Поющий Койот. Перекрёсток Времён

      Когда пляж упёрся в скалу, уходившую в море, Леонардо, не обращая на это внимание, просто… пошёл по воде. И Рикардо, и Костя молча последовали за ним. Они всё удалялись от берега и удалялись, но шли… будто по твёрдому грунту. Я даже потёр глаза, проверив, не показалось ли.              — Не-не-не, это невозможно! — Решительно заявила Виктория, упирая руки в бока. Мудрец остановился, тяжело вздохнул и обернулся. В тот же миг к нему бегом по воде бросились крестники, их догоняли Доминик и Габриэль, и Ламбо, и И-Пин. Тришна задержалась лишь на короткий миг, и бежать не стала, а не торопясь последовала за своим лидером. Остались Елена, Максим, Николетта с Джорджианой, Фабио, Фута и Вика. Была ещё Наги, но она шепнула мне: «Идём», — и тоже легко, как какая-нибудь фея, побежала по воде.              — Лев, ты, конечно, прости, но… — Начал было Максим, но был перебит:              — Макс, скажи, ты волхв, из рода волхвов, можешь верить мне? — Спросил Мудрец вкрадчиво. — Это не признак принадлежности к высшим силам. Это — всего лишь вопрос веры. Просто верьте…              Леонардо говорил это всем, стоявшим на берегу, но было ощущение, что только мне, что он звал меня за собой, в какой-то мере робко спрашивая, готов ли я шагнуть в бездну с ним. Готов ли я был последовать за человеком, вернувшим мне надежду, и исполнившим мечту? Верил ли я ему? Я, не задумываясь, сделал шаг в воду, шаг в бездну, потому что шагал в неизведанный мир, о котором люди не знали ничего, и…              Я открыл глаза, не помня, когда успел зажмурится, и увидел улыбку Мудреца. Я опустил взгляд себе под ноги. Там было по колено воды, но я… стоял на ней. И она держала.              Это что, какое-то подобие «прыжка веры»?              Я шёл по воде и всё ещё не мог поверить в то, что делаю это. И всё-таки я шёл. Меня быстро нагнали Макс, и близняшки Фортучи. Но дойдя до всей компании и обернувшись, я увидел, что Фута спокойно стоял на воде и уговаривал своих друзей поверить «братику Тсуне». Я не слышал, каким образом, но Футе удалось уговорить Фабио поверить ему, поверить Мудрецу. Неуверенно, но на воду он встал быстро. А вот Виктория сопротивлялась долго, истерично ругаясь о невозможности ходить по воде. Футе видать это надоело, потому что, обернувшись на нас, он нашёл взглядом Мудреца, вздохнул и, вернувшись на берег, быстро догнал убегающую от него Вику, подхватил её на руки и спокойно пошёл по воде за нами. Девчонка при этом избивала его и пыталась вырваться, но Фута все её попытки игнорировал. А когда они поравнялись с нами, я обнаружил, что Леонардо точно так же как его названный братишка, нёс на руках Елену.              Всего батутов было пять, разной высоты и площади. Четыре из них находились на скалах, а один… примерно на глубине полуметра от поверхности океана. На второй по высоте от воды батут вела каменная тропа вдоль скалы по спирали. Она была узкая и крутая, идти по ней было неудобно. Зато она приводила на каменную площадку с небольшим искусственным навесом, столиком и лавками, на одну из которых Мудрец и уселся сходу, сажая Елену рядом.              Здорово там было. Резиновое покрытие батута, на скале, торчащей из океана, и этот самый океан со всех сторон. Солёный воздух, лёгкий бриз, и яркое, но не знойное солнце из-за влажности. На таком легко было обгореть. Осмотревшись, я понял, что на скалах были обозначения высоты батутов над уровнем воды. Самый высокий имел высоту в двенадцать метров, тот, на который мы поднялись — девять. Был ещё семь метров высотой, четыре и два. И батутов оказалось не пять, как я думал при приближении к ним, а семь. Два были под водой, и пять над ней возвышались. Соединяла их неширокая каменная лестница. Я всё гадал, как их сделали, на скалах-то. Но эту тайну мне выяснить не удалось. Да и Мудрец только буркнул что-то про «создали».              Он, кстати, не обошёлся и тут без правил. На двухметровом батуте он разрешил прыгать как угодно, любому количеству человек разом. А вот на четырёхметровом позволил прыгать не более трём детям в раз. На более высоких — только по одному, и то, на верхних только тем, кто имел подготовку спортивную. Так Фабио, Виктории, близняшкам Фортучи и мне разрешили прыгать только на нижних батутах. Я понимал, что это для нашей безопасности, но всё равно было немного обидно.              