Театр гоблина

Веры в то, что Миху можно приструнить одним невнятным эпизодом рукоблудной дуэли не было. У Андрея в принципе отсутствует вера в то, что того можно осадить, и чтобы при этом нигде не ебануло — ни в башке у него, ни в окружающем пространстве. Миха же, сука, как благородный газ: вроде иной раз хер проймёшь, чё с ним ни делай, с чем ни соединяй — инертный, как хер покойника. Но стоит к тому же ксенону добавить особый компонент, поднагреть и дать давления и вот — он уже не ксенон, а триоксид ксенона, не газ, а кристалл, который от неровного выдоха по мощности взрыва не уступит тротилу. Хотя у Михи списочек особых компонентов для перехода из одной формы в другую с последующей детонацией, конечно, пообширнее будет.   Удивительно, но гормональная пертурбация, которую оба невольно пережили, не стала отягчающим обстоятельством без того сложных взаимоотношений. Они её не обсуждали, не замалчивали, и как будто даже не ощущали отголосками воспоминаний: от случившегося не повысился уровень общего напряга — ничего, как не было, пусто. Словно иное измерение распахнуло свою пасть на те минуты сумятицы, а потом проглотило произошедшее вместе с пережитыми эмоциями и кусками памяти.   Посидели, перекурили, Андрей застегнул штаны и пошёл к пацанам. В голове такое безвоздушное пространство распростёрлось, что, оказавшись в туалете, даже не сообразил зачем его ноги туда принесли. Да он и на Миху ни разу не взглянул после — не потому, что стыд или неловкость догнали, а потому что отключило от действительности, только на рефлексах и функционировал.   Тот, кстати, тоже чуть позже появился на постконцертном афтепати и как ни в чем ни бывало. С волос только вода капала, словно он всей башкой в раковину окунулся. В остальном — те же запойные рельсы, тот же бухающий трамвайчик, следующий до конечной «в нулину». На вопрос Яхи про коньяк только завис на секунду и отмахнулся, типа, чё вам бухла мало? И даже стрелки на Андрюху не перевёл, как будто не Миха меньше часа назад представление с обыском устроил. Видимо, помнил, что со стрелочниками делают — поберегся.   Исключительно из-за потенциального дефицита топлива, а не потому, что под градусом в нём засвербела сучья натура, Андрей принёс те самые злополучные две бутылки коньяка. Однако, главный ценитель и сыщик по какой-то причине сделал вид, что напиток горных мужей французского происхождения его отродясь не интересовал. Доливал в себя остатки всего возможного, игнорируя коньяк напрочь. Конина-то ему чем насолила?   Позже, уже в трезвом уме и какой-никакой памяти, Андрей, конечно, ситуацию покрутил-повертел. Но как-то отрешённо, как обычно раздумывают над просмотренным фильмом, который не очень-то зацепил, просто: чё герои ведут-то себя как дебилы? А не так, чтобы на измену присесть — пиздец, мать вашу, несчастный случай, повлёкший педерастию по неосторожности: поправлены не только жизненные устои, но и столпы крепкой мужской дружбы.   Андрей не сексуализирует происшествие: оно не было внезапным притяжением, взаимным желанием или, Господи прости, проявлением сдерживаемых годами неосознаваемых чувств. Все свои чувства к Михе он прекрасно осознаёт, и, если незыблемая любовь не вызывает и толики сомнения даже не смотря на высокопарность самого оборота (по-другому Миху просто не вывезти), то влечение в том смысле, которого нет, даже в качестве предположения обдумывать абсурдно. Он и не обдумывает.   То было аморальной непреднамеренной операцией, почти медицинской процедурой для вскрытия назревшего гнойника; безмолвным надрывным воплем, выпущенным, чтобы разметать налипшие на них недомолвки; противостоянием в конце концов, которое под давлением случайных факторов вылилось… ну, во что вылилось. Та же драка, только вместо еблетов хуи друг другу помяли — никакого подтекста, лишь выяснение отношений в условиях непреодолимой силы. Силы Михиной припизданности, блядь. Да и Андреевской, чё уж там.   Тело просто откликнулось на эмоции по-своему, адреналин зашкалил, и организм на волне стресса привёл некоторые механизмы в боевую готовность. Бей-беги-еби. Андрей плохо знаком с эволюционными принципами защиты представителей животного мира, но сформулировать для самого себя собственные поведенческие стратегии и реакции вполне способен. Хотя для них всех — шутовских, в смысле — даже сейчас, перебесившихся и обогретых домашним уютом, все эти стратегии актуальны и отработаны до автоматизма ещё с юности. Образ жизни такой, не срыгнёшь — бей мудаков, беги за догоном и от ментов, еби доступных красивых (и не друганов).   