Потухший мир. История ран.

      Старинный светлый камень сочился холодом, но дело было не в высоких сводах, не в потускневшем витраже окон, не в тяжелых карминовых шторах. Дворец уже давно покинули счастье и смех, каждый угол величественного строения пропитался кровью и горькими слезами, вой сквозняка пел траурные песни. Но она уже привыкла.       Белоснежный шелк струился от самых веснушчатых плеч и расстилался по полу, удивительно не путаясь в ногах. Длинная ночная сорочка – единственное, что не пестрело в алом королевском гардеробе. Единственное, что напоминало своим цветом о светлых днях, не о крови и отрубленных головах. Тонкие пальцы аккуратно поправили штору, открывая вид на дворцовый сад. Окутанные ночным мраком фигурные деревья осунулись, кустарники, выстриженные в форме сердец, больше походили на могильные плиты.       Шорох позади она услышала сразу, и выдал ее тихий смешок. — Ты так же прекрасна, как и много лет назад, — прошептал голос из темноты, заставивший сердце Червонной Королевы заныть. — Неужели на сей раз ты решил не прятаться, Уильям? — она приподняла уголки губ, делая вид, что улыбается, лишь потом отвернулась от окна. От таких улыбок хотелось тут же сбежать, но незваный гость стоически выдержал королевские ужимки. — Мне стоит уйти? — Ни в коем случае, — королева плавно обвела рукой покои, — Проходи. Чувствуй себя, как дома. Как когда-то.       Невысказанность дребезжала в воздухе, стала почти слышимой, почти осязаемой. Удовлетворенный взгляд монархини позволил мужчине выйти из мрака неосвещенного угла покоев, и он даже успел успокоиться – королева не настроена враждебно, наоборот, приняла, как старого друга. Лишь на мгновение, пока она не впилась в него острым, как лезвие вострого меча, взглядом, и Уильям быстро почувствовал себя мелкой дичью, легко попавшейся в капкан. К счастью, она не ждала, когда он начнет оправдываться. — Сколько воды утекло с нашей последней беседы, — королева присела в кресло, аккуратно убрав свои огненные волосы назад за спину, и плавным жестом указала на соседнее место за маленьким столиком напротив себя, — Полвека минуло? — Почти век, Шарлотта, — он подбирал слова аккуратно, не спеша. Не боялся гнева монарха, но и старался не провоцировать. Мужчина присел на край соседнего кресла, обивка которого была такого же цвета, как и большая часть мебели во всем дворце – алого, карминово-красного. Кровавого. — Ах, и правда ведь, — королева наигранно удивилась, отвела карие глаза в сторону, будто стыдясь своей осечки. Вранье, как и любое ее действие или слово. Манерность и ложь всегда ходили рука об руку в высших кругах, от чего Уильяма тошнило. Шарлотта облокотилась на столик, опустив подбородок на ладони и мягко улыбнулась, — Ты стал прятать свои волосы. Распусти их. Позволь вспомнить, как они пахнут. Вспомнить их роскошный цвет, — она почти благоговейно вздохнула, — Цвет мокрого вороньего пера, самой мглы. Цвет твоей души. — Как и твоей души, Шарлотта. Мы одинаковые, — в полголоса парировал Уильям, стараясь не смотреть в ее сторону. Он и не надеялся на простой разговор. Знал, зачем шел. Знал, как его примет когда-то глубоко любимый человек, — Довольно лукавить. Отпусти их. Ты погубила столько невинных жизней, и тебе по-прежнему мало? — О, мой дорогой Уильям…       Сорвавшиеся с ее губ слова на выдохе вдруг окрасились во что-то приторно ядовитое. Словно содранная до мяса кожа — их ранам, нанесенным друг другом когда-то давно, не суждено было затянуться. И сейчас, спустя десятилетия они вновь раздирали их в кровь. — Это ведь и твое наследие, — прошептала она, чувствуя его внутреннюю дрожь, и сделала то, что не могла объяснить даже самой себе – протянула руку через стол, коснулась его щеки, от чего мужчина невольно вздрогнул еще сильнее, — Это ведь твоими руками все создано. Ты положил начало этой кровавой реки.       Грязный прием, который королева не стеснялась использовать. Забурлившая внутри горечь говорила о том, что он и сам это понимал, хоть и отчаянно отбивался. — Сейчас мы сидим по разные стороны именно потому, что я вовремя отступил, — его голубые глаза сцепились с ее хитрыми карими, — Ты убиваешь невинных. Детей. Для чего? Из мести мне? — Лишь показываю последствия твоей собственной слабости, — Шарлотта очевидно поставила себе цель добить своего бывшего возлюбленного, бывшего ее короля. Улыбка ее стала шире. Она поддалась чуть вперед, почти всем телом облокотившись на стол, — Мы вместе создали нашу Страну Чудес. Вместе стали ее первопроходцами, ее родителями. Мы творцы. И чуть ты почувствовал неустойчивость под ногами, так сразу сбежал, Уильям. Я лишь учу тебя тому, что некоторые решения будут нести кошмарные последствия. — И чему ты меня научила, погубив собственного брата? Погубив и затащив сюда – в вечный сон? — с внезапной желчью выплюнул он, выпрямившись, — Какой урок я должен вынести, наблюдая бесцельные блуждания безмолвного слепца?       