Dragons and Crows

      Боги милосердны к тем, кто ведет праведную жизнь. Боги милосердны к тем, кто борется с грехом внутри себя. Боги милосердны к тем, кто стремится поступать верно. Эйрону кажется, что сейчас боги милосердны ко всем, кроме него.       В просторной спальне тихо трещат дрова в камине, а окна плотно зашторены. Он слышит тихое копошение своей матери у него за спиной, где она зажигает новые свечи. Сам Эйрон, наклонившись вперед и уперев локти в колени, наблюдает за тяжело дышащим отцом. Мейстеры сказали, что прогноз на его выздоровление благоприятный, и если он переживёт сегодняшнюю ночь, то обязательно поправится. Юноша не уверен молится ему за судьбу отца или отдать все на волю богам, когда он столько лет мечтал об его смерти.       Эйрон вернулся в Каменный оплот на следующий день после ухода Давоса. Его мать быстро подошла к нему и, почти до боли сжав предплечья в своих хрупких руках, сурово уставилась ему в глаза. Амос, отец и несколько рыцарей Бракенов уехали несколько дней назад остановить бандитов. Несмотря на то, что они уже подозревали об их обученности и вооруженности, двое рыцарей погибли, а его отец был серьезно ранен в бок живота. Он вернулся домой буквально за несколько часов до их приезда. Теперь, все что им оставалось это ждать, выживет ли Эдмар до утра.       Впервые в жизни он видит Эдмара таким слабым и уязвимым. Его кожа серая и мокрая от пота, он потерял слишком много крови в битве, а после еще и в дороге. Мейстеры боятся, что начнется инфекция и тогда ему станет намного хуже. Эдмар не приходил в сознание последние сутки, вряд ли он вообще понимает, что сейчас, наконец, вернулся домой.       — Рана не смертельная, но дорога сюда сильно усугубила его состояние. Если боги будут добры, он поправится. — Эйрон тихо поблагодарил Мейстера, когда тот ушел в последний раз перед решающей, судьбу мужчины, ночью.       Мейстеры приходили каждый час проверяя повязки и накладывая новые мази, Эйрон мог оценить лишь по степень хмурости их лиц, как с каждой перевязкой дела у его отца становились все тревожнее. Его мать почти ничего не говорила ни ему ни Мейстерам, только тихо молилась, сидя у кровати мужа и крепко держа его руку.       — Пусть Воин дарует ему стойкость… Пусть Незнакомец отложит с ним встречу… — Лиза раз за разом повторяла длинные стихи из писания, заученные ею наизусть с девичества.       В конце концов Эйрон почувствовал, как духота спальни и тихое бормотание матери убаюкивают его. Он постарался удобнее расположиться на стуле, дабы не съехать на пол и прикрыл глаза. Если он понадобится своим родителям они его разбудят.       Последние несколько часов у кровати умирающего отца в его мысли непрошено пришли все счастливые моменты, которые он делил с ним. Когда он был совсем еще мальчишкой едва ли лет 6, отец привез ему крошечного рыжего щенка. Он сказал, что Эйрон должен научиться ответственности и теперь эта собака на его попечении. Будучи ребенком, он решил, что рыжий цвет сильно напоминает ему морковь, и назвал его Морковкой. Эдмар тогда скривил смешное лицо, но пожал плечами и разрешил оставить такую кличку. Отец помогал ему дрессировать Морковку, и пес даже бегал с ним и его кузенами на охоту. Он умер всего через три года, когда заразился бешенством от каких-то зверей из леса. Эйрон так сильно рыдал, что не смог выкопать могилу для собаки, и Амосу с Сайрусом пришлось по очереди успокаивать его и сделать это за него.       Эйрон вспомнил, как на свое десятилетие он получил от отца красиво расшитую рубаху из Эсосса. Его отец тогда ездил по каким-то торговым поручение в столицу и привез всей семье восточные гостинцы.       Однажды Эдмар взял его с собой в Харенхолл, и когда они остановились на небольшом холме, откуда хорошо был виден обгоревший замок, то всю дорогу до него рассказывал истории, как в детстве он со своими братьями тайком пробрались туда, и видели настоящих приведений. Его отец уверял Эйрона, что это место проклято самим Харенном Чёрным.       У юноши было мало хороших воспоминаний об отце, и все они остались в далеком прошлом. Но на фоне всего того ужаса и унижений последних лет, Эйрон ценил даже самые мелкие из них. Он видел, что у этого человека может быть и хорошая сторона, но, к сожалению, тот похоронил ее в своей злобе и зависти. Долгое время его отец надеялся получить свое собственное имение, однако война на ступенях обрубила торговлю на долгие годы, а отец влез в слишком большие долги, с которыми едва сумел рассчитаться. Этот провал сломал его, когда все его братья и кузены казались процветали тем, что не тянулись дальше от дома, а сосредоточились на своих небольших проектах.       