, предложил Наврусов.       – Прекрасное предложение, в такую жару определенно нужно отправиться на речку, пожалуй, стоит нам пойти к Горбатому мосту, – хлопнул в ладоши Георгий. – Заодно с местными красотами ознакомишься, насколько мне известно, ты впервые в Павловске?       Не в силах более скрыть своей радости, Дмитрий расплылся в довольной улыбке и закивал.       День опредёленно складывался удачно, даже много лучше, чем можно было мечтать. Ко всему прочему, Митя остался весьма доволен тем, что сумел отстоять свое мнение относительно комнаты, потому как лишиться соседства с Апраксиным в его планы совершенно не входило...       Закончив трапезу, молодые люди отправились на прогулку. Минуя металлическую калитку в высокой ограде на каменном цоколе, которая опоясывала весь сад, по тропинке они вышли к парку Мариенталь.       Близился полдень, воздух становился тягучим и жарким, тянуло ароматом горячей хвои, и уже ощущалось скорое приближение полуденного зноя. Со стороны Никольской церкви раздавался певучий перезвон колоколов, возвещавший об окончании обедни.       Следуя по пятам за офицером, Митя не отрывал взгляда от его статной фигуры, любуясь широкой спиной и твёрдой поступью. Он думал об их предстоящем совместном купании в реке и никак не мог сдержать нарастающего с каждой минутой волнения...       – Видишь, поодаль границы нашего сада дом? – на ходу снимая с себя рубашку, махнул Георгий в сторону большого особняка, когда они оказались на берегу пруда. – Дача генерал-лейтенанта Трута. Сам он, правда, царствие ему небесное, преставился прошлым годом, сейчас в доме его дочь с семейством проживает.       Уставившись на обнажённый торс офицера, юноша на мгновение оторопел и замер, но, тотчас опомнившись, нехотя повернулся в сторону двухэтажного дома со светлыми занавесками на террасах, куда указывал прежде Апраксин.       – Кстати, генеральская внучка – твоя ровесница, поэтому, если изволишь, могу тебя ей представить, быть может, и подружитесь, – толи в шутку, толи всерьез участливо предложил Георг, лёгким жестом руки взъерошив на голове юноши волосы.       – Вот ещё, не нужны мне никакие знакомства, – недовольно буркнул Наврусов, отмахиваясь, мотнул головой и удрученно засунув руки в карманы брюк, неторопливо побрел вдоль берега.       Забавляясь отчасти странным поведением юноши, Апраксин отправился следом.       – Вы, Дмитрий, стали весьма необщительны. Помнится, прежде я за Вами этого не замечал, – весело обронил офицер, следуя за ним.       Какое-то время Митя шел молча, но вдруг, замедлив шаг, остановился и, обернувшись, пристально поглядел Апраксину в глаза:       – Я, Георгий Данилович, не для того приехал, чтобы тратить своё время и заводить знакомства с барышнями, от которых одна пустая болтовня и несусветная глупость. И хотел бы Вас просить впредь подобного мне не предлагать.       Казалось, офицер глядел с недоумением, но уже через секунду от души расхохотался, демонстративно поднимая руки вверх:       – Сдаюсь! И слово даю, никаких речей о дамах и тем паче знакомствах с ними заводить не стану. – Однако, всё же, позволь спросить, ты со слабым полом принципиально и абсолютно знаться не желаешь? – задал он вопрос, на этот раз стараясь придать своему лицу серьёзное выражение.       – Отчего же, – пожал плечами Дмитрий. – У нас в гимназии часто устраиваются балы, и приглашаются барышни из женской гимназии, и я, как принято, тоже вальсирую и общаюсь, но их глупые ужимки, бесконечные, нелепые и пустые речи, вызывают во мне лишь раздражение и ничего более, – отчасти с некоторым отвращением высказался он.       Больше Георгий вопросов не задавал и часть пути они шли молча. Миновав обелиск в честь основания города, молодые люди вскоре оказались рядом с деревянным береговым зданием. Митя вдруг искренне улыбнулся, словно минуту назад вовсе не был гневлив.       – А это что за сарай? – кивнул он в сторону неказистой, старинной постройки.       – Это, друг мой, «Голландия» – пристанище императорских шлюпок, – охотно ответил офицер.       Рядом с древним строением у маленькой пристани в чистой прозрачной воде были видны кили дремавших возле берега лодок. Апраксин скинул свои замшевые туфли-оксфорды, закатал белоснежные штаны и, сделав шаг, нарушил водную гладь Мариентальского пруда.       – Прежде здесь стояла копия одномачтового трешкота императора Павла. Имелись и венецианские гондолы, даже турецкий каик – подарок султана Абдул-Меджида Великому князю Константину Николаевичу.       – Где же всё это теперь? – без особого интереса спросил Наврусов, едва касаясь босой ногой кромки воды.       – Да Бог его знает. Быть может, тут в «Голландии» и заперты, – задумчиво ответил Апраксин и, щурясь от яркого солнца, поглядел в сторону гранитной пристани у подножия Трельяжной лестницы на противоположном берегу.        В воздухе юркие чижи низко и плавно скользили над поверхностью пруда, и стремительно уносились в сторону берега к зарослям прибрежных кустарников.       – К вечеру, должно быть, дождь будет. Видишь, как птицы низко летают?       – Непременно будет, оттого и парит, – согласился Митя, заслоняя глаза от ослепительных лучей рукой.       Берег Славянки был пуст, кругом не было ни души, звенящую тишину нарушал лишь неугомонный стрёкот цикад да снующие повсюду стрекозы. Не доходя до Горбатого моста, возле большой плакучей ивы, Апраксин остановился, бросив на траву полотенце и свою рубашку.       – Пожалуй, в этом неприметном месте и искупаемся, – искательно оглянувшись по сторонам, сказал он, расстегивая на брюках пуговицы.       Юноша остановился, сжимая в руках свои штиблеты, с трепетом и каким-то остервенелым волнением ожидая следующего жеста офицера. Однако при этом Митя старался делать отвлеченный вид, словно он разглядывает над кронами деревьев торчащий вдалеке шпиль и крышу бастиона Императора Павла.       В горле пересохло, спина покрылась испариной, и вся его юная надуманная самоуверенность вновь летела ко всем чертям.       – Дмитрий, что же ты? Раздевайся, барышень тут, как видишь, нет, поэтому можно и без купальных костюмов обойтись, – смешливо произнёс Георгий, снимая вслед за брюками короткие кальсоны.       Скользнув взглядом по зеркальной поверхности реки, Митя отвернулся и молча принялся расстёгивать пуговицы на своей рубашке. Внезапно услышав плеск воды у берега, он обернулся. Это было неописуемо красивое зрелище... В чем мать родила, раскрепощенный и обворожительный Апраксин, медленно входил в реку, демонстрируя рельеф широкой, бронзовой от загара спины и подрагивая от прохлады воды мышцами аккуратных подтянутых ягодиц, которые, как и стройные крепкие ноги, в отличии от загорелого торса, были совершенно белыми.       «Без всяких сомнений Георг и есть воплощение идеала мужской красоты», – думал Митя, чувствуя в горле неприятное першение от сухости и одновременно ощущая приятную тяжесть возбуждения в штанах... Отбросив рубашку, он медленно опустился на траву под развесистой ивой.       Офицер остановился, постоял секунду, щурясь от ослепительности серебряного блеска воды, и, с силой ударив по зеркальной глади, нырнул, исчезнув в тёмной глубине.       