Стол с грохотом опрокинулся, вода из разбитой фарфоровой вазы расплескалась по полу. На сей раз Уильям не вздрогнул, ожидая подобной реакции. Ведь он знал, куда бить, хотел показать, что не одна она здесь умеет дергать за ниточки с особым изяществом. Королева встала, голова ее была опущена, рыжая копна разметалась по плечам, как грива у звереющего льва. Он дернул за верную ниточку, ведущую к сущности Мартовского Зайца – Чарльза Буша, младшего брата Шарлотты. — Пошел вон, — прохрипела она, сначала, очевидно, растерявшись, но быстро взяв себя в руки. — Отпусти их, — настаивал Уильям, — Отпусти всех. Они невиновны в нашей истории. Ты зашла слишком далеко в своем гневе. — Пошел вон, — повторила королева, наконец подняв глаза на него, — Пока я не приказала отрубить тебе голову. — Если тебя это успокоит, зови палачей. Но отпусти всех сновидцев, всех бабочек из своей кровавой клетки.       Раздавшийся лязг стали ударил по ушам – выуженный из ножен вострый меч сверкнул прямо перед носом мужчины, и все же он не двинулся. Стоял ровно, смотрел прямо в пылающие ненавистью глаза королевы. — Право, ты и сам знаешь, что я тебя не убью, полно пустых угроз, — зашипела она и вдруг улыбнулась, — Поэтому за то, что ты сделал, как ты поступил со мной, платить будешь иначе. О, ты даже не представляешь, что я для тебя приготовила, милый мой Уильям. Я сломаю крылья каждой твоей излюбленной бабочке собственными руками, только подожди. Позволю тебе и всем им зайти так далеко, что обнадеживающее чувство спасения будет ощущаться прямо в руках, а затем… всех их уничтожу. — Значит, Страна Чудес падет раньше, чем ты доберешься до них. — Ох, если найдешь в себе смелость. Все карты в твоих руках.       Уильям забыл, как дышать. Не от понимания, какую цену придется заплатить, чтобы разрушить самобытный мир снов — творение двух некогда влюбленных давно перестало быть убежищем — но от выражения лица королевы, совершенно не походящее на человеческое. Он давно перестал в ней видеть свою родную Лотти, часть его собственного сердца, избранницу, которой он готов был бесчисленное количество раз перечитывать ее любимую сказку про белокурую девчушку, попавшую в удивительный мир. Шарлотта стала настоящей Червонной Королевой – озлобленной, эгоистичной, сраженной собственной ненавистью. — Мы скоро встретимся, Шарлотта. И это будет последняя встреча двух творцов.

* * *

      Тихое журчание реки звучало мелодичной колыбелью, успокаивая, убаюкивая. Полуденное солнце обнимало теплыми лучами. Страна Чудес будто застилала глаза заботливой пеленой, чтобы позднее ударить как можно больнее. Ударить насмерть. Бабочки понимали – нельзя терять бдительность, и все же Иракли не отказала манящей прохладе реки, отмахиваясь всем предупреждениям Евы о возможной опасности. Аккуратно сложив одежду на берегу, девушка зашла в воду по пояс и зябко поежилась. Прохлада омывала уставшее тело, дарила покой, хоть и щипала зашитую рану. — Иракли, давай хотя бы не задерживаться здесь, — буркнула Ева, нервно озираясь по сторонам, — Мне неспокойно. — Вместо того, чтобы нервничать без причин, лучше присоединилась бы ко мне, — сестра окунулась в воду с головой и тут же вынырнула, громко выдохнув, — Как же хорошо… Ты многое теряешь. — Зато руки и ноги целые останутся. Поторапливайся.       Иракли лишь отмахнулась, упрекнув сестру за излишнюю панику. Торопиться некуда, и она хотела хоть на мгновение расслабить тело и отвести душу.       Отплыв на достаточное расстояние от берега, Валенштайн вновь нырнула. Вода оказалась настолько прозрачной, что можно было увидеть каждый камешек и каждого малька на дне. Рыбы здесь обитало немного, однако подводный мир все равно пестрел обилием красок от ярких плавников и хвостов. Иракли не противилась течению, позволяла себе плыть спокойно, рассматривая каждую мелочь без спешки. Когда легкие неприятно кольнуло от небольшого недостатка воздуха, она поспешила к поверхности.       