Впрочем, поднявшись на верхний батут, я тут же понял, что там прыгать мне было бы просто страшно. Поэтому, сидя на краю, я наблюдал за тем, с каким восторгом Ламбо прыгал на семиметровом батуте. И как Костик, вылетев с нижнего подводного батута легко, делая сальто в воздухе, запрыгивал с батута на батут, игнорируя разницу в высоте. Запрыгнув на верхний батут, он подпрыгнул несколько раз на нём высоко-высоко, а потом… просто вылетел с него в океан.              Я думал, у меня сердце остановится. А он ничего, красиво вошёл в воду вниз головой, почти без брызг, а минуты две спустя вынырнул у глубокого подводного батута. Леонардо погрозил ему пальцем и попросил не мочить низкие батуты, а то с него текло, а на воде было легко поскользнуться. И мало ли, мол, можно не только в воду слететь, но и башкой о каменный борт шандарахнуться или просто шею сломать, или конечности, неправильно приземлившись. Я понимал: Мудрец просто не мог физически уследить за всеми нами, а от Максима было мало толку.              Елена наслаждалась видом на море, о чём-то беседуя с Тришной и Наги, Рикардо сидел на третьем по высоте батуте и следил за нижними. За его спиной резвился Максим. Выше четвёртого по высоте почему-то даже Ламбо перебираться не спешил. Я наслаждался солнцем и ветром, и не заметил, как ко мне поднялся Леонардо:              — Если не будешь шалить как Костик, можешь попрыгать здесь. — Предложил он мне. Я улыбнулся, но покачал головой:              — Я ещё не настолько доверяю своим ногам, чтобы прыгать на такой высоте.              — Я понимаю, но, если ты не научишься доверять себе, своему телу, то так и не овладеешь им, и так и будешь бояться, что оно подведёт. Твой организм не враг самому себе. Слушай его просто. — Мудрец подошёл и рывком поставил меня на ноги, толкнув к центру батута. — Давай, я подстрахую. — Я неуверенно покосился на него, неловко переступая с ноги на ногу и чувствуя, как пружинит под моим весом резина.              — Ты главное глаза не закрывай и не сгибайся, стараясь не выходить с середины. — Вставил подошедший Костик, прежде чем подпрыгнуть на краю, подбрасывая в воздух и меня, и улететь в океан снова.              — Вот пройдоха! — Воскликнул Мудрец, улыбнувшись. — Но он прав. — Я в тот момент как раз приземлился на задницу. Батут под моим весом спружинил и, снова невысоко подлетев, я вдруг оказался на ногах вновь. Тело само напряглось, и я пытался осознать, что это было. Пытался понять свои ощущения, ведь никогда прежде не был на батуте. И это… не описать словами. Восторг, захватывающий всё естество. Странное напряжение, возникшее от попытки приземлиться на ноги. Это воздух, выбитый из лёгких, будто ударили под дых, и воздушная подушка под животом. Это… невесомость?!              Я попробовал робко раскачаться и подпрыгнул ещё раз, но уже сам. И приземлился на ноги. Батут подбросил меня вновь, уже выше, и… Через пять минут я уже прыгал во всю. Не сказать, что уверенно, но уже наслаждаясь процессом. Жаль, что утомился я тоже быстро, и пришлось спуститься под навес. Зато я наблюдал, как прыгают остальные. Естественно, что связанные с мафией прыгали лучше всех, но и они держались неуверенно, будто впервые, как и я, прыгая на батутах.              Как ни странно самыми восторженными были близнецы Габриэль и Доминик, а не Ламбо. Леонардо мне пояснил, шокируя, что они выросли в тюрьме, а потому восторгались всему новому. Фабио и Футе было всё равно до того, кто как прыгает, они, бывало, и просто бегали по батутам, веселились. Ромка соревновался с Ламбо в крутости прыжков, но с киллером он сравниться не мог и прыгал примерно как сестра, просто. Зенг был задумчив. Ему нравилось с нижнего батута прыгать в верхний подводный, и оттуда, преодолевая водное сопротивление, возвращаться обратно. Почему-то при этом мокрых следов на резине он не оставлял. Когда я спросил об этом Мудреца, он похвалил мою внимательность, но на вопрос не ответил, сказал, что это тайная сила триад, и говорить о ней он не вправе. Оливер тоже баловался с водными батутами, не особо желая подниматься наверх. Но, конечно, среди всех детей увереннее всего прыгал Константин. Он как будто бы всю жизнь