Синхрония Юнга

«Если две системы взаимодействуют друг с другом в течение определенного периода времени, а затем отделяются друг от друга, мы можем описать их как две разные системы, но они уже существуют как иная уникальная система. То, что происходит с одним продолжает влиять на другого, даже на расстоянии миль или световых лет»

«(∂ + m) ψ = 0»

16 марта 1998 год

«Круцио!» Как много смысла в этом слове. Гермионе когда-то казалось, что она слабая, и не сможет вынести хоть сколько-нибудь существенной боли. Она ведь маленькая девочка, у неё нежные руки и хрупкое тело. Она не играет в квиддич и ненавидит летать на метле, потому что это слишком травмоопасно. Она боится уколов и не любит, когда Живоглот слишком резво играет, потому что тогда он начинает больно царапаться. Волшебное словно «Круцио» заставляет о многом задуматься и многое в себе пересмотреть сегодня. Приблизительно на третьей минуте пыточного проклятья, она поняла, что она оказывается куда сильнее, чем ей казалось. И может многое вытерпеть. Она всё ждала, что вот-вот потеряет сознание, но вместо этого лишь голос себе сорвала, а сознание ускользать никак не желало. Разум, вопреки всему, продолжал холодно анализировать всё происходящее сейчас: она застряла в поместье Малфоев, в качестве пленницы; Гарри, Рон, Полумна, Дин и Олливандер успели трансгрессировать вместе с Добби, а Гермиону чокнутая сука Лестрейндж, поймала в самый последний момент. Помочь теперь ей было некому. И никаких шансов на спасение не оставалось — Гермиона надеялась только, что умрёт быстро, но Беллатриса не собиралась так скоро избавляться от своей игрушки. «Круцио!» В чёрных как ночь, глазах ведьмы горит безумие. Накрашенные алой помадой губы растянуты в страшном оскале. Гермиона извивается на полу, и зачем-то сжимает в ладони прядь волос мадам Лестрейндж, добытую в момент их короткой стычки. Странное и совершенно новое открытие: Гермиона Грейнджер умудряется мыслить трезво, даже после трёх минут непростительного пыточного. Она думает, что волосы это чокнутой суки ей могут понадобиться в будущем, если она, вдруг, не умрёт. Гермиона надеется. Отчаянно ждёт, что может быть Гарри и Рон вернутся. Она понимает, что ребята не должны рисковать, чтобы спасти её, но ей так больно, что она мечтает, чтобы это скорее закончилось и кто-нибудь спас её или же убил. Гермиона надеется и сжимает в руках чёрные волосы. Гермиона вопит, рыдает, слушает гиеноподобный хохот. Гермиона краем глаза видит бледное, как простынь, лицо Драко Малфоя и ей чудится сочувствие и в его глазах. От этого ей даже становится чуточку легче. По крайней мере ей так кажется. А может быть это просто уже нервная система начала отказывать? Можно ли как-то ослабить воздействие пыточного? Гермиона помнит, что оно воздействует на мозг жертвы, заставляя её испытывать фантомную боль. Тело остаётся целым, но мозг верит, что ему больно и жертва корчится. Это ведь не по-настоящему. Ведь правда? Её холодный ум, которым она всегда так гордилась, неужели он этого не понимает? Почему ей так больно? Предплечье жжёт. И девушка зачем-то надеется, что Лестрейндж не выцарапала ей там кинжалом, на коже, какое-нибудь непристойное слово, вроде «задницы» или «какашки». Как она потом в обществе будет с таким шрамом существовать? А если это чёрная метка? Если Лестрейндж выцарапала ей там на коже чёрную метку? Что скажут друзья? Хотя есть ли разница, если она