Эдмар чувствовал себя неудачником, его жена не рожала ему больше детей, а единственный сын не сумел стать хотя бы рыцарем. Мужчина обозлился на весь мир и срывал свою злобы на единственных, кто не смог бы ответить ему той же монетой. Чествуя как его дрема становится все более беспокойной, Эйрон медленно открыл глаза и сонно моргая инстинктивно повернулся проверить отца. На секунду его мир замер. Его мать, упираясь одним коленом в кровать крепко прижимала подушку к голове его отца, чье тело судорожно дергалось задыхаясь. Эйрон не мог пошевелиться от шока, сковавшего его мышцы.       Первым инстинктом было остановить его мать и позвать Мейстеров, чтобы те спасли отца. Вторым инстинктом было просто в ужасе закричать от того, что творила его мать. Третьим стало оцепенение. Он осознавал всю чудовищность происходящего, но дихотомия всех его чувств к отцу попросту не давала ему решиться и начать шевелиться. Он не мог спасти отца, не подвергнув риску мать.       Он слышал, как приглушенное мычание вырывалось из-под подушки, его руки дергались в попытке подняться, но он был слишком слаб, чтобы помочь себе. Все его тело слабо тряслось, силясь спастись от приближающейся смерти, но он был беспомощен, перед твердой хваткой женщины над ним. Эйрон не понимал сколько прошло времени, его тело застыло, а руки вцепились в подлокотники словно готовясь дать ему толчок, чтобы он мог оттолкнуться и спасти отца. В тот же момент его ноги окаменели, и он не мог пошевелиться, даже чтобы отвернуться от того ужаса, что разыгрывался прямо перед ним. Ему было достаточно лишь наклониться вперед и толкнуть свою мать, спасая жизнь своего раненого родителя.       В конце концов Эйрон не смог принять ни одного верного решения, когда его отец перестал дергаться, а мать ослабила хватку на подушке, но не спешила убирать ее от него. Переведя взгляд на лицо матери, он не знал, что ожидал там увидеть. Лиза плотно сжала губы, а ее глаза смотрели прямо поверх головы его отцы. У нее не было сомнений или страха, казалось, она впервые настолько спокойно могла находиться в компании своего мужа. Теперь уже покойного.       На минуту они просто сидели в тишине. Наконец, Лиза убрала подушку с лица мертвеца. На его лице застыла гримаса ужаса, а не моргающие глаза были устремлены прямо перед собой. Эдмар Бракен умер в темноте не зная, что его убийцей была собственная жена, а его бесполезный сын молча наблюдал за этим.       Его мать спокойно положила подушку на место, слева от его головы и аккуратно ее поправила, хлопая двумя руками. Она наклонилась к остывающему телу и мягко закрыла ему веки, после чего обернулась к застывшему в ужасе Эйрону. Он надеялся, что сейчас она скажет ему проснуться, что все это лишь кошмар его больного разума, и она бы никогда не сотворила такого чудовищного поступка. Однако спокойный голос женщины сломал его последние оплоты здравомыслия.       — Он умер во сне, Эйрон. Мейстеры были правы в своих опасениях, рана оказалась слишком тяжелой, и дорога его погубила. — Лиза неспеша поднялась и подошла к сыну. Протянув руку, которой он только что убила человека, она мягко поправила его волосы. Ее глаза невозмутимо смотрели на него и не давали отодвинуться, — Ты понимаешь меня? — Впервые в жизни Эйрон слышал такой громкий и уверенный голос своей матери. В нем не было смирения, кроткости или грусти, когда прежде она пыталась быть для него утешением весь предыдущий вечер. Сейчас она казалось такой сильной, какой никогда не была, пока его отец дышал.       Эйрон почувствовал, как непрошено слезы текут по его щекам. Он хотел бы списать все это на галлюцинацию, в которой его сознание нарисовало бы невозможную картину, где его мать хладнокровно душит его отца. Но теплая рука Лизы на его щеке ощущалась слишком реально. Он не сумел выдавить из себя ни звука, ему осталось лишь кивнуть, испуганно глядя на нее.       Она спокойно смотрела на его еще пару мгновений, будто проверяя насколько он честен. Наконец ее рука опустилась, и она неспеша пошла к двери поправляя складки на подоле своего платья. Положив руку на дверь и сильно толкнув ее, она начала истошно кричать, зовя Мейстера. Роняя свое тело, она вывалилась в коридор падая коленями на пол и в слезах звала на помощь. Вскоре в спальне стало тесно, люди сбежались на крик как мотыльки на свет, и также раздражали, восклицая и махая руками видя мертвое тело мужчины.       