Поющий Койот. Перекрёсток Времён

      — Занзас, у тебя есть власть: карать и миловать. Карать легко, но покарав, не разобравшись, ты сделаешь ошибку. Ты должен понимать, почему люди делают то, что делают. Даровать милость сложнее, но даруя её, ты делаешь правильное дело., если её последствия не принесут вреда. — Вещал я, сам не понимая зачем, но чувствуя: надо, чтобы племянничек разобрался, что и почему. Он, конечно, знал если не все, то многие прописные истины, но объяснить их логически, оправдать даже в своих глазах не мог. Раньше, по крайней мере. А знающий, но не понимающий истину, ставит её под сомнение и ошибается. Это я знал по себе.              Мы часто стали разговаривать по вечерам, когда большинство жителей особняка уже спали. Разговаривали о том, что интересовало Занзаса, или о том, о чём я счёл нужным поговорить. Это было похоже на те беседы, которые отец проводил для меня. Конечно, общая цель такого времяпрепровождения была разной, но…. Занзасу, кажется, это нравилось. Я… мне было всё равно. Просто я должен был.              — Я знаю, Мусор. — Раздражённо передёрнул плечами племянник, не до конца переварив мои слова. Впрочем, он быстро опомнился: — Стой! Не понял, я что, за предательство тоже должен миловать? С какого… — От искреннего возмущения в голосе мне хотелось смеяться. Только я не делал этого, зная, что обидится. Почему-то тщательно выстраиваемые заново отношения с ним, вылились в то, что он, наконец-то, осознал меня старшим. Из-за этого обижался, но только по мелочам. Всерьёз — никогда. Это было похоже на игру, попытку вернуть беззаботность там, где ей было не место. Перепалки ведь, по большей части, остались в прошлом. Занзасу их не хватало, да и мне тоже. Просто времени было мало, недостаточно, чтобы тратить его на них.              — Нет. Предательство непростительно. — Жёстко ответил я, игнорируя ухмылки двух теней в углу кабинета. — Рядовые могут не понимать разницу, например, между шпионом и кротом, ведь делали они одно и то же: сливали информацию. Однако первого можно помиловать, и даже нужно, чтобы вызвать уважение к тебе у врагов твоих. Ну или в крайнем случае, чтобы враги посчитали это слабостью, и купно ошиблись. — Поправил я сам себя с усмешкой. — Второго миловать нельзя. Почему, Занзас? — Племянник ненадолго задумался, пытаясь объяснить мои слова. Ответы он, как всегда находил быстро:              — Шпион — засланный агент. Он никогда не был предан ни мне, ни семье, ни общей идее. Нельзя предать то, чему не был предан. В том, что он шпионил, виноваты люди, допустившие его к информации, не рассмотревшие в нём врага. Крот — человек, некогда преданный семье, но по каким-то причинам решивший её подставить. Это его личное решение. Сливая информацию, он подвергает вероятной опасности жизни своих товарищей, когда-то небезосновательно доверявших ему.              — А если он подвергает опасности твою жизнь, и у него есть на то причины? Скажем, затаённая обида, и ты повинен перед ним. — Я смотрел на тени в углу, тени, которые видел всё чаще и задавался вопросом: за какую именно нанесённую мною обиду они меня предали? Или было что-то иное? Иная причина?! Но Лукас и Терренс лишь проказливо улыбались, не давая ответа.              — Не имеет значения. — Жёстко ответил Занзас, и в его глазах сверкала сталью уверенность в убеждении. — Я — отвечаю за жизни подчинённых. Их жизни зависят от меня. Подвергая опасности мою жизнь, он, крот подвергает опасности жизни товарищей. Рискуя своей жизнью, я рискую их жизнями. Поэтому если существует угроза для моей жизни, я обязан её устранить. Если кто затаил на меня обиды — пусть приходят ко мне. Если я действительно виноват — я постараюсь свою вину загладить, или объяснить причины своих поступков. Но действовать исподтишка, метить ножом в спину — это предательство, и кара за это только смерть. — Эх, и вот чем не повод гордиться своим Небом?! — Меньшее зло.              — Не тюрьма? — Провокационно уточнил я. Занзас отрицательно качнул головой. — Почему?              — Если тюрьма — то только пожизненное, иначе тайны семьи рано или поздно окажутся в опасности. Крот затаит ещё большую обиду и попытается отомстить. Быстрая смерть — это более гуманно для существа, рождённого быть свободным. Пожизненное — много хуже этого.              — Понимаешь, почему я отвратительный Босс? — Племянник криво усмехнулся:              — Теперь — да. Ты рискуешь нами всеми, даже просто гоняя на своих тачках. А так как верности семье ты не имеешь, то в любой момент можешь слить любую информацию, которая доступна тебе в полном объёме, как никому другому. — Я рассмеялся, но ему было не смешно: понял, наконец, что Вонгола, не без его помощи, устроилась на пороховой бочке, фитиль которой уже подожжён.              — Хорошо. Но ты говоришь о гуманности, а ведь предателей перед смертью пытают, чтобы заполучить информацию, скажем, о получателе секретных данных. — Продолжил я искать слабые места в его убеждении.              — Информация подобного рода может спасти жизни моих подчинённых или и вовсе исправить утечку. Если предатель не хочет расставаться с такой информацией добровольно, я обязан её получить любыми способами.              — Меньшее зло?              — Как ты любишь говорить: грех, который берёт на себя любой правитель — это ответственность, плата за власть. — Занзас устало потёр виски. Да, за Варию теперь отвечал Скуалло, но это не значило, что племяннику было нечем заняться. В конце концов, обязанности Босса Вонголы мы разделили. Но мы с Риком учили его так плотно, что выматывался он очень сильно.              — Отлично. — Похвалил я. — Но почему тогда шпиона можно миловать? Ведь он мог вызнать ту же информацию, что и крот, а значит, подвергнуть опасности жизни не своих товарищей, но твоих подчинённых, тебя? — Занзас открыл было рот, чтобы что-то сказать, но, видимо, последний мой каверзный вопрос завёл его в тупик. Ему пришлось крепко задуматься. Я неторопливо выкурил целую сигарету, глядя на тени своих Хранителей, корчивших мне рожи, прежде чем услышал досадливое:              — Я не знаю. — Я горестно выдохнул:              — Что, совсем никаких предположений?              — Есть пара идей. Бредовых. — Фыркнул Занзас, щёлкая пальцами, по моей привычке, чтобы с помощью освоенных основ пламени Тумана, вытащить откуда-то забытую где-то пачку моих сигарет, и, подпалив одну, тоже затянуться: — Ты засмеёшь, так что я умолчу о них, чтобы не давать повода издеваться надо мной больше, чем издеваешься сейчас. Могу лишь сказать, что по логике шансов на милость должно быть больше у кротов, чем у шпионов, ведь они изначально свои.              — Это зависит от степени провинности крота, племянник. — Ответил я, сообразив, что это он действительно упустил. — Предатель, он и есть предатель. Тут нету степеней. И неважно был ли он, крот, когда-то предан семье. Если его провинность не слишком сильна, его можно миловать, но лишь единожды, сурово наказав и объяснив за что наказан, что он подверг опасности всё. Если же шпиону не удалось заполучить опасную информацию, которая подвергла бы жизни твоей семьи опасности, его ни к чему убивать за то, что он мог совершить, но не совершил. А вот если из-за него погибли члены твоей семьи или даже просто пострадали — ты обязан за них отмстить. Это ведь просто, верно? — Занзас угрюмо кивнул, наверняка мысленно матерясь на себя за несообразительность: вслух материться без острой необходимости выразить свои эмоции я его быстро отучил. — Именно поэтому ты должен лично разбираться в проблеме.              Будучи Боссом Варии тебе достаточно было интуитивно карать и миловать. Тебе можно было и быть беспричинно жестоким, ведь это работало на твою репутацию Босса отряда лучших наёмных убийц Италии. Тебе ни к чему были уважающие тебя, а не твою силу, союзники. Боссу Вонголы нужны союзники, уважающие не только твою силу, но и тебя самого. Поэтому такие основы ты знать обязан. Заодно и научишься объяснять свои решения. Это ты, я надеюсь, понимаешь? — Вкрадчиво спросил я.              — Понимаю. — Вяло кивнул головой он.              — Устал?              — Немного. — Занзас сделал глубокую затяжку. — Но ты прав: это интересно, и так всё становится на свои места. — Я хмыкнул согласно. Некоторое время молчали, создавая самим себе возможность отдохнуть от мыслительного процесса. Хотя для меня это было практически неисполнимой мечтой: мечтала мешала привычка заниматься решением нескольких задач одновременно.              Привычка эта появилась, кстати, когда я с помощью одной техники расщепил себя или клонировал — как посмотреть. Виктор, видимо, не зря её запрещал. Одновременные служба в военном училище и работа наёмника, и забота об Энме с его Хранителями, и мои с Хранителями общие делишки, быстро приучили меня думать обо всём сразу. Теперь я вспомнил, какого это, всё время о чём-то раздумывать. Наверное от того и болела голова, от того и маячили почти всё время хорошо различимые тени перед глазами….              Ха-ха, нет, конечно, не поэтому. Просто я и так долго бегал от этих теней, и время шло, чтобы для кого-то подойти к концу, обманчиво неторопливо, но неизбежно.              — Кого ты видишь, там, в углу? — Вдруг спросил Занзас, вырывая меня из мрачных в последние недели мыслей. Скрывать уже просто не было ни смысла, ни сил.              — Неизбежность. Свою неизбежность. — Я закрыл глаза, но тени никуда не делись. Конечно, они ведь всего лишь плод больной фантазии или нездорового мозга. Если короче: они галлюцинации. А от них закрывать глаза бесполезно.              — Хранителей, да? — Низко склонив голову и сжав пальцы рук в замок, исподлобья глядя на меня, спросил Занзас. Я, раскурив новую сигарету, кивнул. — Я могу помочь? — И столько искреннего, но и наивного желания облегчить мне жизнь было в этом вопросе, что мне морально поплохело совсем. Вспомнилось вдруг, как Риччи однажды точно так же спросил, может ли он помочь, глядя на то, как я выгибался от болей в спине, разрывая в клочья постельное бельё, чтобы не закричать. Ему тогда было где-то около пяти лет по земному времени. Я просто физически не мог ему ответить тогда, а сейчас просто не знал, что ответить Занзасу.              — Нет, Занзас. — Покачал головой я. — Они всё время перед глазами. Пламя тут бесполезно — на отмирающие ткани оно не подействует. Их убрать можно только или сдохнув, или наглотавшись мощных психотропных препаратов, от которых я стану натуральным пускающим слюни овощем. — Племянник медленно, очень медленно выдохнул, вдруг признаваясь:              — Это меня и пугает. Знаешь, люди, даже не понимая, о чём говорят, верят, что когда человек оказывается на грани смерти, ему открываются тонкие миры, в которых скорее их души, чем они сами, могут видеть прошлое и настоящее, людей давно ушедших на тот свет, места в которых мечтали побывать или бывали. Для живых это просто галлюцинации, а умирающие уходят в эти глюки, всё сильнее отдаляясь от реальности, пока, в конце концов, не умирают. — Я изумлённо посмотрел на своё Небо: где он мог такого наслушаться?! И всё-таки он был прав.              — Для многих — так и есть. — Согласился я. — Но к чему ты это?              — Ты ведь тоже уйдёшь за ними, за своими глюками, да? Сейчас это только мёртвые Хранители, а потом что? Мёртвые жёны, дети? Они важнее, чем все близкие тебе, но пока ещё живые люди вместе взятые. С нами ты не останешься, верно? — Он посмотрел мне в глаза и прямо спросил: — Леонардо, сколько тебе осталось?.. — «Жить» — повисло в воздухе, так и не произнесённое. И снова чуть не захохотал: ох уж эта интуиция! Семейное проклятие, а не дар. Плата за абсолютное знание, или его обратная, тёмная сторона.              — Не спрашивай, Занзас. Не спрашивай. — Улыбнулся я: он ведь и не хотел знать ответа, но из-за чёртовой интуиции и не спросить не мог. — Тебе и так часто стали сниться кошмары. Их станет только больше. — Он мгновенно напрягся:              — С чего ты решил, что мне стали сниться… — Тут уж я не стал сдерживать печальную усмешку:              — Я чувствую из-за сильной связи. Рикардо чувствует как глава вашего рода. Мы знаем. — Он прикрыл глаза, как я понял, по той же причине, по которой я смеялся после его вопроса об оставшемся мне времени: думал о сторонах интуиции.              — Жуткая всё-таки эта штука, да? — Доверительно поделился он своим мнением, несомненно, имея в виду именно интуицию. Я, усмехнувшись, кивнул.              Некоторое время спустя мы решили перебраться в башню. Сменить обстановку, так сказать. Говорили о делах, в частности о том, почему на внешнюю политику денег жалеть не стоит, даже если это идёт в ущерб внутренней политике. В общем, всё объяснение сводилось к тому, что если в семье всё будет идеально и все будут довольны, сыты, одеты, будут разъезжать на личных тачках, и доход весь будет пускаться на семью, то вокруг семьи останутся лишь завистники и враги, и воевать против них придётся в одиночку, потому что союзникам уделялось недостаточно внимания, и они отвернулись. Да и воевать-то будет некому, потому что привыкшие к хорошей жизни люди, буду не способны рисковать жизнью своей и жизнями товарищей, а значит, они будут сдавать позиции.              Были везде такие ворчуны, кричащие, мол, зачем я отправляю людей на помощь союзникам, рискуя их жизнями, или безвозмездно помогаю деньгами, оружием, ещё чем-нибудь необходимым?! Это же не наша война! Деньги, мол, можно было пустить на улучшение качества жизни рядовых Вонголы. И люди были бы целы и сыты.              Глупцы! Хорошо-то жить хорошо, но рассуждая так и действуя соответственно, однажды окажешься в окружении одних врагов. И окружение будет сжиматься, а делать что-то будет поздно, да и ответить — нечем.              Короче, иногда внешняя политика была даже важнее внутренней.              Вот об этом мы и говорили. И ещё о всяком, пока не вернулись к вопросам личным. Занзас вдруг вспомнил, что я штатный «Психолог Варии». И начал он с неожиданного для меня осторожного вопроса:              — Лео, а ты когда-нибудь насиловал женщин?              — С чего такие вопросы? — Удивился я, даже выглянув из вороха подушек, в которых праздно валялся последние минут двадцать. Мне ответили на удивление раздражённо:              — Просто ответь.              — От моего ответа будет зависеть и твой ответ, да? — Занзас кивнул, и я снова опустился на подушки, глядя в звёздное, с редкими облаками, небо, сквозь толстое оргстекло. Мне скрывать было особо нечего. По крайней мере, в данной теме, и после просмотра племянником фильма моего отца: — Я никогда не насиловал детей. Никогда не прикасался к животным с целью удовлетворения похоти. Никогда не спал с подростками, не убедившись не только в их согласии, но и в понимании последствий. — От племянника послышался смешок, мол, всё равно спал же. Я насмешку проигнорировал, лучше других зная, как играющие гормоны и хроническая неудовлетворённость в подростковом возрасте может испортить и без того несладкую жизнь. К счастью, я это знал не на своём примере. — А женщины, замужние или нет, натуралки или лесбиянки, воспитанные или порочные, дорогие или дешёвые, девственницы или нет — всегда раздвигали ноги передо мной сами. — Занзас усмехнулся снова: не сомневался, скотина, хорошо меня знал. Я снова проигнорировал и медленнее констатировал. — Бывало, я не мог сдержаться. Бывало, и насиловал. Но не было ни разу, чтобы женщины от меня уходили недовольными. КогдаВ конце концов, я не встречал ни одно Небо, которое было бы отвратительно по-настоящему. Так что, когда не хватало опыта, я брал интуицией и харизмой. Мужчин и парней в том числе. Тебя я тоже силой взял. — Напомнил я.              — А ты когда-нибудь раскаивался в том, что кого-то взял силой? — Некоторое время задумчивой тишины спустя, конкретизировал свой вопрос он. Я хрипло засмеялся:              — Да, Занзас. Много-много раз. Я раскаивался в том, что взял силой Гижияшиквэ, пока она не принесла мне сына ссо счастьем на лице. Я раскаивался в том, что взял силой тебя. Женщины, мужчины, подростки… Жизнь была слишком длинной и насыщенной для того, чтобы сдержаться. Но почему ты спрашиваешь? — В конце концов, не просто же так он поднял тему, да?              — Это было незадолго до того момента, когда ты присматривал за нами уже после получения Варией приказа тебя убить. — Вздохнул Занзас, поясняя. — Помнишь, когда ты мне метку слежения или чего-то там поставил? — Я согласно фыркнул. — Вот, за несколько дней до этого я… изнасиловал девчонку. — Я сел, чтобы встретиться с алым взглядом, впервые на моей памяти, полным сожаления. — Ей лет четырнадцать на вид было… Она плакала, кричала, звала на помощь, пыталась вырваться. Я… совершенно не контролировал себя. Не понимаю, что на меня нашло тогда.              — Гормоны на тебя нашли. После Колыбели, беспомощности и реабилитации, да при нервной жизни и с ощущением вседозволенности, плюс возраст… Тебе ведь только семнадцать было, верно? — Уточнил я, и так зная ответ. Племянник угрюмо кивнул. Я мысленно усмехнулся, понимая, что это — ещё один случай, когда гормоны портят кому-то жизнь. — Ты раскаиваешься? — Участливо спросил я. Не укоряя, даже взглядом. Зачем? Я знал, в каком состоянии он тогда был. Да и сорваться мог как раз после получения приказа. Не дурак ведь, понимал, что старик Тимотео отправил его на охоту за мной, скорее всего, чтобы от него избавиться моими руками. Да и вообще, в семнадцать лет, да с его характером, да с неконтролируемым тогда пламенем ярости под кожей мало кто устоял бы.              — Тогда — нет. Тогда я даже в голову не взял это. — Признался племянник. — А теперь понимаю, что, скорее всего, ей жизнь сломал. И да, раскаиваюсь.              — Почему ты вспомнил? — Спросил я. Взгляд Занзаса внезапно стал обжигающе ледяным и острым. И голосом он холодно, с вызовом, фыркнул:              — Мусор, неужели ты думаешь, что если я научился контролировать инстинкты, это значит, что я перестал тебя хотеть? Ты — чума для меня. — В этой фразе смешалось обожание и отвращение. А это был показатель. — Болезнь, что медленно разъедает сердце, разум и душу. Кошмары для меня стали нормой, как вы с папашей правильно поняли. Но эти кошмары чаще всего бывают с тобой в главной роли. И в этих кошмарах нередко вспоминаются и моменты моего прошлого. На днях во сне я насиловал тебя, а потом ты стал ею, той девчонкой. — О как. Даже не знал, как реагировать. — Не сразу, когда проснулся в холодном поту от того, что насиловал девчонку, но я вспомнил, что такой момент в моей жизни был.              Слушай, а может, это ты мне такие сны насылаешь, чтобы вскрыть все проблемы моей жалкой душонки, а? — Голосом, будто это была гениальная догадка, спросил Занзас. Я покачал головой, ибо до таких методов не опускался:              — Нет. Не я. Это твоё подсознание. Она жива? — Спросил я и тут же ответил сам, как чувствовал: — Да, жива. Если ты действительно раскаиваешься — иди, воспользуйся интуицией, найди её и костьми ляг, но вымоли у неё прощения или хотя бы понимания.              — Как сделал ты с той девчонкой, которую позволил трахнуть мудаку? — Спросил Занзас. Я не сразу понял, о ком он говорил, но… Маргарет я и не вспомнил бы вовсе, если не всё тот же фильм отца.              — Да, племянник. Поверь, так тебе самому будет легче. — Он устало потёр себе виски, зарылся в волосы и вдруг вскочил на ноги, бросив что-то о том, что его, возможно, некоторое время не будет. Я промолчал: пусть бежит, пусть просит прощения. Получит он его или нет — не так важно, потому что он хотя бы попытается его заполучить. В этом тоже было счастье: у него хотя бы была возможность сказать это самое роковое «прости». Не у всех такая возможность была…              Он действительно сорвался в ночь и исчез на несколько дней. А потом мне доложился Клементе: Занзас приволок в главную клинику Вонголы больную женщину в возрасте около пятидесяти, вокруг которой вертелась девушка лет двадцати, по виду, лёгкого поведения. Женщину Зан потребовал вытащить почти буквально с того света и Клементе звонил, потому что операция требовала больших денежных затрат. Такие даже людям семьи проводили, лишь если шанс на спасение был больше семидесяти процентов. У женщины на выживание шанс был меньше сорока, и Клементе не видел причин на проведение операции. Она лишь давала выбор пациентке: умереть от болезни или на операционном столе. Главврач семьи, по сути, спрашивал, подтверждение на выполнение приказа Занзаса.              