всё равно умрёт? Дурацкие мысли настойчиво лезут в голову, но уже на пятой минуте круциатуса и этих мыслей не остаётся. Гермиона с неожиданным облегчением понимает, что вот-вот потеряет сознание, но чей-то низкий тягучий голос, вплетающийся в истеричный хохот Беллы, удерживает её на краю. Это, кажется, не голос Беллы. И не голос Малфоя. Он до боли знакомый, вроде бы пугающий и в то же время приятный. Гарри? Рон? — Круцио! — говорит этот знакомый голос. Но в судорогах корчится уже не Гермиона — её мучительница, придавив девушку своим телом, падает ничком и визжит, когда через тело проходит проклятье. Грейнджер начинает задыхаться — ведьма, не смотря на свою аристократически-точёную фигуру, оказывается очень тяжёлой. — Как ты смеешь распоряжаться гостями, без моего повеления?! — говорит голос. — Простите Милорд, но эта грязнокровка…! — Круцио! Гермиона жалобно скулит и пытается спихнуть с себя мадам Лестрейндж. Голос кажется недовольным. Его обладатель беспощадно мучает свою слугу непростительным заклинанием. А Гермиона, с трудом разлепив веки, видит, что лицо Драко Малфоя перекошено ужасом, и вокруг неё, почему-то, собралось неожиданно много народу, все они — Пожиратели. Ей кажется, что её мозг работает безупречно. Она даже умудряется спрятать злосчастную прядь волос Беллы в карман своей грязной ободранной кофты. Она даже пытается анализировать всё происходящее. — Кру… Кто-то громко чихает. Беллатриса перестаёт корчиться, всхлипывает и наконец-то сползает со своей «игрушки»; и Гермиона делает глубокий вдох. — Будьте здоровы, Милорд, — жалобно скулит безумная ведьма, встав на колени. В комнате стоит гробовая тишина. Голос какое-то время молчит, но потом неохотно отвечает: — Спасибо. — Я не хотела вас разочаровать, Господин, простите меня, умоляю, простите! Гермионе кажется, что её мозг работает безупречно. Но только лишь переведя мутный взгляд с Беллатрисы на обладателя знакомого голоса, девушка понимает, что её сознание всё-таки затуманилось. Лорд Волдеморт. Как она сразу не узнала его? Как сразу же не догадалась, кому принадлежал голос? Высокая поджарая фигура, облачённая в чёрную мантию, полыхающие красным глаза, с узкими зрачками-шпилями, раздвоенный язык, высовывающийся наружу. Чернокнижник стоял чуть поодаль, наведя волшебную палочку на провинившуюся мадам Лестрейндж. Словно почувствовав на себе взгляд Гермионы, он посмотрел на неё и застыл, неподвижно, совсем, как кобра перед броском. В красных радужках полыхнуло что-то безотчетливо растерянное и в то же время яростное. «Вот каким злым и жестоким он мог быть на самом деле всë это время» — отстранённо подумала Гермиона. Она с честью выдерживает тяжёлый змеиный взгляд, чувствует, как из прокушенной губы сочится тëплая солоноватая кровь и медленно кивает головой, как бы здороваясь. Волдеморт дёргает уголком рта и неожиданно кивает в ответ. Спасена. Она спасена. Демон пришёл и все слуги, словно бандерлоги замерли в страхе, все, кого Гермиона боялась так сильно. Демон пришёл, чтобы самостоятельно уничтожить грязную кровь, демон пришёл очистить этот мир от недостойных. Но Гермиона почему-то не чувствует страха, напротив, она чувствует надежду и неожиданно упрямо верит, что Волдеморт спасёт её от Пожирателей. Теперь, когда он пришёл, ей ничего не угрожает. Чувство странной защищённости окутывает её, словно толстое тëплое одеяло, прежде, чем она наконец-то теряет сознание.

