Варианты проёбанного самоуважения (Fuck the Disrespect)

Харканье кровью и её сдерживание пернатыми ладонями по плечам и рёбрам… вызывало у него ужас за себя, а у неё довольство собой с соответствующей горделивой ухмылкой, что ей ничто не мешает прирезать его, как дворового, нападающего на детей пса. Она перестала думать, хватило бы у неё сил и мужества сделать и продолжать делать это с ним дальше, не ощущай она сейчас от души подаренную ей силу, и без которой не казалась, а выглядела стервой, ничего в этом не меняя. Спроси её хоть кто-нибудь более менее смелый, почему она так себя вела и ведёт — она попросит выпить с ней большую кружку эля для поддержания адекватного разговора. Но стоит ему оказаться в неё налитым, тут же поспешит окунуть нос интересующегося с его глазами в это элитное пойло чтобы любопытный идиот задохнулся через нос или же со всего маху разбила бы пинту об его голову, чтобы осколки достали до глаз и мозгов.этого олуха. Конечно, с такими последствиям железобетонных претензий такой, как принцесса гоэтий Стелла, её давно пора связывать в рубашку и запирать на пожизненное… так бы сделали земные люди, когда к ним, как к грязи, она не подойдёт и за тысячи тысяч миль. Что могло, и даже определенно читалось в его глазах, совсем осунувшихся впервые от боли, а не от алкоголя или наркоты во время и после секса, когда он сейчас пытался говорить с ней? Да, с ней, с жуткой дьявольской фурией, которую он был бы рад никогда больше не видеть, но чувствует необходимость нести ответственность за то, что… что, вообще-то она себе напридумывала, а он делал, что хотел, как и они оба! Ответ предельно прост в его сложности, ведь, слишком долго живя вместе, они оба хотели допускать полную, инверсионную обманчивость истинного отношения друг к другу. Сколь это ни было бесполезно при ругани, прямых оскорблениях и возвышении одного над другим, в чём в основном преуспевала она очень лихо… всё ещё думали, сталкиваясь взглядами, что по-прежнему могут друг друга любить. И даже сейчас, даже теперь, когда он пытался еле подняться, а его непостоянный горе-любовник и бизнес-партнер будто врос башкой и рогами в стену, ещё не ощущая, что ему чуть не размозжили глаз… был рад вспоминать дни, когда ему было без фальши хорошо с той, которая сейчас легко пустит его на мясной фарш. Беда была и оставалась до последнего в том, что стоило возникнуть эмоциональному зародышу, создающему беспроигрышные точки соприкосновения — он тут же тонет в утробе шансов, переполненный вскипающей кровью в основном из-за отчаяния, а не нестерпимой личной неприязни. Не то чтобы такого не было давным-давно, но «взрыв» со следующей за ней аксиомой обвинения других в своих несчастьях хотя бы был вполне себе обуздываем. Замечательно поддавался контролю не сколько ради подрастающего общего ребенка, любимого и бесценного, но и позволял не видеть и чувствовать в нелюбви проклятие — ведь не так сложно подстраиваться, договариваться, находить мало мальские, но хоть какие-то общие интересы. И, в конце концов, обращать злобу в любовь вовсе не путём разбитых вещей и огромного потока опрометчивых грубых слов при аффективных порывах, чтобы следом за ними предаваться жёстким утехам, будто только секс мог заткнуть рты и заставить получать от союза блаженство. — Ты не станешь слышать ничего, что бы я тебе не сказал, как раньше, так и теперь, Стелла чёртова… Меня то давно перестало удивлять, если тебя это интересует. Я даже понимаю почему до того, как трещина окончательно разрослась и между ней возникла бездонная пропасть, ты меня смешивала с грязью, хоть мы всей семьёй куда только не ходили перед этим где-нибудь повеселиться. А я всё ещё еле-еле сдерживаюсь, чтобы не сказать прямо, что мир не вертится вокруг одной тебя. Смысл тебя слать садиться на хуй другого, ты сама себе на уме… ты была верна союзу как договору, тебе было плевать, что он резал меня снаружи и изнутри. Молодец, достойный пример ответственного подхода к делу, не то что я, да? Столас не надеялся, что его сорвавшая кукушку за какие-то несколько секунд, явно не без подготовки к этому, будет смотреть на его жалобный вид и сжалится сама. Тем более не планировал думать, что если так и будет, он со злорадством, стоит ему оклематься на время, поспособствует её уничтожению точно также. Или вообще попросит Блитца, стоит тому прийти в себя как можно скорее, чтобы засандалить пулю из автомата промеж глаз, а после изрешетить сердце с этими её «сисечными клетками». — Дурак, блядь, долбанный в жопу, мне это никогда не было нужно знать. Этим ложным фактом упиваются только начитавшиеся любовных ебливых романов малолетки уже с залетом от первого встречного. Мир вокруг меня, да… а что если так и есть, а я не придаю этому значения? Блядь, я, ёбаный тебя в рот, обкуренный пидорас, долго терпела, не замечая