Его дяди, Мейстеры и слуги быстро двигались в пространстве, которое казалось меньше даже кладовки от стольких людей в нем. Эйрон едва мог дышать. Он не мог до конца понять, виновата ли в этом духота заполненной комнаты, или призрачные руки его матери на собственной шее. Мертвое тело отца обернули в простыни и двое рыцарей унесли его в коридор. Все это время его мать рыдала в захлёб на груди матери Амоса и Сайруса. Его тетя, также плача, прижимала к себе Лизу пытаясь шептать что-то утешительное, но ее вопли не прекращались.       Эйрон застыл у окна спальни наблюдая за всем происходящим так, будто он и вовсе тут не находился. Это казалось настолько сюрреалистичной картиной, что с каждой прошедшей минутой он верил в смерть своего отца все меньше. Не может быть, чтобы его слабая и безвольная мать избавилась от своего мужа собственными руками, когда тот лежал беззащитный в окровавленных бинтах.       Он чувствовал, как стук его сердца грохотал в горле, конечности похолодели несмотря на жару спальни. Он не мог дышать, и с каждой провальной попыткой вдохнуть он представлял себя на месте собственного отца, такого же беспомощного с подушкой на лице, которую держала его мать. Эйрон не знал, на чем сосредоточиться, когда его разум был в хаосе от увиденного минутами ранее, а тело отказывалось слушаться, силясь убить его.       Его мама, которая всю жизнь несла в себе меланхолию и принятие сурового брака. Та, что тихо читала молитвы накладываясь мазь на его синяки от побоев его отца. Мать, что молилась каждый вечер и утро, когда отец покидал дом из-за длительных поездок. Женщина, что молча сносила ночи унижения их супружеского долга, когда на утро ее запястья горели от синяков, а лицо от пощечин. Его мать была для него олицетворением терпения и смирения, и она убила своего мужа и подстроила это как последствия от полученной раны прямо на глазах своего сына, сделав его соучастником не спрашивая.       Все, что нужно было Лизе Вэнс для ее свободы, один единственный удачный случай, когда она ни секунды не колебалась, задушив своего мучителя. Она бы не опустилась до того, чтобы отравить его и рискнуть попасться на этом. Она никогда не перечила ему, создавая образ послушной жены. Она была богобоязненной и милой дамой Каменного Оплота, редко покидавшей стены замка, чтобы навестить свою семью в Приюте Странника. Эйрон смотрел на свою рыдающую мать и не мог поверить, что все эти годы не знал ту женщину, какой она была на самом деле. Ему было страшно, и он знал, что никто не может ему помочь.       Он отдаленно слышал всхлипы женщин, тихие шепотки мужчин. Эйрон не мог выдавить из себя даже прощальных слов для остывшего тела его отца. Его дяде пришлось провести прощание вместо него, потому что они не могли заставить его произнести хотя бы пару слов в те дни, когда шли приготовления к похоронам. Все приняли его оцепенение как шок и скорбь по умершему родителю, но Эйрон знал, что умри его отец той ночью от раны, все было бы иначе. Он бы все также скорбел по нему, но теперь он видел не смерть своего отца, а только убийцу-мать. По-правде он даже не понимал, преобладает в нем ужас или горе.       Похороны прошли для него так смутно и быстро, что он пришел в себя только когда Амос отвесил ему легкую пощечину над могилой его отца. Он застыл стоя там почти на час, когда все разошлись и не отвечал кузену, когда тот звал его. Погода по-прежнему оставалась ужасной, хотя Эйрон не думал, что его на самом деле волнует хоронили бы они тело в сухой яме под солнцем, или в сырой трясине под навесом туч.       — Эйрон, скоро снова начнётся дождь. Идем домой? — Темный синяк на лице Амоса еще не начал толком заживать. В сражении с теми падонками, один из них потерял меч и перешел в рукопашную. Теперь его кузен красовался разбитым лицом и перевязанными руками со сбитыми костяшками. Получив от Эйрона легкий кивок, Амос обнял его за плечи и повел их в сторону замка.       С момента смерти его отца прошло три дня, и он по-прежнему не мог поверить в это. Он избегал своей матери и отказывался обсуждать что-либо со своими кузенами, боясь выболтать то, что произошло той ночью. Эйрону казалось, что в тот момент, когда его мать убила отца, он потерял обоих родителей. Его отец, кого он знал, оставил свое бренное тело. Его мать продолжила жить чужим для него человеком. Он ощущал себя сиротой, где в одночасье лишился двух людей, с которыми провел всю свою жизнь.       