Единственный солдат

Я твой единственный солдат

На бесконечном поле брани.

В истерзанном металле лат,

Переступивший чести грани.

Пока я жив — никто и никогда

Не обернет тебя в печали ленты.

К твоим ногам любая голова,

Мои скупые комплименты.

Я твой единственный солдат,

Робеющий перед безумьем сброда.

Дай мне любви не повернуть назад,

Смерть — безупречная свобода.

Отчаянья кровавый крик,

Холодных звезд зеркальный блик на скулах ночи.

На лунных лицах пустырей

Я убивал своих друзей, как многих прочих.

-//- дельфин.

Война закончилась. Ты боишься услышать эти слова, ведь война — твоя мать и кормилица. Странная матушка со своими правилами, покинув которую, приходится учиться другой жизни, о которой тебе не рассказывали в детских сказках. Ты выходишь в магазин и… нет. Даже не так. Ты стоишь перед дверью квартиры и пялишься на дверную ручку. От былой уверенности человека с автоматом — не осталось и следа. Ты боишься шума метро. Ты не ездишь в метро. Автобусов тоже боишься. Ходишь пешком. Боишься зимы. В Сирии нет зимы. В Сирии нет метро и автобусов. Магазинов, входных дверей. Серёжи Разумовского. Мы все вернулись давно. Я — приехал последним. Джесс приютила меня — от бабушки ей осталась полкомнаты в коммуналке. Я и не думал, что коммуналки ещё существуют, но вот он я, в куске комнаты без окон, где ночь сменяется днём, не оповещая об этом меня. Так даже лучше. Я бы не вынес, если бы знал, сколько еще дней своей жизни прожил бесцельно, в страхе, как забитая собака. Каждый раз, выходя из этой берлоги, я вижу примерно одно и тоже время суток. Это всё один и тот же день. Это не правда, что я уже два года гнию. Это не правда. И да, я очень даже смахиваю на дворнягу: шрамы, хромота, хрипота, непривередливость. Какой из меня волк, максимум — выброшенная декоративная псина. Трясусь в страхе вполне убедительно. Единственный человек, который дарит мне живое общение — это Джесс. Она чудесная. Местами грубая девушка, иногда может дать пинка, чтоб встал, да и начал чего-то делать. Но чаще, конечно, смотрит на меня с жалостью. Она пошла на работу — в телохранители. Прячет от меня табельное оружие, думает… боится, что я застрелюсь. Я бы хотел. Мечтал бы. Не знаю, когда, но скоро, я опущусь до того, что стану искать, чем бы себя прибить. Как героиновый торчок на притоне ищет дозу. Инстинкт тот же. Если бы мне только было известно… если бы тогда, в Сирии, я только мог, тайно посмотреть, как я там поживаю в будущем. Приоткрыл бы окошко во времени… увидел бы себя нынешнего… Я бы вышел к террористам прямо из той окопы, где сидел. Тыкался бы грудью в их пушки, пока не убедился бы в своей смертности. Я готов умолять о смерти. И самое последнее, чего бы мне хотелось, это чтобы Серёжа увидел меня таким. Нет, он не откажется от меня, не будет смотреть с отвращением, но я сделаю его жизнь невыносимой, ведь он, безусловно, захочет мне помочь. Я буду всё так же лежать и разлагаться, и никогда не пойду на поправку, потому что лечить нечего. Я глубоко и навечно болен. — Поварёшкин, — не оставляя попыток меня расшевелить, Джесс, дает мне странные воображаемые задания, — список продуктов, — протягивает отрывной стикер, — и обязательно к исполнению, — указывает на последний пункт, написанный на бумажке, — «от трех продуктов на выбор». — Это что значит? — Ты знаешь, что это значит. — Я готовить не буду. — Тебя спрашивали? «От трех продуктов на выбор» — это ещё один метод самонаречённого психотерапевта мисс Джесс. На человеческий язык переводиться так: «ты раньше любил готовить, ты должен снова начать делать любимые дела, а еще научиться самостоятельно принимать решения — начни с продуктов!». Я же не дурак. Я всё это понимаю. Я в своём уме и здраво воспринимаю мир вокруг себя. Да вот только проблемка — я ещё и отлично понимаю, что мне здесь не место. Это какой то симулятор жизни. Я просто не вижу смысла пытаться вытащить из моей памяти приятные вещи и изуродовать их жалким подражанием. Да, я любил готовить. Но я помню только, что это правда. Это правда приносило мне удовольствие, и я об этом говорил, но вспомнить, что я в этом деле любил — невозможно. Ни малейшей