Вспомнилось, как Старший Брат в жаркие летние дни водил семью к озеру недалеко от дома и учил их плавать. Все вместе они плескались часами напролет, жарили картошку на костре, пели песни. Иракли с Евой было не больше двенадцати лет, и, кажется, именно тогда их беззаботная жизнь в особняке закончилась. Больше Брат не отводил их к озеру, только старшим в семье иногда позволялось освежиться в жаркий день. Больше не было песен у костра. Беззаботность, детство. Все закончилось слишком быстро. С того года старшие в семье стали загадочно умирать друг за другом из раза в раз, как и Брат начал запираться в кабинете сутками напролет. Иракли и Ева тогда не понимали ни причин страшного явления, ни особой обеспокоенности их наставника, обижались, за что сейчас себя корили. В тот год Старший Брат потерял не просто одного из своих подопечных. Он потерял своего наследника, преемника, которому хотел передать все свои дела. Каллен Форд был старшим в семье, как Шон сейчас, был правой рукой Брата, его надеждой и опорой. Пока одним утром не проснулся. Мучительные полгода застали семью врасплох томительным ожиданием, едва теплящейся надеждой и верой, что он рано или поздно откроет глаза. Иракли плохо помнила события тех дней, подсознание словно уберегало ее от болезненных воспоминаний. Одно она помнила точно – Каллен проснулся, но был уже едва ли живым. Живым мертвецом.       Иракли и не заметила, как течение унесло ее далековато от сестры и поспешила вернуться, как вдруг услышала шорохи. Кто-то был неподалеку. Девушка пригнулась так, чтобы из воды были видны лишь ее глаза и белесая макушка, и подплыла к ближайшему поваленному дереву. Недолго пришлось ждать, источник шума быстро показался на высоком берегу прямо над бабочкой: на самом краю стоял человек в длинной пестрой мантии с глубоким капюшоном, из тени которого торчал клюв от птичьей маски. Руки его спрятались в ткани, края рукавов и подола украшали яркие стальные перья. Незнакомец замер, прислушиваясь, принюхиваясь, и стоило бы ему просто опустить взгляд вниз, как застал бы совсем рядом прячущуюся бабочку. Сердце Иракли сжалось, она едва оставалась на плаву, пытаясь не издавать ни единого звука. Но что-то еще ей не давало покоя. В незнакомце что-то было не так. Она не видела его лица, спрятанное маской и тенью капюшона, однако почувствовала в нем что-то… знакомое.       Мужчина долго стоял неподвижно, пока с тихим, раздосадованных хрипом не ушел, звеня стальными перьями плаща. Выждав некоторое время, Иракли поспешила к Еве, которая уже успела известись из-за продолжительного отсутствия сестры.       Выскочив на берег, Иракли поспешно стала натягивать на мокрое тело одежду, не отвечая ни на один обеспокоенный вопрос сестры. Ткань прилипала к телу, еще больше раздражая перепуганную бабочку, будто назло сопротивлялась, тянула время. — Иракли, что… — Ева взволнованно пыталась хоть что-то выведать у Валенштайн, но под ее еще более встревоженным взглядом осеклась. Наконец справившись с кофтой, Иракли вытянулась. — Нам нужно вернуться к охотникам. — Что… — Быстро! — грубо перебила Иракли и, схватив сестру за запястье, поспешила прочь от реки.       Чешир и Шляпник ждали на краю поляны, отдыхая в тени, и тихо о чем-то переговаривались. Сначала, заметив приближающихся бабочек, они и бровью не повели, но почти сразу заметили странную тревогу на их лицах, хотя уходили сестры в отличном расположении духа. Иракли тайфуном обрушилась на Шляпника, рухнув на траву рядом и уставившись на него почти нос к носу. — Черный рябой плащ с перьями, маска птицы с длинным клювом – кто это? — быстро протараторила она, не моргая, сверля серыми глазами охотника. Сначала на его лице читалось лишь удивление, пока понимание не стало собираться по крупицам, по кусочкам. — Ты его видела? — строго спросил он, нахмурившись. Иракли коротко кивнула. Она уже понимала, что услышит сейчас малоприятный вердикт, ведь охотник вмиг стал мрачнее тучи, обернувшись к коту, — Додо здесь. — Не может быть, — тут же отрезал Чешир, — Он не мог так далеко уйти от своей территории. До восточного леса беспрерывно идти дня четыре, если не пять. — И все же он здесь.       Чешир качнул головой, усердно отрицая не очень радостные известия. Смятение охотника заставило бабочек нервничать больше, чем они ожидали. Сообщив о таинственном незнакомце, Иракли ожидала иной реакции, спокойствия и рассудительности. Что больше всего ее обеспокоило – откуда такая реакция? В чем причина? И ответ читался Шляпником так же легко, как если бы он находился в теле кота. Он в его дыхании, звучал на коже тревожными отголосками, звенел в постукивании стальных когтей друг о друга. Бабочкам не дано это увидеть. Повелитель косы всегда был удивительным эмпатом, хоть и усердно прятал слишком человечное качество за семью печатями и краями шляпы глубоко внутри себя. Маска непроницаемости – крайне удобная вещь.       