Когда ангелы плакали

      Санкт-Петербург, июнь 1914 год.       Дмитрий стоял на перроне Варшавского вокзала, под сводами дебаркадера, и, не отрываясь, глядел на убегающий вдаль «Норд-экспресс», увозивший его драгоценную родительницу в далёкую Францию.       – Брат, неужто приуныл? – улыбнулся Всеволод, легонько толкнув его плечом.       – Напротив! Нет повода для грусти, – отозвался юноша. – Я уверен, термальные воды озера Бурже и альпийский воздух Экс-ле-Бена непременно пойдут на пользу здоровья матушки, и она вернётся к нам абсолютно здоровой.       – Вот за что я не люблю вокзалы, так это за здешние оdeur, – поморщился Сева от стойкого запаха шпальной смолы, бросив взгляд на стрелки карманных часов: – Пожалуй, нам стоит поторопиться, брат, поезд в Павловск отправится через час с четвертью.       – В таком случае, что же мы стоим, Ваше благородие? – воспряв духом, усмехнулся Митя и демонстративно направился к выходу.       Всеволод поспешил следом, успешно маневрируя средь снующих по перрону носильщиков и пассажиров.       Нанятый экипаж мчался вдоль Обводного канала в сторону Ново-Московского моста. Тёплая июньская погода благоволила настроению и долгожданной поездке за город. Щурясь от ярких солнечных лучей, Митя расположился на сиденье ландо в нетерпеливом предвкушении долгожданной встречи...       По окончании военной академии Всеволод был откомандирован в Царское село, в лейб-гвардию собственного Его Императорского Величества сводного кавалерийского полка. В то же время Апраксин отправился по распределению в Павловск, в Отдельный Гвардейский корпус Его Императорского Величества, где и нёс четвёртый год службу.       Оттого не было возможности видеться с братом часто, впрочем, значительно реже случались встречи с Георгием. Однако юноша жил ожиданием, примечая происходящие в себе с возрастом перемены. Он ясно понимал, что детская наивность переросла в отроческую определённость и уверенность, а дружба с бывшим юнкером превратилась в нечто более значимое... Теперь Дмитрий не сравнивал Апраксина с мифическим героем, он видел в нём прежде всего мужчину! И чувствовал непреодолимую к нему тягу, будоражащее сердце и плоть желание... Осознавая всем устроением души свою неправильность и, без всяких сомнений, греховность таких желаний. И все же ими жил, мучимый собственной совестью, тая свои чувства от окружающих, от самого Георгия, и даже от своего духовника.       – Что-то ты излишне задумчив и молчишь всю дорогу, – тронул его за колено сидящий напротив Всеволод. – Поделился бы с братом, о чём грустишь?       – Ты попросту отвык от меня. А я напротив, сейчас очень счастлив, – улыбнулся Митя, раскинув в стороны руки и с наслаждением подставляя лицо встречному ветру. – Наконец-то закончились уроки в гимназии и, особенно, моя заунывная жизнь в пансионе. К тому же, я бесконечно рад твоему возвращению в Петербург и, наступлению длительных каникул в приятной компании. Право, чего ещё можно желать? Да и может быть что лучше?       – Ты совершенно прав, брат мой, – смежив веки и запрокинув голову, согласился Сева. – Пожалуй, ничего лучше быть не может. Если, конечно, не считать того факта, что из отпуска на службу вернусь я уже женатым человеком, – он открыл глаза и подмигнул брату. – Наконец-то Катерина станет моей супругой, не это ли не истинное счастье? – и, вновь смежив веки, он с блаженной улыбкой откинулся на спинку сиденья ландо.       Дмитрий усмехнулся, прищурив один глаз от играющих бликами на его лице солнечных зайчиков, что отражались от окон проносящихся мимо зданий:       – Не знаю... Я, признаться, никакого счастья и необходимости в браке не нахожу.       – Что за нелепость, помилуй? – возмутился нахмурившись Сева. – А как же продолжение рода?       – Ну, если только это, – равнодушно пожал плечами Дмитрий. – Однако жениться я не намерен.       Наврусов снисходительно поглядел на младшего брата и расплылся в улыбке:       – Думаю, ты слишком молод и многого не понимаешь, оттого и ведешь подобные рассуждения. Надеюсь, со временем ты изменишь своё мнение на сей счёт.       – Погоди. Как же это получается? – нахмурился Митя. – Мне скоро пятнадцать. Помнится, в свои шестнадцать лет ты имел честь познакомиться с Катериной, и уже имел на тот момент личное мнение и представление о своём будущем. Значит, ты рассуждал серьезно в своем возрасте, хоть и был молод, а я, выходит по-твоему, в такие же годы ещё несерьёзен и глуп?       Всеволод поднялся и пересел к брату:       – Я совершенно не это имел в виду и обидеть тебя вовсе не хотел. Поверь, просто ты ещё не встретил барышню по своему сердцу, но это непременно случится, я уверен. Потому как ты у нас невероятный красавец и очень умный юноша, – он расплылся в улыбке, пригладив на голове брата растрепавшиеся от ветра волосы.       – Я нисколько не обиделся, – с едва заметной досадой в голосе ответил Дмитрий. – Просто мы с тобой определённо разные, хоть и родные братья. Надеюсь, ты не станешь, как наш покойный батюшка, принуждать меня делать то, чего я делать не желаю?       – Не стану, – обескуражено произнёс Сева. – Но смею надеяться, ты не в монахи намерен постричься?       – Нет, – широко улыбнулся Митя, – я стану офицером, и жизнь моя будет посвящена военному делу и служению Отечеству.       Вскоре экипаж остановился на многолюдной привокзальной площади Загородного проспекта. Братья расплатились с извозчиком и, подхватив свой незамысловатый скарб, поспешили в сторону парадной Царскосельского вокзала. Вдоль фасада бойкие цветочницы предлагали прохожим свежие букеты. Всеволод задержался у одной из огромных корзин, наполненных благоухающими розами. Купил самый большой розовый букет и догнал Дмитрия уже в дверях здания вокзала.       – Вот, купил Катеньку порадовать, – довольно сказал он, вдыхая аромат цветов.       – Да Вы оказывается настоящий романтик, Ваше благородие, – иронично бросил Митя, торопливым шагом направляясь к билетным кассам.       – Барышня, будьте любезны, два билета в первый класс до Павловска, – сказал Сева, протянув кассирше целковый.       – Павловск, – мечтательно протянул Митя и, опередив брата, выхватил из рук барышни купленные ими билеты. – Как там писал Фёдор Михайлович? – поднимаясь по мраморной лестнице, спросил юноша: «... Да что это, здесь все, что ли, в Павловск? ...И хорошо, и возвышенно, и зелено, и дёшево, и бонтонно, и музыкально, вот потому все в Павловск», – со всей помпезностью он вдруг процитировал Достоевского и рассмеялся, ощущая каждой клеточкой своего естества, как радость скорой встречи в его душе плещется безудержным и светлым счастьем.       Прозвучал пронзительный свисток, затем раздался удар латунного колокола и поезд тяжело тронулся, зычно заскрипев тяжёлыми колёсами. Дмитрий расположился на диване у окна. Отодвинув гобеленовую занавеску, он наблюдал, как перрон с каждой минутой всё стремительнее уплывает вдаль, словно замирая в прошлом, вместе с Петербургом. И настоящее, которое, как ему теперь виделось с момента отправления поезда, стало тоже совершенно неважным. Теперь значимо только то, что будет через какой-нибудь час, через день, неделю... То неизвестное, непознанное и оттого прекрасное, долгожданное, летнее, в котором он будет непременно счастлив, пусть и втайне ото всех...       От приятных размышлений о ближайшем будущем его отвлёк голос брата.       – Я распорядился подать холодное ситро. Или ты чаю желаешь? – поинтересовался Всеволод, усаживаясь на красный бархатный диван напротив и аккуратно размещая рядом букет.       – Пожалуй, выпью лимонад. Душно нынче, – нехотя отозвался Дмитрий, глядя на мелькающую вдоль железнодорожного полотна Купчинскую дорогу, на отдалённые пролески и луга с разноцветьем трав, которые, казалось, двигались и бежали вслед за поездом.       Позже, когда кондуктор принёс запотевшую бутылку холодного ситро, наполнив бокалы, Дмитрий наслаждаясь прохладным напитком, искательно посмотрел на брата:       – Сева, я давно спросить хотел, а что, Георгий Данилович из дворян?       Кивнув, брат допил свой напиток и, промокнув рот белоснежной салфеткой, охотно ответил:       – Во время учёбы в академии Георг рассказывал, что предки его – потомственные дворяне, знатного графского рода. Ещё при императоре Петре Алексеевиче прадед его деда, боярин Пётр Матвеевич Апраксин, вместе с братом были возведены с нисходящим их потомством в графское Российского царства достоинство. Хотя, как припоминал сам Георгий, семья их жила довольно скромно и никогда не входила в великосветский круг, в отличие от предков. Во всяком случае, после гибели отца точно. Хоть и владели они прежде десятком поместий в нескольких уездах, почти в пять тысяч десятин.       Наврусов-старший замолчал, снова наполняя свой бокал сладким ситро.       – И что же, разорились? – обеспокоенно спросил Митя, в нетерпении подначивая брата.       Утолив жажду, Всеволод продолжил:       – К слову, став вдовой, их матушка какое-то время старалась обеспечить семейству достойную жизнь на доход от поместий. А как она померла, дела стала вести её младшая сестра. Но, как известно, управление требует определённых знаний, коих тётка Георгия не имела и в делах была вовсе не сведуща. Оттого во всём полагалась на управляющих, а те, по большей части, оказывались люди нечестные. Одним словом, часть земель спустя время отошли кредиторам, часть пришлось продать, чтобы было на что кормиться, – с грустным сожалением вещал Всеволод. – На сегодняшний день всё, что имеет граф Апраксин – это старый особняк в Петербурге на Николаевской набережной, да дом в Павловске с усадебным участком, куда, собственно, мы с тобой и направляемся, – печально улыбнулся он, покрутив в руках пустую бутылку ситро.       – Получается, невеста твоя бесприданница? – весело поинтересовался Митя.       – Именно так, – радостно кивнул Сева и, взяв с дивана букет, в очередной раз вдохнул божественный аромат. – Но мы, слава Богу, не мещане и не в восемнадцатом веке живем, – расплылся он в щедрой улыбке.       – И то верно. Не деньгами измеряется счастье человеческое, а душевным богатством. Не зря же Господь говорил: «Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут, но собирайте себе сокровища на небе...», – припомнил юноша строчки из Писания и, вновь задумавшись, поглядел в окно.       Поезд отмерял версту за верстой, за стеклом мелькали болотистые пролески и величественные сосны, возвышавшиеся над изумрудной листвой деревьев своей тёмной хвоей. С запада, у самой линии горизонта, небо отливало синеватой гарью, предрекая дождь.       – И всё же, я обеспокоен твоим настроением, – вновь нарушил тишину Всеволод, пристально поглядев на брата. – Если тебя что-то тревожит, откройся, ты же знаешь, я всегда готов помочь.       – Ну что ты, родной, – повернув голову, рассмеялся Дмитрий, – глупости какие. Я бодр и весел. А то, что задумчив бываю, что ж в том плохого? О жизни, знаешь ли, иногда поразмышлять весьма полезно...       