прыгал. И какие только пируэты не исполнял в воздухе! Впрочем, он старался не привлекать к себе внимание, видимо, чтоб не завидовали и не пытались повторить нечто столь опасное              Из девчонок увереннее всего держалась И-пин, но изящнее её была Наги. Она так взлетала, словно балерина, вытягивая носки и протягивая руки к небу, будто желая обнять его. Она не прыгала, а танцевала, порхала… Близняшки Фортучи прыгали как коровы, но их это не волновало: они держались за руки и прыгали по очереди, им было весело. А Виктория просто не могла расслабиться, мне казалось, считая, что людям её происхождения прыгать было… низко. А на самом деле она просто наверняка боялась. Олеська же… прыгала просто, пожалуй, выше всех девчонок, и приземлялась то на спину, то на попу, то на ноги, как-то привычно.              Взрослые… Ну, Максу прыгать нравилось, но, кажется, он побаивался высоты. Рикардо прыгал с интересом, тоже пытаясь что-то крутить в воздухе, задорно препираясь с младшим братом, реагируя на его подколки и ехидные комментарии. На самом деле он прыгал несколько неуклюже, хоть и со знанием дела, и выглядел… как спортсмен в возрасте, который когда-то был чемпионом, но уже много лет не поднимался на спортивный снаряд и подрастерял навык и уверенность. Тришна… прыгала без интереса. Попробовала пару раз, и всё. Странная девушка. Сам же Леонардо… так и не вышел на батут, как мы его не уговаривали.              За весёлым времяпрепровождением мы и не заметили, как пропустили обед, и как стало вечереть. И как бы все не сопротивлялись, Мудрец погнал всех на обедоужин. Препираться долго никто не посмел, и пришлось отправиться к дому. Странно, но разницы между водной гладью и земной твердью к тому времени под ногами я уже не ощущал.              Мы с Костиком и Оливером шли последними, и в какой-то момент Оливер толкнул меня в бок, чтобы мы с Костей обернулись. Так мы и поступили, и, посмотрев на батуты, увидели, наконец, как прыгает Он. Леонардо… То, что он творил в воздухе, прыгая с одного батута на другой, или подлетая высоко-высоко на одном, или падая в водный батут и возвращаясь обратно… Это было невероятно, потрясающе, великолепно до восторга. Спокойно, без напряжения, он крутил и сальто, и бочки, и всяко-всяко вращался. Он не прыгал, он буквально летал, парил. И воздух был его родной стихией. В нём он был как рыба в воде, как птица в небе. И волосы развевались на ветру, и одежда трепыхалась и похлопывала… Да, широко расправив руки, он летал. И то спокойствие, и расслабленность, с которой он совершал все невероятные, несовершаемые, для такого человека как я, трюки, вызывали потрясение. Он знал батуты как свои пять пальцев. Знал их диаметр, высоту на которую можно было взлететь с его весом. Это было ясно потому, что он прыгал с закрытыми глазами и приземлялся, чтобы снова взлететь, не всегда на ноги, а бывало и на спину, и на руки. Зрелище ошеломляло до слёз, вызывая невольный вопрос: неужели люди действительно могут вот так?.. Ведь, кажется, даже гимнасты вели себя на батутах напряжённее.              Но я стоял на воде, и вопрос отпадал сам собой.              — Почему он отказался прыгать при нас? — Спросил я, надеясь, что кто-то знал ответ. Не зря:              — Чтобы вы не посворачивали себе шеи, пытаясь повторить за ним. — Хмыкнул Максим, обернувшись. — Так было проще вас страховать и за вами следить. Не думаете же вы, что мы просто так там с вами торчали?!              — Ты тоже прыгал с нами, дядя. — Обиженно насупился Ромка.              — А я вхожу в число безрассудных детей, за которыми Льву поручено приглядывать. — Весело ответил племяннику Максим, за что удостоился болезненного тычка локтём под рёбра.              Это был незабываемый день, но один из немногих, проведённых с НИМ...              Вечером того же дня мне неожиданно стало плохо. С сердцем. Под лопаткой закололо, дышать было нечем совершенно. Да просто сделать вдох казалось невозможным. Не обращая внимания на посиделки у костра, я ушёл в выделенную мне комнату, стараясь сохранять ровный шаг. Но скрывшись от обеспокоенных, как мне показалось, взглядов, я едва дополз по стенке до нужной двери, рухнув на пол, так и не добравшись до кровати. Таблетки от таких приступов были всегда при мне. И отец, и мой врач настояли на том, чтобы они были, несмотря на запрет Мудреца. Всё-таки моя сердечно-сосудистая система была непривычна к таким физическим нагрузкам и могла сбоить, а если мер не предпринимать, я мог заработать новый диагноз, но уже сердечный. Вот только даже когда меня прошиб холодный пот, даже когда меня затрясло, даже когда перед глазами потемнело, за таблетки хвататься я не хотел.              