Шляпник поднялся на ноги, отряхнув вельветовые брюки от прицепившихся сухих листочков, и кивнул Чеширу в безмолвном приглашении продолжить беседу наедине. Иракли сердито сдвинула брови, уже приоткрыла губы, чтобы вылить на товарищей свое возмущение и нотации о командной работе, однако все же смолчала под необычно мягким взглядом охотника. В последнее время она все чаще стала прислушиваться к нему, принимать его молчаливые наставления, и сама же удивлялась своей покорности. Каждый из них открыл в себе потайные уголки темперамента, новые стороны личности. Они все когда-то были отшельниками, каждый в своем собственном смысле слова. Столкнувшиеся одиночества заново учились разделять все, что когда-то привыкли держать при себе.       Чешир слегка покачнулся, словно собираясь упереться, снова оборонительно выставить рога, но все же последовал за охотником. Скрывшись среди деревьев, они оставили бабочек в безмолвном непонимании.       В лесу как всегда беспокойно и пахло кипящей жизнью: сладостью весенних цветов и свежей зеленью, грибами и старыми трухлявыми деревьями. Охотники уже давно перестали замечать местную красоту, для них важен лишь голос леса, его тон – обеспокоенный или миролюбивый. Они чувствовали каждое изменение в пении птиц, рыках животных и шелесте листвы, в мелочах могли определить надвигающуюся опасность. И хоть их чувства притупились в постоянном присутствии шумных сестер, сейчас они тоже ощущали тревогу леса. — Тебя ведь не Додо беспокоит, — наконец заговорил Шляпник, и, как всегда, попал в точку. Кот невольно сморщил нос от досады. — Да, — он кивнул, — И думаю, что ты ощущаешь то же самое.       То же самое, что чувствует Чешир. То же самое, что чувствует каждый охотник. После пробуждения и объединения с бабочками Шляпник и кот чувствовали облегчение, будто бремя охотников спало с их плеч, позволило наконец вдохнуть полной грудью. И все же с уст повелителя косы сорвалось это проклятое слово. — Голод.       Слово, что вело их всю жизнь, что описывало сильно больше, чем может показаться. Голод – единственное стойкое чувство, ведущее любого охотника, притупляющее все остальное, настилающее на глаза непроглядную пелену. Ни боль от кровоточащих ран, ни злость и ярость не могли взять полную власть над их сознаниями. Раньше – просто потребность, сейчас – проклятье, норовящее вернуть обратно в беспамятство, клинок без рукояти. Даже сама мысль об этом, такая простая с виду, заставляла внутренне отшатнуться, будто Страна Чудес собиралась с головой окунуть охотников в болото забытья. Неприятно и страшно настолько, что Чешир невольно задержал дыхание. — И он усиливается с каждым днем, — кот кивнул, сжав челюсти до скрипа зубов, — И как бы мне не хотелось это признавать, но я не хочу быть цепным псом, ведомым голодом. Вдруг после… мы снова станем бессознательными марионетками? — А если он возьмет верх? — Шляпник выпалил вопрос, возможный ответ на который больше всего беспокоил кота. Если первобытные чувства возымеют власть над охотниками, первыми под удар попадут именно сестры, а они ведь даже не предполагали, что очень шатко ходили по лезвию. Взгляд Шляпника внезапно смягчился, очередная стрела проницательности вновь сорвалась с его уст, — Переживаешь за бабочек? — Нет. За нас переживаю, — соврал кот.       Эта ложь оказалась удивительно горькой на вкус. Беспокойные мысли сменили направление и вдруг метнулись к черноволосой девчушке, сидящей где-то там на поляне за деревянным каскадом. Бесконечно раздражающая бабочка вмиг пленила своим силуэтом и бледно-голубыми глазами нутро охотника. И казалось, не так сильно она его нервировала уже. Ева – иноземка, абсолютно чужая Стране Чудес и ее порядкам – подарила незаслуженное доверие Чеширу, приняла его ошибку, не сказав никому ни слова. И он был благодарен. Внутри что-то зароптало, беспокойно тронуло натянутую струну в утробе охотника. Она заслуживала чего угодно, но не смерти в когтистых руках голодного зверя. — В их руках могут находиться ответы на наши вопросы, — пробормотал Чешир, выудив из себя что-то похожее на правду, — Убьем их, утолим голод – навечно останемся безвольными