Бить Миху не получилось, бежать от него бессмысленно — надо было ещё на первом курсе реставрационки тогда уж, вот третий вариант и выстрелил. Точнее не выстрелил, хвала небесам, осечка случилась — отскочили молниеносным передёргиванием затвора. Иначе можно было в самом деле отправляться на поиски ствола, чтоб башку свою непутёвую снести, если б он в несознанке Миху реально выеб.   Случись подобное лет эдак пятнадцать назад, Андрей бы обязательно даже загнался: ну, типа, драка на хуях кодексом дружбанов точно не предусмотрена. Но, во-первых, контекст ситуации эротического подтекста не имеет: борьба, поединок, рукопашка, обрётшая нетривиальную форму — вот что это было. А во-вторых, Андрей взрослый состоявшийся мужик — он про себя давно всё знает, и сомнительными манёврами его с пути истинного не сбить. Затмение зашло, Уран с Меркурием соединился, киты слона за жопу укусили — вариантов не счесть, что могло пойти не так во вселенной и на что повлиять. А человек — существо слабовольное, особенно перед такими-то материями, что теперь себя гнобить из-за подколов мироздания.   Конечно, осознание, что на порохе злости в нём загорается не совсем здоровая тяга к власти, смешанная с возбуждением определённого толка, становится откровением (всё он о себе знает, как же), но смущает лишь слегка. О фишках со всякими там извращениями Андрей слышал, и даже, как и положено угорал, ни разу не задумавшись соотнести с собой. Но опять же — Андрей давно не пиздюк, чтобы с оголтелым интересом броситься изучать выкрутасы собственной подсознанки. Пусть открытие таковым и остаётся, не в его возрасте увлекаться половыми девиациями, тем более углубляться во всё это он точно не собирается. Подобного больше не случится — Андрей не допустит.   Второй участник непредвиденного акта взаимного онанизма (или как оно там называется-то вообще?) поначалу притаился, не меняя курса на острова ебанутой юности. Ну или Андрею кажется, что притаился: возможно запустился процесс привыкания к Михиному новому амплуа или малость сбился градус собственного раздражения внеплановой дрочкой, шлифанулся чутка острый угол.   Напряжение никуда не делось, Михины отмороженные перфомансы тоже, а безобидная, вечно развевающаяся на груди, рубашка стала настоящим знаменем процветающего бесоёбства. Выяснять причины нездоровой обстановки и разбираться в перипетиях шизофренических парабол отдельно взятой особи желание отпало, точнее оказалось весьма опасным для собственной психики и катастрофическим для всего остального. Единственное, до чего Андрей снизошёл — это чётко обозначить границы на сцене. Обозначить границы где-то ещё в голову отчего-то не пришло.   «На мою половину не заходи!» — не по годам взросло и разумно накрыл слетевшим колпаком конфликт Андрей. Если способ действующий, то плевать из какой эры он позаимствован, и тем более нет разницы о каком временном периоде идёт речь: о сработанном ещё рабами Рима водопроводе или о детсадовском методе предупреждения для защиты территории посредством интонационных угроз.   Миха не то, чтобы внял или послушался, скорее с энтузиазмом заскользил по новому витку разлада, как с ледяной горки на жопе. Такой вид взаимодействия ему ближе всего, ещё бы лопатку дали, а ещё лучше деревянные ложки — и музыкально, и по лбу есть чем стучать. Миха и бровью не повёл на заявление, зато его врождённая, не вытравленная ни годами, ни ядами природная шкодливость, восторженно взвизгнув, с королевским достоинством кивнула и азартно принялась дёргать за метафорические косички, играя в классики ровнёхонько на невидимой ограничительной линии.   «Хуй тебе, а не твоя половина!» — молча горланил Миха, извиваясь всем собой на все бабки, топча бесовскими ходулями чужую выдержку и оговорённую границу. Андрей даже думал десятирублёвок бумажных побольше набрать, чтоб во время очередной мизансцены главной звезде за пояс штанов их напихать: медленно, слюнявя пальцы, со вкусом. Жаль момент был упущен, когда тот в приступе эротизма на стуле откинулся назад (Андрею даже думать не хочется, что он этим хотел показать), расставляя ноги пошире, а в карманах, как назло, не оказалось налички. Точно бы тогда прям на сцене сцепились бы.   