Hippie Hope & Sniper Suga

      — А как ты подмазался к офицеру Чону, чтобы убедить его, чтобы именно твои люди «убили» Юнги инъекцией, а не кто-нибудь из его рядовых? – спросил Нэйтан.       — Хах, ну, знаешь…       Они пили чай, как ни в чём не бывало, как будто только вчера не вытаскивали Чонгука из околосмертных переживаний. Ох уж эта наполненная подобным ежедневно сфера медиков. Кажись, у них на подобные случаи уже выработался иммунитет.       — Дорогуша, Чон, может быть, и страшнейший офицер, но в первую очередь он — человек. И у него есть чувства. А теми, у кого есть чувства, знаешь ли, капец как легко манипулировать, - засверкал хитрыми, но в то же время кукольно-безжизненными глазами Чимин.       Нэйтан немного испугался их. Как и того, что было произнесено. Управлять Чон Чонгуком? Такое в голове никак не укладывалось.       — Что, интересно, ты за человек, медбрат Пак?..       Спросить о подробностях совершённых действий подвернулся случай только сейчас. До этого у них не было времени посплетничать. И конечно же, Нэйтану с Карлосом было любопытно, каким же это образом Чимину удалось провернуть всё то, что он провернул. Сидели час. Все их разговоры были, по сути, чем-то вроде интервью с Чимином, потому что Карлосу с Нэйтом особо рассказывать было нечего. Да и то, что совершил Чимин было куда интересней. Это вещь феноменальная для их армии. Чтобы медбрат управлял одним из главнейших офицеров, да ещё и его победил… такого нигде не слыхано. Естественно, к нему возникло бы столько вопросов.       Однако, Чимин не на все отвечал. А если даже на что-то и отвечал, то оставлял после каждого слова оттенок недосказанности и загадочности. Коллеги с него поражались, поскольку, Чимин открывался для них с другой стороны. Он оказался не так прост, как казался. Он отнюдь не был обычным парнишей.       — Ну, хорошо, мне надо идти.       — Куда-а?!       — К его «величеству». К Чон Чонгуку, - с некой иронией в тоне произнёс Пак и рассмеялся, - Я с ним ещё не закончил.       А последнее он изрёк так устрашающе, что Нэйтан аж запереживал за этого тирана, которого ему и во снах не было жалко ни разу. Почему-то Чимин был страшней офицера. Перед которым дрожат все солдаты. Нэйтан задумался, а не психопат ли Пак, а затем вспомнил кое-что, что опровергло данное поспешно сделанное о нём предположение. Это то, с каким трепетом Чимин ринулся спасать Чона после того, как сам же ему и навредил. То, как он на самом деле переживал о нём и жалел о своей содеянной в отношении него ошибки. Нэйтан видел эти сдерживавшиеся слёзы Пака, ощутил, что он выпустил их наружу, сразу, как выбежал из лазарета в коридор в тот день. Он помнил это, поскольку и это было удивительно. Чимин никогда не терял хладнокровия, когда был риск потерять человека. И даже когда те умирали, он ни в коем разе не менялся в лице.       — Что у них с офицером Чоном?.. – ненароком и этот вопрос наведался к Нэйту.       Ведь чтобы Чимин, кого невозможно вывести из себя, кого не берут ни войны, ни смерти, кого не колышут страшнейшие вещи, настолько, что больше верится, что он психопат, нежели душевно здоровая личность, из-за кого-то испытывал настолько интенсивные эмоции… это кем надо быть?..       — Заменой Юнги?!       У Нэйта чуть челюсть не отвалилась и Карлос рядом заметил это:       — Дружи-и-ище! Что с тобой?       — А… кх-кх, н-ничего, - поперхнулся чаем Нэйтан, ощущая неловкость из-за того, что его мимика из мыслей случайно перетекла в действительность и осуществилась зримо для коллеги.       — Да ладно! Расскажи, - любопытства у медбратов всегда было хоть отбавляй.       И Нэйту за эту их черту было стыдно. По идее, всё, о чём он сейчас размышлял и они с Карлосом у Чимина расспрашивали — это не их дело, но всё-таки… лезть очень сильно хотелось. И хочется.       — Хорошо, слушай… - Нэйт не выдержал.       И рассказал все свои предположения о характере взаимоотношений Чонгука с Чимином.