***

«Том…» Порыв ветра доносит до него тень мольбы, едва различимое печальное эхо, но ему достаточно этого, чтобы вмиг растерять всё своё самообладание, так тщательно собранное по крупицам за последние годы. «Том…» Ему чудится. Рука, с протянутой волшебной палочкой, замирает, так и не отправив в очередного врага убивающее проклятье. «Том!» Он слишком хороший легиллимент, чтобы распознать в этом отзвуке своего старого имени, свою же собственную интуицию — это не его голос, но он и не принадлежит кому-то извне. Подсознание вопит об опасности. И маг трансгрессирует, одновременно с этим чувствуя, что кто-то из его слуг призывает своего Господина. «Том!» Он так сильно ненавидел своё имя, что готов был обрушить яростный шторм на любого, кто посмел бы произнести его вслух. Он ненавидел три буквы, складывающиеся в одно короткое слово. Он убил бы любого, кто посмел бы хоть намекнуть на его настоящее имя. Но что он мог сделать с собственным внутренним «я»? Этот отзвук собственного имени, произнесенный чужим но почему-то знакомым голосом в его голове приводит Лорда в замешательство. Интуиция вопит: беги. И он бежит. Появившись на пороге Малфой-менора Волдеморт сразу же видит занимательную картину очищения мира от скверны — Беллатриса исступленно хохочет и пытает пленницу. И что-то неприятное тягучее внутри сдавливает внутренности, и магу начинает казаться, что этот проклятый круциатус проходит не через девчонку, а через него самого. Странное ощущение. «Том… » Она лежит, придавленная Беллой, такая маленькая и беззащитная; Волдеморт не замечает, как с ненавистью швыряет в свою самую любимую слугу пыточным. Его взгляд прикован к девчонке, внутри закипает кровавая сирена чëрта, и маг сразу же понимает, кого именно судьба забросила к нему в гости. Очередная случайная встреча. Или не случайная? Это она его звала? Грейнджер? Это был её голос. «Том.» Бред. Этого не может быть, девчонка не могла быть настолько могущественным легиллиментом, чтобы докричаться до него на большом расстоянии. И уж конечно, не смотря на то, что она была дерзкой, она бы никогда не посмела произнести вслух его магловское имя, если, конечно, она вообще знала его настоящее имя. Но тогда как так вышло, что он почувствовал некую опасность и трансгрессировал сюда? Почему у него возникло ощущение, что это ему угрожает опасность? Что это его пытают? «Том…» Она разлепляет веки и смотрит на него зарëванными опухшими глазами. Спутанные кудрявые волосы лезут в лицо. Облегчение. Живая. Волдеморт испытывает иррациональное желание подойти и убрать пряди с её лица, потому ему кажется, что они ей мешают. Бред начинает кристаллизоваться и колдун отстранённо думает, что почему-то рядом с Грейнджер он всё время чувствует это — некую фантасмагоричночть происходящего. — Простите меня, Господин! — раздражающе вопит Белла, — простите! Грейнджер смотрит на него таким взглядом, будто поменьшей мере Дамблдора увидела. С такой непоколебимой верой и надеждой на него ещё никто не смотрел. Проклятая маглокровка! Так смотреть — это преступление! И сознание терять с таким несчастным видом это тоже преступление! Волдеморт делает три быстрых плавных шага вперёд. Беллатриса кидается ему в ноги, всё ещё умоляя о прощении, но он лишь раздраженно обходит её и останавливается прямо рядом с телом грязнокровки. Делает какое-то совершенно неясное, в глазах окружающих, движение корпусом, будто хочет наклониться и взять её на руки; но на мгновение замирает, и вместо этого, ленивым движением руки заставляет Гермиону подняться в воздух. По комнате проносится общий вздох предвкушения. И даже, кажется, немного совсем — сочувствия. Потому что все Пожиратели смерти, склонившие сейчас почтительно свои головы, знают, что девчонку ждёт страшная участь. Шутка ли, оказаться в руках самого дьявола? Уж лучше бы её Беллатриса помучила и убила бы. Уж лучше так, чем Волдеморт. Драко Малфой становится совсем серым, и падает в обморок, едва только Лорд покидает комнату, хищно левитируя перед собой свою добычу. — Весёлая эту грязнокровку ждёт ночь, — ухмыляется Руквуд, и качает головой. — Господин завтра будет в хорошем настроении, — отвечает ему Беллатриса, уже успевшая принять вертикальное положение, и с надеждой мечтательно добавляет: — быть может, он даже казнит подружку Поттера публично. Руквуд ëжится, потому что слышит в словах этой сумасшедшей садистки романтические влюблëнные нотки. Не иначе как мечтает на пару с Лордом заняться пытками. В её, Беллатрисы Лестрейндж, грёзах, маг приглашает её вечерком в свою комнату и они вдвоём, под романтическую музыку, убивают пару-тройку подростков магловской крови, а потом, наверное, танцуют белый танец. Мерзость. Но Руквуд надеется, что у Господина действительно будет хорошее настроение с утра.