Наврусов сидел под деревом, не шевелясь и поджав ноги, не отрывая взгляда, смотрел на поверхность реки, тщетно пытаясь обуздать свое разбушевавшееся сердце и плотское желание. Вскоре с шумным плеском, в окружении сотни алмазных водяных брызг вновь показался во всей своей прелести Апраксин с довольной улыбкой на губах:       – Как, Дмитрий Сергеевич, Вы ещё и брюк не сняли? – весело выкрикнул он, наотмашь плеснув в сторону берега водяными брызгами.       – Непременно, только немного позже, – краснея, попытался оправдаться Митя, и старательно пряча заметное возбуждение, ещё крепче обхватил руками поджатые колени.       – Ну, как знаешь, – бросил равнодушно офицер и, в очередной раз нырнув, поплыл в сторону моста.       Дмитрий ловил каждое его движение, стараясь ничего не упустить... С замиранием наблюдая, как при каждом движении офицера, вода мерцает на загорелой спине и упругих ягодицах мелкой стеклянной зыбью.       «Какая странная любовь... А может, это и не любовь вовсе? Тогда что же это за чувство?» – терзался Наврусов, впиваясь глазами в обнажённого мужчину.       Сердце застучало с удвоенной силой, когда он понял, что выйдя на берег, Апраксин не станет прикрываться и покажется перед ним во всей своей мужественной красоте. Осознав, какую муку предстоит пережить, и без того испытывая страстное желание, Митя решительно отвернулся. Растянувшись на траве, он лег на живот и, стараясь отвлечься, принялся разглядывать бледно-зелёных мотыльков, что низко вились над прибрежной травой.       Вскоре у самого берега вновь шумно плеснула и затихла вода, он услышал учащённое дыхание Апраксина, а через мгновение почувствовал на своей разгоряченной спине холодные водяные брызги.       – Водичка нынче – сплошное наслаждение. Что ж ты жаришься на солнце, Дмитрий? Пойди охладись, – орошая редкими каплями, тронул его за плечо офицер.       – Угу, всенепременно, – пробормотал юноша и, прищурив один глаз, покосился на предмет своей страсти, ещё больше тревожась видом его великолепной наготы.       Подняв руки, тот вытирал голову белоснежным полотенцем, демонстрируя тёмные подмышки и вздымавшуюся от частого дыхания могучую грудь, совершенно не стыдясь темной дорожки волос, опускающейся к мыску под животом, и мужскому началу... Растерявшись от столь зримого откровения и своего весьма форсированного положения, юноша снова отвернулся и, звучно вдохнув, уткнулся лицом в траву.       – Ты словно сам не свой сегодня и чураешься всего, будто тебя что-то тревожит? – озабочено спросил Апраксин, устраиваясь рядом.       Собрав всю свою волю, Дмитрий медленно повернул голову и тут же встретился с изучающим взором самых прекрасных на свете глаз. Георгий лежал рядом и буквально сверлил его взглядом.       – Чем же я могу тревожиться? Душно очень, – вытирая со лба рукой капли пота, сбивчиво проговорил Митя. – А впрочем, ты прав, – сумбурно добавил он и, внезапно вскочив с травы, рванул к берегу, на ходу, неуклюже стягивая с себя брюки.       Глядя на эту определенно комичную картину, Апраксин расхохотался:       – Вот что мне в тебе всегда нравилось, так это твоя добрая странность и особенность внезапно обескураживать.       Однако младший Наврусов его уже не слышал. Не медля ни секунды, он нырнул в спасительную прохладу. Проплыв с десяток саженей в сторону бастиона и обратно, остудив голову и тело, Митя отчасти испытал облегчение.       Возбуждение отпускало, однако непонятно откуда взявшееся чувство стыда стало одолевать неимоверно. Выйдя на берег, опасаясь взглянуть на Апраксина, Дмитрий схватил свои брюки и принялся всё так же суетно натягивать их на мокрые кальсоны. Он так забавно прыгал на одной ноге, пытаясь другой угодить в штанину, что вновь вызвал у Георгия заразительный смех:       – Ты бы хоть кальсоны снял и полотенцем обтёрся, неужто в сырых штанах после пойдёшь?       – Ничего, просохнут, – выпалил младший Наврусов, продолжая с усердием натягивать на себя брюки. Попытка застегнуть ширинку с первого раза оказалась провальной, влажные пальцы не слушались, то и дело соскальзывали, и это невероятно выводило Митю из себя... Он злился на нелепость своего положения и свое бессилие совладать с постыдным плотским желанием... Однако был зол и на Апраксина за то, что тот в очередной раз смел потешаться над ним.       – Вы, молодой человек, как мне видится, нынче не совсем обычны, даже отчасти странны, – смешливо, с нотками иронии в голосе заметил, лёжа на траве, Георгий.       Митя поднял на него глаза и с облегчением вздохнул, увидев на его бёдрах полотенце.       – Отчего же Вам так кажется? – поправляя рукой сырые волосы, уже более уверенней поинтересовался юноша.       – Не знаю, – прикусив сорванную травинку и щурясь от ярких солнечных лучей, ответил офицер. – Ты будто чем-то весьма озабочен и обескуражен одновременно, держишься отстранённо, словно таишься.       – Это вовсе не так. К счастью, нет никаких тайн, – стараясь выглядеть беззаботно, натянуто улыбнулся Дмитрий, присаживаясь рядом с мужчиной. – Право слово, Вам померещилось, Ваше благородие. Хотя, надо признаться, жара на меня действует отчасти дурно, так же случилось и прошлым летом, когда мы с матушкой в Ницце отдыхали, – зачем-то соврал он про пагубное действие жары и тут же осёкся, сожалея о сказанном.       – Значит, должно Вам, молодой человек, оставаться на даче и отложить всяческие прогулки в полдень, – озабоченно изрек Георгий и, перевернувшись набок, прикурил папиросу.       Митя выглядел растерянно. Стушевавшись, он бесцельно провел рукой по траве:       – Но мне значительно лучше, честное слово, стоило только в реке охладился и в миг полегчало.       Он покосился на молча лежащего рядом офицера. Тот прикрыв глаза и подперев одной рукой голову, расслабленно курил, с блаженством выдыхая едкий дым.       Только теперь Дмитрий заметил на его левом плече несколько маленьких тёмных родинок и это показалось ему прелестным. Он улыбнулся, отмахнувшись от витавшего вокруг папиросного дыма.       – А у меня веснушки, – вдруг сказал он и забавно поморщился.       – Веснушки? – открыв один глаз, с ленивым удивлением переспросил Георгий.       – Ну да, рыжие веснушки, – радостно кивнул Митя, тыкая пальцем себе в переносицу. – Прям беда, с пришествием весны весь нос осыпают, вот сызмальства так, и никакого спасу от них нет. Хотя няня в детстве не раз уверяла, что это оттого, что в меня солнце влюблено, оттого и веснушки. Но это же сущая нелепость, – продолжая коситься на мужское плечо, рассуждал он.       Офицер, лениво усмехнувшись, скользнул глазами по его лицу, шее, угловатым подростковым плечам, остановив взгляд на юношеской груди, на которой в солнечных бликах переливался золотом образок Святого Георгия Победоносца.       – Он всегда при мне, – тихо сказал Дмитрий, поймав молчаливый взгляд мужчины.       – Дай Бог, – расплылся в щедрой улыбке Апраксин, держа губами папиросу, и, с легкостью отбросив полотенце, стал неторопливо надевать свои кальсоны.       Не в силах оторвать взгляда, Митя в мгновение ощутил, как становится ему тесно в сырых брюках, а сердце сжалось от разочарованной мысли, что их уединенная прогулка подходит к концу.       – Ну, что расселся? – смеясь бросил Георгий, игриво стукнув его по спине полотенцем. – Пора, иначе к обеду опоздаем.       Мужчина застегнул последнюю пуговицу на своих парусиновых штанах и, перекинув через плечо полотенце, не спеша направился в сторону Обводной дороги. Не сводя с него глаз, Наврусов поднялся, подобрал с земли свои штиблеты и побрёл следом.       – И что же, Дмитрий, твое намерение поступать в военную академию не переменилось? – первым прервал молчание Апраксин, когда они вышли на дорогу.       – Ты же знаешь, это моя заветная мечта, и кроме того, матушка меня уже благословила, – улыбнулся Митя, радуясь, что Георгию небезразлично его будущее.       – Помилуй, ну разве можно забыть твои философские мысли о раздаваемых Богом талантах? – с усмешкой припомнил офицер, вальяжно положив на его плечо руку. – К слову, у меня имеется к тебе предложение. Как ты посмотришь на то, чтобы я обучил тебя, скажем, навыкам меткости, да и в целом владению боевым оружием?       – Смею ли я надеяться, что ты не шутишь, и оружие будет настоящим? – игриво переспросил юноша, не веря своему счастью.       – Что ты, какие могут быть шутки? Я доверю тебе мой личный револьвер, – иронично ответил офицер.       – Потрясающая идея, Георг, – почти закричал Митя, с мальчишеской ловкостью крутанувшись на одной ноге. – Когда же, сегодня?       – Экий ты шустрый, – хохотнул Апраксин. – Во-первых, не сегодня, а во-вторых, ей Богу, не в городе же ты станешь стрелять. – Предлагаю, завтра пораньше проснуться и ехать в Фёдоровское.       Казалось Дмитрий внимает каждому слову, однако всем своим видом напоминал сейчас взбалмошного и непоседливого ребёнка:       – И что же в Фёдоровском?       – Видишь ли, имеется там у меня личное стрельбище, вот поедем, всё сам и увидишь, заодно медком полакомимся.       – Медком, на стрельбище? – удивился Митя.       – Угу, им самым, – вновь загадочно улыбнулся офицер.       После полудня на улице сделалось невыносимо жарко, казалось, что даже воздух вокруг начинает плавиться.       Всеволод с Катериной ещё не вернулись. Поэтому, отобедав в компании Апраксина и его тётки Софьи Романовны, после трапезы Дмитрий, по рекомендации офицера и настоянию тётушки, отправился к себе.       Так уж было заведено в этом доме – после обеда в жаркие летние дни, нагонявшие сон и негу, все расходились по своим комнатам для послеобеденного отдыха.       Оставшись наедине с самим собой, Митя какое-то время лежал на кровати, закинув руки за голову и уставившись в полок, вспоминал живописные и откровенные моменты на берегу реки, о которых втайне часто мечтал последнее время...       Отчего в голове возникали вопросы, на которые он никак не мог найти ответ, и сам до конца не понимал, чего ждет от Апраксина и за что любит, если действительно любит? И вообще, имеет ли точное определение это слово и что значит такая любовь? То, что он читал в книгах, не совсем соответствовало тому, о чём доводилось слышать в вольных разговорах приятелей по гимназии.       И потом, в романах было прописано о чистой бесплотной любви, тогда как он испытывал к Георгию нечто иное – настоящую плотскую страсть, которая сжигала изнутри, мучила, отнимая при этом всякую надежду на будущее. Потому как открыться, по понятным причинам, никогда не будет возможным, оттого, что все это грешно и стыдно.       Повернувшись на бок, Дмитрий устремил взгляд в распахнутое окно на высокие облака, что тонким белым дымом, сливались с нежно-голубым небом. «А может, и не будет никакого дождя», – отчего-то подумалось ему, но в мысли тут же вернулся Апраксин и их утренний разговор о худой крыше.       Митя снова покосился на потолочные разводы и стал вдруг размышлять о том, что теперь, в последний год учёбы в гимназии, когда не придется проживать в пансионе, было бы счастьем видеться с Георгием чаще. Быть может, станет возможным, навещать его в полку в Павловске, в воскресные и праздничные дни.       Однако он тут же находил противоречивые доводы в придуманном им плане. Терзаясь в сомнениях, он задавался вопросом: «Уместно ли будет это и хорошо ли? А если нехорошо, то отчего нехорошо?» Вконец запутавшись в предположениях и неопределённостях, юноша не заметил, как уснул.       Пробудился он в полной тишине дома, которую нарушали лишь тиканье висящих на стене ходиков и шелест деревьев в саду потревоженных лёгкими порывами ветра. Взглянув на часы, юноша удивился, что проспал добрых три часа. Сонно потянувшись, он поднялся с постели и поспешил распахнутому окну.       Зыбкий солнечный свет местами едва просачивался сквозь бесконечные тучи, заполонившие небо. А ветер приятно обдувал после дневной жары.       Коснувшись стены, что отделяла его от спальни Апраксина, он остановил маятник ходиков и прислонился ухом к прохладной штукатурке. В комнате Георгия было тихо, впрочем, как и во всём доме.       Пребывая в прекрасном расположении духа, юноша наскоро умылся, красиво причесал влажные волосы, надел светлые брюки и новую рубашку ручной работы «D'Avino Napoli», что матушка привезла по весне в подарок из Италии. В завершение обул начищенные до блеска туфли-броги и, взглянув в большое старинное зеркало, что стояло возле стены рядом с комодом, спешно вышел в коридор.       В доме по-прежнему царила абсолютная тишина. Постояв с минуту у дверей спальни офицера, юный гость довольно громко постучал, однако ответа не последовало.       Но кто бы знал, как велико было желание отворить эту заветную дверь с того самого момента, как он оказался в этом старинном доме... Затаив дыхание, Митя прислушался, едва коснулся пальцами дверной ручки, однако, так и не решившись открыть, направился по лестнице вниз...       К своей неожиданности, он застал всех обитателей дачи на веранде. Со стороны сада на приступках Георгий раскалывал ножом сосновые щепки для самовара. Горничная Пелагея суетилась, накрывая стол к ужину. Всеволод с Катей о чём-то увлечённо беседовали у распахнутого настежь окна, а тётушка, сидя уединенно в дальнем углу веранды, читала газету, покачиваясь в плетёном кресле-качалке.       – Ах, Дмитрий, голубчик, – увидев его на пороге, радостно вскинулась Софья Романовна. – Выспались, голубчик? А мы, право, уж хотели посылать Пелагею будить Вас.       – Братец, да ты, как я погляжу, прифрантился. Уж не на свидание ли часом собрался? – вместо приветствия встретил его шуткой Всеволод.       Отчасти ощутив некую неловкость, Митя учтиво поздоровался и, присев на плетёный стул, одарил брата укоризненным взглядом.       – Ну это, я думаю, вряд ли, – раздался насмешливый голос Апраксина со стороны крыльца, где он помогал горничной разжигать самовар. – К твоему сведению, мой дорогой друг, твой младший брат категорически отвергает знакомства с барышнями. И меня сегодня, можешь себе представить, отчитал по этому поводу как мальчишку, – рассмеялся он.       Все, не сговариваясь, поглядели на младшего Наврусова. Чувствуя, как краснеют щеки от столь пристального внимания, юноша недовольно хмыкнул:       – И что же в этом предосудительно или странного? Допустим, я устал от внимания барышень и теперь хотел бы отдохнуть от этого, – уверенно сказал он.       Апраксин с Всеволодом тотчас прыснули от смеха, Катерина мило улыбнулась, а тётушка, с удивлением взглянув на юношу, поправила на носу пенсне.       Митя, стараясь держаться достойно, пересиливая тайное довольство и в то же время лёгкую обиду, вновь с вызовом поглядел на брата.       – Да, именно так, и нет в том ничего смешного.       – D'une manière frappante! Позвольте, голубчик, когда же Вы успели устать от внимания девушек? – иронично изогнув бровь, с интересом спросила Софья Романовна, пристально глядя на юношу поверх блестящих стекол пенсне.       – На балах и прогулках, да мало ли где... – слегка поперхнувшись, стараясь выглядеть беззаботно, ответил Дмитрий, словно говорил о чём-то обыденном и повседневном.       – Ах, ну если на балах, тогда несомненно, – с многозначительной улыбкой одобрительно покачала головой тётушка.       Присаживаясь за накрытый к ужину стол, Георгий перекрестился и, не скрывая ироничной ухмылки, поглядел на Дмитрия. Поймав на себе смешливый взгляд, юноша опустил глаза.       Было весьма неприятно от подобных разговоров, но более досадно оттого, что Апраксин в очередной раз подтрунивал над ним, словно тем самым выказывал своё превосходство... Оттого и воспринимал Митя происходящее с горькой обидой, как указание на признак его подростковой неопытности.       Когда Пелагея подала жареных налимов, отварного лосося и разлила по тарелкам ботвинью, Дмитрий, перекрестившись, молча приступил к трапезе, пообещав себе более не глядеть на сидящего напротив офицера.       Разделывая на своей тарелке кусок зажаренной рыбы, старший Наврусов по-доброму покосился на брата, однако вновь обратился к другу:       – Ты знаешь, Георгий, думается мне, только ты можешь повлиять на Дмитрия. Потому как он всегда к тебе прислушивается, более того, именно ты являешься для него куда большим примером и авторитетом, чем я.       Апраксин вопросительно посмотрел на Севу, наполняя свою и его рюмку ратафией.       – Видишь ли, – продолжил Всеволод, пригубив ликёр, – вчера по дороге в Павловск, брат изволил заявить, что в будущем ни за что не пожелает жениться, и жизнь свою намерен полностью посвятить военному делу, то бишь, в прямом смысле, как ты понимаешь, пожертвовать собой ради служения Отечеству. С одной стороны, это несомненно похвально, и порыв такой отчасти благороден, но с другой стороны, это жертва и не иначе. Должна же быть какая-то золотая середина, – пробуя налима, спокойно рассуждал старший Наврусов, тем не менее, не скрывая недовольства по этому поводу.       – Ну, это и вправду еxtrême, – обронил Апраксин, выпил рюмку ратафии и неоднозначно поглядел на Митю. – Право, братец, ты же не скопец какой и не монах... Хотя, – он вдруг расплылся в улыбке, – все это сущий вздор. Придет время и желания твои в корне изменятся, – приправляя прованским соусом отварную лососину, отмахнулся он.       – Действительно, господа, довольно осуждений, – решительно вступила в разговор Катерина. – Дмитрий молод, ему на Покров только пятнадцать исполнится, а в этом возрасте о женитьбе, как правило, думать никому не свойственно, да и рано. И потом, как известно, в юности всякая мечта в правило возводится, однако всё это так переменчиво, – вздохнула она, и с одобрением поглядев на Митю, продолжила трапезу.       – Воистину, не будьте так категоричны к брату, Всеволод Сергеевич, – присоединилась к беседе Софья Романовна. – Нашему Георгию двадцать четыре, а он о свадьбе и не помышляет, – с укором произнесла она, воззрившись на племянника.       – Моё время ещё не настало, тётушка, – поморщившись, весело отозвался офицер, вновь наполняя рюмки ликером.       Слушая поучения и советы присутствующих, Митя думал о том, что всё это неверно и не может быть верным, потому как никто не знает его душу... «А юный возраст тут вовсе ни при чём, я вполне взрослый, чтобы мне сейчас они ни говорили», – думал он, медленно размешивая кусочки рафинада в горячем чае.       В книгах прописано, что первые чувства, бывают зачастую поэтическими и весьма легкомысленными. Однако на сегодняшний день, его чувства есть настоящая драма, даже, быть может, отчасти трагедия, и никому неведомо, какое он переживает мучительное и сложное раскрытие себя. В отличие от сверстников, увлечённых барышнями, он несомненно, чувствует совсем иное, определенно более глубокое, чем просто некие волнения в процессе отроческого взросления... С досады Митя вновь задался вопросом: «Что же есть любовь, а что страсть?», и забывшись, коснулся пальцами горячей чашки, с оторопью отдёрнув руку, он невольно взглянул на Апраксина.       Поймав на себе взгляд гостя, мужчина посмотрел с прежней усмешкой и, медленно вынув из кармана серебряный портсигар, с позволения дам, закурил. Не выдержав этого пронзительного-глубинного взгляда, Дмитрий, смутившись, отвернулся к открытому окну.       Тонувший в темноте туч сад шумел от порывов ветра. Среди вишнёвых деревьев, за небольшой аллеей, проглядывал купол старинной готической ротонды с тёмными деревянными колоннами, которая в наступавшем сумраке казалась таинственной и загадочной, чем притягивала взгляд, хотя при ярком солнечном свете была совершенно обычной и неприглядной. Митя погрузился в свои мысли о вечной несовместимости его мечты с будущей жизнью и безнадёжной неосуществимости его любви, полной странной и греховной страсти, которую он испытывал к мужчине.       После ужина Всеволод с Катей ушли в дом читать книгу. Горничная, затворив на веранде все окна, принялась зажигать керосиновые лампы. Тётушка, допивая свой чай, стала вслух зачитывать из «Петербургского листка» новости о летних театральных премьерах и фарсах, загодя восхищаясь дивертисментом под названием «Монстр», с участием известных московских артистов, и заранее умиляясь вариацией на тему сюжетов о Шерлоке Холмсе. Дмитрию это было совершенно неинтересно, но подняться и уйти он, конечно, не мог, потому как Апраксин всё ещё находился здесь... Со скучающим видом юноша наблюдал за разыгравшейся за окном непогодой, думая о своём, покуда его не вырвал из этого оцепенения Георгий:       – Дмитрий Сергеевич, я гляжу, Вы совсем загрустили. Не желаете ли партейку в шахматы? – улыбнулся он и, сняв пиджак, повесил его на спинку стула.       – Что ж, охотно, – радостно согласился Митя.       Софья Романовна, оставив газету, ушла в дом, а Георгий, взяв с буфета шахматную доску, подсел совсем близко.       Умело расставив фигуры, офицер поднялся и, молча отворив одно из окон, закурил. В это мгновение в небе мелькнула фиолетовым всполохом молния, следом прокатился гулкий раскат грома и с улицы повеяло преддождевой свежестью. Присев обратно на стул, Апраксин закинул ногу на ногу и затянулся папиросой.       – Ну что ж, Дмитрий, твой ход, – выдохнув дым, весело сказал он, показывая взглядом на шахматные фигуры.       Юноша улыбнулся и сделал первый ход, белыми...       Играли они стремительно, партия для Мити была рискованной и по понятным причинам волнительной. Начав атаку, он полагался на одно только вдохновение, потому как мысли его о сидящем напротив человеке не давали сосредоточиться на игре в полной мере. В то время как Апраксин, по обыкновению, жадно курил, долго размышлял и каждый раз не спешил с ответным ходом.       Наврусов пристально разглядывал мужчину. И в голову его снова лезли нелепые мысли: «Вот остаться бы здесь вдвоём навсегда, добиться его расположения и любви... И будь что будет, и пусть матушка и брат будут в изумлении, когда узнают о нас». Потом он представил негодование родных, слёзы, уговоры, крики, проклятия, лишение наследства и всю ту драму, которая могла бы разыграться, будь это правдой.       «Господи, какой однако вздор порой лезет мне в голову», – подумал он, рассеяно наблюдая за тем, как партнёр по игре методично делает ход ферзём.       