Я, мысленно улыбнувшись, подумал о том, что это отличная возможность убить нескольких зайцев разом. Если, конечно, жертва насилия Занзаса во прощение потребовала спасти её мать, — а так, скорее всего, и было. Так что я хладнокровно приказал Клементе любыми способами уговорить Занзаса на время операции вывести девчонку из больницы, а саму операцию над больной женщиной поручить Реохею, который всё ещё иногда практиковался в клинике. Причём приказал не говорить Занзасу о том, кто будет оперировать женщину, а Реохею не говорить, что пациентку притащил Занзас.              Смысл? О, всё просто. Реохею не помешает практика оперирования в безнадёжных случаях. Я даже не стал напрягать интуицию, выясняя, есть ли у него шанс спасти женщину. Если её срок не пришёл, то спасти её сможет и Дездемона, а если её срок вышел — ничто её не спасёт. В любом случае, Реохей получит опыт. Дальше. Если мать женщины выживет — Занзас получит своё прощение, а если нет — вероятно, его жертва в смерти матери будет обвинять его самого. Но племянник-то будет понимать, что это не так, ведь он сделал всё, что мог сделать со своей стороны: обеспечил проведение дорогостоящей операции. И даже не получив прощения, совесть Занзаса будет почти чиста. Он, таким образом, тоже получит опыт в психологии. Ему точно плевать и на девчонку, и на её мать. Старался-то он исключительно для себя. Это и осознает. Ну или поймёт, что не всё в этом мире ему под силу изменить. Если Занзас узнает о том, что операцию проводил Дездемона, или Реохей поймёт, что его пациентка была важна эгоизму Занзаса, то независимо от исхода операции, оба усвоят, что всё, как им хочется, не бывает в жизни. Если женщина выживет, то Занзас убедится, что на Дездемону можно положиться. Если нет, то оба поймут, что от провалов не застрахован никто. Последнее поможет им в более серьёзных ситуациях, ведь в этом случае они не будут обвинять друг друга в провалах.              Ну не гений ли я?!              Шутка, конечно. Было несколько дурно даже от самого себя. Напомнил себе Реборна с его подставами. Но это был скорейший способ получения жизненного опыта: пользоваться случаем, чтобы обставлять ситуацию выгодным образом.              Как ни странно, но операция прошла успешно. Девчонка была счастлива, Занзас — успокоен, получив своё прощение, Реохей в компании алкоголя, Скуалло и Ланчия переживал первый в жизни нервный срыв от чересчур напряжённой операции, а его пациентка быстро шла на поправку. Все счастливы?              Нет. Мне по-прежнему было дурно. Просто Клементе, создавая карточку пациентки, само собой, выяснил её имя и имя единственной родственницы, дочери, которая и была жертвой Занзаса. Имя он сообщил мне, прислав данные удостоверяющих личности документов. Ну а я, естественно, решил выяснить всю подноготную. Ничего особенного я не нашёл, кроме одного интересного факта из жизни жертвы Занзаса: в пятнадцать она родила, но отказалась от ребёнка, оставив его в роддоме, откуда он, а точнее она, попала в дом малютки и вскоре была удочерена французской семьёй. Мы с Риком не сомневались, что девочка — дочь нашего наследничка. Хотя бы потому, что в Книге Судеб на древе нашей семьи Рикардо видел росток от Занзаса, неназванный. Величайший артефакт мы проверили снова и росток обнаружили уже с именем Вивьен. Такова была природа артефакта: пока глава семьи не знает имени нового носителя крови, его не знает и артефакт. Именно так малышку и звали. Вивьен. Но она попала в очень хорошую семью. Мы с братом видели, как задорно она смеётся, как нежно её обнимает приёмная мать, как обожающе смотрит на них её приёмный отец, и как балует её старший брат. Внешность ей досталась Занзаса, только более женственная, уточнённая, а от матери — только форма носа и губ.              Мы с Риком посмотрели на семилетнюю малышку, посмотрели друг на друга и без слов приняли одно решение на двоих. Наверное, неправильное. Но девочка была счастлива, и мы чувствовали: с ней всё будет хорошо в приёмной семье долгие годы. А пламя… Она им не обладала. Интуиция так говорила, но я всё равно проверил. Не было. Ни искры. Так к чему же дёргать крохотное создание, разрушая её счастье?!              Я, на всякий случай, заблокировал ей некоторые семейные гены, в том числе и приглушив интуицию до более-менее нормального уровня. Малышке Вивьен будет помогать семейный дар, но он не станет её проклятием. И её дети тоже не будут обладать пламенем, если никто гены не разблокирует, не разбудит истинную кровь великого рода в них. А ещё я оставил на ней метку, благодаря которой в случае беды кто-нибудь из нас сможет быстро её найти и помочь, ну или сама метка выведет её к настоящей, кровной семье. Мамашке её глупой я заблокировал воспоминание о рождении ребёнка. И, даже если она вспомнит, то не сможет рассказать об этом Занзасу, ни прямо, ни через посредников, ни написав об этом, ни позвонив, никак не сможет. Таким образом, об этой тайне знали только мы с Риком.              