countdown to love

      Больше всего на свете Джэхён любит цветы — белые гипсофилы, розовый вереск, ярко-оранжевые герберы. Ему кажется безусловно прекрасным то, как из маленького бутона раскрывается целое произведение искусства и как все это великолепие зависит от него самого. Быть сыном Деметры, должно быть, не так уж и легко, но юный бог предпочитает просто об этом не думать, занимаясь любимым делом. В конце концов, он ведь еще не взошел на Олимп, а значит и ответственность — дело малое. Еще неделя свободы, еще есть время.       Не смея дотронуться до лепестка, он лишь внимательно рассматривает причудливые завитки нежно-розовой гортензии. Сад при академии действительно прекрасен: кусты всегда аккуратно подстрижены, дорожки чистые и вымощенные камнем, газон блестит утренней росой. Ему никогда не понять, почему же здесь так тихо и малолюдно? Была бы его воля, он бы и вовсе не заходил в громоздкое мраморное здание и проводил все занятия исключительно на открытом воздухе. Может быть однажды так оно и будет, но точно не сейчас. Его нисколько не обременяет ожидание — солнце сегодня яркое, воздух влажный, дует приятный ветерок. Он лишь изредка посматривает на выход из академии, пока наконец не замечает долгожданного студента.       Тэсан всегда спокоен и холоден, ему явно чужды проступки собственного отца. Разрушения, военная хитрость, кровавые реки — все это совсем не про него. Шаг его обычно ровный, вид довольно отстраненный, а в жестах никогда не заметишь суетливости и неуверенности. Джэхён лишь иногда задумывался о том, как столь смиренный и статный юноша мог быть сыном Ареса, но, может быть именно, поэтому юный бог плодородия уверен, что будущее Олимпа в надежных руках.       И все-таки ждать больше нет сил, а потому Джэхён срывается со своего места и идет навстречу парню. Его глаза, должно быть, как обычно сияют, но он точно знает, что тому это нравится. Едва поравнявшись, Джэхён сцепляет собственные руки на чужой шее и соединяет их губы в поцелуе. Он уверен, что мог бы простоять так целую вечность, благо вся их вечность впереди.       И все же сегодня ответ чувствуется из ряда вон холодным. Джэхён отстраняется первым и внимательно изучает как всегда спокойное лицо своего парня, а потом спрашивает:       — Всё в порядке? Может, что-то случилось?       — Нет, все нормально. — В голосе сына Ареса как всегда холодная сталь, и в подтверждение своих слов он легко касается руки старшего, переплетая пальцы.       Джэхёну и без слов ясно, что что-то точно не так. Конечно, его парень никогда не был особенно многословен и экспрессивен — они оба давно привыкли к взаимоотношениям золотистого ретривера и черного кота, — но в моменте ему кажется, что что-то точно вышло из-под контроля.       Ни для кого не секрет, что Олимп никогда не жил мирно: местные междоусобицы и распри между богами были кровавыми и разрушительными с самых древних времен. Все это стало куда спокойнее может быть несколько десятков веков назад, но нисколько не сошло на нет — теперь все гораздо хуже: боги давным-давно пытаются грязно подставить друг друга, избавиться по-тихому, сделать так, чтобы выйти полностью сухими из воды. Смена поколений и восхождение на Олимп потомков богов лишь ухудшила общий фон ситуации — родители каждого точно были уверены, кто должен взойти, а кто — отправиться прямиком в Тартар.       Только оказавшись дома, Джэхён раз за разом погружался в семейные разборки, где то и дело всплывало имя отца Тэсана. Каждому Богу на Олимпе было известно, что сын самого ненавистного из богов не должен справиться с итоговым экзаменом, ему здесь делать нечего. Лишь пару раз Джэхён пытался доказать, что Тэсан в корне отличается от собственного отца, что он спокойный и рассудительный и явно бы занял совсем другую позицию, но его и слушать никто не стал. Да и сам сын бога кровопролитной войны, кажется, принял, что дни его на Олимпе сочтены последней неделей.       — Это из-за восхождения, да? Ты, должно быть, нервничаешь, — аккуратно, вполголоса начинает Джэхён.       — Нет. Зачем мне? — Тот разворачивается в пол оборота и пару секунд рассматривает цветник, а потом аккуратно срывает пушистое и продолговатое цветение и протягивает его сыну Деметры. — Сетария, да?       Джэхён улыбается и тут же прячет веточку за ухо:       — Да. — Он вновь целует парня в щеку, утягивая за собой назад ко входу в академию. — Я просто хочу сказать, что все получится, и мы будем вместе на целую вечность. Даже если придется сделать это назло всем.       Только они ступают на мраморный пол веранды, как из открытого дверного косяка появляется Лихан. Джэхён к нему относился как-то с уважением — сын Артемиды отличался от собственной матери еще сильнее, чем его парень отличался от своего отца. Строгая и прагматичная Артемида, о которой слагались легенды даже на самом Олимпе, никак не коррелировала с медлительным Лиханом, который — что называется — «себе на уме». Пару раз сын Деметры заставал его доклады и с трудом сдерживался, чтобы не начать аплодировать стоя. Институт семьи давно требует перемен, и Джэхён нисколько не сомневался, что реформы не за горами.       — Итоговое занятие вот-вот начнется, нам точно нельзя опаздывать. — Лихан жестом подзывает к себе и, как только Тэсан делает быстрый шаг вперед к нему, тут же скрывается в коридоре.       Лишь мгновение Джэхён провожает уходящего парня взглядом. У них не принято прощаться — все равно ведь встретятся вновь, — но именно сейчас на душе кошки скребут. Финишная прямая так близко, и он боится уж точно не за себя. Торопливым шагом двигаясь по белому коридору, минуя одну колонну за другой, юные боги спешат на занятия. Каждый из них, безусловно, переживает о грядущем восхождении: кого-то страшит груз ответственности, некоторые сомневаются в собственных навыках, а другие и вовсе не готовы взять на себя бремя наставления человечеству.       — Ну, как оно? — первым начинает Лихан, устремив взгляд в чужие учебные классы, где уже сидят студенты.       — Ловлю последние моменты, — кратко отвечает Тэсан, смотря в пол.       — Так уж уверен, что последние? Даже попытаться не хочешь?       — А смысл? Все всё равно проголосуют против. Если я сделаю стратегию ведения войны логичной, то мне скажут, что я не сын Афины. Если кровавой, то на Олимп мне путь закрыт. Они изначально подстроили все так, — на одном дыхании выдает Тэсан почти шепотом, не решаясь заявить о своих догадках в голос.       — Шли открытки из Тартара тогда, — как-то тяжело усмехается Лихан, но никакого ответа не получает. — А что Джэхён? — Едва задав вопрос, сын Артемиды проверяет реакцию на лице собеседника — тот морщится и уводит глаза в сторону.       — Всё. Что бы он не сделал, он отправится на Олимп. Людям нужны боги плодородия, но уж точно не боги войны. И раз уж на то пошло, то я просто хочу сделать так, чтобы он испытал как можно меньше боли — мимолетную, а не вечную.