Из вырванной и смятой страницы с их несостоявшимся пизделовом (а то, что состоялось в слова собрать не выходит, «то, чего не назвать, блядь») не удаётся выловить ни одной членораздельной мысли, но на пальцах все равно отпечатываются буквы от низкопробной типографской краски. Что делать непонятно, учитывая, что в середине тура натянутая между ними пружина достигает максимального коэффициента жёсткости. Андрею не всрался закон Гука, чтобы понимать — их не притянет, их взъебнёт друг об друга сила упругости.   Доёбки, подъёбки, вечные споры до талого, которые выматывают, которые просто: «Мишаня, сходи нахуй, пожалуйста, и отъебись». Вечно дуркующий, вечно пьяный Миха недоволен повсеместно и абсолютно всем: сет-лист говно — надо менять песни местами; организаторы говно — ни звука нормального предоставить не могли, ни людей с руками не из жопы; фанаты охуевшие — после концертной программы просят всякую хуйню играть, а не нормальные их хиты; пацаны — говно, булки расслабили, не стараются нихуя, косячат, не переставая; Андрей — перманентно говно, потому что спорит, разруливает, и идёт на поводу у этих псевдолюбителей, когда «Скалу» и «Куклу» свои ебучие затягивает. И когда не затягивает — тоже говно, потому что фанатов надо уважать.   После своих высеров как ни в чём ни бывало лезет брататься, прибухнуть за самый лучший тур, и вообще: пацаны — красавцы, фанаты — пуськи, а организаторы всё равно говно — с ними по-другому не бывает, но они ж прорвутся, да? Вместе же, чего ещё надо. Парни, принявшие как данность многогранность и многоличность Горшка, особо не суетятся и не вникают в обвинительные тирады и упрекающие монологи — ждут, когда перебесится и позовёт пьянствовать. Один Андрей кое-как противостоит словесно и пытается нащупать рубеж адекватности, хотя всё чаще его посещает мысль о смирительных рубашках и галоперидоле.   В ресторане при отеле для них подготовили целый зал — небольшой, но с приличными закусками, не самой плохой разнокалиберной выпивкой и даже горячим. А когда-то водке с соком и колбасной нарезке на столе в гримёрке радовались до усёру. Выросли, блин, заслужили кислую шипучку с куском белого и красной икрой. Хмыкнув, Андрей запивает накатившую горечь вискарём. Измотанные нервы даже односолодовым, к сожалению, не лечатся.   Миха умудрился перед автобусом всю душу из окружающих вытрахать: кто-то ему на уши подсел ещё перед концертом и нахвалил неебаться какой рок-клуб, который обязателен к посещению в этом городе. Битый час скандалил и спорил, отказываясь залезать в повозку и следовать намеченной, составленной для них же, развлекательной программе. Всем селом еле уговорили доехать и хотя бы посмотреть, что для них подготовили, с клятвенным заверением, что если не понравится, то отвезут, куда скажет.   Программой, как таковой, оказалась только накрытая поляна и предупрежденный персонал о панковской вакханалии — что в их случае приравнивалось к обслуживанию по высшему классу и премиум досугу, учитывая возможные убытки от привычных развлечений при зашкаливающей Горшенёвской шизе. Только вот средств не заложили на дополнительную статью расходов — из пиздючества, вроде выросли, чтоб совсем уж в разнос гулять, да кто ж знал, что у одного из капитанов фляга свистанёт. Опять. Придётся его связывать, если что.   Великодушно принявший место дислокации едва ли культурного банкета Миха уже во всю включился в мероприятие. Собрал подле себя слушателей, громко что-то рассказывает, то и дело опрокидывая стопарь за стопарём и не выпуская из рук чью-то жопу (хоть бы не официантки, а то персоналу ещё за домогательства отстёгивать).   Вполглаза и вполуха Андрей следит за обстановкой, не лишая себя удовольствия поднакидаться в приятной компании за интересной беседой с каким-то художником-мультипликатором и актёром местного камерного театра — корешами кого-то из ассистентов. К королю и его свите не подходит принципиально, хотя сидит за соседним столом.   