Театр гоблина

Радости было полные штаны, когда объявили о туре. Миха даже на интервью разоткровенничался, улыбался мягко и мечтательно: соскучились по сцене, наконец-то, едем, такое будет, прям такое, блин, будет! Воодушевление все подхватили, как иначе-то. Миха же все законы физики саботирует: в положительном заряде всех притягивает, в отрицательном — нахуй шлёт, ещё и на орехи раздавая.   Андрей вот тоже вдохновлён таким раскладом, эх, вспомнят молодость и тряхнут стариной. И, бля, реально вспоминают, только абсолютно не ту, на которую он рассчитывал. Зачем-то Михе понадобилось воскресить в общей памяти и повторить на бис не минуты драйва от совместно зачатого и выращенного, чтоб шарашило от них во все стороны до одновременного экстаза толпы. Не мгновения полного слияния, где без слов и по бесконечным рельсам одну на двоих — и сигарету, и бутылку и единственную уцелевшую дрянную кровать в облезлой гостинице. И даже не моменты, когда всё на тоненького, на волоске — то ли совсем дебилы, берегов не видящие, то ли — ну пиздец, зато будет, что пацанам рассказать.   Вопреки собственным словам, Миха на кой-то хер транслирует самую днищную и убогую версию молодого невменяемого себя. Разве что не колется, и на том спасибо. Но ведёт себя до того отвратно, что скрутить его и запереть где-нибудь хочется отнюдь не из желания уберечь.   Когда, вроде как, подшитый Миха появляется на перроне последним и никакущим — Андрей удивлён, но всё также полон надежд. Ну с кем не бывает, это он от радости же — вон тур как все ждали, ничё-ничё, заход подкачал, к концерту вырулят. То, что они не вырулят, а срулят с намеченного счастливого пути становится понятно, когда Миха не просыхает весь путь до первого города, и даже не планирует тормозить перед самим концертом.   Парням плевать, им весело, они задорно бухают вместе с ним и не чуют ядерного излучения надвигающегося пиздеца. «А чо такова?». А нихуя, ребятки, такого, узнаете, когда уже поздно будет.   Первый концерт бьёт под дых, сбивая с ног, и ладно бы чужим восторгом и собственным кайфом. На сцену пьяный Миха врывается Македонским — не меньше, и чувствует себя на ней едва ли не помазанником Божьим. Всем собой люду внушает: «Внемлите!».   И хрен бы с этой его новой ипостасью, они, вон, Горшка пережили, надо, видимо, человеку время от времени образы менять и перекручивать. Только вот Андрей впервые, наверно, чувствует себя на сцене неуютно, как будто он вообще тут как бы без надобности. Так, подпевка, как твои песенки дурацкие начнутся, так и вылезешь из своего уголка.   Миха сознательно и рьяно его задвигает. Перекрывает, спиной своей широченной загораживает. Это заметно в жестах, слышится в нотах, читается между строк, когда в перерывах они взаимодействуют с залом. «Я тут царь и Бог, а этот, что рядом трётся — ступень к пьедесталу».   Он ревёт свои партии, перебивает, снисходительно усмехается, когда забывает слова, а Андрей подхватывает — дескать, смотрите, какой у меня паж услужливый, сам воспитал. Новые императорские замашки больно бьют по самолюбию и гордости, но самое страшное выжигают кислотой беззащитное и самое ценное. Не просто в душу ядовитые плевки летят, Миха для этой цели их мир пользует. И с чего вдруг, что Андрей ему сделал, чтобы так его задавливать?   По началу от неожиданности даже сделать ничего в голову не приходит. Только приплясывать под мелодию этого дудочника недоделанного, охреневая. Пока Андрей пытается разобраться в собственном сумбуре чувств, а заодно хоть немного проникнуться чужой мотивацией — ну мало ли, обидел там чем или ещё чего, чтоб вот так без объявления войны и намерений, происходящее всё больше напоминает фарс-комедию с трагичным концом.   