***

      Скри-и-и-и-ип.       Слышны: кашель, мучения, стоны.       Дверь закрылась.       Чимин разулыбался. Защёлкнул дверь. Медленно пошёл в сторону мученика, с каждым шагом оставляя за собой мерзкий скрежет старого, обветшалого пола. Слух у Чонгука был обострён, в связи с чем все эти звуки сверлили его нервную систему, причиняя ему вполне реальную и ощутимую физическую боль. Чон сжал глаза. Голова так ужасно пульсировала, что казалось, она вот-вот и взорвётся. Слёзы страха стекли по щекам. Медбрат уже приблизился к нему.       — Боже…       Чонгук с трудом насыщал себя кислородом: полноценно дышать у него не выходило из-за боли в рёбрах, в лёгких, в горле — везде. Опиумные ломки — это не шутки.       — … а кто это у нас такой беспомощный щас?       Чимин погладил Чона по щеке. Тот вздрогнул. Это не было болезненно для него, однако было пугающе и неожиданно.       Смех.       Ещё касание.       Чонгук пытался спрятаться, а Чимин разводил его руки в стороны и всё равно открывал его лицо солнечному свету, от которого Чону становилось так плохо, будто свет мог испепелить его нахер. Пака не волновало, что он нарушал личное пространство и без того запуганного офицера. Всё это потому что он уже открыл глаза и снова пришёл в себя. Был почти в порядке. По крайней мере, больше не без сознания. Это было для него оправданием…       — Му-у-учаешься? Мучайся, - Чимин сел рядом с ним.       Он снова стал тем безжалостным собой. Словно у него было раздвоение личности. Или большие проблемы с регуляцией чувств. Не важно. Чимин уже признавал тот факт, что он являлся жестоким монстром. Но Чон им тоже был, разве не так?..       — Так и должен себя чувствовать тот, кто хотел убить человека, - констатировал Пак.       — Ч… Ч-чимин?..       Не спавший, периодически галлюцинировавший, разбитый Чон наконец услышал хоть какой-то близкий ему и знакомый голос. Это казалось ему спасением. Даже в том, как плача и нуждаясь произнёс его имя Чонгук, это слышалось. Слышалось без дополнений. Чонгук был слаб. И до сих пор испытывал муки. После дня в аду с ощущением дробления всех его конечностей, бесконечного потоотделения и рвоты ему не удалось хотя бы убежать в сон от этих страданий. Ему не помогли даже транквилизаторы. И теперь, услышав Чимина, он начал цепляться за него, как тонущий человек за спасательный круг:       — Помоги… Чимин… умоляю… помоги! – слова были пронизаны тяжёлым рыданием, - Пожалуйста, помоги мне… - Чонгук захлёбывался, сжимая рукава халата медбрата.       Он дрожал, он хотел спать, функционировать, способность встать с кровати обратно. Всё это чувствовалось в его плаче. В его отчаянных, едва строившихся мольбах.       — Я сожалею, - слова стали жалить Чимина, - Я всё осознал. Прости! Я… я был не прав!       Но Чимин не поддавался, поскольку, возмездие ещё не было завершено.       — Хорошо, - обманул он его, - но взамен… я потребую кое-что.       — Всё что угодно! Прошу… умоляю… - дрожь Чона мешалась и в голосе, - Я не могу б-больше… я н-не могу…       Ухмылка. Чимин тоже не может. Не может сдержать этих эмоций, кипящих внутри от созерцания такого жалкого Чона. Как же было необычно, фатально приятно и такая честь слышать от Чонгука «умоляю». От Чонгука, который отродясь никому этого не произносил. Никогда. Эти чувства… кажется, тоже никогда не закончатся. Чимин подсел на них сильнее, чем на наркотики. Его нутро щекотало удовольствие. А его плач — это мёд для ушей…       Их взгляды встретились. В красных глазах Чона тонула надежда на облегчение бремени. Даже если он перестал говорить, каждый уголок его лика оставался просящим. Чонгук покорно ждал, пока Чимин не озвучит своё условие. Однако, несмотря на своё положение, настойчивость главенствующего из него не ушла. На это указывало то, как он сквозь боль старался держаться на локтях, не лежал и не отводил взора от чиминового, хотя ему было бы гораздо легче, если бы он просто снова свалился на койку. Но нет. Он был упёрт. И продолжил вымаливать. Был готов на всё, лишь бы поскорее получить помощь.       Такая его черта Пака и заводила.       