Почему мы решили не говорить Занзасу? Тут тоже всё просто. Посмотрев на счастливую семью своей дочери, он не смог бы её разрушить. Это — точно. Я достаточно хорошо его знал, чтобы в этом не сомневаться. Да, разрушить бы не смог, но приходил бы посмотреть на девочку, может быть, даже подружился бы с её семьёй и с самой Вивьен, что было не слишком хорошо, учитывая её не до конца блокированную интуицию. А Занзас травил бы себе душу, ведь он так мечтал о дочери… Ныне же он оставался в неведении.              Правильно ли мы поступили? Вероятно, нет. Ведь могла повториться история самого Занзаса: отец не знал о его существовании, поэтому, когда он нуждался в помощи, тот не откликнулся на зов интуиции. С Вивьен могло произойти то же самое. Да и сам мой племянничек, однажды задумавшись о последствиях случайных связей, мог, с помощью интуиции понять, что в его жизни такие последствия имели место быть. А возможно, задумавшись о собственных детях он бы вышел на дочь, которой и мечтал, потому что знал, что она у него уже была, только он не осознавал этого. И всё же мы решили так.              Но ведь Занзас мечтал о дочери…              Мечтал.              От того и было дурно. Подозревал даже, что сам ещё не раз подойду к дому французской семьи, чтобы взглянуть на свою внучатую племянницу. И Рикардо тоже навестит её не раз, родную внучку-то.              И как хорошо, что у меня был чуткий Костик! Все нервы истрепал, зараза, но отвлекал от всех бяк жизни порядочно и мощно. Как истинный, хоть и необычный ребёнок, он требовал к себе много внимания. Нет, он хорошо знал, когда меня можно отвлекать, когда нежелательно, а когда нельзя категорически. Костик не мешался, и всё равно явно пытался наверстать нехватку меня любимого за все прошедшие годы, не упуская ни секунды.              Он, кстати, хорошо поладил с большинством моих придурков, за исключением Ламбо, Хаято, Такеши, Лар-Милч и Фонга. Почему с ними не поладил? Вероятно потому, что они не воспринимали его как моего сына и несколько ревновали, потому что я им внимания фактически не уделял. Особенно Костя хорошо поладил с Домиником, Габриэлем и Франом, а также с Кавалини и Наги, которых уже знал. С Франом его сплотили шуточки, с Ником и Элем — возраст, ну а с остальными, наверное, всё то же более раннее знакомство.              Да, Костик отвлекал. Но и не только он. Были же ещё крестнички….              Короче, дети разных возрастов, от семи до двадцати пяти лет, окружали меня круглые сутки. И всем от несчастного, но всеми любимого меня было что-то нужно. Однако и этого Жизни показалось малым. Мстила она мне за что-то, что ли? Или наоборот, пыталась подсластить отношение к ней же. К детям я всегда относился с некоторой настороженностью, но и ответственностью. Наверное, поэтому они меня и напрягали, ведь, когда от меня зависели жизни детей, я действительно не имел права рисковать собой. Но без риска и жизнь не была жизнью…              К чему я это? Ах, да! В какой-то из дней мне позвонил… Ямамото Цуёши и попросил «присмотреть за детьми», потому что ему надо было срочно отлучиться по делам, а Нану он собирался забрать с собой. Под детьми он подразумевал маленького братика Футу и его друзей Викторию и Фабио. Почему и за ними тоже я должен был присмотреть? У них были каникулы, но мать Вики, Николь, уехала куда-то по делам, а родители Фабио смотались в романтический круиз. Таким образом, моя приёмная мать с удовольствием решила заняться присмотром за отроками. Цуёши успел получить от родителей разрешение на присмотр за детьми мною, так что…              И я опять махнул рукой: когда у тебя один ребёнок — ты ещё поразмышляешь, стоит ли заводить второго. Когда их двое, вопрос о третьем можно и не поднимать: они уже не кажутся большой проблемой. Но когда их больше — становится абсолютно всё равно, сколько их. Как говорится, одним больше, одним меньше…              В общем, штаб Вонголы медленно, но верно превращался если не в детский сад, то в детский летний лагерь уж точно.              Детей Цуёши привёз с вещами, довольных, как не знаю кого. Мама была счастлива познакомиться с моими крестниками и сыном. А вот с Цуёши у меня состоялось несколько разговоров. Во-первых, оказывается, не было никаких дел у него. Он хотел повозить Нану по миру, и где-то в процессе сделать ей предложение «руки и сердца». У меня он спрашивал её руки, опять же, как у главы её семьи. А вот время было выбрано как раз, пока в ресторанном бизнесе у него появилась передышка. Детей моя мать взяла на присмотр без учёта его планов, поэтому так получилось. Естественно, я повторил старое предупреждение о том, что станет с несчастным японцем, посмей он причинить боль Нане, предупредил, что папой его никогда не назову и тем более его авторитет над собой не признаю, и просто по-человечески поздравил с решением, нелёгким для почти любого серьёзного мужчины. Тут уж пришлось официально согласиться, что за детьми присмотрю. Всё ради счастья матери.              