После унизительного выступления на заднем плане, Андрей пытается поговорить. Но получает только руку на плече: «Да чё ты там напридумывал» и невозмутимую в своей простоте пьяную пиздаболию о какой-то херне, которая вообще к делу не относится. Со скрипом, но тему проезжают, хотя Михин выверт тянется за ними уродливым мазутным следом. Что примечательно и вымораживает ещё сильнее — тактильные свои наклонности вне сцены никак не ограничивает, также продолжает тянуться и обтираться. Как будто тело башке совсем не товарищ, и действует по своему разумению.   Про тело, кстати, вообще отдельный разговор, как и его внезапную тягу. Миха же в стриптиз ударился, по-другому не скажешь. Да, раньше на концертах топлес не являлся чем-то из ряда вон, скорее вынужденной мерой — ну жарко же, они ещё и скакали, как умалишённые. Тут же Миха умышленно облачается в рубашки, чтобы нарочито томно их расстегивать чуть ли не до пупка в процессе. Андрей, когда в первый раз увидел — знатно охуел, почему-то смутился, отчего и вызверился ещё больше. Потому что: это чё за поведение задрищенского ловеласа? То он панк, блядь, то жигало.   На пикантной демонстрации своей мясистой груди не останавливается, хотя Андрей уже не удивится, если тот в зал начнёт прямым текстом телеграфировать: «Выебите меня прям щас!». То ли кризис у него среднего возраста, то ли запоздалая волна подросткового спермотоксикоза, но в номер к нему теперь паломничество из девиц всех мастей — штук по десять набивается. Чё он там с ними делает-то, в мафию играет? Для неё как раз одиннадцать человек в самый раз. Андрею вообще-то плевать, просто Миха же бухает, как скотина, что там может быть-то? Да и нахуя? У него с Олей вроде как отношения в положительной динамике до недавнего времени были, зачем всё портить? Андрей, конечно, сам не святой, но и от настолько бесконтрольного загула не в восторге.   На втором концерте ничего не меняется, становится невыносимо, потому что Андрея озаряет: Миха принял его спокойствие и желание сохранить подобие мира за слабость, за белый флаг. Ни тени сомнения, что под него прогнуться и сделают так, как он хочет, его величеству корону тут не с кем делить. Я хлопну — вы спляшите, я подумаю — а вы уже сделаете, я сказал — значит так оно и будет.   С хера ли гости понаехали и какого хера двоецарствие внезапно трансформировалось в абсолютную монархию — загадка. Может, Андрей референдум какой пропустил, на голосование не явился. Аннулировать результаты к чёртовой матери за недействительностью — без него не считается.   Обида за себя и за их творчество, которое стало орудием преступления (пытки? мести?), быстро перерождается в злость. Но не такую, чтоб изничтожить хотелось, кулаками до крови свою правоту доказывая. Злость эта странно переплетается с бессильным желанием Миху в себя привести: вцепиться бульдогом в загривок и трясти, как кота, пока из него дурь не вылетит. Чтоб повернулись колёсики в башке его бедовой в обратную сторону.   Андрей решает, что в сторонке молчать точно не станет и душеспасительными беседами тоже ничего не добьётся, поэтому начинает Михе отвечать: рвётся вперёд, не давая себя закрыть, шутит едко, поёт во всю глотку, не позволяя себя перебить — сопротивляется изо всех сил, чтоб самонаречённый король и шут в одном флаконе и думать забыл его вытеснять.   Миху несёт с удвоенной силой, теперь, когда ему дают отпор, он готов побороться. На сцене, наверно, это выглядит как шоу, а вот самим Андреем ощущается чем-то острым и почти на грани — схваткой вплоть до выкидывания пинком с подмостков. Образ короля Миха сбрасывает по щелчку: топорщит невидимые усища, порыкивая, плотоядно скалится и мечется дёрганным зверем. Ну хищник, бля, сейчас точно сожрёт.   Что за в мире животных он им устроил и почему на человеческом всё нельзя было порешать, если уж появились претензии и предложения — Андрей вообще без понятия, но безоговорочно включается в предложенную конъюнктуру. Как-то он уже шутил, что скоро они в цирке будут свои представления давать — оказалось не шутил, а предсказывал.   