Жара

***

The look of love, the rush of blood

The «She's with me» is the Gallic shrug

The shutterbugs, the Camera Plus

The black and white and the color dodge

The good time girls, the cubicles

The house of fun, the number one

Party anthem, oh

      Поймали дикаря по его же глупости: вывели на опушку вещи, насквозь пропитанные запахом Миши, спрятались в засаде и стали ждать, когда же подойдёт оборотень. И он подошёл, сперва подкрался в облике зверя, потом обратился в обнажённого юношу, поднёс к носу кофту, а через мгновение оказался скручен, обездвижен и заперт в клетке. Бушевал страшно, обратился, рычал, скалил клыки, махал когтистыми лапами, щетинился и мяукал. Большие голубые глаза смотрели яростно, со страхом и паникой, будто смерти ждали.       Миша собирается на встречу со своим омегой быстро, но старается прихорошиться: принял ледяного душа, прилизал волосы. Надел рубашку почище, открыл шею и напялил строгие брюки. Юрий смотрит на сына с усмешкой, досадой и странностью во взгляде: не то гордится, не то смеяться хочет. Мише по душе первый вариант.       В любом случае, на долгожданную встречу альфа идёт торопясь, глуша подступающее кольцом волнение. Тревожные мысли терзают голову, а толком не прошедший гон влияет на организм, воображение. Оно снова рисует неприличные картинки, вгоняет в густую краску, «поджаривает» уши, а штаны делает слишком тесными и неудобными.       От вида омеги в клетке, пусть и в облике тигра, у Миши по-больному сжимается сердце, а под языком что-то горчит. Да, дикарь бросил и оставил с меткой позориться на всю округу, но его испуганное мяуканье разжалобило Мишу.       Он чудом держится, чтобы не рвануть и не закричать, мол, прекратите мучить мою омегу. Отчасти, потому что дикарь пока не был чьим-то: на его шее не красовалось следов от зубов. Правда, в ухе появилась новая серьга приятного сиреневого цвета. Если верить слухам, то у племён сиреневый означал женитьбу, а белый — непорочное детство (такового оттенка была первая серьга, молодой альфа лишь сейчас сумел разглядеть украшения).       Юрий Михайлович твёрдо оповещает:       — Я привёл его!       И он пихает Мишу в спину в сторону клетки, где беснуется загнанный омега. Тот снова рычит, но стоит ему принюхаться, получше разглядеть альфу перед собой, как возмущение стихает, зрачки расплываются в большие круги, а крылья носа агрессивно раздуваются. Омега обнюхивает, узнаёт и будто бы улыбается, а после садится.       А у Миши дыхание перехватывает. Вот, и что говорить? Что? Просто вывалить все обиды? Сразу начать кричать? Нет, то может испугать и без того растерянного дикаря. Тот, пусть и успокоился, но его длинные усы продолжают дрожать.       Миша прочищает горло:       — Ты мне оставил метку.       Он отводит ворот в сторону, демонстрирует укус и слышит довольное урчанье. Гордится. Гад. Пометил, бросил, а теперь радуется.       Тогда Миша прочищает горло:       — И бросил! Бросил! Это неправильно, ты мной воспользовался и оставил с меткой! Так даже с собаками не поступают!       В голосе режется обида, от которой дикарь тушуется, хлопает большими голубыми глазами, прижимает уши к голове, ложится на «пол» клетки и смотрит жалобно-жалобно и виновато-виновато, будто и не бросал, и кричат на него просто так.       Успокаиваться Миша не намерен:       — Не делай вид, будто это не ты мной воспользовался! Ты… ты ни разу меня даже не попытался найти! Надо мной все смеются из-за тебя!       Конечно, если альфу с меткой бросает омега — это признак позора, инфантильности, лености, ребячества, глупости, Безответственности и тупости. Брошенных меченых омег жалели, говорили какие они несчастные, а альф… Наверное, дело в устройстве мира, где считалось, будто альфы могли лишь силой пользоваться, умом не отличались, потому и не могли быть полноценными членами общества. Им правили омеги, коих считали не просто умными, а самим воплощением гуманизма, Иронично, что альфы своих прав порой добивались долго…       А дикарь хлопает глазами, на жалость давит, дрожит, строит из себя жертву. Горючая обида подсказывает, что стоит пристрелить обидчика, но этой части Миша мысленно отвешивает звонкую пощёчину. Нет, омег обижать нельзя.       Тогда Миша прочищает горло, как тут же подаёт железный голос, напоминающий гром среди ясного неба, Юрий Михайлович:       — Слушай сюда, тигр, ты опозорил моего сына и сбежал от ответственности. Быстро бери себя в руки, сопли вытирай и отвечай за поступки. Уж не знаю, что там принято у вас, дикарей, но у нас после метки всегда идёт брак. Ты сейчас же обращаешься, моешься и тащишься с моим сыном в церковь, а потом живёшь с ним, как миленький, понятно?       — Отец…       — Помолчи! Так вот, дикарь, если снова что-то вычудишь — я найду тебя и твою семью и перестреляю к чёртовой матери!       