Зато Миха раза три успел по спине хлопнуть и на ухо пьяно пробормотать, что надо это, отойти там, перетереть кое-чего. Андрей рассеяно кивал, не глядя и не прерывая разговора, и на тет-а-тет подрываться не спешил. Ещё чего не хватало, прошли те времена, когда он по первому зову верной собачонкой мчался, пусть вести себя нормально начнёт сперва.   Краем уха Андрей улавливает, как Миха любимого конька оседлал — рассуждает об их творчестве с точки зрения выхлопа и одобрения. Про самый непутёвый — ясно какой — альбом не говорит сенсационно ничего. Видимо, на новый этап неприязни вышел — молчаливого презрения.   Кто-то из свиты сильно дерзкий или мало осведомлённый о нелюбимых детях в музыкальных коллективах, имеет глупость напомнить о нежеланном ребёнке ещё и высказаться в положительном ключе, ещё и в противовес недооценённому «Бунту». Сам Андрей давно нарастил шкуру носорога на все выпады в сторону «Акустического», поэтому мысленно желает храбрецу земли пухом и не ошибается.     Из-за громкого и постоянного восклицания «Князь», которое уже звучит как матерное междометие, разговор затухает, и Андрей с собеседниками невольно прислушиваются к экспрессивной речи диспутанта. И как в самом хуёвом кино, будто бы в полной тишине, до отвратительного чётко, Миха запускает салют. Самую сенсацию, как оказалось, припас, блядь.   — Да ну, ёпт, ты чё, не сечёшь что ли? Чуешь разницу вообще между дать по жопе и дать в жопу? Жопа одна, а вот действия — пиздец разные. В «Бунте» мы жескоча нормально дали, наебашили по самое не балуй. А в этом, чё там наебашивать? Ведьму с ослом? Ну так им только под хвост нахлобучивать, ё-моё.     Может, Андрею только кажется, что было это сказано слишком громко, может, никому и в голову не пришло больше связать этот блядский высер непосредственно с ним. Хотя ощущение, что Миха на него свет прожектора наставил, выхватывая и подсвечивая —прилюдно и настолько лично он его ещё не поносил.   Даже краска на лицо ползёт — давно такого не было, а чтоб его так публично унижали — (да и кто? Некогда самый близкий?) — вообще никогда.  От смущенных взглядов своих собеседников становится совсем тошно, но он берёт себя в руки и лицо под контроль, криво улыбаясь, отшучивается:   — Горшок обидчивый, ему партии не досталось — вот и бесится.   А сам думает, что сломать Михе ебало независимо от того, будет тот сопротивляться или нет — не такая уж дурная идея.   Чтобы не привлекать лишнее внимание, сидит ещё какое-то время, цедя остатки растаявшего льда в бокале. Благо больше залпов не следует, и уже к озвученному говну нового не добавляется. Представить, что ещё более гнусного мог спиздануть этот ублюдок сложно, но Андрей уверен — Миха бы справился.   Торопиться некуда, мордой в грязь его уже окунули. Нет, блядь, он серьёзно сказал именно это? Сравнил его же, сука, тексты по таким критериям. Лирика, значит, в жопу даёт — для пидоров, а остальное — брутальное и для нормальных? Весьма художественная формулировка про ведьму и действие, которым собрались подвергнуть её места, подозрительно похожа на влажную фантазию или мелочную месть, когда не дали.  Не знай он Миху, так бы и подумал.     Разговор с новыми знакомыми больше не клеился, и парни, чувствуя себя неуютно, не стали пытаться вернуть Андрея в диалог. Скомкано поблагодарили, попрощались и отчалили. Может, Миха насильно свою идеологию «быть не как все» на нём отрабатывает, делая прокажённым?   Стыд разгоняет ярость, которая не сулит ничего хорошего — и в первую очередь самому Андрею, потому что держится он неплохо. Но стоит чуть ослабить контроль — будет пиздец, даже Миху переплюнет в хуевывертах. Или просто убьёт его нахер. Во рту скопилось такое количество злых, поганых слов, что они воздух перекрыть способны влегкую и горло расцарапать в мясо, если их все проорать. Вообще очень хочется что-нибудь, а лучше кого-нибудь, а ещё лучше — кое-кого конкретного разъебать. Тоже в мясо и немедля.   Дождавшись момента, когда Миха встаёт и отправляется в сторону сортира, Андрей тоже неспешно поднимается. Ловит официанта, получает свою порцию вискаря, с которой тут же расправляется, не смакуя, и перехватывает развесёлого, облегчившегося Миху на выходе. Тот сколько его дёргал, желая поговорить? Самое время.   