Последствия выбранной стратегии нагоняют Андрея почти сразу, когда он, остывающий от концертного бешенства и неясной молчаливой грызни, даёт короткое интервью. Точнее делится впечатлениями от выступления, как самый душевностабильный и дружелюбно относящийся к простым вопросам, представитель группы. За всех отдувается как обычно.   Миха врывается феерично и разве что не с фанфарами: шарахает дверью, матерится под нос, показательно шебуршится по углам выделенного под гримерку небольшого помещения. На некоторое время вменяемая единица Шутов и молодой подающий надежды журналист действительно теряют нить разговора, отвлекаясь на сторонние шевеления.   Припомнив тему беседы и косясь одним глазом на шебутную громадину, Андрей возвращается к прерванному монологу. Ненадолго, потому что давать лишнее слово ему никто не планирует, Михе поебать вообще, что он в какой-то процесс вклинивается и может помешать, у него тут вопрос поважнее.   Склонившись к сидящему Андрею и схватив того за рукав, перебивает на полуслове:   — Где коньяк?   — Там же, куда положили, — цедит Андрей, выдёргивая рукав из наглых лап.   Удержать ровный тон и раздражение в узде получается с трудом, когда на самом деле так и тянет как минимум ответить в рифму, а ещё лучше сэкономить слова оплеухой. Конечно, после такого расходования себя на зал Горшка попустило, теперь спит и видит, как бы обратно в излюбленную кондицию вернуться.   — Да где там же, я всё перерыл! Сныкал уже, да? — и тон такой снисходительно-журящий, словно Миха его постоянно за руку ловит. На публику играет, сука.   Предъява, хоть и мелочна, но настолько обидна, что Андрей воздухом от возмущения давится. Вместе же коньяк откладывали, чтобы он сразу не ушёл. Деменция что ли уже началась? Или он специально крысу из него лепит при постороннем?   Раздражение вскипает в бешенство, которое только подутихло, и новой кусачей волной прокатывается по позвонкам. Интервью сворачивается тут же, Андрей даже не запоминает что там наваливает незадачливому пареньку, что замирает с открытым ртом от разыгравшейся напряжённой сценки. Выставляет журналиста за дверь, вроде даже вежливо и с улыбкой (оскалом) чешет какую-то дичь про срочное обсуждение эмоциональной коннотации.   А потом делает то, о чём мечталось весь этот нелепый дурацкий вечер: подлетает к Михе, хватает за загривок и встряхивает несколько раз.     — Что с тобой происходит? Что ты творишь?   — Чё, бля? Охуел?   Миха вырывается из захвата, отталкивает от себя и таращит бешенные глаза, пыхтя.   «Нихуя», — думает Андрей, — «Если ты только язык силы понимаешь — так тому и быть». И толкает его в ответ.   На несколько секунд Миха становится похож на озадаченную псину, которую обманули не брошенным мячиком: зависает, склонив голову набок, и прищуривается. Внутренне подобравшись, Андрей готовится к махачу, ну или хотя бы к ругани на соточку децибел, но чего он не ожидает, так это ещё одного толчка в грудь. Они пиздиться будут или в пятнашки играть? Ладно, Андрей — ему Миху охота в себя привести и, наконец-то, выяснить причины бредовой молчаливой грызни лидеров шутовской фауны.  Месить этого говноря взаправду не хочется, злой азарт подначивает схватить за яйца и раз и навсегда пояснить кто тут вожак, раз уж равноправие пресытило. А вот что у Горшка на уме — вообще неясно, может, понимает, что в запойном марафоне подсдал и драку не вывезет? Странно же, что Миха до сих пор не бросился всерьёз руки распускать, хотя всегда первый в очереди в заварушку с мордобоем, он не из ссыкливых — кинется накостылять и на костылях.   Толчки, перехваты, тычки — щенячья возня в полной тишине, где оба как будто не в курсе нахрена вообще всё затеяли и когда уже можно пойти домой. Отвечать на вялые Михиными нападки в полную силу достоинство не позволяет. Чё они делают-то вообще, что устроили?  Миха зажимает в тиски рук — Андрей выворачивается и берёт в захват шею, Миха заезжает локтем в живот — Андрей пробивает слабенького лося, Миха впечатывает кулак в левый бок — получает ответочку справа.   