ценности захвата всего блядского адского континента в свои руки. Хорошо, что ты всё ещё не деспот, а просто тюфяк обдроченный, но я бы и с первым справилась легче лёгкого. Чёрт побери, вечно манерная, но совершенно не стеснительная в выражениях принцесса ещё и почесала перед малость окровавленным им правую ногу стопой… голой, как и вся она, согнув левую в колене, как цапля или кто ещё так делает из животных и разумных монстров! Столас не знал, что и думать на этот счёт при выборе между смехом про себя и безучастной жалостью за неё… Какой там, пока всё ещё не отошёл не только от потери крови, что продолжала течь, но и с очень откровенного вида сексуальной пташки Стеллы с немного большей растерянностью, чем от того, с чего вдруг она вся черная. Как сажа при отличительных линиях, очерчиваемых все части её тела включая промежность с красным клитором и заметными половыми губами, тогда как и соски на грудях также красны, как более широкие полосы на ней, а глаза были ангельски белыми, что в пору было ослепнуть, не заметив этого! Ему стоило бы вспомнить заклятие, которым она себя могла околдовать, опоить или пойти с кем-то на сделку, что куда более вероятно и… немыслимо, что она идёт на огромные жертвы из-за мести, когда всегда было необходимо её отпускать, чтобы не уничтожить себя окончательно. — Я пыталась, сука, я всё для этого делала, пока ты не спустил мои старания в сортир… Пытался и ты, я не отрицаю. Но кто сдал первым, причём настолько низко и наплевательски, что совсем не брал в счёт чужие искренние усилия? Кто обосрался у меня на глазах и признает это, но настолько изменил своё мышление, что счёл нормальным ходить со своим дерьмом в трусах, а! Столас выбирал между боязнью и бесстрашием подходящий путь с некоторым изменением детали наступления словами или попытками бежать либо биться с когда-то своей свирепой женщиной. Не вставал, опираясь на руки об покоцанный дорогой паркет, пока выбирал меньшее из зол, когда по факту ни одно не предоставляло идеального выхода из ситуации… наконец не обманывая себя, что она назревала давным-давно! Выбирал, смотря на её огромные когти сродни мечам… она изящно держала их, пока острия также касались пола, и стояла планомерно, будто в позу. Без нужды опираться об что-нибудь… когда и раньше дошло до того, что никакая опора, кроме болтовни с подругами с похожим статусом о «мелких хуях» у знати при их огромных деньгах. — Чё ты несёшь, пиздец, какого хуя, ты… без понятия, чем обдолбанная и под каким заклятием! Я по-твоему изменяю только чтобы тебе мстить? А не отдыхаю ли я от тебя, сучка ты недоёбанная, и не кайфую ли, пока ты не стоишь над душой, душа меня тем, что я обязан, хотя меня хуй знает как давно тошнит от этого! — И что дальше, придурок? Ты обязан, и теперь более чем обязан за то, что об меня вытер свою паханую жопу. Сколько бы Столас сейчас громко не ворчал от злости птичьим стрекотом, сколько бы он не кряхтел кровью, чтобы наконец не встать и изо всех своих сил не надавать этой распоследней сапожницей, выглядящей измазанной кремом для обуви, по соплям, чтобы знала, с кем разговаривает. Но суть в том, что она знала, а потому так и делала, еле пересиливая себя говорить бывшему мужу адекватные вещи для точек единства, которые находились и раньше, но которые теперь было искать абсолютно, совершенно поздно! — Хей, а не срешь ли ты часом и не жрешь ли слабительное, чтоб на вон этого твоего еблана, хуевого пиарщика спизженного бренда жидким не насерить, если он без предупреждения тебе до яиц задвинет и тут же простату простимулирует! Два пидора, вот с Асмодеем один раз не пидорас, а ты-ы… явил мне сущность, а не ориентацию, долбоёб! — Сколько можно, дьявол, меня опускать ниже канализации, тварь… Ни единого врага народа, кроме меня, больше нет в помине в твоём списке насилующей мозги ножами сучары? Дослушала, вздохнула от непонимания, подошла, сильно дала по губам пяткой, возможно, с таким же расчетом на выбитые зубы. Тем временем удерживала уменьшающимися когтями его за плечо, чтобы, конечно же, помочь встать… а он бы, дурак, и поверил, что она не вознамерился тут же дать под дых с выращенными из костяшек пальцев кастетами прямо в живот! Столас, осознав, как он снова жестоко ошибся, пока проступало больше слез и член вовсю опал на мгновение перед дикой болью подумал, что жёнушка расправляется с ним довольно быстро для той, кто заливал эмоционально полу-пьяную от высокой степени агрессии проповедь о медленной смерти самого ненавистного существа в аду. — Мне не надо вот этих жалобных серенад, что ты скорее бы петлю на шею натянул, Столас, чтобы не идти под венец со мной. Тот поезд давно, нахуй, с рельс сошёл и все твои аргументы меня не удивят. Тебе бы следовало бояться меня, как похорон тебя заживо за твои мудацкие поступки. А не обзывать, устраивая на меня