Чонгук сохранял свою твёрдую личность. Пусть её и раздробили. Он склеил. Он оставался всё тем же Чонгуком, невзирая на боль, унижение и ломки. По этой причине Пак так упивался разговорами с ним, играми с его разумом. Потому что если бы он собой не оставался, а сломался, Пак бы потерял заинтересованность в нём. Это было бы слишком легко и скучно. А весь сок Чонгука в том, что он сложен и нерушим.       — Ха-ха-хах… - Пак рассмеялся.       В его неизменно стеклянных, как обычно, глазах, чёрным по белому было писано: «Посмотри на себя». Чон это слышал отчётливо, будто имел доступ к мыслям Чимина. И Пак действительно так и думал:       — Ты только погляди на себя, прелесть… взмолился, не можешь вынести абстиненцию. Ты жалок. Тобой легко манипулировать, - некоторые вещи он не смог удержать в себе, - А строишь из себя ох какого владыку. А-ха-ха-ха!       Чонгуку было плевать. В его состоянии последнее, что его заботило бы — это какое-то дурацкое чужое мнение о нём. Чимин это знал. И ему это нравилось. Он был так прекрасен… как раз из-за этого.       Но Чимин ещё раз одёрнул себя от того, чтобы растаять раньше времени. Да, тяжело не припасть к его губам, когда он так соблазнителен и не сообщать, что он прощает его, когда он так мило просит прощения, очень сложно сдерживаться, в целом, когда он находится рядом… но дело требуется довести до конца. Пак ещё не получил всего, чего хотел от него. Извинения были лишь одним из пунктов в списке его желаний. Пришло время для следующего.       — Произнеси это.       — Что?..       — Ты знаешь что.       Молящий взгляд превратился в недоумевающий. Чимин тут же понял, что так просто это не произойдёт, однако один чёрт упрямо скрестил руки на груди, вздёрнул подбородок и продолжил сам себе всё усложнять:       — Я хочу услышать то, что я заслужил, - не говоря напрямую, чего он желает.       Желая, чтобы Чонгук сам догадался об этом. Конечно же, Чонгук озадачился и не справлялся с такой странной задачей, требующей экстрасенсорных способностей:       — М… м-мне очень… ж-жаль?.. – досказал он и мгновенно посмотрел на медбрата вопросительным взором, так и спрашивавшим: «Это оно?..».       Естественно, Чимин раздражился и так же мгновенно, как Чонгук это сделал, дал ответ:       — Нет. Не это хотел я услышать.       Чонгук на короткое время сжался от боли, внезапно скрутившей его живот, но не сдавался, формировал в голове варианты, после чего выпрямился, чтобы озвучить один из них. Пак понимал: он сам завёл Чона в такую яму, где у него не было другого выбора, кроме как поступать так. И тем не менее, ему всё равно было немного обидно, что Чонгук ничего не произносил искренне, а лишь выполнял поставленную перед ним задачу произнести определённые вещи, чтобы скорее получить свою дурацкую помощь. И всё, что он говорил — слова, да слова, ветер и ветер… пустышки, лепившиеся из головы на скорую руку:       — Мне правда жаль.       — Да не это, сказал же!       — Я… проиграл? Ты победил.       — И не это…       — Да, я жалок. Ты был про меня прав.       — Аргх! – Чимин аж встал и пнул воздух, - Балбес…       Пак подошёл к окну и попал в сети фрустрации. На самом деле, он таким образом проверял, действительно ли он был нужен Чонгуку. Не его медицинская помощь, не секс, не что-либо ещё… а он сам. И кажись… судя по тому, что Чонгук до сих пор этого ему не сказал и не сказал даже после того, как он сам об этом его попросил… он…       — А что?! Что ты хочешь, чтобы я сказал? – потревожил его думы резкий голос Чонгука, размывший приближавшиеся выводы.       В этот момент Чимин разозлился ещё больше, поцарапал подоконник и процедил сквозь зубы:       — Пораскинь мозгами, мудила.       Но это подобие ссоры его освежило, выветривая из головы фрустрацию, заменяя всю тревогу в теле яростью, которая из двух зол была меньшей. Поприятней разочарования.       Тихо. Чонгук действительно принялся думать. Чего же Чимин так вожделеет услышать?.. Извинения? Но он же извинился. Признание вины? Так и это он сделал. Что Чимин ещё хотел от него? Чего ещё можно было хотеть при их случае?.. В голову не приходило ничего, кроме того, что он уже перечислил.       