Свистки паровозов и железнодорожные звонки мешались с патриотической увертюрой Чайковского Двенадцатого года, доносившейся из-под купола Павловского вокзала. Длинная платформа пестрела яркими дамскими нарядами и кружевными зонтиками. Тут же суетились няньки с детьми, торопливые горничные со шляпными коробками и собачками, господа в белых летних костюмах, опекавшие своих супруг, и шустрые носильщики с багажом. Как правило, с наступлением лета в Павловск, как в некий Элизий, стремился почти весь Петербург...       Дачная жизнь в этом городке кипела, здесь имели дачи знатные и влиятельные люди, а многие семьи снимали дома на летний сезон.       Выйдя из вагона, прикрыв глаза ладошкой от ослепительного солнца, Митя с замиранием сердца глядел по сторонам, выискивая в толпе единственное лицо... Всеволод без спешки вышел следом и, прикуривая папиросу, кивнул в сторону массивного, но весьма изящного ампирного здания вокзала.       – Георгий обещал ожидать на привокзальной площади в экипаже, рядом с фонтаном, – сказал он, затянувшись папиросой.       На перроне пахло вокзальной гарью вперемешку с французскими духами и едкими сигарами. Молодые люди прошли вдоль белых перил. Масштабы здания вокзала и его архитектура вблизи поражали. Задрав голову, Митя оглядел шпиль на крыше.       – Красиво, не правда ли? – поинтересовался мнением брат, проходя через кованую калитку, ведущую к лестнице с правой стороны вокзала, что выходила к площади.       – Весьма впечатляет, – согласился юноша, торопливо спускаясь вслед за братом по широким ступеням и мимолётно оценивая взглядом огромные витражные окна.       – Поверь, внутреннее убранство этого строения ещё более восхитительно. Чего стоит только один концертный зал с рестораном на три тысячи персон, – охотно поведал ему Всеволод. – Здесь и гостиница есть, и читальня, даже зал для игры в кегли имеется. В своё время именно в этом концертном зале десять лет кряду играл на скрипке и дирижировал король венских вальсов – Иоганн Штраус, – продолжал увлечённо вещать брат, бережно прижимая к себе охапку роз.       Однако стоило им оказаться среди зелёного массива, окружающего Павловский вокзал, Митя уже не слышал брата. Волнение накрыло его с головой, как только он увидел посреди вокзальной площади высокий фигурный фонтан и многочисленные экипажи и автомобили вокруг.       Некоторые прибывшие пассажиры только устраивались в фаэтонах, другие уже отъезжали в сторону парковой дороги.       Полуденное солнце слепило глаза, оттого и разглядеть знакомый силуэт среди вокзальной суеты, снующих людей и пролёток было чрезвычайно сложно. Однако сквозь шум экипажей и плеск фонтана они услышали тонкий знакомый женский голосок, окликнувший брата по имени. И только теперь Дмитрий увидел в одном из припаркованных у фонтана ландо радостную Катерину. Тотчас Всеволод, огибая клумбы с фиалками и душистым табаком, кинулся к экипажу, в котором его ожидала невеста.       Митя поспешил за братом, печально примечая, что Георгия нигде не видно. Сердце кольнула лёгкая досада, впрочем глаза продолжали цепляться за лица в толпе...       Шагах в пяти от экипажа юноша вздрогнул, вдруг почувствовав, как сзади его крепко обхватили чьи-то сильные руки и так стиснули в объятиях, что стало трудно дышать.       Ощутив горячее дыхание на своем затылке и аромат знакомого одеколона, он тотчас услышал невозмутимый и до боли знакомый голос:       – Ну что, здравия желаю, будущий гвардеец Императорской армии!       Дмитрий расплылся в улыбке и, повернув голову, встретился с насмешливым взглядом голубых глаз.       – Георг! – радостно нараспев закричал он, даже не думая вырываться из столь желанных объятий.       – Вымахал-то как, наверняка уж пуда три весишь, – засмеялся Апраксин, отпуская юношу.       