***

«Сх`ъэш ут сшос, ут трасштхъ, ут фх`ьорш» Первое, что почувствовала Гермиона, это как её виска касается холодное древко волшебной палочки. Тихий мерный шёпот она опознала, как звуки парселтанга. Она захотела закричать, но не смогла пошевелиться. Нужно было открыть глаза, но это оказалось достаточно страшно, потому что память сразу же услужливо подкинула последнюю сцену, приключившуюся с ней в этом жутком доме. Она в тюрьме? В клетке? По ощущениям — что-то мягкое, она лежит на чём-то мягком. Чужая волшебная палочка приятно холодит висок и Гермиона с облегчением чувствует, как боль из тела уходит, разум как-будто проясняется. Она наконец-то находит в себе смелость и открывает глаза и практически сразу видит напротив багровые радужки, так близко, что кажется ещё немного, и она случайно ткнётся носом в его лицо. Гермиона издаёт испуганный вздох, однако, по прежнему пребывая в оцепенении, молча смотрит на Волдеморта, склонившегося над ней. Нет, она не в камере. Не в клетке. Она в комнате. В его комнате. Колдун, заметив, что она очнулась, прекращает шептать непонятное заклинание на парселтанге, однако не отстраняется. Молча смотрит на неё, буквально препарирует взглядом, словно пытается что-то высмотреть в глазах. Читает мысли? Гермиона так сильно устала, что не в состоянии понять, есть ли в её голове кто-то посторонний. И чего он так смотрит? Веснушки… Теперь она отчётливо видит — светлые пятнышки на бледной коже, это действительно веснушки. Как странно. Запах привычный, одеколон всё тот же. Смотрит. Гермиона не знает, то ли ей умолять о пощаде, то ли плакать. Второе хочется сделать больше — после пережитых пыток она чувствует, что наконец-то начинает осознавать всё это в полной мере, и из-за этого к горлу подступают рыдания. Но едва только первые две слезинки начинают скатываться по её щекам, как тонкие змеиные ноздри нависшего над ней мужчины начинают трепетать, он отворачивается и громко чихает. Он ещё и чихать умеет, оказывается. Гермиона забывает, что минуту назад хотела разрыдаться и автоматически говорит: — Будьте здоровы. — Спасибо. Колдун морщится и чихает ещё раз. — Растите большой… Мерлиновы подштанники, что она несёт? — Обязательно, — сухо отвечает колдун на странное пожелание. Голос у него слегка осипший и уставший. Простыл, что ли? Гермиона оглядывается по сторонам, и убеждается в своих подозрениях. Это действительно комната Великого и Ужасного. Она с плохо скрываемым любопытством оглядывает убранство. Весьма аскетично и мрачно, за исключением, пожалуй, кровати, на которой она лежит — кровать большая и мягкая. Камин натоплен жарко. Книги какие-то в стеллаже, наверняка интересные. Чёрный шар на подставке. Телескоп возле окна. Череп, судя по виду — горного тролля. Интересно, этот череп здесь уже был, или это его сюда Волдеморт принёс? И кто здесь раньше из Малфоев жил? Взгляд цепляется за толстый пушистый плед, чёрного цвета, скомканно валяющийся в кресле, за пустую бутылку из-под молока; а потом Гермиона замечает ещё толстый учебник по астрофизике, лежащий на прикроватной тумбочке. Закладка торчит откуда-то из середины. Гермиона судорожно выдыхает, косится на чернокнижника. Он, словно забыв про её существование, проходит вглубь комнаты, берёт с большого блюда яблоко и принимается его неторопливо поедать, усевшись прямо на стол. Поразительная небрежность и непосредственность для Тёмного Лорда. И что теперь? Что дальше? Зачем он вмешался? Зачем притащил её в своё логово, отняв у этой чокнутой Беллатрисы? Теперь сам пытать будет? Волдеморт, если честно, настроенным на пытки не выглядел; судя по всему, он сам не до конца понимал, куда теперь деть неожиданно свалившуюся на голову пленницу. Он ещё раза два чихнул, потом покосился на Гермиону. Вздохнул. Девушка нервно сглотнула; на стене висели большие