Чонгук ещё раз сжался от болей. В этот раз они засверлили его до рёбер. Чимин был холоден. Наблюдал за этим, как за повседневной рутиной. Стоны глушились об жёсткую подушку армейской медицинской койки. И пока он пребывал в угнетениях, Пак сам не заметил, как дал тому подсказку, просто не выдержав и на эмоциях говоря:       — Неужели тебе так сложно хотя бы единожды побыть со мной милым?!       Бинго.       Боли ещё не закончились, но Чонгук взял себя в руки, перетерпел их и выпрямился. Пока он поднимался до наполовину сидячего положения, его лицо состроило миллионы гримас, напрягаясь из-за невыносимых ощущений в теле из-за насильных движений. Он не хотел говорить это лёжа. Сначала он хотел взглянуть на Чимина. Убедиться, что он не ошибся. Сам не мог поверить в это:       — Он правда хочет… правда хочет услышать именно это?..       Всё указывало на то, что да. Обычно безэмоциональное лицо Пака сейчас было залито румянцем. За взглядом пряталось сожаление, что он не держал язык за зубами и проговорился. Чимин пытался не подавать виду, что это так. Но он стыдился. И это было видно… и мило. Теперь Чонгука пережимало от нервов, поскольку он понял. Он видел. Он чувствовал.       «Я хочу услышать то, что я заслужил».       Душило. Реально стало тяжко дышать. Вспоминались все моменты с ним со дня знакомства вплоть до текущей секунды. Каждые их недопонимания, вопросы, оставшиеся вопросами, нерешённые вещи. Необговоренные, проигнорированные, забытые и заброшенные. Но сохранившиеся. И до сих пор сохранявшие свою актуальность. После всего, через что они прошли вместе, действительно, были слова, которые Чимин заслуживал услышать… однако, произнести их было не так-то просто. Сердце всполошилось и стало усложнять переход в решительные действия. Чонгук смотрел на Чимина и думал:       — А что потом?.. – правда боясь и представить, - Почему страшно? Что он для меня значит?..       Всё начало ускоряться. Темп пульса приводил к лёгкому тремору.       — Что…       Не хотелось таких подозрений… но они сами рождались и цвели. Чону было страшно, что с ним просто играют. Заставляют произнести это. Чтобы после — лишь растоптать и высмеять, в очередной раз унизив. Но почему… прямо сейчас это стало его волновать? Ведь Пак отыгрывался на нём до этого и ничего у него не всколыхнуло. Однако, когда дело дошло до этой темы всё внезапно стало тревожить его.       — Неужто ли я…       … и вправду…       … и вправду?..       Боюсь потерять тебя?..       Потому что… - Чон сжал глаза, его страх был на пределе, в глаза Паку он смотреть уже не мог, но, -       … я влюблён в тебя? - он это сделал.       Глотая слова, дрожа, едва, неуверенно, не глядя в глаза, но, всё-таки, сделал. Пинцет, с которым Чимин забавлялся, выпал из его рук и звонко рухнул на кафель. Причиняющий боль звук заставил открыть глаза, даже если Чонгук ещё не был готов. И его взору открылся Чимин: другой, не тот, что Чонгук ожидал встретить. Он не был едко хихикающим, издевающимся и злорадствующим. Он был смущён. Удивлён. Поалел. И даже глаза… те самые, обычно безжизненные, обрели какой-то выразительный блеск. Такой, какого он ни разу не видал. В груди сразу почувствовались лучи тепла, словно в нём родилось яркое солнце. Он не успел и осознать эти чувства, абсолютно чуждые для него, как Пак сорвался с места и вцепился в него. Жадно. Неистово. Несдержанно.       — Всё.       Время таять, - было в его мыслях.       А руки, грубо прижавшие Чона к койке, губы, не позволявшие от себя отстраниться и шумные вздохи, свидетельствовавшие о волнении, без утаиваний, напротив, прямым текстом, сообщали о том, что он думал именно это. Чонгук прочувствовал каждое слово: Пак сдерживался, хотя он хотел этого уже достаточно долгое время и вот, наконец-то оно для них настало. Об этом был поцелуй. Весь. В каждом движении. Чонгук не справлялся с темпом Чимина. Ни физически, ни морально, ни всячески иначе. За считанные мгновения он перенёс Чона из одной вселенной в другую — из его чёрствого мира «гордого» одиночества в совершенно неизведанный, запредельный и непонятный для него мир честности с собой и принятия своих чувств. И всё, что Чонгук раньше считал позорным, сопливым, «хренью для слабых» он испытывал сам сейчас. Испытывал больше без прежнего презрения, не успевая проанализировать, почему так. Пак не давал ему думать. Лишь чувствовать. Плавиться в том пространстве, куда он оказался брошен резко, без подготовки. Это концентрированное удовольствие заполонило всё тело, как драгсы. Стёрлись все боли, муки и ломки, будто Чимин и есть та самая доза, о которой часами молило его тело, изнывая от гиперперцепции. Снова. Вопросы. Как? Почему? Каким образом? Ни один не раздумывался. Губы Чимина — единственное, что захватывало внимание. Ни одно обезболивающее так не помогало.       