Второй разговор у нас состоялся, когда выходя из моего кабинета и проходя по одному из коридоров, я заметил улыбавшегося странною улыбкой Скуалло, подглядывающего за кем-то из-за поворота. Показав Цуёши знак тишины, я тоже туда глянул и увидел… Такеши, прижавшего к стене Бель и страстно выцеловывающего ей какой-то узор на шее. Моя Бхата стонала… Цуёши заглянул за угол как раз в тот момент, когда Бель запрыгнула Такеши на бёдра, тем самым обнимая его ногами. В тот же миг она простонала, что-то вроде «о, как же я тебя хочу».              Я знал, что мы втроём в тот миг улыбались как блаженные придурки. Скуалло был горд за ученика, Цуёши — за сына, а я за проблемного подопечного.              Ску, кстати, хихикнув, вытолкнул Цуёши в коридор. Парочка мгновенно друг от друга отцепилась.              — Ой, пап, а что ты тут делаешь? — Виновато чесал затылок Дождик. — А, не важно. Ты извини, поговорим позже, и я тебя со своей девушкой познакомлю. — С этими словами он подхватил Бель на руки и собирался скрыться, наверняка, в своей комнате. Но его настигло моё пафосное:              — Будьте счастливы, дети мои!              — А с тобой я поговорю отдельно, Босс. — Рыкнул Ямамото-младший, всё-таки скрываясь. Мы со Скуалло засмеялись. Цуёши несколько мгновений поморгал сыну вслед и обернулся ко мне:              — Ты всё-таки исполнил обещание.              — Он сам, Цуёши, сам. — Покачал головой я. — Я лишь немного подтолкнул его в объятия Бель.              — Она хоть надёжная? — Обеспокоенно поинтересовался папашка. Я уверенно кивнул:              — Профессиональная убийца, каких мало. И мне предана, несомненно. Но за своё счастье и мне глотку перерезать попытается, если я вдруг вздумаю их разлучить.              Следующий разговор у меня состоялся с Футой. Он воспользовался моментом, пока Фабио и Вика были чем-то отвлечены, чтобы подойти ко мне и тихо печально спросить:              — Мы, наверное, больше не можем быть братьями?              — Почему ты так решил?— Очень удивился я.              — Ты вспомнил, что у тебя есть семья, и ты нашёл себе новых родичей, а я… Я был братиком Поющему Койоту, но не древнему великому Мудрецу. — Совсем тихо заметил мальчик. Что я мог ему ответить? Ответить человеку, который никогда не был мне близок, и прекрасно знал об этом?!              У меня были десятки названных братьев и сестёр, и не только на земле. И все они были… особенными. Кто там говорил о том, что я коллекционирую уникальных людей? Он был прав. Это происходило не намерено. Просто люди, да и просто разумные расы, ко мне тянулись, как к Небу, а я легко и непринуждённо находил среди них тех, кто отличался от остальных, наличием в душе какой-то особой искры, делающей их ближе к Небу, что ли?! Но и среди них немногих я называл братьями или сёстрами. Можно сказать пафосно: только избранные удостаивались такой чести. И я никогда не жалел о том, что признал их. И удивительно, что в мафии таких людей было больше, чем где-либо ещё.              — Если я однажды назвал кого-то братом или сестрой, то независимо от обстоятельств, буду считать его братом или сестрой до конца своих дней. И даже предательство это не изменит. — Твёрдо ответил я, растрепав одному из своих братьев, пусть и только названных, волосы. — Гордись, потому что оказался в горстке уникальных людей, которых отметил как достойных сам Бродячий Мудрец. — Со смехом добавил я. Фута робко улыбнулся и потянулся обниматься.              Потом я рассказал маме о том, какая удивительная кровь течёт в наших жилах. Нана совсем не удивилась. Сказала, что всегда знала это. И я мог поклясться, что в тот миг, когда она это говорила, в её глазах сверкала хорошо знакомая мне искра властности истинного Неба. А ещё я заметил, что мама была почти счастлива, и мои беды, то, кем я стал, по сути, с её подачи, её больше не волновали. Да и отголосков безумия я больше не слышал ни в её словах, ни в звучании её души. Всё-таки Цуёши очень благотворно сказался на её жизни…              Когда они уехали, а я собрал всех детей вместе, понял, что мне, похоже, уже просто мало. И пока Жизнь не придумала мне очередную пакость, я решил наслаждаться тем, что у меня было, и даже немного опередить её: я попросил Ланчия привезти из Мексики Оливера, сына Терренса, а ещё позвонил Елене Фортучи и предложил свою кандидатуру в качестве няньки для её дочерей. Ну, до кучи добрал. Таким образом, штаб Вонголы окончательно стал детским садом. Даже Занзас махнул на меня рукой и практически полностью взвалил на себя должность Босса. На мой вопрос, почему он это делает, племянник ответил очень просто:              — Когда ты проводишь время с детьми, ты улыбаешься по-настоящему, и забываешься, отвлекаясь от проблем и глюков. Мелюзга просто не даёт тебе времени слишком много думать и не оставляет наедине с самим собой надолго.              — Мне бы серьёзным дельцем заняться, а не нянчиться с детьми. — Фыркнул я. Занзас в наигранном удивлении вскинул брови:              — Разве не ты говорил, что нет более серьёзного и ответственного дела, чем воспитание детей?              Короче, я стал нянькой. Возникли некоторые сложности в расселении всей кучи «мелюзги», но особняка было два, так что место нашлось. Всё равно это было на несколько недель, не больше. Но каждый день ломать голову над тем, чем их занять, было почти мучительно тяжко, ведь Рик и Макс отказывались мне помогать, а занятия нужно было придумывать, учитывая умственные и физические способности, а также интересы всех детей. Это было кошмаром! Я даже почти жалел, что раз такое дело, почти полностью освободил от работы младших Хранителей, ведь те, как и сын, были развиты не по годам, и это сильно осложняло задачу.              Хотя они были, кажется, счастливы…              Дети хорошо поладили между собой. Даже Ламбо пришлось усмирить ревность и гордость, потому что иначе он и И-Пин оставались одни против всех. Костик легко наладил контакт со всеми, и эти все так же легко встали на его сторону. Никто не хотел идти за эгоизмом капризного мальчишки, будь он хоть трижды профессиональный киллер. И хоть и возрастные группы у деток были разными, именно мой сынок объединил всех, потому что ему было восемь лет, но морально он был гораздо старше, раз уж даже Ник и Эль, и компания Футы признали его лидером. Для сына это были друзья, которых ему так не хватало. И всё благодаря тому, что дети были необычными, хоть и не такими, как он.              Когда Ланчия привёз Оливера, а Костик его увидел… Это была настоящая драма! Естественно, Оливер понял, из-за пресловутой фотографии, что Костик сын Александра, ещё одного друга его отца. Разумеется, Константин не мог не признать в Оливере сына Терренса. Более скромный Оливер только старался не проявлять эмоций от встречи и знакомства. Ага, ровно до тех пор, пока сын не налетел на него, обнимая. Шмыгали носами оба. Я глядя на них со стороны пытался принять, что сыновей у меня всё-таки трое, включая старшего и кровного Ричарда.              Апогеем того безумия, что вечно устраивали для меня Вечные Сёстры, стала просьба Марио Вигано спрятать его сына Джека у себя. У семьи Вигано были какие-то проблемы, а на этом фоне прошёл слушок, что сын Босса имеет все шансы начать ходить, и он, якобы, уже самостоятельно передвигался с помощью костылей. Джек был очевидной слабостью Вигано, и, естественно, когда у семьи появились проблемы, и прошли такие слухи, его положение стало ещё более уязвимым. Он стал целью номер один в подполье, потому что, лишив Марио наследника или шанса на выздоровление оного, все враги семьи и альянса получат огромное преимущество. Что и говорить, если даже в альянсе Вонголы предлагали действовать в направлении по уничтожению Вигано?!              Джек, и правда, был уязвим. Ему нужно было тренировать ноги изо всех сил сейчас, а не тратить время и нервы на то, чтобы скрыться. Упустив время, он действительно мог лишиться шанса на полноценную жизнь. И я, как бывший инвалид, не мог отказать инвалиду. Марио решил, что уж под крылом Босса Вонголы его сына искать не будут. Хотя просил он меня об услуге как человека, потому что Дону семьи соперников сына доверить не мог, а вот человеку, который этому самому сыну дал шанс — вполне.              Короче, бедняга Джек присоединился к моему дурдому с радостью, даже не подозревая, что его ждёт… Впрочем, это я относился ко всему странно, а он был обычным подростком, страдающим хроническим одиночеством. Он, кстати, действительно уже избавился от инвалидного кресла и передвигался на своих двоих. Очень тяжело, с помощью трости, но всё-таки. В увеселениях моих детей он принимать участия вроде бы не мог, но… Костик, на пару с Оливером, легко вовлекли в свои развлечения и его, игнорируя тот факт, насколько он был их взрослее физически, что сильно сказывалось на интересах.              И я с ними действительно позабыл почти обо всём, кроме необходимости продолжать подготовку Занзаса, Константина и теперь ещё и Оливера, который с готовностью решил с головой окунуться в жизнь своего папаши. Подготовку, правда, пришлось перенести на ночное время. Мне-то всё равно хватало трёх часов сна. Моим ученикам — нет, но и они привыкали. Занзасу, конечно, было тяжелее, но и он терпел. И мы все, да ещё и Рик, и Макс рано утром игнорировали любопытные мордашки детворы, которые не ленились проснуться пораньше, чтобы понаблюдать за тем, как мы бегаем, делаем растяжку, отжимаемся, а потом идём на стрельбище и выбиваем «яблочки» мишеней, по тысяче патронов за подход. Вике и Фабио, а также девчонкам Фортучи, Николетте и Джорджиане, я даже печати поставил, чтобы не смогли ничего разболтать об увиденном или услышанном в штабе, и вели себя свободно.              Марочно это было, короче, и как-то слишком всё было хорошо. Будто перед бурей, или плохими вестями…