В такие мгновения мне казалось, что я ощущал дыхание смерти на своём загривке. И всё равно…              Моя вера в Мудреца и без того сильная, с каждым прошедшим днём, проведённым с ним, проведённым в его доме, только укреплялась. Он сказал без лекарств, значит… Умру от сердечного приступа? Чтож, так тому и быть…              Меня нашёл Костик, сунул под нос что-то пахучее, побил по щекам и кое-как привёл в чувства. Перед глазами было ещё темно, хотя расплывчатое и обеспокоенное лицо друга я видел.              — Джек, идти можешь? — Донёсся, как сквозь вату, сквозь бешеное сердцебиение, голос Константина.              — Без помощи — вряд ли. — То ли просипел, то ли прошептал я. Себя я не слышал, но надеялся, что хоть губами пошевелил, а друг умел читать по губам. И тем не менее в ответ раздалось:              — О, отлично! Жить будешь. Давай, вставай и помоги мне. Отец попросил привести тебя. — Он настойчиво подхватил меня под руку и вынудил сначала встать, а потом куда-то идти, опираясь на него. Шли недолго. От яркого света места, куда Костя меня привёл, даже сквозь мутное зрение, ослепило и замутило. Меня кто-то подхватил на руки и куда-то понёс, а вскоре я ощутил себя на мягком диване. Мне упорно считали пульс, и перед глазами я видел лицо Мудреца.              — Приступы такие часто случаются? — Спросил он.              — Такой… впервые. — Промычал я. И это была чистая правда: так долго они ещё никогда прежде не продолжались. Правда, соображал я достаточно быстро и ясно, тоже как никогда прежде, будто что-то или кто-то прочистило мне мозги, вернув здравость рассудка.              — Я понял, пап, почему ты поручал мне приглядывать за Джеком. — Где-то тихо говорил Костя. — Правда, я невольно думал…              — Что он может шпионить? Или что я думаю, что он может шпионить? — Закончил за него Мудрец, и констатировал, заглядывая посиневшими глазами в мои: — Глупость, сын.              — Знаю, прости Джек. — Прозвучало совсем рядом. Я повернул непослушную голову и обнаружил лицо друга, как раз садившегося в кресло по левую от меня сторону. А, посмотрев в другую сторону, увидел, что кресло там тоже занято: в нём сидел Секондо. Перед глазами немного прояснялось, предметы обретали чёткость. — Я догадывался, что у отца другие причины, потому и согласился.              — Я ожидал подобного. — Снова просипел я. Действительно: слежка за мной была вполне ожидаема. Точнее не слежка, а недоверие ко мне. Вот только Леонардо просил сына присмотреть за мной… из-за здоровья? Это было даже приятно.              — Так, Джек, ответь: ты мне доверяешь? — Синий взгляд Мудреца, казалось, пронзал меня, видел мою душу насквозь, а тон его голоса звучал как лучшая дамасская сталь, требуя ответа. До меня не сразу дошла суть вопроса, но она меня отчего-то рассмешила.              — Глупый вопрос, Мудрец. — Сипло хихикнул я, несколько нервно, от осознания. — Моя жизнь принадлежит вам. Я её вам должен. — Но, кажется, ответ мой всерьёз воспринят не был:              — В этом доме есть технологии, способные поставить тебя на ноги полностью за несколько процедур. Но ты должен мне доверять и душой, и телом. — Пояснил мне Леонардо. Сквозь всё ещё не спавшую дымку перед глазами, за спиной своего благодетеля я увидел какие-то гигантские колбы, непонятные машины, с огромным количеством экранов, кнопок, рычагов, словно в кабине пилотов самолёта, а ещё… операционный стол. Кажется, Костик притащил меня в медпункт этого дома. Я перевёл взгляд на Мудреца: — Это не глупый вопрос, Джек, это выбор, который я не могу не дать. — Он смотрел внимательно на меня, серьёзно, настороженно, будто отслеживая малейшие изменения у меня на лице. Только он внезапно отпустил моё запястье, где высчитывал пульс, и… я почувствовал, что мне стало легче дышать. А боль под лопаткой почти прошла, отчего я сразу почувствовал себя