слепыми котятами. — Мы уже должны быть благодарны, они нас пробудили. Если бы не они… — Пусть они будут благодарны, что мы не успели съесть их, — раздраженно фыркнул кот, вернув лицу надменность и горделивость, которые теперь были треснувшими масками. Шляпник тихо усмехнулся, понимая, что вытащить из когтистого охотника что-то другое вряд ли получится. По крайней мере сейчас, — К тому же… ты не заметил ничего… странного? — Заметил, — разноглазый коротко кивнул, — После появления голода, я почувствовал сильный упадок сил, — он на мгновение запнулся, будто с тяжестью принимал происходящее, — Оружие плохо ложится в руку из-за его необъяснимой тяжести. Совру, если не признаю, что коса стала… слишком увесистой.       Лишь сейчас Чешир обратил внимание, что коса охотника все это время волочилась по земле, вспахивая лиловую траву вычерченной глубокой линией. — И ты, кажется, чаще стал ходить пешком, — все же выпалил Шляпник вопреки надежде кота остаться незамеченным. — Верно… — стиснув зубы, признал он, — Мне труднее принимать бестелесный облик. Иногда это почти… невозможно.       На лице разноглазого охотника заиграла ухмылка, за которой трудно было угадать его истинные чувства: это была и насмешка над их с котом безрассудством, и легкий стыд, ведь такие вещи скрывать от компаньонов чревато последствиями. В кудрявой голове заиграл звонкий голос Иракли, как заевшая пластинка, твердивший слова, что раньше раздражали охотников даже больше, чем постоянное присутствие бабочек рядом. «Мы в одной лодке, нравится вам это или нет,» – повторял голос с особой назойливостью, но не раздражал. Наоборот, он направлял. Оглушал, но вел. Затмевал неприятным упреком настолько, что Шляпник не заметил приближающуюся опасность: только он поднял глаза, как обнаружил летящего на спину кота юношу с изуродованным от гнева лицом. В руке нападавшего сверкнула сталь – обычный кухонный нож готов был пронзить сердце Чешира, перерезать горло ненавистному охотнику.       Зазевавшийся кот на мгновение опешил, почувствовав внезапную тяжесть на спине и заметив блеск оружия, пронесшегося прямо перед глазами. Проявилась еще одна слабость охотников – чутье и инстинкты притупились. Крайне невовремя.       Сгруппировавшись, кот пригнулся, перебросив нападающего через себя, и отступил, чтобы рассмотреть противника. Глаза его тут же округлились, зрачки сузились, стали похожи на тонкую иглу, разрезающую желтую радужку пополам. — Ты… — кот зашипел, вытянулся. Казалось, его человечность, за которую он так усердно цеплялся всеми силами, вмиг испарилась, наружу вылезла истинная ипостась. Сущность кровожадного хищника. Леденящая улыбка безумца растянулась на щеках, клыки обнажились.       Шляпник сжал рукоять косы, костяшки рук побелели. Он быстро осознал пагубность ситуации: куда ни ступи, капкан непоправимого тут же захлопнется. Защитить свою жизнь и не позволить коту сомкнуть челюсти на глотке напавшего. И что сильно усложняло дело – в глазах кота проявился голод, дробью отдавался в его дрожащих плечах. — Так-так, мышонок пришел мстить? — цедил кот, медленно утопая в своих первобытных инстинктах. Улыбка становилась все шире, на клыках паутинкой натянулась слюна – голод брал верх над разумом, — Душа твоей подружки была… потрясающе вкусной!       Шон захрипел. Воспоминание о гибели сестры вонзилось в кровоточащее сердце новым колющим ударом. Воспоминание о собственном бессилии. Он с трудом поднялся на ноги, подбирая с травы выпавший нож. Дыхание сбилось, стало прерывистым, сжатые кулаки мелко задрожали. — Кот… — тихо окликнул Шляпник Чешира, но тот все быстрее покидал реальность, не реагируя на голос товарища. — Вкусная, вкусная душа… — кот зверел, чувствуя во рту призрачную вязкость, вкус крови бабочки на кончике языка, жар, разливающийся по венам, — Вкусная… последняя, что я съел…       Ожидание первого шага было невыносимым. Шляпник стоял наготове, затаив дыхание. Все зависело от того, кто нападет первым, чью атаку нужно будет отбить. И понимание, что Чешир на глазах теряет рассудок, еще больше заставляло повелителя косы внутренне сжаться. Они оба с трудом держали себя в руках последние дни, и невовремя появившийся Шон стал для кота спусковым крючком, катализатором. Темная жажда пульсировала в охотнике, скручивалась, не находя выхода, завязывалась в узлы где-то в солнечном сплетении. Разрушительное переплетение ненависти, острого желания чужой боли и осознания собственного могущества – жалкая бабочка не выстоит против разъяренного жителя Страны Чудес.       