В конечном итоге первую партию офицер довёл до глубокого эндшпиля, а во второй Митин король по рассеянности и невниманию оказался на краю доски...       – Шах и мат Вам, Дмитрий Сергеевич, – с ухмылкой произнёс офицер, расслабленно откидываясь на спинку плетёного стула.       Юноша с ироничной улыбкой вздохнул, всем своим видом показывая, что вовсе не расстроился.       – Ты, право слово, невозможно рассеян, – подытожил финал игры офицер, прикуривая очередную папиросу. – К слову, ты мне теперь напомнил сына халифа Шарр-Кане из арабской сказки «Тысяча и одна ночь». Ему любовь мешала сосредоточиться на игре в шахматы. Всякий раз, когда он хотел посмотреть, как красавица, в которую он был влюблён, делает ход, глядел на её лицо. Оттого ставил коня на место слона, а слона на место коня, – рассмеялся Апраксин, стряхивая в пепел в пепельницу. – Но ты ведь у нас не влюблён, не так ли? – утвердительно бросил он.       Митя отрицательно мотнул головой, радуясь тому, что на веранде царит полумрак, и в блёклом свете керосиновой лампы, к счастью, не видно его залитого краской лица.       – Как там писал Кохановский: «Фортуна лишь тому даётся в руки, кто твёрд душой и в радости, и в муке», – смеясь, бравировал цитатой Георгий. – Впрочем, засиделись мы, спать пора, – лениво поднимаясь из-за стола, сказал он, снимая со спинки стула свой пиджак.       Дмитрий удрученно поднялся следом.       – Скажи, если утром дождь случится? Поедем ли на стрельбище? – обеспокоенно спросил Митя, спускаясь по ступеням веранды по пятам за офицером.       – Ну, какая стрельба может быть в непогоду? – после долгой паузы серьезно ответил Апраксин, когда они остановились у парадных дверей особняка, вглядываясь в затянутое тучами небо. – Станем, значит, в шахматы играть или в карты. А ливень будет, непременно будет, – вздохнул он и шагнул в освещённое фойе.       Прощаясь с гостем в коридоре второго этажа, желая ему спокойных снов, офицер, будто в шутку, обронил:       – Ну, коль заливать станет, приходи ночевать, уж как-нибудь потеснимся, – и, одарив напоследок своей обворожительной улыбкой, скрылся за дверьми спальни.       Войдя к себе, не зажигая света, Митя сел на край кровати и, застыв взглядом на темном квадрате окна, подумал: «Можно ли относится к словам Апраксина серьёзно или это была его очередная шутка?» – взволновано размышлял он, замечая, как небо всё чаще озаряется яркими бело-голубыми всполохами.       – А что если и в самом деле пойти? – задался он вопросом, подходя к распахнутому окну.       Прислушиваясь к небесным раскатам, Дмитрий во все глаза смотрел на грозовые вспышки, мысленно призывая дождь... В какой-то момент тёмная комната внезапно озарилась до неправдоподобной видимости, и над землёй прокатился оглушительный гром. Его обдало дерзким порывом ветра и таким шумом со стороны сада, что иной раз могло бы и боязно стать, но только не теперь. Не обращая внимания на трепавший волосы ветер, Митя нарочно подставлял лицо ненастью, вытянув вперёд руки, пока, наконец, не почувствовал долгожданные капли на своих ладонях. Он любовался озарением ломаных молний, в яркости которых было поистине что-то неземное. Но уже через какую-нибудь секунду все снова тонуло в густом мраке и был слышан только гул ветра да удары редких капель дождя по карнизу.       Раздевшись, он упал в постель, с наслаждением слушая звуки усиливающегося с каждой минутой ливня, с надеждой глазея в потолок, намеренно ожидая, когда же худая крыша даст о себе знать. Потолок в темноте плохо просматривался, оттого пришлось зажечь свечу. Встав на стул, Дмитрий поднял подсвечник высоко над головой, пытаясь разглядеть долгожданные водяные разводы. Однако, посчитав свои действия чересчур нелепыми и глупыми, вернулся обратно в постель.       «А стоит ли ждать, когда начнет заливать? – вновь принялся рассуждать он. – Не лучше ли взять и пойти без промедления? Не выгонит же меня он, в конце концов, всё же я гость». Юноша снова поднялся и, подойдя к двери, медленно ее приоткрыл. На первом этаже горела тусклая лампа, отчего блёклая полоса света, проникая в дверной проём, освещала часть его обнажённого торса. «Прилично ли идти в одних кальсонах?» – задался он очередным вопросом и, схватив со стула рубашку, не мешкая на цыпочках вышел в коридор.       Снизу из гостиной доносились тихие голоса горничной и Софьи Романовны. Митя сделал шаг к комнате офицера и остановился, прикрыв рот ладошкой. Казалось, что его сердце бьётся так громко и дышит от волнения он так часто и глубоко, что вполне могут, услышать все обитатели этого огромного дома.       Сделав несколько шагов, юноша остановился у заветной комнаты и прислушался, прислонившись ухом к дубовой двери, однако собственное сердцебиение заглушало абсолютно все посторонние звуки. Собравшись духом, он решился зайти без стука, чтобы, не дай Бог, не привлечь внимание тётушки и Пелагеи. Дмитрий с волнением толкнул тяжёлую дверь, которая тут же отозвалась тихим скрипом.       Затаив дыхание, Митя скользнул в открывшийся проём и, пройдя пару робких шагов, остановился, остро чувствуя аромат дождя и свежего ветра из отворённых в комнате окон. Вокруг был непроглядный мрак, поэтому пойти дальше юноша не осмелился...       – И снова здравствуйте, Ваше сиятельство, – раздался из темноты насмешливый голос офицера.       А уже через мгновение спальню озарил мягкий свет лампы. Осветив стоявшего посреди просторной комнаты, босого и растерянного юношу. Переминаясь с ноги на ногу, он нервно теребил в руках рубашку:       – Ты прежде сказал, если дождь начнется, я могу прийти, – выпалил виновато он и, опасаясь посмотреть на хозяина дома, с невозмутимым видом вдруг стал разглядывать книжные шкафы из тёмного дуба, между которыми висел барометр и стояли огромные часы из красного дерева с медным диском неподвижного маятника.       – И что же, заливает? – усмехнулся мужчина, приподнимаясь на кровати и облокачиваясь на многочисленные подушки.       – Нет, но дождь усиливается, – пробормотал Наврусов, поглядев исподлобья на огромную дубовую кровать, на которой распластался во всём своём великолепии предмет его страсти, укрытый по пояс белоснежной простынёй.       Над изголовьем офицера почти во всю стену красовалась старинная картина с потемневшим лаковым фоном. На которой, средь зеленоватых поэтических деревьев, были едва заметны дымчатые облака. На переднем плане в натуральную величину блистала, точно окаменевший яичный белок, дородная нагая красавица. Она стояла вполоборота, развернувшись обнажённой спиной и округлым задом, соблазнительно прикрывая длинными пальцами одной руки пышную грудь, и низ живота, другой.       – Ну что же, Ваше сиятельство, устраивайтесь, – сделав жест, Георгий слегка стукнул рукой по лежащим справа от него подушкам. – Как говорится, в тесноте да не в обиде, – смеясь, добавил он и, взяв с консольного столика портсигар, прикурил, освещая свое лицо крохотным пламенем спички.       Мите вдруг показалось, будто он впервые видит эти черты уже не юноши, но мужчины, и отчего-то вновь пришло на ум сравнение с Персеем... В голову снова полезли глупые и нелепые мысли.       Стараясь дышать ровно, Наврусов направился к постели, присев на правый край, он ещё раз смущённо взглянул на откровенную картину и покосился на хозяина дома.       Поймав его взгляд, Апраксин усмехнулся.       – Вас смущает сие произведение искусства, Дмитрий Сергеевич? – обыденно поинтересовался он, затягиваясь папиросой.       – Вовсе нет, – мотнул головой Митя. – Просто я отчего-то представлял твою комнату иначе, – улыбнувшись одними уголками губ, тихо сказал он, окидывая взглядом отворённые окна, меж которых на стене находилась целая галерея выцветших портретов в овальных рамках.       И стоявший под одним из окон письменный стол, дедовских времен из орехового дерева, покрытый тёмным сукном, на котором красовалась белая фарфоровая ваза с огромным букетом алых роз. Рядом лежали военный бинокль и подзорная труба, стопка бумаг, хрустальная чернильница и бронзовая статуэтка. К столу было придвинуто глубокое кожаное кресло с небрежно перекинутым через спинку клетчатым шотландским пледом.       – Видишь ли, с недавних пор мой кабинет стал ещё и спальней - в доме ремонт, к слову, продвигается он довольно медленно, но, впрочем, грех жаловаться, это весьма удобно, – бодро сказал Апраксин, туша в пепельнице окурок. – А теперь ложись, впрочем, если станет холодно, окна можно затворить. Хотя я могу распорядиться, чтобы тебе принесли пуховое одеяло, ночи нынче студеные.       – Не стоит и беспокоиться, – замахал руками Митя, стараясь скрыть своё волнение и казаться непринужденно раскрепощенным. – Мне холодно не будет.       Разбитый счастьем и стыдом, он лёг на край кровати, робко потянув на себя часть простыни, которой был укрыт офицер.       – Я думаю, тебе всё же стоит взять плед, – решительно бросил Георгий, поднимаясь с кровати.       Мягкий свет лампы заливал его идеальное обнаженное тело расплавленным золотом, превращая в живое и не менее прекрасное воплощение сошедшего с Олимпа мифического героя... Митя замер, усилием воли стараясь не смотреть на мужчину, он поднял глаза и только теперь заметил в переднем углу, меж книжных полок, старинную икону Спасителя, перед которой висела незажжённая красная лампада.       – Укройся, а то озябнешь, – не смущаясь своей наготы, протягивая ему плед, сказал офицер. И погасив свет, молча лёг.       Комнату вновь залила кромешная темнота, шум ливня за окном, казалось, только усилился, и это стало для Дмитрия настоящим спасением, иначе хозяин дома непременно услышал бы его сбивчивое и необузданное дыхание.       В какой-то момент юноша пожалел о своем поступке... «Для чего всё это? Зачем напрасно мучить себя, если ничего между нами невозможно? Зачем это сумасшествие? Господи, да разве счастье может быть таким беспокойным?» – закрыв глаза, думал он.       Однако в памяти снова и снова возникала загорелая спина, мускулистые руки, упругий живот с рельефами мышц, тёмная дорожка волос, мужская плоть... Ему вдруг сделалось невыносимо жарко от собственного воображения, коим он распалял себя.       – Все ли хорошо, Дмитрий? Мне кажется, тебя будто знобит, – озабоченно спросил ледащий рядом Апраксин, коснувшись его плеча.       – Нет, всё в порядке, – дёрнулся Митя и, подскочив, сел, спустив босые ноги на пол. – Мне, пожалуй, в уборную надо, – скомкано буркнул он, пулей устремившись вон из офицерской спальни.       Буквально влетев в свою комнату, Наврусов заперся изнутри на ключ, и затих, прислонившись спиной к стене. Было неловко даже перед самим собой за то, что не смог устоять перед соблазном и отдался на откуп изнывающей плоти... Образ обнажённого Георгия не оставлял, приспустив кальсоны, он дрожащей рукой дотронулся до своего естества... Хватило нескольких рваных движений, чтобы голова пошла кругом, а тело содрогнулось от томного наслаждения, ноги в мгновение предательски подкосились, и он едва успел закусить губу, чтобы не издать позорный стон...       После, устало присев на кровать, наблюдая, как темнеют и расползаются дождевые разводы на потолке, Митя никак не мог решить для себя, стоит вернуться в спальню офицера или всё же разумнее было бы остаться у себя? Какое-то время он колебался... Однако, не устояв, в очередной раз укоряя себя за слабоволие, вновь направился в комнату Георгия.       В офицерской спальне по-прежнему горел свет, окна уже были затворены, а сам Апраксин, спокойно покуривая, листал какую-то толстую книгу.       – Я, наверное, докучаю тебе своим присутствием, – виновато сказал Митя, едва переступив порог.       – Глупости не говори, – недовольно буркнул Георгий, одарив его хмурым взглядом, – ложись давай, продрог небось.       Дмитрий не стал спорить. Забравшись под плед, он стал молча разглядывать висевшие на стенах портреты мужчин в старинных бархатных сюртуках, батистовых галстуках-краваттах с кружевами и чудными бачками на скулах. А портреты почтенных дам в платьях галантного века с элегантными эгретками в замысловатых причёсках, вызвали у Мити улыбку.       – Это род Апраксиных? – спросил юноша, рассматривая старинные изображения.       – Так точно, – кивнув, по-военному ответил офицер, – мои предки, не одним поколением верой и правдой служившие России. Когда-то сам император Пётр поручил заботам родного брата моего прапрадеда город Архангельск, единственный в те времена русский порт, – охотно рассказывал Георгий. – Вместе с городом предок мой получил от государя ещё и дружеское прозвище: «Мейн герр губернатор Архангел». К слову, под его началом был построен первый казённый торговый корабль «Святой апостол Павел»... Однако позно уже, спать пора, – зевнув, неожиданно прервал он свой монолог и, отложив книгу на столик, погасил свет.       – Мне Сева рассказывал прежде, что ты знатного княжеского рода, – прошептал в кромешной темноте Митя.       – И что с того? – отозвался офицер. – Титул только и остался.       – Бедность – не беда, бывает и в богатстве люди пропадают. Я думаю, состояние не есть самое важное в жизни. Главное – быть честным человеком и служить преданно своему Отечеству, – благородно закончил свою мысль Дмитрий.       – Совершенно согласен, – снова зевнул Апраксин. – А теперь давайте спать, Ваше сиятельство.       Утром следующего дня Митя проснулся в полном одиночестве. Дождь продолжал однообразно шуметь по саду, а в едва приоткрытые окна тянуло сладкой свежестью мокрой июньской зелени. Оказалось, Георгий чуть свет отбыл в полк по каким-то своим делам.       За завтраком в просторной столовой было мрачно и скучно. Сева и Катя вновь обсуждали с тётушкой их скорую свадьбу. Тем временем, как Дмитрий без всякого настроения с неохотой ел постную кашу из полбы и думал о том, насколько отсутствие одного человека сказывается на атмосфере всего дома и меняет всё вокруг, навевая адскую тоску.       Закончив трапезу и поблагодарив, он тихо удалился из столовой. Проследовав через гостиную, вошёл в уютную, пропахшую папиросным дымом диванную комнату, напоминавшую больше библиотеку, где под полками с книгами, что занимали всё пространство стен, стояли кожаные диваны, а у окон, на низких круглых столиках, красовались высокие вазы с букетами всё тех же алых роз. Не спеша рассматривая корешки старинных чудесно переплетённых книг, он вдруг обнаружил на одном из диванов семиструнную гитару. Присев рядом с инструментом, он взял его в руки, потрогал потёртый гриф, медленно провел пальцами по гладкой деке.       «Всё же Апраксин остается для меня загадочной и непостижимой личностью, сколько в нём, должно быть, скрыто талантов, можно только догадываться», – перебирая холодные струны, с улыбкой размышлял Митя, когда нарушив его одиночество, в комнату, что-то бурно обсуждая, вошли Всеволод и Катерина.       – Дмитрий, прекрасно, что ты здесь, – обрадовался, увидев его, брат. – Сейчас Катя станет читать нам вслух Карамзина. Составишь мне компанию как слушатель? – предложил довольно старший Наврусов, присаживаясь на диван напротив.       Невеста брата взяла издание с полки и, расположившись рядом с Всеволодом, раскрыла книгу на месте закладки, стала читать, видимо, с места, на котором остановилась прежде.       С того момента как Митя прибыл в Павловск, всё происходящее без конца держало его в неизменном напряжении, а теперь вот ещё и в мучительном ожидании... Однако, несмотря ни на что, он был несказанно счастлив каждым часом. «И что с того, что я никогда не испытаю его объятий и не коснусь своими губами его прекрасных губ? – вновь тонул он в своих размышлениях, наблюдая как невеста брата, бегло читая, перелистывает книжные страницы. – Счастье состоит уже в том, что я нахожусь в его доме, и могу в любую минуту взять и заговорить с ним, наслаждаясь его обществом...»       – «Безрассудный молодой человек! Знаешь ли ты своё сердце? Всегда ли можешь отвечать за свои движения? Всегда ли рассудок есть царь чувств твоих?» – донёсся до него выразительный тон Кати, вырывая его из круговорота мыслей.       От прочитанных ею строк Мите вдруг стало не по себе. Словно эта прочитанная Катериной фраза была именно о нем... Молча отложив гитару на диван, он тихо извинился и вышел. Меньше всего сейчас ему хотелось слушать повествование Карамзина о несчастной любви бедной Лизы.       Апраксин не вернулся и к обеду, оттого аппетита у Дмитрия совершенно не было. За трапезой он всё больше молчал, с безразличием ковыряя ложкой в постных щах. Был безучастен в разговорах и раздражался от вопросов брата.       После, юноша изъявил желание прогуляться в одиночестве. Взяв из комнаты Георгия подзорную трубу и большой зонт в лакейской, он отправится в сад.       В хмуром небе над качающимися вершинами деревьев, средь лиловых туч проглядывала тёмная металлическая лазурь. Прислушиваясь к шуму отвесного ливня, Митя шагал по той самой тропе, где минувшим днём они проходили с Апраксиным.       Миновав кованую калитку, он остановился на возвышенности, откуда хорошо просматривался Каменный мост и часть Садовой улицы на той стороне пруда. Стоило на дороге появится случайному экипажу, Дмитрий тут же пристально разглядывал в окуляр сидящего в коляске пассажира.       В Петербурге, казалось, что приехав в Павловск, он окажется в сказочном мире бесконечно приятных чувств, которых в тайне ожидал... По наивности своей мечтая, что пребывание в этом доме станет вихрем непрерывного счастья, уже как бы осуществлённого или, по крайней мере, вот-вот готового осуществиться. Ведь когда кого-то любишь, совсем не хочется верить, что тебя может не любить тот, кого любишь ты. Но в действительности всё было именно так...       И от этого в душе всё больше росло чувство какой-то обречённости и досады. Холодным рассудком Наврусов, конечно же, понимал, что мечты его полны абсурда. Однако именно мечта теперь властвовала над ним, и чем она была неосуществимее, тем пленительнее, а чем пленительнее, тем неосуществимее... Оттого и надежды таяли. Бороться с чувствами не было сил и желания, поэтому приходилось лукавить, делая равнодушный вид. Хотя мечта его была куда большим грехом, чем его лукавство.       Погрязнув в размышлениях, юноша перестал следить за проезжающими по мосту пролетками и бесцельно бродил у берега, наблюдая, как крупные дождевые капли растворяются в жидком стекле пруда. Лишь окончательно продрогнув и замочив ноги, он вернулся на дачу. Оказалось, Апраксин уже с полчаса как вернулся и, отобедав, сел играть с Севой в карты.       Переодев вымокшую одежду, Митя торопливо спустился на первый этаж, застав брата и Георгия в гостиной. Молодые люди расположились на широком диване, покрытом туркестанской тканью, и о чём-то бойко беседовали. И судя по нескольким открытым картам, лежащим на карточном столике, играли в вист.       Когда младший Наврусов вошёл в гостиную Апраксин лишь приветливо кивнул и вновь сосредоточился на роббере. Митя понял, что его тут вовсе не ждали, усевшись в кресло он какое-то время молча наблюдал за предметом своей тайной страсти. Но потом переключил внимание на внушительных размеров портрет, висевший справа от изразцовой голландской печи. На портрете в широкой палисандровой раме масляными красками был написан великий прадед Георгия, граф Апраксин. В нижней части картины, под золотой коронкой, был запечатлён собственноручный вольный росчерк художника.       Дмитрий с интересом изучал висевшее над диваном крест-накрест восточное оружие, которое, по всей видимости, тоже являлось наследием героических предков хозяина дома.       Периодически бросая взгляд на сосредоточенное лицо Георгия, в сердцах он злился на него за откровенное невнимание, чувствуя страшную незаконность по отношению к своему уязвленному самолюбию.       Вскоре на пороге появилась Пелагея, поправляя оборки на своём белоснежном фартуке, девушка вкатила в гостиную столик, сервированный серебряным чайником на спиртовке, двумя фарфоровыми чашками, сахарницей, галетами и вазочкой с земляничным вареньем.       – Дмитрий Сергеевич, простите великодушно, я не знала что и Вы здесь, – виновато улыбнулась она. – Я сейчас и Вам чашку подам.       – О нет, благодарю. Не стоит беспокоиться, – поднимаясь с кресла, бросил Дмитрий, – я не стану пить чай.       Он вновь мельком взглянул на Апраксина, и сердце на секунду радостно дрогнуло от мысли, что вот сейчас он его остановит и попросит остаться. Но увы, офицера куда больше интересовали буби и крести, чем гостивший в его доме подросток. Митя вышел в диванную комнату и запер за собой дверь.       Без особого интереса он бродил вдоль полок с книгами, читая на корешках переплетов их названия, пока не наткнулся на роман «Наоборот» французского писателя Гюисманса Жориса Карла. Именно об этом романе он не раз слышал от приятелей по гимназии довольно странные и неоднозначные отзывы, поэтому, взяв с полки книгу, тотчас погрузился в чтение.       За ужином он был молчалив, больше слушал, чем говорил и старался вовсе не глядеть на офицера. Наскоро перекусив, вновь поспешил удалиться, и на предложение Георгия сыграть партию в шахматы, ответил отказом, со всей ответственностью осознавая нелепость и дерзость своего поступка.       «Вот и поделом, – с дерзновением и обидой думал юноша. – Пусть впредь знает, как мной пренебрегать».       Ополоснувшись холодной водой в туалетной комнате, он принёс увлекательную книгу с собой в спальню, включил лампу и, удобно устроившись на кровати Апраксина, продолжил чтение весьма странного романа.       Георгий появился ближе к полуночи, по пояс обнажённый, с мокрыми волосами и полотенцем на шее. Застав своего гостя за чтением, он не смог скрыть своего удивления:       – Хм... занятно. Однако понятна ли Вам, молодой человек, подобного рода литература? – усмехнулся офицер.       – Ответь честно, ты считаешь меня малым ребёнком? – недовольно, но твёрдо, с вопросом на вопрос отозвался Наврусов.       Офицер расплылся в улыбке:       – О, простите, Ваше сиятельство, виноват, что посмел усомниться в Вашей зрелости.       