живым. Леонардо улыбнулся уголками губ: — Смотри, приступ спадает. Костик почти остановил его, и… — Друг тоже улыбался. Я уже не удивлялся тому, что он превосходил меня в знаниях, навыках, опыте, и пообещал себе, спросить у него, как он снял мне приступ. Но пока меня интересовало другое:              — Почему вы делаете это для меня? — Леонардо усмехнулся и весело и криво одновременно, словно видел, как я, или чувствовал, как его старший брат и сын переглядываются у него за спиной, солидарно с наёмником хмыкая, когда он ответил мне прямо:              — Я не отвечу, потому что чтобы я ни сказал — это будет ложь. — Я открыл было рот, собираясь сказать, что думаю по поводу такого ответа, и что даже так моё мнение не изменится, и Мудрецу я доверял. Но слово вставить мне не позволили: — Не торопись с ответом. Выбор, предложенный мною, сродни договору с Высшими Силами о продаже души. — Усмешка, ледяная, между прочим, превратилась в оскал лиса. — Я не заберу твою душу, но она будет в моей власти на веке, потому что я перепишу твою судьбу.              — Сумасшедший… — Фыркнул Секондо. Его младший брат резко обернулся на голос и прикрикнул:              — Рик, помолчи! А ты, — он вновь обратил внимание на меня, — думай тщательнее. Я не дьявол, но в чём-то даже хуже. — Я молчал, потому что вопрос поставили передо мной как-то по-новому. Будто с подвохом, будто предупреждая о катастрофичных последствиях такого доверия.              Но кто же он, чёрт его дери, такой, если так серьёзно говорил о продаже души, о договорах с Высшими Силами и?.. Ходил по воде и учил других ходить. Лечил неизлечимые болезни фактически наложением рук, если забыть о пламени, которое называл магией. Разговаривал со зверьми так, что не только они понимали его и отвечали, но и он понимал их. И жил он сотни лет, при этом родившись меньше двадцати лет назад.              Кто же они такие, Дети Звёзд?! И почему я всем естеством неосознанно тянулся к нему, хотел идти за ним, желал подчиняться только ему, и…              — Лео, не мучай его. Он всё решил. — Вырвал меня из мыслей голос Секондо Вонголы. — Ты подчинил себе мафию, король. — От такого обращения, Мудреца аж перекосило, словно от резкой зубной боли. — Однажды они назовут тебя так, король мафии. Пять семей изначально задумывались отцом в качестве хранителей закрытого подпольного мира, мафии, внутри подпольного мира. — Я удивлённо вскинул брови, ведь таких подробностей не знал. — И эти пять семей у тебя в кармане. Мой сын — твой уже телом и душой, и даже разумом. Он — Вонгола. Каваллоне называет тебя братом. Шимон — твой ученик. Оливьери — тоже твой должник. Этот мальчик тоже за тобой и на край света кинуться не прочь, и в тартар за тобой пойдёт, только позови. — Пять семей-хранителей мафии? Почему пять? И было ли это формальными должностями, или же за первым альянсом Вонголы стояло нечто большее, не только клятвы верности принятым Джотто законам, но и… магия? Если так, то мафия… и правда, обрела своего короля. Отцу это не понравится, даже несмотря на долг нашего рода перед королём. Остальным семьям это не понравится тем паче. Разве что всем, кроме Вонголы, и ещё нескольких семей.              Чёрт, и я, я ведь правда пошёл бы за Мудрецом куда угодно, позови он меня за собой. Я бы бросил всё, и семью, позабыв о долге, и отца, и самого себя. Да, только сейчас, внезапно вспотев, я понимал, почему этот… человек, если он вообще являлся человеком, был на самом деле так страшен. Он был кем-то, пред кем невозможно не склонить голову. А зная хоть немного его, зная о философии не простой, зная о принципах некоторых, зная…              Дрожа от осознания и слизывая пот с верхней губы, я и произнёс не своим голосом:              — Ваш брат прав… — Мудрец прикрыл глаза, в которых, если мне не показалось, мелькнула застарелая боль и… обречённость.              — Уверен? — Переспросил он. Я уверенно кивнул. — Чтож, тогда поправим твоё здоровье. Раздевайся догола и лезь в ту колбу. — Он мотнул головой на вторую гигантскую колбу, от входа возле дальней стены. Но вновь посмотрев на меня, понял, что я смущён. Я не видел ни ширм, ни раздевалок, а значит, раздеться мне предстояло прямо перед Леонардо, его братом и сыном. И, казалось бы, что в этом такого? Но… — Чего краснеешь? — Непонимающе спросил Мудрец, склоняя голову к плечу. — Делай, что сказал, раз уж доверяешь и душой, и телом. — Я не двигался. — Ну, в конце-то концов, был бы девчонкой — понятно, но ты — парень. Что есть у тебя, чего нет у нас, и наоборот, м? Да и привыкнуть должен был, уж на скольких осмотрах-то побывал наверняка… — Я вздохнул и принялся раздеваться. Когда с этим было покончено, Леонардо окинул меня с ног до головы откровенно оценивающим взглядом и хмыкнул: — Красавцем вырастешь. Даже немного жаль, что я не педофил. — Жар от этих слов прилил у меня к щекам. Я почувствовал, что ещё немного, и пар повалит у меня из ушей от смущения, и попытался прикрыться хоть как-то от разглядывания, но разве это было возможно?              — Отец! — Возмущённо вскричал Костик. Леонардо рассмеялся и подтолкнул меня к колбе, у которой, как оказалось, как в душевых была дверца. Он втолкнул в неё, развернув спиной к себе, и предупредил, что будет больно, резко наклонив меня, вколол что-то, от резкой сильнейшей боли, мне показалось, что прямо в нерв меж позвонков. Я заорал, не сдержавшись, и безвольной куклой повис у него на руках, потому что тело больше не слушалось, стало ватным, неподъёмно тяжёлым, нечувствительным. Тогда он опустил меня на дно колбы и быстро вколол ещё и капельницы или что-то вроде (тонкие трубочки от игл уходили куда-то вглубь непонятной мне машины) в вены на руках. Затем, быстро надевая на меня и закрепляя кислородную маску, он запер дверцу колбы, закрывая её крышкой. Я почувствовал подачу кислорода в маску, почувствовал, как колба стала заполняться непонятной зеленоватой жижей, и… сознание покинуло меня.              Очнулся я от ощущения, что куда-то падаю. В сознание резко буквально ворвалось это ощущение, но открыть глаза сразу я не смог, а потому судорожно пытался зацепиться руками за что-то, чтобы ощущение прекратить. Но остановилось моё падение так же неожиданно, как началось. Я просто понял, что меня кто-то поймал, причём не руками, а тканью. Рывком, но открыть глаза всё же пришлось. Учитывая мои последние воспоминания, я почти не удивился тому, что обнаружил перед глазами взволнованное лицо Костика, который сравнительно легко удерживал меня почти на весу, закутав в халат.              — Сам идти можешь? — Спросил он деловито, вызывая чувство Дежавю. Я прислушался к ощущениям в теле. Оно казалось непривычно полностью расслабленным, лёгким, будто не моим. Оттого и не желало слушаться. Но снова виснуть на младшем друге было стыдно, и я всё же попытался взять его под контроль. Однако при малейшем усилии я почувствовал страшную боль в районе позвоночника ниже лопаток, в том месте, куда Мудрец мне что-то вколол. И как хотелось поддаться слабости, но… В конце концов, боль была мне привычна. Так что с некоторыми усилиями, я сумел встать на ноги, и даже нормально одеть халат, снежно белый и большой для меня.              Костик отпустил, но всё равно страховал, пока я шёл к кушетке, на которую он мне кивнул. И лишь когда я дошёл, он вернулся к колбе и запер её.              — А где Дечимо и Секондо? — Спросил я, осматривая помещение ясным взглядом и обнаруживая массу непонятных приборов, которые явно были родом не из нашего мира или времени.              — Они тоже решили подлечиться. — Пожал плечами Костик, с помощью панели управления запуская в моей колбе какой-то процесс. Наверное, очистки. — Дядя суставы лечит. Сказал, что выбитое в доисторические времена колено после прыжков на батуте разболелось с непривычки. — Мой друг смешно помахал рукой, демонстративно закатывая глаза, явно пренебрежительно относясь к серьёзности такой болячки. — Ну а папа тоже где-то тут. И я понятия не имею, что решил оздоровить он. Кажется, лечить его тело уже почти бессмысленно и проще найти тело новое или создать. — Сын Мудреца раздражённо крякнул что-то о пренебрежении отца к собственному здоровью, после чего присел рядом со мной: — Мне, вот, и то кислородный коктейль всучили. — Усмехнулся он, сунув мне точно такой же коктейль, какой допивал сам. Простой прозрачный стакан с вишнёвой пеной внутри. На вкус пена тоже была вишней. Хотелось спросить, чем же был болен Леонардо. Он, конечно, это скрывал, но я не был глупцом, и по отдельным оговоркам понял немало. Вот только… спросить не решался. И не столько потому, что это было просто не тактично, сколько потому, что боялся узнать правду, которая почему-то казалась мне страшной.              