Пурпурные клубы дыма – более яркие, гуще обычного – воспарили вокруг голодного хищника. Еще мгновение, и он набросится на почти безоружного юношу, однако первым сорвался с места Шон, выставив нож прямо на охотника. Шляпник тут же отреагировал, бросился вперед. Неведомым чудом Иракли оказалась между повелителем косы и братом, выставив руки в стороны – одной она со всей силы отпихнула Шона, отбрасывая от направления стремительного удара Чешира, второй сдержала Шляпника, уперевшись в его крепкую грудь. Последний навис над девчушкой, словно коршун, но остановился. Разноцветные глаза опустились на бабочку, и он почувствовал, как вздох вдруг застрял где-то в горле.       Ева появилась также неожиданно. Обогнув хрипящего Шона, она бросилась прямо к коту, чей обезумевший взгляд уже рыскал в поисках вдруг пропавшей из виду жертвы. Поглощенный жаждой крови, развращенный голодом Чешир не сразу заметил появившуюся прямо перед ним бабочку. Теплые руки, крепко схватившие его скулы, стали ледяной водой, окатившей охотника, с головой окунувшей в отрезвляющий холод. — Тише, тише… — шептала Ева, настойчиво пытаясь поймать его взгляд. Тонкие пальцы с удивительной цепкостью почти впились в щеки охотника, пока он разрывался на границе чувств: внутреннее сражение то заставляло кота отпрянуть, вырваться, то клацнуть зубами прямо перед ее носом, но она все равно не отпускала. Держала крепко. Пыталась стать маяком. — Чешир, посмотри на меня. Посмотри.       Тяжелый пурпур стелился по земле, и Ева впервые почувствовала его запах. Также пах и сам кот – лавандовыми свечами, что стояли дома на подоконнике в ее комнате, спелым виноградом, чем-то одновременно сладким и терпким, переспелым и вяжущим. Чем-то странно знакомым.       Он видел ее, точно узнавал, но все равно словно был где-то далеко. Девичьи руки чуть дрогнули, стремительно опустившись на запястье кота. Под пальцами зазвенело серебро. — Посмотри на свой браслет, это ведь важная для тебя вещь, верно? — она держала его руку крепко, чуть трясла ее, чтобы кот услышал звон маленького колокольчика на украшении, второй по-прежнему придерживала его лицо, — Он помог тебе проснуться. Просыпайся и сейчас. Проснись, котик, давай.       Иглы-зрачки охотника дрогнули, и он сощурился, сморщил нос, будто услышал что-то невыносимо неприятное, что не хотел услышать. Проснулся. Распахнув глаза, Чешир захрипел, тихо зарычал, вынырнул из омута охотничьего беспамятства. Теперь уже желтые глаза смотрели прямо на Еву без угрозы, но с болезненным непониманием. Кошачьи зрачки стали обычными. Он и не сразу понял, что бабочка по-прежнему крепко держала его, не спешила отпускать, а он и не препирался, пытаясь напиться вдоволь ее руками. Кот и представить не мог, как необходимо было ему ее прикосновение. Прикосновение, как глоток свежего воздуха, как единственное, в чем он не видел опасности. — Я… Все в порядке, — наконец буркнул он, резко отстранившись. Отвернулся, пытаясь спрятаться от душащей вины, которые он внезапно побоялся встретить в ее бледных глазах, — Все под контролем.       Чешир обернулся на Шляпника, надеясь найти хоть в его взгляде понимание и безмолвное успокоение, однако повелитель косы озадачился другим. Тоже бабочкой. Замер, как на однажды застывшем мгновении фотографии, не смел и двинуться. Рука Иракли все еще упиралась в его грудь, чувствуя на кончиках пальцев барабанную дробь сердца. И только он знал, что забилось оно после ее касания, не от опасности, сочащейся из обезумевшего охотника или незнакомца с ножом. Легкая досада застыла на его лице, когда девичья рука перестала сминать край жабо, и повелитель косы осекся, заблудившись в странных ощущениях.       Иракли подбежала к брату, помогая ему подняться на ноги, однако он не обращал на нее внимание, взгляд его был устремлен к сестре, которая еще тянула руки к охотнику. — Что… — бормотал Шон, пытаясь осознать увиденное и произошедшее за последние пару минут, — Что вы сделали… — Шкуру твою спасли, болван, — выругалась Иракли и хотела бросить еще что-то колкое, как брат ее перебил. — Я брежу, или…       Внезапно пришедшее осознание даже не оставило обиды: внутри заклокотали лишь презрение и осуждение. Его сестры, те, кого он хотел защитить, за кого прибыл отомстить, чувствовали себя лучше некуда, и кровожадные хищники сейчас прислушались именно к их словам. Не к крикам Шона, когда он умолял кота остановиться, не убивать Карелию, ни к слезам Адель, когда она едва сбегала от Шляпника из раза в раз. Им стоило просто… не сделать практически ничего, чтобы охотники прислушались.       