Амос не старался заполнить тишину между ними, молча предлагая свою компанию, где он мог разделить свое горе с кузеном, если хотел. Эйрон не понимал, что ему теперь делать. Всегда был отец, от которого нужно было уехать, если он в Каменном Оплоте, и остаться, если его там не было. Вся его жизнь, казалось, зависела от того в каком расположении духа будет Эдмар. Теперь он впервые ощутил себя взрослым, когда все его решения должны зависеть только от него самого.       Он не ощущал вкуса еды, когда ужинал в одиночестве своей комнаты. Он принял ванну, расчесал волосы и одел чистую пижаму. Сидя на краю кровати он рассматривал вид из окна и пытался отыскать в себе, что он чувствует. Он не боялся своей матери, как прежде было с отцом. Он даже не скучал по только что умершему родителю, когда его осознание все еще не догнало действительность происходящего. Все его эмоции как будто задохнулись в ту ночь, и он не знал хочет ли их воскрешать.       Эйрон расслабленно откинулся назад спиной на кровать, оставив ноги свисать с постели. В его голове было пусто, он не хотел ни о чем переживать. Опустошённость в его разуме была приятной, когда по другую сторону стоял ужас от пережитого и принятие действительности, где он должен был пересмотреть всю свою жизнь. Ему было страшно, что его мать, женщина, которую он думал, что знает лучше всех в мире, оказалось не тем, кем он ее считал. Что если он ошибался во всех людях, что окружают его?       С момента его возвращения домой, он не думал о Давосе. Сначала он считал неправильным скучать по возлюбленному, когда его отец истекает кровью и борется за жизнь. После он вообще не мог ни о чем думать, кроме как о повторяющейся сцене перед его глазами с дергающимся в приступе удушья отцом. Он видел сцену убийства, когда спал и бодрствовал.       Это было первое, о чем он думал, когда просыпался. Преследовало его на каждом углу и в каждом услышанном разговоре. Он не мог думать ни о чем другом, когда оставался с собой наедине. Это была последняя мысль, с которой он ложился спать, если вообще получалось уснуть. Во сне же иногда они с отцом менялись местами. Он слышал его голос где-то рядом с собой, но перед глазами была лишь темнота и он не мог вздохнуть, когда его мать держала подушку на его лице.       Разглядывая потолок, он пытался представить, чтобы сделал бы Давос на его месте. Он представил его тем испуганным ребенком перед Каннибалом, когда он выронил невылупившихся драконов и жил с чувством вины за это долгие годы, не имея возможности признаться в этом никому, кроме Эйрона.       Он повернулся на бок обнимая себя за колени. Мог ли Эйрон рассказать ему о том, что произошло три дня назад. Ему бы пришлось признаться в том, как он годами терпел побои отца и страдания матери. Стал бы Давос сочувствовать ему, или бросил Эйрона, узнав, как он слаб, раз столько времени позволял этому продолжаться. Не то чтобы он мог видеть иной путь кроме смирения, когда все в его семье закрывали глаза на все происходящее. Однако Давос был иным. Он бы ни секунды не стерпел дерьма в свою сторону, плевать на последствия. Эйрон привык сносить унижения как должное.       Он не мог тут оставаться. Паранойя от того, что он теперь смотрит на каждого человека как на врага, избегание матери, потеря отца, сделали его дерганым и подозрительным. Он тратил все свои силы чтобы сдержать эмоции, подавить их и оставить только скорбь и принятие. Ему нужно все обдумать, и он не может сделать это в месте, где все знают его, и как ему теперь кажется, он не знает никого.       Ему не нужно брать с собой много вещей, сменная одежда, фляга, плед и меч. Он не первый раз спешно собирается в поход идя на легке, и полагаясь только на богов. Обычно он предупреждает кого-то из кузенов, но сейчас он боится, что его не отпустят одного. Одевшись в самую теплую одежду, он уже знал, что замерзнет после прошедшей недели дождей, когда Мейстеры шептались, что погода не станет лучше еще ближайшую луну.       У него было не так много монет, но этого бы хватило переночевать несколько дней в какой-нибудь придорожной гостинице. Он не мог пойти в Пеннитри, там бы его стали искать в первую очередь. Его любимые места в Шепчущем лесу были непригодны для длительных остановок в такую погоду. Он мог бы пойти в сторону главной дороги, может даже до того места, где ранили его отца.       