мысли, какие эмоции я испытывал, о чем думал… я не знаю. И я пробовал готовить. Много раз. Я пробовал выходить на улицу, ходить в магазины, смотреть фильмы, улыбаться, курить сигареты — ничего. Я хотел когда-то «выздороветь», но прошла уже тысяча лет — смерть будет для меня облегчением, я это знаю. Я помню, наверное, одно единственное чувство. Помню его досконально. Я упиваюсь им каждую свободную минуту, а оно не слабеет, не становится разбавленным. Я еще живу, ведь в моей голове есть эта бесконечная телепрограмма, к которой можно возвращаться и возвращаться и она всё так же хороша, как и прежде. Во мне больше нет любви к мелочам; к природе, закатам, вкусной еде, хорошим собеседникам, интересным книгам — раньше такая любовь имела место быть, но сейчас эти вещи бесформены. Но вовсе я любовь не утратил. Где-то очень-очень глубоко, я хитро припрятал… мою любовь к Серёже. Я просыпаюсь и иногда даже чуть-чуть счастлив, ведь знаю, что где-то есть Серёжа. Даже не абстрактно где-то, нет, я точно знаю где. Более того, знаю точно, что очень близко. Я не чувствую вины или стыда за то, что слежу за его соц.сетями. Он буквально знаменитость! Я делаю это не как сталкер, а точно так же как и остальные миллионы его фанатов! Мне бы хотелось, чтобы Серёжа обо мне забыл, но я знаю, что он помнит. Каждые пару месяцев, а то и недель, публикует списки погибших россиян на войнах за рубежом. Обычно безэмоционально и сухо. Просто репост новости, ссылка или рядовой пост. Он много новостей публикует. Но однажды, очередная фотокарточка из Сирии, с какой-то там печальной херней была недвусмысленно подписана: «он где-то там. живой». И я заплакал. Впервые за много-много лет. Просто вспомнил Сережин голос. Прочитал это его голосом. На секунду, всего на мгновение — снова стал человеком. Молодым парнем, с неизуродованным телом и душой. Вспомнил, как в эту самую Сирию меня провожал Сережа… как он старался не плакать, сажал меня в поезд, при всех целовал — как будто тот краткий миг тоже был из ряда вон выходящим — мир застыл ради нас двоих, позволяя нам, в самый последний раз, особенно остро ощущать друг друга. Это было будто вчера. Если бы я только мог… я бы вычеркнул всё прошедшие годы из своей биографии. Я не должен был быть героем, да я им и не стал. Но малолетнему мне, казалось, что быть заурядным — это не моя история. Да и вообще, как это, быть самым обычным, рядом с таким великолепным Сергеем Разумовским? Надо соответствовать. Хоть как-то. Я не думаю… вернее, я, вроде, даже трезво понимаю, что в России тогда, не было ярой агитации идти на конкретно эту войну… но никто точно не говорил мне, что война – это плохо. У меня и мысли такой не было. Вот именно от того, что я — самый заурядный парень, я о таком и не размышлял. Война, мужество, гордость, всякие звания, платят прилично, а потом по приезде еще и уважают, как героя. Пенсия, хорошая работа на гражданке, льготы… минусов нет никаких. Тебе 18 и ты не веришь в смерть. Проходишь срочную службу — всё вроде прилично, ты мальчик не сахарный. Из детдома в армию — почти не ощущается. Поступать куда-то — глупо, да и зачем, не мечтал ведь никогда. Подписываешь контракт. Я так сильно стремился не быть обузой. Вот от чего я пошёл воевать — боялся, что Серёже придётся тянуть меня на себе. Каюсь, дело в деньгах, если говорить очень сжато. У Серёжи был доступ ко всем моим счетам и я убедил его не работать во время учёбы, мне же и так приходят деньги, а потратить я их не могу — пусть тратит за нас двоих. Мне сейчас приходят какие-то пособия, но на другие карты или вроде того. Я не знаю. Этим Джесс занимается. Мне просто так тяжело думать о том, как у Серёжи всё внутри замерло, когда в очередной день зарплаты на счету просто ничего не появилось. Думаю, он мальчик умный и вывел все деньги сразу же, ведь если бы я правда умер — а это так и выглядело — то счет бы заморозили через пару дней. А родственников у меня нет. Всё государству. Сволочи. Но я не умер. Можно выдохнуть и показать им фигу. Может, как раз мой банковский счет и напоминает Серёже каждый месяц о надобности проверять сводки с фронта. Мало ли на какую войну меня, отморозка, занесло.