Недосказанность между ними повисла ранее, а теперь вот ещё и недопизделово образовалось. Андрей никогда не любил эту приставку. Хуже недопизделова может быть только недопизделово без результата, Купчинские знают. Старпёрские (ну а какие ещё, если они отмудохать друг друга не в состоянии) разборки тоже должны привести к какому-то итогу.   Детсадовская трёпка пенсионеров утомляет своей бестолковостью, Андрей начинает бесится ещё больше: ну чё за херня-то? Ни слова, ни рукоприкладство — нихера этого чёрта не пронимает. Приперев Миху к стене, давит предплечьем на шею, вцепившись свободной рукой в его запястья.   Набирает полные лёгкие воздуха, чтобы снова попробовать достучаться словами, но напарывается на Михин взгляд и закрывает рот. Тот блестит широко раскрытыми глазами, пребывая в крайней степени шока и какого-то первобытного ужаса. Блин, вроде же несильно придушил, реально что ли испугался?   Отчего-то такая реакция Андрея только больше раззадоривает, какое-то злорадное удовлетворение расходится в груди: ну неужели, чистые искренние эмоции пошли, а не та херня, которой его пичкали всё это время. Сейчас он из него всё выжмет. Миха дёргается всем телом, пытается освободить кисти, но пальцы только крепче впиваются в запястья. Андрей чуть сильнее надавливает на шею и вжимается бедром в район таза, чтоб не рыпался.   Миха застывает изваянием, на секунду даже кажется, что он сейчас сознание потеряет, но Андрей теперь очень чётко чувствует причину смены эмоций: каменеть тот начал раньше и с определённой части тела.   Несмотря на не хилое такое открытие, отпрянуть и мысли не возникает. Наоборот, внутри всё ликует от вида розовеющих скул и затравленного взгляд напротив, потому что до Михи дошло, что Андрей понял. Чужие стыд и растерянность поднимают внутри тёмную волну чего-то неправильного, но такого вставляющего, которая смывает напрочь собственное бессилие, горячо облизывает с ног до головы. Воспротивиться невозможно, как и выпустить причину её возникновения.   Миха таки выдёргивает руки из хватки и больно вцепляется в плечи, впиваясь ногтями, силясь оттолкнуть от себя. То ли собственное тело его предало, то ли желания действительно это сделать у него не так уж и велико, но Андрей легко притискивается ещё ближе, убирает предплечье с шеи, чтобы сжать горло всей ладонью, а освободившуюся руку пропихивает между телами.   Лица полыхают у обоих, Андрея потряхивает от искр, разбегающихся по телу, и иррациональности происходящего. В голове густой непроглядный туман, который отравил разум, поэтому страха или тревожных мыслей относительно творящегося мракобесия нет. Всего лишь излом реальности, помрачнение ума — не суть, куда важнее и приятнее поддаться бесконтрольному желанию доминировать, поглотить.   Запрокинув голову, Миха трепыхается, дрыгает ногами, отчего въезжает пахом во втиснутую между ними руку, но снова замирает, когда Андрей одновременно сжимает горло и то, что само так опрометчиво оказалось под пальцами. Приоткрытый рот в придушенным хрипе, зажмуренные глаза и страдальчески сведённые брови — кажется едва ли не самым прекрасным и совершенным, что когда-либо Андрей видел.   Он, честно говоря, в себе подобных наклонностей не наблюдал, чтобы его настолько растаскивало удовольствием от чужой беспомощности и покорности, почти принуждения. Видимо, Миха всё-таки смог достать, довести до ручки, что желание метафорически схватить за яйца вылилось в реальное действо, а сам Андрей только пьянеет от ощущения власти над ним.   С нажимом водит по каменному стояку, дразнит, не выпуская шею, и едва ли сдерживает рвущийся наружу восторг, когда Миха разлепляет мутные глаза и смотрит на него, хоть и пристыженно, но упрямо и явно не собираясь сдаваться. И это заводит, это откровенно прёт, потому что это то, что нужно, вот она борьба — настоящая, без всяких примесей из молчанок и хитровыебанных подковерных игр. Ни выигранный спор, ни созерцание вхлам разбитого лица не дали бы столько адреналина и эйфории.   