Рюкзак не тянул его вниз, больше ощущаясь как набитая подушка. Он тихо приоткрыл дверь проверяя есть ли в коридоре стражники. Отметив тишину и не услышав шагов, он быстро двинулся к выходам прислуги, где не должно было быть охраны. Он чувствовал себя преступником, которого вот-вот поймают и допросят. Зачем бы он сбегал, если он ни в чем не виноват?       Каждый шаг к свободе для него был все труднее, паника быть пойманным на побеге окутывала его разум в тиски. Он даже не понимал, чего именно боится. Тело его отца уже закопано, а Мейстеры признали причиной смерти инфекцию в ране и кровопотерю. Его мать все дни проводила в септе вместе с другими женщины, которые разделяли ее горе вдовы. Кузены Эйрона пытались поговорить с ним и поддержать, но каждый раз он избегал их как чумы, сбегая в свои покои, и запиравшись там, никого не пускал. Его дяди приказали всем оставить юношу в покое и дать смириться со смертью отца. Он хотел бы получить больше советов о том, как жить, зная, что его мать убила его отца, нежели получать вежливые похлопывания по плечу и призывы оставаться сильным. Дядя Хамфри сказал Эйрону, что, если тому нужно будет поговорить или получить мужской совет, он всегда может обратиться к нему с любой просьбой. Они семья, и Эйрон не обязан скорбеть в одиночестве.       К сожалению, все их призывы прошли мимо него и теперь он сбегал черт знает куда и сам толком не понимая зачем. Он знал только, что, проведя еще один день в этом замке, он сам себя задушит. Эйрон не стал брать лошадь, учитывая, как сильно размыло дороги они бы вместе навернулись на первом же овраге. Безопаснее было идти близ дороги в лесу, где его бы не сразу заметили, если бы стали искать. У него было около шести часов прежде, чем Амос придет будить его на завтрак и хватится пропавшего кузена. К тому времени он уже пройдет развилку и уйдет к главной дороге.       Дождь слабой моросью покрывал хвойный лес в темноте рассвета. Земля хлюпала под ногами Эйрона от переполнявшей ее влаги. Он чувствовал яркий запах сырости и озона, наполнявший все вокруг. В лесу был легкий туман, и юноша быстро вымок от вездесущей воды. Он чувствовал, что с каждым часом, когда становится светлее, ему становится только холоднее. Среди природы и тишины его разум успокоился, и он впервые почувствовал себя в безопасности с тех пор, как покинул Пеннитри после отъезда Давоса.       Он мог ощущать вину перед семьей за то, что ушел, не оставив даже записки, хотя полагал что ему дадут право поступать не разумно. Последние дни к нему проявили больше снисхождения в поведении и этикете, чем за всю его жизнь, а это о многом говорит, когда к нему никогда и не имели строгих требований.       Он слышал, что его мать собирается вернуться домой в Приют Странника. Обычно, вдовы оставались в домах своего мужа, но при желании они могли вернуться в родовое поместье, если им там были рады. Он не знал, что об этом думать, но ее отъезд обрадовал бы его больше, чем каждый раз видеть свою мать и думать о ее грехе. У него не было сил считать себя плохим человеком за свои мысли об отъезде матери, после всего, что он видел той ночью.       Он добрался до ближайшего трактира только к вечеру первого дня пути, и быстро пожалел, что не додумался взять дома хотя бы ломоть хлеба. В заведении было тихо, только трое крестьян где-то в углу угрюмо пили из своих кружек. Он заказал себе горячего рагу и спросил про комнату на ночь. После целого дня пути без еды и под холодным дождем, он чувствовал себя полностью вымотанным и больным. С его волос капала вода прямо в тарелку, но ему было глубоко плевать на это. В тепле заведения его кости стали такими тяжелыми, что он едва смог поднять свое тело опираясь на стол дрожащими руками. Слава Семерым комнаты были на первом этаже, он не был уверен, что протащил бы себя сейчас по лестнице.       Камин внутри был уже растоплен. Комната была маленькой, но с окном, и вмещала в себя небольшую кровать углу, стол и стул. Этого было более чем достаточно. Он с трудом смог раздеть себя и скинуть мокрую одежду на стул, поближе к камину, чтобы просушить ее до утра. Раздевшись до белья, он практически на четвереньках залез под простыни на кровать, и сжался под ней так сильно, как только мог. Юноша потерял сознание, как только его голова коснулась подушки.