жалкую пародию, ублюдыш. Бесишь, бесишь, бесишь, бесишь, бесишь, бесишь! Су-ука, бесишь ты меня, ебанат с насквозь затраханными мозгами, бе-е-е-есишь, лошадиного говна кусок из конницы господней! И раньше было одно слово, стрелявшее в душу и запредельно оглушающее уши так, что можно было остаться совсем без слуха. Столаса вновь чудовищно окатила адским кипятком со слезающей кожей до мяса после него виновность за себя, что раз подобное очень редко, но было… такого бескрайнего морального растаптывания вообще быть не должно пусть даже среди тех, кто не любит и никогда не любил! Как она, пока удерживала его за плечо, нагнувшись к нему сама после удара, орала ему в уши одно и то же слово, будто патронами из пушки! Орала от души ему в душу птичьим криком неудержимой сирены, наконец-то отпуская мысль о сильной уязвленности, но вовсе не заканчивая на этом дело, детали которого впитывала в себя смерть как долго! Пока пребывала в экстазе от своего абсолютного превосходства, стоило ей заметить, как бывший муж начал проводить манипуляции пальцами для галлюцинационного заклинания с перевертышами-пожирателями… мгновенно перехватила его ладонь, быстро подвинув её к своей черной промежности с красным клитором. Этого бывший принц Столас сразу не понял, на секунды при осознании случившегося не торопившийся убирать пальцы с истинной женской мокроты, стоит даме быть возбужденной… О Сатана, неужели от чрезвычайного насилия над другими леди могут гореть ещё сильнее и тепло их вагинальной влаги становилось нереально обжигающим? Разве не достаточно одной ёмкой фразы, олицетворяющей любое говно, любое дновое дно и любую мразотную беспринципность… такой, как «Это ёбаный ад, детка, добро пожаловать в разврат и мясо!» — Хватит сиси мять, бэйба, хотя ты справляешься ну как настоящий генерал, ебать колошматить в рот этих сидящих в креслах мудаков, посылающих на войну чужих совсем молодых сыновей. Этот разговор должен был состояться хуй знает сколько лет назад. Теперь пизди его за то, что у него столь тупорылая башка! — С удовольствием, мой властелин, эта мразь просрала все многочисленные шансы ценить его… Спасибо, что ты со мной, мой единственный сексуальный маньяк! Глаза птичьей дамы в черном оставались ангельски прекрасны, пока были наполнены этим монолитным белоснежным светом без зрачков… что бы она не творила, и как изощрённо бы не расчленяла и насиловала других! Смеялась несколько тихо, нервно, но с полной уверенностью в себе… и неважно, что это звучало и выглядело несколько ненормально, чуть более чем все её совершенные действия в их бывшей со Столасом спальне. Он же слышал голос из ниоткуда не по помощи телепатической силы — говорившему было нужно, чтобы его слышали без магических «читов», а то есть обычным односторонним диалогом. Черная Стелла же пустила пару слёз счастья с обеих кристальных пульсирующих светом дамских очей за то, что была подаренная пока что неизвестным такая возможность, как всё уже продемонстрированное здесь… когда, как оказалось, было только началом и даже не разогревом! — Стелла, пфу, блядь… пырнула по животу будь здоров, даже я… кхе-хпф, как могущественный демон из семьи Гоэтия, двинул бы кони с твоих приемов ближнего боя, сука ты долб… кха-пфк-хе-х… Ты что, а… те-елепатически с кем-то общаешься? Всё больше тускневшие глаза и разрастающаяся лужа красной крови с его пресса… а Стелла продолжала смотреть на него, опираясь лицом к его настрадавшейся истерзанной муками морде. Да что же эта больная сука ещё припасла ему на «сладкое», которое подают холодным? Блядь, действует ли одна или всерьез сговорилась с теми, кто так же мог точить на него зуб? Что это могли быть за ублюдки, желавшие ему того же самого и пользующиеся руками нисколько не хрупкой на вид прежде белой совы-гоэтии с постоянно надменной рожей, которая автоматически менялась при общении с дочерью на адекватное и уступчивое. Больная мамаша, недотраханная с менструацией длинноногая широкобедрая опасная для такого же гедонистского адского общества особа! Как она ухитрилась так радикально напитать себя местью, основанную на размазанных, как муха на стекле, романтических чувствах… с которой, если и говорить, что ей снесло башню — значит не сказать ровным счётом вообще ничего! — Слыш, а тебя теперь ебёт, пидор, с кем, какими словами и как я общаюсь, обмудок? Слишком поздно ты стал вновь интересоваться мной и чем я дышу. Ни разу… ни разу ты не соизволил выяснить причины моих истерик на тебя, а если и пробовал, то дежурными фразами! Которые слишком глупы и олицетворяют то, насколько тебе на меня похую… для меня, которая всегда видела тебя насквозь, это ох какая огромная причина не выносить тебя без права на прощение! И дело, блядь, даже не в том, что ты мог куда раньше шастать по мужикам, чтобы они делали из тебя молокососа для папика.