Ноги вдруг предательски подкосились, Шон едва устоял, чтобы не рухнуть обратно на траву, и от поддерживающего прикосновения Иракли он отпрянул, как от огня. Особенно его сердце заныло от хлесткого взгляда Евы, наконец обратившей внимание на брата. Он не узнавал ее глаз. Его добродушная, нежная, скромная сестра сейчас сама походила на охотника, смотрела с невысказанным упреком, будто безмолвно осуждала его слабость.       Она приблизилась к Шону, заставив его невольно отшатнуться назад. — Что ты здесь забыл? — с несвойственной ей грубостью спросила Ева. Даже Иракли удивилась ее внезапной дерзости. Шон бледнеет и впервые посмотрел на нее так пристально, словно способен был увидеть что-то глубоко внутри, сквозь нее. — Нет, это я должен спрашивать у вас двоих, — он старался не дрожать, не от страха, больше от гнева, стиснул зубы до боли в челюсти, — Что вы здесь забыли… с ними?! Что у вас с внешним видом? Что происходит?!       С каждым словом его голос все больше переходил на крик. Иракли заметила непроницаемое лицо сестры и прикусила губу. Она понимала, что брат не разделит их взгляды и подходы, как бы они ни старались объяснить ему истинную многослойность и запутанность истории охотников, поэтому решила рубить сухие факты. — Выживаем, что мы еще можем делать, — скорее утвердила, чем спросила она, тяжело вздохнув, — И помощь подоспела, конечно, откуда никто не ожидал. — Помощь… что… — Возьми себя в руки, — вдруг перебила Ева, ее упрек ударил больнее пощечины, отчего Шон снова невольно покачнулся. Иракли удивленно уставилась на сестру. — Ева… — Что? Мы должны оправдываться за способы спасения своей жизни? — процедила Леманн, — Я не хочу оправдываться.       Не отторжения она боялась, а навредить, разрушить еще больше и без того сломленного человека. Ева прекрасно понимала негодование брата, однако решила раскрыть ему глаза силой: не всегда есть возможность мстить и рубить с горяча. Их с охотниками истории переплелись крайне необычным образом, они все преодолевали гнев и ненависть, сильные отличия в складе ума и принципах, и все же смогли научиться существовать бок о бок ради общих целей. А для сестер главной целью было выживание любой ценой. Даже если пришлось заткнуть глубоко внутри всю боль и обиду. Даже если пришлось переступить через падших братьев и сестер.

* * *

      Вечерело. Значит, где-то там, за границей сна и реальности наступал новый день. Иракли с сомнением поглядывала на подавленного брата. Они рассказали ему все без утайки, каждую мелочь, что произошла с ними за все время, проведенное в мире грез, к чему Шон точно не был готов. Противоречия съедали его изнутри, и это было заметно по его пожирающему кота взгляду. Чешир в свое время, удивительно, не делал отрешенный вид, а встречал глаза бабочки ответной неприязнью. Между ними будто шла незримая война, битва не на жизнь, а на смерть, противостояние хищника и жертвы, и моментами даже сложно было определить, какая роль кому принадлежала. — И как долго вы планировали скрывать свой голод? — вдруг спросила Ева, прервав зрительную перепалку брата и кота, и последний с удивлением вытянул лицо, — Пока не стало бы поздно, так?       Колокольчик на хвосте тихо звякнул, показывая, что его хозяина застигли врасплох. Странное чувство вины подступило к горлу, и он сглотнул. Последние лучи солнца за ее спиной путались в темных кудрях, расстилали пунцовые отсветы по краям, очерчивали стройный женский силуэт. И он хотел спрятаться от этого света. — Мы бы сами разобрались, — коротко бросил Чешир.       Презрительная усмешка сорвалась с губ девушки. И только сейчас глаза охотника широко распахнулись. — Вы подслушали, — констатировал он, но без упрека, помня о том, как печально все может обернуться – очередным, теперь ненужным конфликтом. В какой-то степени кот даже понимал и не осуждал осторожность бабочек, но мысленно обещал уже самому себе, что будет осторожен: сегодня он потерял бдительность аж дважды. — Всего лишь снова убедились, что все время от нас что-то скрываете, — парировала       Ева или, скорее, снова нападала первой, к чему Чешир никак не мог привыкнуть. Он помнил ее глаза при первой встрече. Глаза, наполненные ужасом, большие и круглые, как у испуганного олененка. Хоть в чем-то он был мысленно солидарен с Шоном – в девушке что-то перевернулось с ног на голову. — Не скрывали, — подал голос Шляпник, — Хотели убедиться. Если вы слышали все, то уже знаете, силы наши тоже стали непредсказуемыми. — Об этом тоже следовало говорить прямо, — Ева опустила руку на сложенную гуань. В последнее время вес оружия в ладони все чаще давал ей непозволительную роскошь в образе мимолетного успокоения.       