Митя настолько был переполнен счастьем и смущением одновременно, что не находил слов. Он просто с обожанием глядел на своего героя и улыбался.       – Я, представь себе, на платформе ожидал, но пока высматривал вас в толпе, глядь, а вы уж по боковой лестнице спускаетесь. Ну, и я следом, – как всегда обворожительно улыбался Апраксин.       – Сева сказал, что Вы... То есть ты... ну, это, у фонтана... – пробубнил с блуждающей улыбкой Митя, но так и не закончив фразу, осёкся, продолжая глазеть на офицера.       – Надеюсь, добрались с комфортом и без приключений? – не обращая внимания на оторопь юноши, похлопал его по плечу Апраксин, забирая из рук небольшой чемодан.       Митя мотнул головой, словно стряхивая оцепенение:       – Добрались замечательно. Да мы прежде матушку провожали на Варшавском... потом вот... сами...       – Ну, что же вы стоите? Ехать пора, – услышали они возглас Катерины из экипажа.       – Действительно, господа, скоро обед, – весело поддержал невесту Всеволод.       Пролетка катила по Садовой, мимо шелестящих от ветра ясеней и серебристых тополей, что смешивались с тёмной хвоей высоких елей, отбрасывающих островки прохладной тени на дорогу. Катя с блаженством вдыхала аромат подаренных ей роз и, утопая в объятиях Всеволода, в красках рассказывала о том, как проводила время на даче в его отсутствие.       Митя, расположившись напротив, молча слушал повествование о девичьих буднях, искоса поглядывая на сидящего рядом Георгия. Так хотелось тоже говорить с ним, беседовать обо всём, глядя в глаза, как мечталось в Петербурге и как планировал по дороге в Павловск. И сейчас Наврусов-младший отчасти злился на себя за неуместную и непонятно откуда взявшуюся оторопь и робость.       – Это замечательно, Дмитрий, что Вы решили вместе с братом приехать к нам, – отвлекая от самоедства, вдруг обратилась к нему Катя.       – Я благодарен Вам за приглашение, – скромно ответил Митя и вновь покосился на Апраксина.       – Да будет тебе благодарить-то, – хмыкнул Георгий. – Ты мне, признаюсь, большое одолжение сделал своим приездом. Видишь ли, наши голубки, – бросил он насмешливый взгляд в сторону влюблённой пары, – предпочитают больше времени вдвоем проводить, а я слоняюсь в одиночестве, словно неприкаянный три дня кряду, как из офицерского корпуса на дачу вернулся. Теперь хоть порыбачить будет с кем, да вечер за партией в карты скоротать.       Митя не умел играть в карты и относительно рыбалки был сущий дилетант, однако несказанно обрадовался такому предложению, как самому дорогому подарку в жизни, который преподнесла ему судьба.       – Я с радостью составлю Вам... вернее тебе, компанию, – оговорившись, тут же поправил себя юноша.       – Вы обратили внимание, как вырос Дмитрий? – поинтересовался Всеволод, с гордостью поглядев на брата.       – Право слово, ведь узнал я его только потому, что подле тебя шёл, – согласился с ним Георгий. – Будь он один, вероятно, и вовсе не признал бы, хотя не так уж и много времени прошло с нашей последней встречи. Однако за это время он заметно вырос, да и повзрослел, даже возмужал местами, – хохотнул Апраксин, слегка хлопнув Дмитрия по спине.       – Двести сорок один день, – сказал, пожав плечами, Митя.       – Прости, не понял, – недоуменно спросил Георгий.       Всеволод с Катериной переглянулись, воззрившись с удивлением на Дмитрия.       – Я имел в виду, со дня нашей последней встречи с Георгом прошёл ровно двести сорок один день. Крайний раз мы виделись на Покров, когда он был проездом в Петербурге и привозил нам от тебя послание, – торопливо пояснил он брату.       – Однако какая точность, – засмеялся Апраксин. – Пожалуй, своей детской непосредственности ты не утратил.       