***

      Тэсан терпеть не мог множество вещей — несправедливость, людскую безответственность, ошибочные суждения, кровавые реки, хитрость и каверзные планы. Но именно в этот конкретный момент он презирал типологию военных стратегий. Сын Ареса ненавидел войны настолько, что единственная война, к которой он готов, это война для завершения всех других мировых войн, да и та не сработает. Парень с трудом понимал, для чего вообще он продолжает присутствовать на занятиях, ведь толку от этого нет никакого — как ни крути, ему предстоит навсегда оказаться пленником вечного огня Тартара. И всё это все-таки попадает под зонт определения «несправедливость», над которой он не имеет никакой власти. Он вновь и вновь прокручивает в голове все самые радостные моменты обучения в академии и из головы все никак не выходит образ кудрявого темноволосого мальчика с большими блестящими глазами.       Больше всего на свете Тэсан любил именно эти глаза — в них, казалось, отражался чистый новый мир, без пороков и грязи. Он мог бы целую вечность слушать его рассказы о цветах, баллады широким полям, песни палящему солнцу, но, увы, конец есть даже в бессмертии. Сын Ареса лишь надеется, что он не увидит слез бога плодородия. Пусть все это будет за закрытыми дверями, а иначе он просто не вынесет навсегда запечатлеть эту картину на подкорке своего сознания.       Пожелания от преподавателей о сопутствующей удачи на грядущем восхождении Тэсана нисколько не волнуют. Спокойно и мерно, он собирает со стола вещи и направляется к выходу из класса. Иногда юный бог винит себя, что каждый раз скрывает собственную улыбку за маской равнодушия, как только видит Джэхёна. Сейчас эта вина чувствуется особенно сильно, горечью оседая на языке. Он бросает взгляд на зеленую веточку сетарии за ухом парня — само собой, он не посмеет так легко расстаться с цветком, особенно если это такой незамысловатый и импровизированный подарок.       Долженствование оседает на плечах с такой тяжестью, что продохнуть почти не получается — конец, черта, он просто обязан сделать так, чтобы чувства эти закрылись в титановый шкаф на веки вечные.       Поравнявшись с Джэхёном, бог кровавой войны чувствует теплые пальцы на своей ладони, нежно касающиеся каждой фаланги. Неужели на всем Олимпе нет никого, кто смог бы сохранить блеск в этих больших глазах? Хоть кто-нибудь.       — Вы посмотрите на них!       Заслышав со спины наглый и громкий голос, оба бога разворачиваются на источник звука. Тэсан не видит лица Джэхёна, но знает точно — солнечный и яркий бог плодородия сейчас с трудом сдерживает злость. Богу войны любезностями заниматься нечем, а потому он презрительным взглядом оценивает стоящего напротив сына бога огня. Нисколько не отвечая требованиям собственной семьи,             Сонхо был далек от звания искусного кузнеца и вовсе не был похожим на покровителя кузнечного ремесла. В глазах Тэсана он просто был раздражающим, назойливым, словно едкий дым. Если бы существовала хоть какая-то справедливость, то он должен был отправиться на вечные муки в Тартар первым, но, увы, ему для дороги на Олимп скоростную колесницу подать готовы.       — Сынишки Ареса и Деметры милуются, какая прелесть. — Желчь в голосе Сонхо эхом отзывается от мраморных стен коридора академии, и Тэсан затылком чувствует десятки глаз, направленных на них, а еще теплую ладонь, стискивающую его руку все сильнее. — Ну что, Джэхён, готов уже почту в Тартар направлять? Письма уже пишешь?       — Нет, не пишу, — растерянно, даже испуганно отвечает Джэхён. Бог войны вновь ощущает очередное нажатие чужих пальцев на свою ладонь и как-то машинально заводит парня себе за спину.       — А пора бы. — Уверенной поступью Сонхо продвигается все ближе, оставляя жалкие двадцать сантиметров расстояния между огнем и войной. — Ты будешь вечно мучиться в Тартаре за все, что натворил твой папаша, а этот цветочный ребенок ответит за связь с нарушителем правил здесь, на Олимпе, потому что огонь правосудия рано или поздно настигнет каждого.       Тэсан прищуривается, всматриваясь в глаза оппонента. Сонхо никогда ему не нравился — бесит, как легко он идет вверх по лестнице жизни, бесит, как он возомнил себя богом уже сейчас, бесит, как он считает, что со своей колокольни лучше всего правду видит. Бог войны помнит все правила Олимпа, помнит и правила академии, но терять ему нечего, и по крайней мере он сделает то, что хотели сделать, должно быть, многие. С трудом освобождая правую руку от захвативших его пальцев, он наносит первый удар в челюсть.

***

      Джэхён вновь смачивает вату в растворе и, чуть наклонив голову, изучает разбитую губу своего парня. Тэсан сидит смирно — не дергается, не шипит, стойко переносит все попытки обработать полученные раны. А богу плодородия лишь кажется, что все это как из другой жизни — до настоящего момента он бы никогда не подумал, что его Тэсан способен кого-то ударить. Он ведь совсем другой — рациональный, холодный, планирующий. Тишина и мерное дыхание парня уже нисколько не удивляют, но именно сейчас Джэхён хотел бы как на духу услышать как, зачем и почему, но на любые вопросы Тэсан лишь продолжал молчать. Они ведь уже сталкивались с таким отношением, им ведь вовсе не впервой, почему именно сейчас? Белые известняковые колонны, поддерживающие целый мир юного бога, трескались одна за одной.       — Почти всё, — произносит Джэхён, еще пару раз прикладывая ватку к разбитой брови парня, скорее показательно, чем ради практической составляющей.       — Хорошо, — отрешенно отвечает тот.       Джэхён в очередной раз проводит взглядом по лицу парня, и чужое спокойствие впервые в жизни действует ему на нервы. Неужели они не беседовали о том, как мир должен очиститься от насилия? Неужели процесс уже запущен? Неужели… Неужели действительно всё?       — Почему ты решил саморучно отправить себя в Тартар? — неуверенно, на выдохе начинает он.       — Я ничего не решал, — уверенно, холодно говорит Тэсан.       — Помнишь, я говорил, что мы еще сможем все исправить?       Джэхёну больно, больно признавать и говорить дальше, но он продолжает:       — Неужели ты не хочешь?       Бог войны, бесстыже и грязно, не смеет даже поднять глаз на говорящего. Лишь на мгновение Джэхёну кажется, что в глазах его виднеются переливы слез, который тут же пропадают, уступая дорогу все такому же равнодушному выражению лица. Сын Деметры не хочет слышать ответ, он уже знает его, и все равно не готов услышать напрямую.       — Не хочу. — Лед в голосе парня до тошноты напоминает манеру разговора его отца, и он наконец поднимает тяжелый взгляд на бога плодородия.       Джэхён встает со стула, закусывает губу и мечется взглядом по углам комнаты. Вот так все просто, вот так все быстро.       — Тогда я пойду.       Стоит юному богу сделать лишь шаг к двери, как он тут же ощущает цепкие длинные пальцы на своем запястье. Джэхён не успевает сделать даже вздоха, как чужие холодные губы накрывают его. Соленый вкус прощания остается на губах, и бог войны позволяет себе последний раз заглянуть в блестящие от слез глаза.       — Мы встретимся последний раз на экзамене, — тихо, шепотом говорит Тэсан. — И, пожалуйста, проголосуй так, как должен.