О слабостях Шляпника и Чешира сестры тоже поведали брату, чему охотники, разумеется, не были рады. Их и так тяготило, что какие-то бабочки смогли коснуться чего-то запредельного, их глубоко спрятанных волнений, так еще и раскрыли все их нутро на всея обозрения. Иракли вдруг обратилась к Шону. — Шон, тебе пора просыпаться, — в полголоса проговорила она, стараясь мягким тоном сгладить обостряющиеся углы, — Твое долгое отсутствие заметят сразу.       Она близка к тому, чтобы не трогать его, не вмешиваться в его смятение убеждения. Но представляя, как он наощупь будет искать выход из этой мрачной спальни, снова пытаться делать вид, что ничего не произошло и он не встречал сестер в компании кровожадных охотников, Иракли не могла позволить себе рубить с плеча, как это делала Ева.       В белокурой голове появилась идея. Такая простая, что и не верилось. — Расскажи Старшему Брату обо всем, — резко выпалила она, — Ему уже станет легче от известий о нашей… безопасности, и к тому же, может он что-нибудь знает об охотниках и их вещах. — Думаешь, он успокоится, узнав, что вы третесь с обитателями Страны Чудес? — уколол он, прищурившись, — С теми самыми, из-за кого вы здесь застряли. Иронично, конечно.       Иракли насупилась, но приняла упрек с пониманием. — Шон, обстоятельства меняются, — спокойно ответила она, — Танцуем от того, что имеем. Сейчас и мы все же опыта какого-никакого набрались, и они… стали другими. Шон не знал наверняка. Охотники на его глазах жестоко уничтожали его родных, и он даже не задумывался, кто мог скрываться под их масками голодных хищников, виновны ли они были в своих преступлениях или же были марионетками в чьих-то умелых руках. Да и сейчас не желал об этом думать. До того, как Шон успел выплюнуть еще что-то колкое и неприятное, Иракли подошла к нему и успокаивающе опустила руки на его плечи. — Не препирайся, пожалуйста. Я понимаю, что это все дико для тебя, но нам нужно что-то делать. А перед охотниками мы в долгу. — Только почему-то они не платят за кровь наших братьев и сестер, — все еще не понимал он. Плечи опустились, с губ сорвался удрученный вздох. Шон сдался, — Хорошо. Как проснусь, сразу же пойду к Брату. Вернусь к вам следующей ночью. Руки Иракли не сразу отпустили плечи юноши. Недосказанность отчетливо прослеживалась в его голосе, он точно что-то спрятал, если не похоронил внутри себя. С трудом выдавив из себя улыбку, Иракли обняла брата. Едва ощутимая дрожь пробивалась сквозь тело, но все же он сомкнул руки за спиной сестры в ответ. Они и не помнили, как давно радовали друг друга чем-то таким простым, как объятия. Казалось, все мимолетные радости остались где-то там, незримо далеко в мнимой беззаботности. В детстве. Пока на их плечи не пала жестокая реальность, пока Шон не стал наследником семейного бремени.       Руки скользнули по темной ткани одежды, случайно задев корку раны на спине сестры. Иракли даже не дрогнула, однако Шон пробил озноб. Они лучше знали, что делать, и он сделает все, что в его силах. Но оставить месть он не мог. — Сохраняй самообладание, — прошептала Иракли, словно прочитала его мысли, — Сейчас ты единственный, кто может помочь нам извне.       Короткий кивок, и новая, более страшная тяжесть ответственности легла на его плечи. Никто не знал о том, как сильно он устал. Как же сильно он хотел хоть один день провести перед теплым камином, просто слушая сказки Старшего Брата без шепчущей смерти в спину. За один такой день он готов был отдать все. Но не мог.       Шон ушел, не оборачиваясь: слишком болезненным отпечатком впились в его сознание образы раненных сестер, облаченные в одеяния Страны Чудес и с оружием наперевес.       Никто не смел проронить ни слова. Даже молчаливо наблюдающий с высокого дерева охотник в пестрой мантии. Звенящие на ветру перья звучали в унисон шуму леса, тихие хрипы заглушались птичьей маской. Не нападал. Чего-то ждал. Смотрел на бабочек и предателей Страны Чудес со смесью тоски и давящего долга. В третий раз Шляпник и Чешир потеряли бдительность, не заметив ни перемен в голосе лилового леса, ни безмолвного наблюдателя над своими головами.