Сева с Катей тоже рассмеялись столь бесхитростному ответу юноши. Изобразив подобие улыбки, младший Наврусов отвернулся и упёрся взглядом в убегающие вдоль обочины дороги кусты отцветшей сирени и набирающего цвет жасмина, ругая себя за необдуманность сказанного.       Было досадно и обидно оттого, что Апраксин, хоть и заметил, что он повзрослел, но всё же потешался над ним и по-прежнему считал его ребёнком.       Покуда экипаж мчал вдоль Павловского парка, мимо старых величавых дубов, стройных лип и развесистых клёнов, Всеволод с Георгием, позабыв недавний конфуз и не обращая внимания на Митю, который, казалось, погрузился в чтение, завели разговор касаемо увеличения денежного довольствия офицерам и введении нового Устава о Воинской Повинности.       Тем временем Дмитрий только делал вид, что увлечён немецкой поэмой:       Ihr naht euch wieder, schwankende Gestalten,       Die früh sich einst dem trüben Blick gezeigt.       Versuch ich wohl, euch diesmal festzuhalten?       Fühl ich mein Herz noch jenem Wahn geneigt?       В который раз он пытался прочесть одни и те же строки, украдкой с вниманием слушая каждое слово оброненное Апраксиным, млея от интонации и тембра его голоса.       Экипаж проследовал мимо утопающей в саду Миранды, дачи инженера Штейна. Катя, прячась от ярких лучей солнца под кружевным зонтиком, вдруг вспомнила и стала подробно рассказывать, как седьмого дня она вместе с тёткой и женой инженера посетили Павловский вокзал, где выступала незабвенная Анна Павлова.       – Ах, вы не представляете, господа, насколько она грациозна и великолепна! – обнимая подаренный букет, вещала Катерина, блаженно возведя глаза к небу. – Просто божественно исполнила «Умирающего лебедя» на музыку Сен-Санса. Право слово, публика неистовствовала, замирала и тотчас взрывалась аплодисментами, – демонстративно хлопнув в ладоши, попыталась передать она свой восторг молодым людям…       – Ты же знаешь, сестрица, к балету я совершенно равнодушен. И всегда отдавал предпочтение оперетте, – отстранённым равнодушием отозвался Георгий.       – А я обожаю балет, – улыбнулся Сева. – Прошедшей зимой мы с Катенькой были в Мариинском на «Сильфиде» – одно слово – восторг! Помнишь, дорогая? – поцеловал он руку невесты.       – О да, это было превосходно, – с нежностью посмотрела она на Севу.       Колёса экипажа прогромыхали по Большому каменному мосту.       – Видишь, на том берегу пруда в кронах деревьев прячется светлое здание? – склонившись к Мите, слегка толкнул его в бок Апраксин. – Это и есть наша дача.       Юноша посмотрел, куда указал офицер. Действительно, сквозь густые деревья проглядывал светлый двухэтажный дом. Сердце забилось с удвоенной силой, но вовсе не от увиденного, а от того самого лёгкого касания и тонкого древесно-пряного аромата английского одеколона «Tabarome», что исходил от Георгия. Юноша сделал глубокий вдох, взглянул на родинку над его губой и на ум отчего-то пришли строки:       Они томят, как плотские грехи,        На лацкан сюртука тобой пролиты,       Воспламеняя чувственные мхи       Твои духи!       В стороне остался Паульлуст, свернув на дорогу под Дубками, они выехали на Солдатскую улицу.       – Что ты читаешь? – с любопытством покосился на книгу Георг.       – «Фауст» Гёте, – охотно ответил Митя.       Апраксин взял из рук юноши издание.       – Надо же, ко всему прочему ещё и на немецком, – удивился он. – Не ищешь лёгких путей?       Дмитрий выпрямил спину и пристально поглядел Георгию в глаза:       – Как пишет Гёте: «Трудности возрастают по мере приближения к цели. Но пусть каждый совершает свой путь, подобно звёздам, спокойно, не торопясь, но беспрерывно стремясь к намеченной цели», – твёрдо и уверенно ответил Дмитрий.