Дикарь испуганно хлопает глазами, жалобно мяукает и обращается в юношу. Совершенно голого. Из одёжки у него только серёжки в ухе. Все присутствующие устремляют взгляды в сторону оборотня, а Миша тушуется, снимает рубашку и протягивает её сквозь прутья недоумённому омеге, которого совершенно не волнует нагота:       — Надень…       — За-зачем?       — Стыдно голым быть.       Омега недовольно фыркает, но забирает рубашку, вяжет её вокруг талии и обиженно супится. Теперь Мише удаётся окончательно различить в нём своего ровесника. Это к счастью: больше шансов быстро найти общий язык.       Юрий Михайлович тяжело вздыхает:       — Я сейчас открою клетку, но ты даже не думай бежать — сразу отстреляю тебе всё. Я больше не позволю никому порочить честь моего сына.       Дверцу отпирают ключом, дикарь не рыпается но с какой-то властью глядит на Мишу, будто тот не альфа, а побитый кутёнок. Это задевает себялюбие, но Миша душит чувства, старается сосредоточиться на предстоящей женитьбе и заглушить возбуждение, вызванное ещё не закончившимся гоном. Тот отступил исключительно из-за адреналина.       Дикарь вдруг подходит к своему жениху, шумно втягивает воздух носом и хищно улыбается, облизывая острые клыки шершавым языком:       — Мой.       Ноги у Миши подкашиваются: он готов упасть на колени и выполнить любой приказ омеги, только бы тот не уходил, оставался рядом и снова взял на себя инициативу, подчинил себе, снова укусил, а после приласкал…       От мыслей в паху делается тесно.       Дорога домой проходит в тумане, как и всё, что случается до свадьбы. Кажется, омегу завели в дом, объяснили, как нужно мыться, подготовили ему одежду (Мишину) и стали ждать. На удивление, дикарь вёл себя покладисто, как кот, выпрашивающий свежий кусок ароматного мяса со стола у своих хозяев, начавших ужинать.       Миша ждал омегу нетерпеливо, ёрзал, кусал губы, ноги скрещивал, стирал картинки, подкидываемые бурным воображением. Нельзя было допустить того, чтобы стояк увидели родители. Они-то поняли бы, но стыд кусать слабее не стал бы. Адреналин спал, потому и гон снова прокрался в тело, начал по-хозяйски им руководить.       — Я вам трахаться пока не дам, а то ещё и тигра мелкого в подоле принесёте, — неожиданно заявил Юрий Михайлович.       — Мы и не собирались, — сконфуженно «булькает» Миша.       — А по твоему виду того и не скажешь, — хмыкает Юрий Михайлович.       Щёки молодого альфы приобретают багровый оттенок, а сам юноша скрещивает ноги в надежде, что это поможет скрыть возбуждение. Правда, о нём свидетельствует не только вставший — как по команде — член, но и увеличившиеся клыки, раскрасневшаяся метка, вставший дыбом пушок на холке, расширенные зрачки и яркий запах.       — Никакого секса, пока вы хотя бы не в браке! А то заделаешь ему ребёнка, а нам потом его растить и объяснять, почему его папа сбежал, а отец остался с носом, — фыркает Юрий Михайлович и теребит сына по горячему плечу.       — Какой ребёнок? — Миша по-детски хлопает глазами.       — Миша, не строй из себя дурака, не разочаровывай себя, — Юрий Михайлович страдальчески качает головой. — От секса дети бывают.       Тут Мишу током прошибло (аж возбуждение сошло на нет). Он вспомнил, что секс с дикарём не привидился, понял, что тот вполне мог быть в положении. Да, по животу того заметно не было, но у большинства парней-омег первые месяца два беременности протекали плавно с минимальным визуальным изменением. Потом живот начинал расти быстро, будто ребёнок копил силы, чтобы вымахать в моменте. Так что вероятно, что Миша тоже скоро будет отцом. Правда, он того себе совершенно не может представить.       Он сам ещё в своём роде ребёнок, пусть и отрицает это. Он пока просто подросток, у которого максимализм в одном месте пляшет, как тут воспитывать маленького человека? Или котёнка? Кто, вообще, может родиться от тигриного перевёртыша? А вдруг то будет некто совсем непонятный? А вдруг ребёнок мёртвым родится?       Мысли пчелиным роем кусают, вгоняют в панику. Миша уже раз миллион успевает похоронить ребнёка-котёнка, которого, возможно, нет и в помине. Вряд ли в традициях дикарей беременеть от более цивилизованных людей. Ничего звериного в Мише, в сущности, нет… Но вдруг дикарь перепутал его с тигром? Вдруг разочаровался? Вдруг он хотел такого же тигра, а получил неудачника-охотника, не сумевшего даже противиться?       Переживания развязывают язык:       — Так мы уже того-этого…       — Трахались? Но узла же не было, да?       — Н-не было, но большие кошки легко могут…       — То есть ты хочешь сказать, что я уже дед? Миша, ты… боже, почему ты такой проблемный? На кой чёрт тогда, вообще, из дома вышел?!       Миша позорно пожимает плечами и закрывает лицо ладонями. Он не готов к ребёнку, не готов резко взрослеть, не готов брать ответственность. Правда, и позорно сбегать тоже не готов. Похоже, придётся собрать волю в кулак и стать взрослее. Значит, стоит найти нормальную работу и подумать об отдельном жилье, чтобы отец перестал давить. Для первого необходимо переступить через гордость, для второго — попотеть.       Возможно, у Миши получится хотя бы раз не облажаться.

***