После чего он привычно перекрестился в сторону образа Спаса Нерукотворного, повесил на спинку стула полотенце и, снимая брюки, спросил:       – Однако, позвольте узнать, что Вы думаете о герое романа месье Эссенте, его утончённых и, прямо скажем, местами довольно странных удовольствиях?       – Ничего не думаю, – недовольно ответил Митя, по-прежнему глядя в книгу и не смея поднять на мужчину глаз. – Я сегодня только начал читать. Вот прочту, тогда, быть может, поделюсь своими мыслями на сей счет...       – Ну что ж, – устраиваясь на другой стороне кровати, усмехнулся Апраксин, – будет любопытно узнать твое мнение на сей счет. К слову, роман этот был в своё время одной из самых резонансных и модных книг, – поделился со знанием дела он. – Явный декаданс, так сказать, гимн силам деструдо, который однажды покорил Оскара Уайльда, после чего он пропел ему хвалу в «Портрете Дориана Грея».       Юноша хранил молчание, чувство обиды еще таилось в душе. Георгий тоже взял было в руки книгу, которую читал прежде, но полистав, отложил. Пожелав Дмитрию спокойной ночи, он с безразличием отвернулся и через какое-то время уснул.       Митя долго разглядывал его спину, слушая ровное тихое дыхание под аккомпанемент доносившегося с улицы лейтмотива дождя. Снова придаваясь мечтам, на этот раз о совместном путешествии в какие-нибудь дальние и неведомые страны, о необыкновенных проявлениях своей страсти, о самопожертвовании ради этого единственного в мире человека...       Ему снился странный сон, в котором он видел своего дядьку, иеромонаха Нафанаила, в черном клобуке и развевающейся по ветру мантии, с зажжённым кадилом в руке. Там же присутствовал и Георгий в военной форме, ещё какие-то незнакомые офицеры с оружием и табун диких лошадей в чистом поле...       Однако пробудился он оттого, что кто-то тряс его за плечо. Стоило открыть глаза, сон тотчас стерся из памяти, и он увидел добродушное лицо Пелагеи.       – Просыпайтесь, Дмитрий Сергеевич. Велено Вас будить, – шептала горничная. – Георгий Данилович на веранде ожидают-с.       – А что случилось и который час? – не понимая происходящего, испуганно спросил Митя, озираясь по сторонам.       – Да всё слава Богу, – таращась на юношу, перекрестилась Пелагея. – Уж четверть шестого. Барин с первыми петухами поднялся, знать, в Фёдоровский посад поедут-с, вот и Вас велел звать, так Вы уж поспешайте.       Оказалось, что дождь за ночь перестал, небо очистилось, за окном светило яркое солнце, а из сада доносился малиновый звон зарянки.       Наскоро умывшись, причесав свои светлые, торчащие после сна волосы, юноша надел летний костюм и, стараясь ступать тише, чтобы не потревожить сон остальных обитателей дома, вышел на улицу.       Апраксина он нашёл на веранде. На пару с Пелагеей они суетились возле стола, о чём-то бойко переговариваясь. Горничная укладывала в большую, круглую, плетеную корзину завернутые в бумагу продукты, а Георгий пересыпал из жестяной коробки в льняной мешок сухой табак.       – Газет побольше клади, – услышал Митя распоряжение офицера, переступая порог веранды.       Девушка тотчас принялась торопливо перевязывать веревкой из лыка стопку старых газет.       – Доброе утро, – растерянно поздоровался Митя, не без удивления наблюдая за происходящим.       – Доброе, Дмитрий Сергеевич. Ну что, к походу готовы? – обезоруживающе улыбнулся Апраксин, завязывая узлом мешок с табаком.       – Вполне, готов, – озадаченно ответил юноша. – Однако почему так внезапно, и отчего такая спешка?       – Что же тут внезапного? Договаривались же прежде – дождь закончится, сразу на стрельбище отправимся, – подхватывая со стола увесистую корзину со снедью, всё с той же искренней улыбкой ответил Георгий. – Я слово своё держу, поэтому едемте.       Он шагнул за порог, стремительно спустился по ступенькам веранды, направляясь через сад мимо ротонды, в сторону старого флигеля. Митя с недоумением поглядел на Пелагею.       – Ну что, же Вы стоите, Дмитрий Сергеевич? Догоняйте, – улыбнулась она, махнув рукой в след уходящему офицеру.       Митя побежал через сад. Оказалось, у флигеля их уже ждал экипаж. Апраксин с невольным фатовством уселся в лёгкую коляску на резиновом ходу, запряженную резвой караковой двойкой, которой правил пожилой кучер. Наврусов без раздумий забрался в экипаж и устроился рядом.       Прохладную тишину утра нарушало лишь сытое квохтанье дроздов средь кленовых крон, да дребезг колёс по аллее. Митя молчал, косо поглядывая на Апраксина, который, откинувшись на спинку сиденья и сонно прикрыв веки, наслаждался утренними ласковыми лучами солнца.       Юноша вдруг ощутил тот простой, спокойный и родной мир, центром которого являлся человек, сидящий в эту самую минуту так близко, что можно было повернуться и коснуться губами его щеки. Улетучилась вся вчерашняя обида, потому как это утро до основания стирало из памяти прожитый день, в котором он чувствовал себя обделённым и отчасти даже жалким.       Проехав по Звериницкой улице, минуя круглый пруд, коляска выехала за пределы Павловска, на Пограничную Фёдоровскую дорогу.       – Почему же мы сегодня едем, а, к примеру, не завтра? – не скрывая любопытства, поинтересовался Дмитрий, не в силах более выносить долгого молчания.       – Потому как завтра воскресение, и Михаил непременно приедет к нам в гости, – с леностью ответил Апраксин.       – А в понедельник у нас по плану рыбалка? – радостно спросил Митя.       – Так точно, пусть будет рыбалка, – лениво отозвался Георгий, не открывая глаз.       Кучер гнал двойку во весь опор, по едва просохшей, ещё не укатанной после дождя дороге. По обочинам в ясную даль убегали телеграфные столбы, с сидящими на проводах ласточками, на фоне чистого неба напоминавшими знаки на нотных листах. Меж частых перелесков раскинулись поля, покрытые молодой травой, словно лёгким изумрудным покрывалом.       Наслаждаясь видами и свободой, Дмитрий дышал полной грудью, ощущая прилив небывалого вдохновения и радости.       Настроение его не омрачал даже тот факт, что крышу в доме не сегодня-завтра починят и ему, возможно, всё же придётся переехать в комнату для гостей. Впереди был долгий день, который они проведут наедине и сейчас этот день представлялся ему бесконечным счастьем, сравнимым с целой жизнью. Оттого думать о дне завтрашнем совершенно не хотелось, главное – теперь...       Митя снова покосился на дремавшего рядом офицера.       – Георг, – вдруг о чем-то вспомнив, встревожился он, слегка коснувшись плеча офицера, – а как же оружие? Ты револьвер взял?       Апраксин нехотя поморщился и открыл глаза:       – Ну, а как же, – и, приподняв край рушника, покрывающего корзину с продуктами, указал на торчащую сбоку рукоятку револьвера. – И патроны про запас имеются, две коробки по четырнадцать штук в каждой, – лениво проговорил он и снова смежил веки.       Наврусов довольно хмыкнул, продолжая всю оставшуюся дорогу разглядывать дремавшего рядом мужчины.       Через время вдали замаячило село и у околицы, резко дёрнув поводья, кучер лихо свернул на объездную дорогу.       Проехав еще с полверсты вдоль берега Ижоры, экипаж съехал на узкую дорогу, ведущую в лес. Лошадь лёгкой рысью побежала средь поросли молодого орешника, через листву которого пробивались слепящими проблесками солнечные лучи, а вокруг выщёлкивали свои трели пересмешники, бойко перекликаясь друг с другом.