***

      Юный бог смотрит на пасмурное небо с трибуны амфитеатра. Венок из колоса и сетарий путается в темных кудрявых волосах, а шерстяной гиматий, надетый поверх хитона, сковывает каждое движение. Джэхён впервые держит в руках рог изобилия и, сказать честно, страшно боится уронить его на глазах у всех жителей Олимпа. Парень с трудом пытается уследить за всем происходящим на арене — вот с центрального подиума уходит очередная дочь нимфы, и на ее место встает Сонхо. На голове его кованый титановый венок, вплетенный в длинные волосы, а в руках каленый меч с платиновой ручкой. Гефест — бог огня, самый искусный кузнец, покровитель кузнечного ремесла, изобретений, строитель всех зданий на Олимпе, изготовитель молний Зевса. Пришло время взойти его сменщику. Джэхён позволяет лишь на секунду взглянуть в сторону Тэсана. Тот, расправив широкие плечи в доспехах, сохраняет абсолютно равнодушное выражение лица, а богу плодородия остается лишь догадываться, какую оценку он поставит. Джэхён пересекается взглядом с собственной матерью — статной и величественной богиней Деметрой — и точно знает, что ее оценка будет положительной. Смотрит он и на самого Сонхо и даже на секунду пересекается глазами — лицо его все такое же наглое, вызывающее, и Джэхёну остается лишь догадываться, что подготовило им бесконечное будущее на Олимпе.       Процедура уже известна: ладонь вверх обозначает согласие, вниз — отказ. Перед глазами тут же встает девочка-гарпия, которой отказали все 12 олимпийских богов и 12 их потомков. Джэхён в их числе, но он бы не посмел сказать «да», ощущая на себе пристальный взгляд матери.       Ведущий сигнализирует принять нейтральную позицию, и Джэхён морально готовится показать ладонь вверх. Он в очередной раз смотрит на родную мать и, кажется, она даже чуть кивает ему. По команде юный бог плодородия демонстрирует поднятую ладонь вверх и тут же мечется взглядом в сторону Тэсана. Тот с тем же холодным выражением лица внимательно рассматривает стоящего на арене бога огня, опустив ладонь вниз. И все же результат Сонхо 18 из 24, а значит им еще предстоит встретиться на Олимпе.       — Сын Бога войны — Ареса! — Слова ведущего раздаются в голове Джэхёна барабанными ударами.       Он тут же взглядом ищет Тэсана, который уже спускается вниз по ступеням амфитеатра. Доспехи его, литые из бронзы, тяжелые и шумные, а массивный длинный и тонкий меч блестит даже под слабыми лучами солнца. Даже на расстоянии парень чувствует, как молодой бог войны нервничает, может рассмотреть его бегающий взгляд, почти услышать неровное дыхание. Джэхён вновь смотрит на собственную мать и тут же проклинает факт того, как она находится на трибуне ровно напротив сына — богиня с нажимом мотает головой по сторонам в отрицательном жесте. Джэхён не посмеет сказать «да», олимпийцы не позволят. Наблюдает бог плодородия и за отцом парня: Арес даже в такой момент выглядит властно и напряженно — сложив руки на груди, он провожает каждое действие сына, морщась и хмуря брови.       Ведущий говорит поднять руку в нейтральном жесте, а Джэхёну не верится, что время уже пришло. Он пересекается глазами с Тэсаном, и не видит в его глазах ничего — лишь бездонная пропасть, ни грамма надежды. Все так просто, для него все так очевидно. Бог плодородия вновь осматривает с ног до головы стоящего по центру арены, и в его голове кадрами проскальзывают совместные дни и ночи, фантомное ощущение его рук, спокойный и уверенный голос, щебечущий любимые фразы, тот последний поцелуй. Сетарии в венке до боли жгут кожу, когда Джэхён демонстрирует ладонь вниз. 0/24 Всё так просто.