Миха почему-то тянет к себе обсуждать что-там дохуя важное, хотя оно и к лучшему — меньше свидетелей. Уверенно ведёт за собой, шагая впереди — даже в такой малости демонстрирует превосходство. В фойе отеля довольно многолюдно — не факт, что сборище по их душу, но Миха в лучших традициях зазвездившегося засранца и не думает тормозить — проносится фурией к лестнице. Андрей себе такого позволить не может, даже в состоянии искрящей нервной системы натягивает из последних сил подобие виноватой улыбки на окрик — на ходу жмёт протягиваемые руки, извиняется: торопимся, чуть позже и автограф, и фото и попиздеть.   В коридоре нагоняет Миху, который, не оборачиваясь, роняет:   — Потом мужикам глазки построишь, дело, блядь, есть, сказано же.   И вот эта говорящая спина выносит окончательно, потому что: какого хуя ты жилы тянешь, выблядок пиздадельный? Хули ты молчанку устроил и всё исподтишка норовишь куснуть, как паразит? Кожу, сука, при всех содрать пытаешься, как будто у Андрея под ней не мышцы и скелет, а шерсть с копытами и рогами.   Выдержки хватает зайти за Горшком в номер, закрыть за собой дверь и повернуть ключ. Дальше перед глазами снова эта чёртова спина в сраной рубашке, на которой словно мишень вырисовывается между лопаток. Сколько дури Андрей вложил в толчок, он не знает, но Миха летит вперёд, путается в ногах и цепляется за хлипкий столик, распластавшись на нём.   Подскочив, Андрей хватается за тёмные волосы, сжимает в горсти, чтобы посмотреть в лицо и замирает, падает куда-то-то к херам, не двигаясь с места. Неудобно вывернув голову, Миха смотрит на него с вызовом и ожиданием, не моргая — без испуга и готовностью получить, что дадут. Оторвавшись от его глаз, Андрей скользит взглядом по сгорбленной спине и бёдрам, возвращается к вцепленным в край стола пальцам, и его переёбывает, накрывает, тащит. Миха полулежит, взбудоражено таращится, позволяя крепко держать себя за волосы и… ждёт.   Все — хоть какие-то — мысли вылетают напрочь, как и безопасные отстранённые умозаключения, потому что монстр снова открывает свою пасть, выдёргивая из привычного мира, останавливая его, отключая. Ограничения и самозапреты слетают стремительнее, чем трусы с пьяной выпускницы. Андрей уже точно знает, что не выпустит Миху, не получив возмещение за причинённый ущерб, правда, пока не понимает, как будет взыскивать.   Точнее, как именно — потому что уже знакомая тёмная волна расходится по телу, вся накопленная дымящаяся ярость перекипает в азарт и безостановочно подгоняет к действиям, а руки начинают подрагивать в предвкушении.   Башка пустая, но происходящее считывается будто бы кожей из самого пространства: просачивается сквозь поры, заполняет капилляры, горячит кровь, обогащая всё тело знанием без участия мыслительной деятельности.   Глядя на своего вольного пленника, Андрей не обманывается: новым, открывшимся нечто звериным в себе, чует чужой страх, но интуитивно знает, что Миха не страшится расправы — он на неё надеется, и боится именно своего желания. Как и знает, что противостояние сейчас парадоксально означает полное повиновение. Этот мир – оксюморон, перевёртыш, вывернутый наизнанку сюрреалистическими швами.   Раз уж они оба здесь, то и сомнений быть не может в принципе: Миха с удовольствием будет противостоять — не физически сопротивляться, наоборот — в полном молчании и покорности позволит всё, не издав ни звука, не посмев возмутиться и взбрыкнуть, чего бы с ним не сделали. Не ради себя самого — а для Андрея, потому что ему нравится борьба.   Отпустив волосы, рука сползает ниже и вздёргивает Миху за воротник, заставляет неуклюже сползти со стола и встать лицом к лицу. Оба молчат, хотя Андрею точно есть что сказать, было по крайней мере, всего несколько минут назад. Сейчас же он приценивающе-нагло разглядывает округленные плечи, опущенные в пол глаза и частично закрытое волосами лицо в красных пятнах — ну девственница в первую брачную ночь, не иначе.   Ухмыльнувшись — оказывается, чувствовать себя хозяином положения не менее приятно, чем триумфатором — Андрей хватается за края рубашки и, не заморачиваясь, просто сильно дёргает в стороны до отлетающих пуговиц. Миха не вздрагивает и не поднимает взгляд, даже когда его, как послушную марионетку, разворачивают и грубо заводят руки за спину. Долбанная рубашка становится смирительной: кусок тряпки стягивается до локтей, заворачивается петлёй, чтобы прижать их друг другу крепче.   