часы из красного дерева. Время показывало уже почти полночь. Она провела без сознания не меньше двух часов. Они молчали долго. Косились друг на друга. Гермионе было теперь уже даже не страшно, а скорее неловко. Она не знала, что сказать, потому что Лорд был непредсказуем и она не могла быть уверенной, что он не попытается её убить. И Лорд в свою очередь никак не разряжал обстановку, куда-то делась вся его привычная язвительность, он молчал и почему-то тоже косился на неё украдкой. Хотя раньше подобного стеснения за ним замечено не было. За их, аж целых три (!) случайные встречи, ха! Смешно. Волдеморт ещё раз вздохнул и широко зевнул. И тут, Гермиона наконец-то поняла, что вообще-то развалилась на его кровати, прямо посередине, словно морская звезда. Полночь предполагала, что этот монстр, вероятно, захочет лечь спать. Если уж он умел пользоваться одеколоном, простывать и читать Шекспира, то и спать наверняка тоже умел. Может быть он поэтому так странно себя вёл? Британская вежливость не позволяла так внаглую прогнать её с кровати? И чего он тогда просто не отправил её куда-нибудь… в темницу, в самую вонючую мрачную камеру? И не расчленил. И не устроил показательное обезглавливание, и не… — Тебе так понравились темницы Малфой-менора? — маг наконец-то нарушил тишину, с насмешкой уставившись на Гермиону. Видит Мерлин, ему для этого потребовалось собрать в кулак всю свою волю. Потому что он был деморализован происходящим ничуть не меньше, чем Гермиона. Пока девчонка была без сознания, он зачем-то устроил её на своей личной кровати и стал лечить от последствий круциатуса. Потом вспомнил, что она вообще-то грязнокровная подружка Поттера и статус величайшего злодея и чернокнижника всех времён, предполагает, что к этой нахалке должны быть применены пытки. Но Грейнджер была без сознания и её зарёванный несчастный вид почему-то совсем не вызывал в Волдеморте хоть какого-нибудь азарта и жажды крови. Колдун неуверенно навёл на девушку палочку и даже пробурчал «круцио!», но проклятье, конечно не сработало. Желания причинять боль не хватило. Его вообще не было, этого желания, если честно. «Том…» Это всё-таки она его позвала на помощь? Или это его внутреннее «я»? И как так вышло, что он испугался за жизнь этой грязнокровки, как за свою? Словно они были знакомы уже лет пятьдесят, она служила ему получше, чем мадам Лестрейндж, и по меньшей мере, помогла ему разгадать секрет бессмертия. Хотя даже все эти пункты на самом деле не были для Волдеморта чем-то важным — свою жизнь он всё равно считал первостепенной. Нет же, нет! Они виделись всего три раза! Гермиона Грейнджер была грязнокровкой и врагом номер два (сразу же после чёртового Поттера). Так какого Мерлина его разум так странно отреагировал на эфемерный риск увидеть девчонку уже мёртвой? Вся эта ситуация действительно выбила его из колеи. Напугала даже. Сперва эта их с грязнокровкой странная схожесть, а теперь ещё его странное нетипичное поведение. Ведь бояться за кого-то кроме себя для Волдеморта было нетипично. Не суметь применить «круцио» на ком-то тоже было нетипично. Да и в свою комнату, если уж на то пошло, он бы никогда никого не притащил. «Что ты такое, Гермиона Грейнджер?» — Нет, вовсе нет! — испуганно отвечает Гермиона на его вопрос, и услышав в голосе мужчины привычные нотки издёвки, испытывает облегчение. — Мне там совсем не понравилось! — Тогда откуда такое страстное желание провести ночь в самой грязной вонючей камере этого поместья? — колдун вскидывает брови. — Вы снова читали мои мысли! — Ты снова слишком громко думала. — Вы простыли? — Неслыханно дерзкий вопрос, — колдун морщится и шипит. — Простите… — Лорд Волдеморт никогда не болеет, девочка, запомни это и… «Апчхи!» — Будьте здоровы. — Спасибо. — Вы… убьёте меня сегодня, или завтра? Ладно, пытать её он