По началу Андрей чувствовал себя дрессировщиком дикого животного, но теперь сам рычит, словно зверь, когда глаза напротив невольно закатываются. Нет желания доставить удовольствие, об этом и речи не идёт, жизненно необходимо прогнуть, прочувствовать собственное превосходство на крохотный, но такой сладкий миг, после всего сожранного дерьма, которым Миха усиленно его кормил последнее время.  Хотя нет, практически всё их время.   Под немеющими пальцами обеих рук Андрея на пределе херачит пульс, который задаёт ритм собственному, одежда липнет к вспотевшей коже, но ему так бесконечно охренительно, как никогда ещё не было. От нехватки воздуха, от унизительного острого наслаждения Миха закусывает губу, а его глаза становятся подозрительно влажными. Но самое главное бьёт хлыстом по позвоночнику до подгибающихся коленей — он перестаёт сопротивляться.   Коротко сжав последний раз шею посильнее, Андрей отрывает обе руки от безвольного тела и непослушными ногами делает шаг назад. Губы безотчётно растягиваются в ухмылке — Миха съезжает по стене, сваливаясь прямо у его ног. Колени согнуты, бёдра широко разведены, голова опущена, а плечи вздрагивают от жадного втягивания недостающего кислорода.   К Андрею возвращается слух — или они действительно всё это время находились в полной тишине? Шумное, тяжёлое дыхание и в целом вид укрощенной зверюги — ощущаются как десятикратно усиленный оргазм, хотя кончил вообще-то Миха. Вынужденная, вырванная практически силой разрядка, как инструмент подавления, как заявление и предостережение — не старайся, я поставлю тебя на место, теперь я знаю, где оно.     Хрен там, поиграли в смирение и хватит. Переваривая внутренний фейерверк ощущений, Андрей пропускает момент, когда Миха вцепляется в его штанину, дёргает ближе к себе и поднимает горящие сумасшествием мокрые глаза. С любопытством наблюдая за дрожащими руками, что тянутся к его ширинке, у Андрея и мысли не возникает увернуться или закончить парад невменяемых выходок. Они оба сейчас в другом, в своём безумном мире на двоих, где границ у допустимого просто не существует.   Всё ещё несломленный, проигравший битву, но не войну, Миха не удивляется и даже ухмылки не выдаёт, когда цепко обхватывает выпуклость на чужих джинсах. А вот Андрей озадачен — общее эмоциональное возбуждение коротнуло так, что даже физическое желание померкло на фоне.   Грубо расправившись с молнией, Миха запускает руку в его штаны и уверенно обхватывает ствол, двигает кулаком вверх-вниз. И в глаза, сучонок, смотрит не отрываясь, словно напрямую в мозг транслирует: «ты ничем не лучше, ты такой же, нихуя ты меня на место не поставил — оно у нас одно на двоих всегда».   Андрей прикрывает глаза — не желая больше спорить и что-то доказывать, просто отключается от радиоэфира и отдаётся процессу. Он может себе позволить, ему, в отличии от Михи не страшно, потому что скрывать нечего. Даже сейчас за ответкой тот прячет собственный испуг от того, что ему понравилось.     Реальный и довольно скорый оргазм не горчит на языке, не затмевает вкуса главенства и торжества. Миха уже показал всё, что нужно, пусть ненадолго, но открылся и подчинился, не смог себя сдержать, выламываясь в болезненном удовольствии — этих секунд за глаза достаточно, и контрудар уже ничего не решит. Так даже лучше, что помог сбросить лишнее, освободил хотя бы от физического возбуждения, иначе Андрея бы вскоре выжгло коктейлем Молотова, что они тут намешали. Или бы просто разорвало в клочья.   Ноги не держат, и Андрей грузно падает рядом с Михой, даже не потрудившись застегнуть штаны. Стена приятно холодит взмокший затылок и глаза закрываются сами собой. Через некоторое время сбоку начинается копошение, слышится чирканье зажигалки. Открыв глаза, Андрей забирает подкуренную сигарету прямо из Михиного рта и впервые за долгое время затягивается во все лёгкие.