Андрей смотрит на выгнувшуюся спину и сведенные лопатки, и едва ли соображая от кипятка, омывшего тело, особенно его нижнюю часть, стягивает ткань туже, углубляя прогиб. Это мать его, что-то нереальное — держать Миху вот так, в своих руках, в своей власти, на поводке. Не сломать бы ему чего-нибудь от восторга. Шумно выдохнув, Андрей подпихивает его коленом под зад, пока они дотанцовывают до кровати.   Никаких заминок и неловкости: чёткой подсечкой Горшка заваливают лицом в подушку, перекидывают ноги на постель и на них же садятся, придавливая. Оседлав норовистового Миху, всадник Андрей снова натягивает поводья в своих руках до лёгкой боли, тут же ослабляя — никогда, наверно, не надоест смотреть на эту покорно выгибающуюся спину. Всей ладонью проходится от крестца до затылка, сильнее вдавливая голову в подушку. На это движение в пах врезается дёрнувшийся таз, и рука тут же перемещается с верхней части вниз, отвешивая смачный шлепок по скрытой джинсами ягодице. Правда выпороть его что ли?   От несильного удара, Миха замирает и громко выдыхает — рвано, порционно. Рука с ягодицы проскальзывает по промежности и дальше к паху, стискивая чуть сильнее, чем нужно. Удовлетворившись тихим хныком, Андрей несколько минут возиться с ширинкой — в этой позе, с поднырнувшей под Миху одной рукой, ещё нужно постараться, чтоб расстегнуть необходимое и не покалечить жизненно важное.   Коленями Андрей соединяет вплотную чужие бёдра, чтобы стянуть как можно ниже джинсы вместе с бельём. И от души повторяет шлепок уже по голой ягодице до красного отпечатка. От поставленной метки и вздрогнувшего Михи внутри что-то щекотно-приятно урчит. Всё правильно, всё как должно.   Снова растолкав Михины бёдра шире, ни разу не скромничая, уверенно, будто всегда так делал, с нажимом гладит пальцами промежность, катает в ладони яйца и размазывает по всему члену смазку с головки. Залипает на покачивающийся навстречу таз и стягивает петлю рубашки в руках, жадно прислушиваясь к шипению и наблюдая как прошивает Миху судорога до трясущихся ног.   Его самого скручивает неслабо, поэтому Андрей оставляет своё занятие, несколько секунд раздумывает, глядя на белую задницу с красным пятном от собственной ладони, и выдирает из-под Михиной головы подушку, чтобы подсунуть ему под низ живота. Наспех расстёгивает джинсы и приспускает, плюёт на руку и проходится по себе. Во второй раз сжимает коленями мясистые бёдра и вклинивается членом между ними, задевая яйца и заваливаясь на Миху целиком.   Под хвост сегодня получит точно не колдунья, а самый что ни на есть осёл. Накаркал, наблеял или выпросил — тут уже как посмотреть. Но на бешеные толчки отзывается: напрягает мышцы и даже будто бы подмахивает, а может так только кажется из-за его потираний о подушку. В любом случае Андрею до белых глаз охуительно: он то и дело закручивает и ослабляет петлю, дёргает посильнее, чтобы из трясущегося под ним тела вырывать ещё и низкие хрипы и едва слышные, но очевидные стоны.   Каждый Михин звук, машинной иглой проштопывает позвоночник, строчка проходит от затылка до самых яиц. Перед глазами всплывает закатывающиеся глаза с рукой на горле, и Андрей свободной рукой берёт его шею в локтевой захват. Носом зарывается во влажные от пота волосы, зубами царапая шею. И двигается — как умалишённый, вколачивается на полную, сжимая шею покрепче и натягивая петлю.     Что это за игра, и может ли быть изнасилование добровольным, и является ли вообще то, что он делает таковым — Андрею по херам абсолютно. Потому что Миху прёт с этой возни не меньше, тот сам в какой-то мере стал инициатором происходящего. А может и не в какой-то, может, сука, именно провоцировал, хотя поверить в это всё равно сложно.   В подступающем оргазме крышу срывает совсем, Андрей всем весом вдавливает тело под собой в кровать, сжимает руку на шее до онемения, натягивает петлю максимально, и рычит то, что даже ещё в голове не успело осесть, тут же скатившись на язык:   — Ещё раз — и я тебя в твой рот выебу.   И, чувствуя усилившуюся дрожь под собой, с восторженным ужасом понимает, что нихуя он не угрожал сейчас.   Андрей обещает.