действительно не в настроении, и хотя он обещал себе, что обязательно убьёт её… но в другой раз, как-нибудь. В другой раз. — Я бы предпочёл лечь спать. Гермиона, поняв намёк, скатывается с кровати, отползает в угол комнаты и садится там, прямо на пол, подтянув колени к груди. Одежда на ней, кстати, теперь выглядит, как новая, очевидно, кое-кто её очистил и починил. Только предплечье сильно болит. Гермиона снова кусает нижнюю губу, чтобы не расплакаться. — Спасибо, — тихо шепчет девушка. — Пожалуйста, — отвечает Волдеморт. Он взмахом волшебной палочки поправляет свою постель, потом принимается расстёгивать многочисленные пуговицы на своей мантии, скидывает её на пол и остаётся в широких чёрных штанах. Гермиона исподтишка изучает бледный жилистый торс волшебника. Вполне человеческое строение, никаких крыльев, шипов или чешуи. Человеческая спина, рёбра, плоский живот, даже пупок есть. Хотя, учитывая змеиные черты его внешности, было бы логично, если бы у него не было пупка, ведь змеи не млекопитающие… Зачем ему пупок? И зачем она размышляет о пупке Волдеморта, сидя на полу в его комнате? Насколько сейчас вся эта ситуация безумна, по сравнению с их встречей в Австралии или в книжном магазинчике? Волдеморт тем временем, аккуратно складывает мантию на кресле, проходит к шкафу и достаёт из него другие чёрные штаны. Потом даже не глядя в сторону девушки, с явным осуждением в голосе, коротко говорит: — Отвернись. У него что, глаза на затылке?! Гермиона, поняв, что её подглядывания рассекречены, краснеет, от неловкости, буквально становится гриффиндорским знаменем, утыкается лбом в колени и хочет провалиться куда-нибудь под землю, желательно навсегда. Надо же, какой стеснительный! Она вовсе не смотрела! Что это за осуждение в голосе?! Как будто она пялилась! А она не пялилась! И вообще… она бы сама отвернулась! Подумаешь, туловище! Что тут такого?! — Можешь поворачиваться. Насмешливый голос, даже глумливый в некоторой степени. Мерлин, он что, прочитал её мысли снова? Гермиона поднимает голову от коленок. Волдеморт успел надеть пижамные чёрные штаны в зелёную клеточку и сильно растерять весь свой злодейский шарм. Нет, сегодня он её точно пытать не будет. Он ведь в пижаме. Тёмный Лорд. В пижаме. Лорд Волдеморт и его зелёно-чёрная клетчатая пижама. Интересно, а ночной колпак у него есть? Гермиона вздохнула и исподлобья принялась разглядывать чернокнижника. Лорд, вольготно растянувшись на кровати, взял с тумбочки учебник, открыл и углубился в чтение. Абсурдно до неприличия. Вообще… мог бы и чаю предложить. И где она будет спать? На полу? Гермиона огляделась в поисках чего-нибудь, на что можно было бы лечь. У кровати обнаружился зелёный коврик. С опаской покосившись на мужчину, Гермиона подтянула коврик к себе с помощью невербальных чар и принялась устраиваться на ночёвку. Она свернулась калачиком, подтянула ноги к груди, подложила руки под щеку и в этот момент заметила, что колдун, отложив книгу, с интересом наблюдает за ней, чуть наклонив голову на бок. — Твоя рука, — сказал Волдеморт, — что с твоей рукой? — Поцарапалась… слегка, — Гермиона нервно сглотнула, подавив вспышку страха. Пятна крови проступили через ткань кофты, когда Гермиона подкладывала руки под голову и зацепила едва начавшие затягиваться порезы. И Лорд это заметил. — Слегка? — он выгнул безволосую бровь. Гермиона промолчала. Ей, вдруг, стало страшно, что если он узнает, то сделает с ней что-нибудь плохое. Как будто слово «грязнокровка», выцарапанное на её предплечье, могло как-то пробудить задремавшего зверя внутри Волдеморта. Словно он осознает, кто перед ним и убьёт её. Как-будто он не знает, что она маглорожденная и поэтому ведёт себя терпимо, но едва только его взгляд падёт на роковое слово, и он сразу же догадается, что она низшее существо. И тогда он убьёт