Братья вернулись вместе. Ждать их почти не пришлось. Рикардо прихрамывал, его младший брат, кажется, дышал с трудом и выглядел ещё более усталым, чем обычно, но… на губах обоих цвели искренние улыбки. Мудрец выдал какую-то мазь брату, а совсем другой мазью смазал мне место укола на позвоночнике. Он сказал, что спине в том месте ещё придётся пострадать, и с каждым разом это будет всё болезненнее, поэтому немного облегчить организму восстановление можно. Потом он, просто щёлкнув пальцами, с помощью пламени перенёс меня в выделенную мне комнату, предварительно повелев выспаться. И, должен заметить, отрубился я даже слишком легко.              Утром мне звонил отец. Он всё осторожно пытался выспросить меня о Мудреце, прекрасно зная о печатях, не позволяющих рассказать всего. Что я мог сообщить? Только восторженно поведать о том, что у меня появились понимающие друзья, о том, что никогда прежде не проводил время так чудесно, и никогда прежде не чувствовал себя столь полноценным, живым. А Леонардо? Ну, печать позволила прямо сказать отцу о том, что Южная и Центральная Америки полностью в его власти во всех прослойках мира. Так же я смог предупредить папу о том, чтобы даже не смел ничего замышлять против Мудреца и его семьи, потому что ему — раз плюнуть нужно, и всего-то, чтобы подчинить всю мафию, а уничтожить — и того проще. Папа поинтересовался, с чего я сделал такие выводы, и тогда я поведал ему о том, как вёл войну Десятый Босс Вонголы. Умение выигрывать войны почти бескровно, управлять сотнями отрядов лично одновременно и решать многочисленные задачи разом, способности, столь сильно поразившие меня… Отец в них не поверил, не поверил, что такое возможно. Говорил, что меня обманули. Чтобы через меня запугать его. Но я точно знал, видел своими глазами и знал, это — не постановка, не иллюзия. Я не мог словами объяснить это отцу через видеосвязь, и мне оставалось лишь молиться, чтобы он не совершил глупость. Просто знал, доброе и доверительное отношение ко мне не помешает наёмнику мирового уровня уничтожить отца.              Но мы всё ещё жили в доме Мудреца, а потому очень весело проводили время. Сам Леонардо, похоже, решил от мрачных мыслей отвлекаться надёжным способом: физическими нагрузками. И Костик уже не возражал, чтобы я гулял по ночам — тоже ночи напролёт наблюдал за отцом. Точнее за его… тренировками. Тренировками?! Ха! Три раза! Как бы не так, на тренировки это было мало похоже. Это было натуральное измывательство над организмом, настоящая пытка. Потому что наёмник тренировался до сбитых в кровь ступней и кулаков, до кровавого пота, до рвоты, а иногда и до потери сознания. Что он пытался сделать, сворачивая себя в немыслимые позы, до вывихов суставов? Каких результатов желал добиться, десятками тысяч раз повторяя одни и те же движения, на первый и только на первый взгляд простых упражнений? Зачем опустошал полностью свой громадный запас пламени? Я не знал ответов на эти вопросы. Я видел только, что ему было тяжело, и получалось то, что он хотел сделать, не всегда. Далеко не всегда. Он, словно гимнаст, пытавшийся вернуть форму после травмы и долгой реабилитации, делал что-то, ошибался и падал, срывался или внезапно останавливался, и, согнувшись, и опираясь руками на колени, пытался отдышаться. Да, всё-таки это было не похоже на тренировку… По крайней мере, не в понимании обычных людей.              Что с ним происходило после таких тренировок — это было страшно. Он не мог зачастую даже сесть, не то что доползти до дома. Но чаще всего он просто вырубался там, где в очередной раз падал. Нередко его долго рвало, причём кровью. Особенно после непонятных иссушающих тренировок с пламенем. Иногда он беззвучно орал, катаясь по земле и выгибаясь явно от боли, которую вообще способен не каждый вытерпеть. Хотя… чаще он сдерживал судороги. В те редкие мгновения, когда, заканчивая свои тренировки, он мог двигаться — Леонардо всё равно истязали минимум спазмы и судороги. Но тогда он, слегка отдохнув, вновь возвращался к тренировкам до полного изнеможения. Так и проходили ночи. Днями он возился с нами, с детьми, вечером мы сидели у костра, поздним вечером он проводил какие-то лечебные процедуры, запирая меня в той колбе, отчего я со временем перестал чувствовать проблемы с сердцем. А ночи — так. И непонятно было, когда он спал и спал ли вообще.              