её. И хрупкому равновесию, по странному стечению обстоятельств, установившемуся между ними, придёт конец. — Покажи. Короткий приказ, отданный таким властным тоном, заставляет Гермиону вздрогнуть и съёжиться на коврике. Она вцепляется рукой в раненое предплечье и испуганно замирает, как зверёк. Она не может пойти против его приказа, потому что едва ли он потерпит неподчинение. Но ей так страшно, что она даже слова вымолвить не может. — Я сказал, покажи. Его голос звучал раздражённо. Он сузил свои жуткие красные глаза, пристально глядя на девушку. Гермиона упрямо поджала губы и съёжилась настолько сильно, насколько это было возможно. — Нет. Тихий, дрожащий голос. И снова ей захотелось рыдать. То ли от страха, то ли от обиды, то ли просто потому что она ждала, что Волдеморт сейчас разозлится и швырнёт в неё каким-нибудь проклятьем. Но злобствовать он не стал. Послышался недовольный вздох, после чего Волдеморт сел на кровать, свесив ноги на пол. — Не следует отказывать в столь пустяковой просьбе тому, кто подвесил твою жизнь на ниточке и в любой момент эту ниточку может обрезать, девочка. Подойди. И покажи. Мощный аргумент. Железобетонный. Она в плену, он палач. И она не должна его злить неповиновением. Судорожно стерев с лица мокрые дорожки, Гермиона встала и на негнущихся ногах подошла к Лорду, совсем близко. Он сидел, слегка разведя ноги в стороны и она стояла между его коленей. Она быстро закатала рукав испачкавшейся кофты и уродливый кровоточащий порез, блеснул в полумраке алой вспышкой. Он казался сейчас Гермионе особенно жутким, выделяющимся. Чёткие буквы складывались в позорное клеймо. «Грязнокровка» Колдун смотрел на раненое предплечье какое-то время, и Гермионе было почему-то ужасно стыдно в этот момент. Словно она была заклеймённой скотиной. Словно это мерзкое слово, от которого она так успешно отмахивалась все годы своего обучения в школе, теперь въелось в её душу и заставило её понять. Да, грязнокровка. Действительно грязнокровка. И именно поэтому она здесь. Именно поэтому её пытали. Волдеморт сначала молчал, а потом он рассмеялся. Холодный смех, режущий. И презрительный. И Гермионе показалось, что теперь она точно умрёт, а он вместо этого тоже вытянул руку. И закатал рукав своей пижамной кофты. На молочно-белой коже, бледно-розовыми въевшимися линиями. Точно на том же самом месте, что и у Гермионы, очень старый шрам, но чёткий, врезанный в плоть. «Грязнокровка» Гермиона, раскрыв рот от удивления, как заколдованная уставилась на чужое предплечье. Даже указательным пальцем провела, рубцы наощупь были гладкие. Волдеморт от прикосновения вздрогнул и предупреждающе зашипел, но Гермиона не испугалась. А чего ей бояться? Она либо умрёт на рассвете, либо выживет чудом. Какая теперь разница? — Мне жаль, — вдруг вырвалось у неё. — Мне так жаль. Ей правда было жаль. — А мне нет, — он пожал плечами. — Это ерунда. — Но откуда?! Вы же не… Она хотела сказать «не грязнокровка, а полукровка», но вовремя осеклась. Однако Волдеморт понял её вопрос, фыркнул и пояснил: — Я не всегда знал историю своего происхождения, как и мои однокурсники. — Мерзкий, отвратительный Слизерин! Гермиона аж задохнулась от возмущения, потому что она получила своё клеймо хотя бы во время войны, от чокнутой психопатки, а Волдеморт, по всей видимости в школе, от таких же детей, только чистокровных. — Не забывайся, девочка, — недовольно цыкнул своим раздвоенным языком колдун, — ты оскорбляешь моего великого прадеда! — Да я бы им руки поотрывала на вашем месте! Я бы им…! — Расчленила, насадила головы на пики, а кишки раскидала бы в лесу? Я уже понял, что ты отличаешься редкостными садистскими наклонностями, Грейнджер, — насмешливо протянул маг и закатал рукав пижамной кофты обратно. Заветное слово скрылось под клетчатой тканью. — Это мерзко, ну