Что меня возмущало, так это то, почему ни брат Леонардо, ни сын не пытались это остановить, или не пытались помочь потом. Я спросил Костика в одну из ночей, почему так. Он ответил просто:              — Отец любую помощь посчитает подачкой или жалостью. Это оскорбит его. Гордость у него и без того о-го-го, — Костик не наигранно скривился, — а сейчас, после возвращения домой, она вообще воспалилась, так что трогать папу не стоит. К тому же у него гораздо больше знаний и опыта, чем у нас всех вместе взятых. Он знает, что делает, а мы — нет. Так имеем ли мы право лезть? Я считаю, что не имеем. — Разумно это или нет, я не знал. Но, кажется, это был принцип их семьи.              Хотя в другую ночь мой друг всё же не выдержал смотреть на издевательства отца над собою и поинтересовался, когда он приполз передохнуть:              — Пап, прости, но что ты пытаешься сделать? — Мудрец выдохнул тяжело, судорожно:              — Пытаюсь доказать себе, что этот пёс ещё на что-то годен. — Дечимо Шимон, сидевший неподалёку, тихо вздохнул:              — Учитель, вы всегда совершали невероятные вещи, которые никто больше повторить был не в силах. Вы ничуть не изменились с момента моего знакомства с вами. Но сейчас… зачем же вы мучаете себя, зная, что возврата к прежнему нет? Вас ценили и ценят не за это. — Наёмник резко вскинул голову, острым ледяным взглядом посмотрев на Энму:              — Тебе больно смотреть на мои неудачные попытки вспомнить, ученик? — С насмешкой спросил он.              — Невыносимо. — Лаконично ответил Шимон, признаваясь честно и качая головой.              — Я не остановлюсь, ты знаешь. — Обхватив голову руками, со вздохом констатировал Леонардо. — А я знаю, что раз я смог вернуть подобие былой боевой формы, то и подобие старой подвижности вернуть смогу. Это того стоит, поверь.              — Вы всегда были упрямы… — С ноткой раздражения в голосе, закатил глаза Энма. Его учитель усмехнулся, но промолчал.              Той же ночью к утру я видел нечто по-настоящему невероятное. Леонардо стоял на воде в океане, и, видать, силой пламени не только поднял в воздух на высоту десяти метров волну, но и удерживал её… Точнее нет, он пытался её удержать. Волна, подобная мощнейшему цунами, грозно нависала над пляжем. Мудрец, воздев руки то ли к небу, то ли к волне держал её. Он спазмено дышал, дрожа от напряжения всем телом, и в какой-то момент, кажется, начал терять контроль. Костик, стоявший рядом со мной на скалистом берегу, выругался, и мгновением спустя, исчезнув возле меня, появился рядом с отцом. Он так же возвёл руки то ли к небу, то ли к волне, и легко, без напряжения, эту волну, это цунами, созданное отцом, держал, пока сам Леонардо, рухнув на колени, пытался отдышаться. Костик, кажется, что-то говорил ему, но из-за рёва океана и расстояния, мне было не слышно. Просто в какой-то момент Мудрец вновь тяжело поднялся на ноги и сделал совсем другое движение руками. Мой друг тут же руки опустил, а в следующий момент уже опять стоял рядом со мной и шептал:              — Давай же, отец. Ты боялся потерять контроль, потому и не получалось. Ты же знаешь, это тоже зависит не столько от запаса пламени, сколько от силы веры. Я верю в тебя, отец. А ты веришь Небу. — И, словно послушавшись сына, Леонардо выпрямился гордо, натянувшись напряжённо, словно тетива лука, готовая выпустить стрелу. Он снова возвёл руки к небу и перестал дрожать от напряжения, а в следующий миг океанская волна с рёвом поднялась на невероятную высоту, словно уперевшись в низкие грозовые тучи, словно вырастая из них. Из волны показался хвост, кажется, дельфина, который с головы до ног облил Мудреца водой, и тот… громко и заразительно рассмеялся.              Сила, способная вызывать цунами… Могли ли ею обладать люди? Почему-то мне казалось, что нет. Но тогда кем были они, если даже их восьмилетнему сыну такая задача казалась лёгкой?!              Впрочем, мне предстояло узнать ещё одну особенность Детей Звёзд, которая только прибавляла подобных вопросов.