неужели вы сами так не считаете?! И после всего этого вы с ними заодно?! Он смотрел на неё спокойно и насмешливо, как на маленькую глупую девочку, ничего в этой жизни не понимающую. — После всего этого, я заставил их служить, — мягко ответил Лорд, — и клейма, которые носят теперь эти люди куда хуже наших, уж поверь. Тёмная метка. Ну конечно. Гермиона, от осенившей её догадки, даже подпрыгнула на месте. Метка! Её ставили на предплечье, каждому из Пожирателей, и все они рабски служили Господину, и с помощью этой метки он мог их наказать и отыскать в любой точке земного шара. Метка. — Но ведь вы сами когда-то подвергались гонениям! Зачем же теперь вы устраиваете всё это?! Зачем заставлять страдать других людей?! — Сила и власть, девочка, — Волдеморт хмыкнул и улёгся на подушки, закинув руки за голову. — В этом мире важна только сила и власть, вот что делает тебя главным. Хочешь жить — борись. Почему меня должны волновать грязнокровки? Это их проблемы. Хотят жить, пускай учатся бороться за место под солнцем, идеология это лишь инструмент, чтобы заставить этих чистокровных болванов мне служить. На самом деле важна только сила и власть, и однажды ты это поймёшь. И с чего это он решил её поучать? Сказалось это курьёзное совпадение со шрамами? Волдеморт, на самом деле даже испугался. У них с этой девчонкой было слишком много общего, с каждой встречей маг убеждался в этом всё больше. Он вообще-то не любил показывать кому-либо неприятную надпись. Но ей показал. Захотелось. И простые слова: «мне жаль», впервые за всю жизнь не показались ему лицемерными и почему-то конкретно от этой дерзкой нахалки ему было приятно их слышать. Шрам он вообще-то мог удалить, но предпочёл оставить, как напоминание о клятве данной себе самому в одиннадцать лет, когда он поступил в Хогвартс и понял, что волшебный мир такой же скотский, как магловский. И насилия в нём ничуть не меньше. А временами даже больше. — Любовь и дружба! Гермиона так громко взвизгнула, произнося два этих слова, что колдун даже поморщился, звук больно резанул слух. Голова у него итак побаливала весь день, то ли из-за простуды, то ли из-за избытка идиотов вокруг. А теперь ещё эта грязнокровка на ультразвук перешла, что выздоровлению категорически не способствовало. — Апчхи! — Будьте здоровы. — Спасибо, — Лорд поморщился и принялся чесать нос, точнее то место, где нос должен был быть. — Важны только любовь и дружба! Забыв про всяческую субординацию, забыв про страх и боль, девчонка нагло уселась на его кровать, практически рядом и нравоучительность её голоса могла бы, вероятно, перевоспитать и заставить раскаяться любого, даже самого отпетого негодяя на этой планете. Любого, но только не Волдеморта, конечно. Колдун, на её слова лишь закатил глаза, потом прищурился, однако прогонять её с кровати не стал и вместо этого высокомерно поинтересовался: — Ты хочешь вступить со мной в полемику, девочка? — Хочу! И откуда только запал взялся? Но Гермионе казалось сейчас, что она стоит на пороге чего-то важного. Словно она разгадала какую-то страшную тайну, и теперь от её поведения будет зависеть судьба мира. Словно она могла переубедить монстра в том, что он монстр и ему непременно надобно кого-нибудь стращать. Это было глупо, но Гермиона Грейнджер в принципе была идеалисткой и всегда считала, что шанс должен быть у всех. — Хочу! — Не боишься проиграть? Маг хищно облизнулся и под тяжёлым взглядом красных глаз, глубоко утопленных в черепе, Гермиона несколько растеряв свой пыл, неуверенно ответила: — Гриффиндорцы отличаются отвагой! Глядя на её упрямо вздëрнутый веснушчатый нос, Волдеморт засмеялся и покачал головой. Он хотел ответить ехидно: «и слабоумием», но вместо этого снова чихнул. — Будьте здоровы, — сказала Гермиона. — Спасибо. В этот раз ответ прозвучал чуть более благодарно.