Чонгук, вдруг потерявший рассудок, потерял и контроль над своим телом. Стоны стали непослушно вырываться наружу, плечи вздрагивали. Мурашки сыпались по коже. Чимин получал огромное удовольствие, ведь слышать всё это, вкупе с его искренне взволнованными вздохами было ни с чем не сравнимым кайфом. Под его ладошкой, скользнувшей с шеи Чона к его груди, билось по-настоящему взбудораженное из-за него сердце. И это так успокаивало. Больше никаких сомнений.       — Он мой.       Отстраняться от него было непросто. Чонгук не хотел отпускать своё счастье. Он прижимал Пака к себе, находя на то силы, а когда тот вырвался из его рук, всё равно пошёл своей головой следом за головой убегавшего. Шёл до последнего, явно показывая, как ему этого было мало и как он надеется на продолжение. Но Чон дошёл до своей предельной точки. Пак вышел из неё. Сел снова в кресло. И холод вновь окутал все конечности, сообщая печальную новость: к сожалению, на этом всё.       — А, упс, кстати, помочь я тебе не смогу. Я тебя обманул, - внезапно выпалил Чимин.       С довольной миной. Как ни в чём не бывало. Чонгук охреневал. А хотя… с чего тут охреневать? Это он находился в абстиненции и впервые задолго ощутил прилив хоть какого-то удовольствия. И конечно же, захотел его растянуть, не желая возвращаться к страданиям. Для Чимина это, наверняка, была обыденность.       (На самом деле только Чонгук так думал. Он и понятия не имел, какое чувство высшей радости получил Пак, наконец обретший уверенность в том, что их чувства взаимны).       — Просто хотел услышать своими ушами, как ты произносишь мне это.       — Скотина…       Чимин рассмеялся.       — Хочу наказать твою манипулятивную задницу.       — Я тоже хочу, чтобы ты это сделал.       Тишина и напряжение…       — Ах, да, дальше!       … но не долгие. Темп переходов Чимина стал выше. А Чонгук запутывался всё больше и больше.       — Твой организм сам должен бороться с синдромом отмены. Тут уж я никак не смогу повлиять!       Чимин вернулся в свой прежний режим издёвок над Чоном, которые уже превратились во что-то вроде любимого хобби для него. Он сам не понимал, как это работало, почему ему так нравилось питаться эмоциями Чонгука, ведь Чимин не был таким человеком с другими, садизм и тяга к насилию включались у него только при взаимодействиях с Чонгуком. И он никак не мог себе помочь, не мог подавить это, не мог побороть. Даже не пытался. Просто продолжил играть. Сейчас он предвкушал новую бурную реакцию Чона на очередной обман с его стороны.       Но…       — Кха-хах, как скажешь…       … её не возникло!       Лицо Чимина изменилось в два счёта. Предвкушающий садистский прищур за секунду сменился замешательством в чуть шире раскрывшихся глазах.       — Что?!       Пак обломался. Он даже ничего и сказать не мог из-за того, что удивлялся с того, как поменялся Чонгук. Как внезапно и резко он стал полной противоположностью себя. Чимин только разглядывал его, ощущая постепенный накат каких-то странных чувств. Спокойствие, которое выражало лицо Чона, вместо ожидавшейся ярости, улыбка, неловко пытавшаяся хоть как-то разбавить напряжённую обстановку и его нервные постукивания пальчиками по собственной груди, сигнализировавшие о том, что Чонгук собирается сказать кое-что… смущали его. Почему — непонятно. Пытаясь запутать Чона, Пак запутал себя. Теперь к его игре с высоким темпом переходов присоединился и Чонгук, говоря следующее, не позволяя тому отойти от удивления и усиливая его путаницу, увеличив в нём процент смущения до максимальной шкалы (хотя он не делал это целенаправленно, в отличие от Чимина. Он просто был искренен):       — Я на всё согласен. Мне не нужно ничего от тебя. Только пожалуйста… не уходи, - Чон стеснительно схватился за рукав медбрата, - Побудь со мной, пожалуйста. Я… я…       Чимин не мог поверить ушам.       — … я слишком скучаю по тебе.       И очам. Да всему, что указывало ему сейчас на то, что всё это правда говорил Чон Чонгук. Румянец поневоле ложился на щёки. Чимин немного… забыл, как дышать.       Вроде бы он рулил всей ситуацией. Но как? Как это ему удаётся? Быть не в лучшем положении и всё равно влиять на его состояние так.       Чонгук ничего особенного не делал. Он просто говорил, еле перебарывая свой стыд:       — Ты единственный лучик света в этой дыре, в которой я сейчас нахожусь, Чимин. Ты…       Чем дальше шёл Чонгук, тем честнее, а тем и грустнее становились его откровения:       — Ты поступил справедливо со мной.       — Нет…       — Я заслужил эту боль.       — Нет… прекрати.       — Она была мне полезна. Всё правильно.       Внутри Чимина всё пошатывалось. Готовясь, скорее всего, скоро рухнуть.       — Я… знаешь, я за эту ночь всё переосмыслил. И я, - Чонгук разговаривал отрывисто, видимо, сдерживая слёзы.       Не видимо. Ему не удалось сдержать их, когда он довершил мысль, срываясь на плач:       — Я подонок! – рёв оглушил весь лазарет, - И я… с-сожалею… ч-что совершил убийство, - под конец задрожал Чон, обнимая колени, пряча лицо, разговаривая, как пленный под дулом пистолета.       Это было тяжело произносить, но он чувствовал, что обязан. Пути назад нет.       Чимина накрыло чувство вины.       Секунда.       Два. Три.       — Не могу.       Рухнуло. Чимин не смог выдержать собственноручно созданного кошмара. Его мгновенно сорвало с места, он сжал Чонгука в объятиях и сам пропитался его болью, от которой стягивалось всё нутро. И только в этот момент Чимин осознал: он перешёл черту, был слишком жесток с ним. Не сумел вовремя остановиться, довёл его до беспросветного дна. Больше он не мог отрицать наличие сочувствия к нему внутри себя.       — Ты его не совершил, - признался Чимин, пока всё внутри сжималось от стыда.       — Что?..       Чимин выпустил Чона из объятий, увидел его поражённый взгляд и… отвёл свой в сторону виновато. Теперь ему было сложно смотреть Чону в очи.       — Мы инсценировали смерть Юнги.       — Что?! – моментально отреагировал Чон, но затем увидел, как это смутило Чимина и принялся всё исправлять, - Прости… прости. Продолжай?..       Пак сначала и вправду напрягся из-за реакции Чонгука и в целом, из-за того, что нелегко рассказывать такую правду, однако услышав по голосу, что Чон прекратил плакать, более того, как будто даже был… несколько… рад (?), он ощутил облегчение и выполнил его просьбу продолжать, изменив тон:       — Можешь не напрягать свою совесть, засранец… он сейчас на свободе, в поряде. И мне есть ещё чё сказать тебе, Гуки…        Вот так Чимин и решил зайти дальше. Признаться во всём, в чём только можно было признаться. К чёрту все игры. Долой уже ложь. Чимин решил быть справедливым и честным с тем, кого он любил и с тем, кто был только что честен перед ним. Это давно было пора заканчивать.       — Слушаю, - кажется, Чонгук тоже поддерживал идею.       Отреагировав на звук, Чимин машинально посмотрел на Чонгука. Было сложно себе представить, что он испытывал. И в выражении лица не было никаких пасхалок. Но если судить по его голосу, то, вроде, всё стало налаживаться. Такая мысль подбадривала.       Предварительно Чимин сделал глубокий вдох, после чего выдохнул, готовясь выкладывать всё. Предстояло говорить о бывшей пассии. Не зная, как Чонгук может на это отреагировать.       — Благодаря примеру Юнги я понял, что нет ничего страшного в том, чтобы пойти на небольшое безрассудство ради человека, которого ты любишь.       А Чонгук не реагировал злобно. Напротив, ему было интересно послушать. Чон не то, чтобы не перебивал — он вообще не разговаривал. Поэтому Чимин почувствовал себя поуверенней и продолжил, входя в поток:       — Помнишь ведь, что он сделал?       Чонгук кивнул, вспоминая, как Юнги в первый раз пошёл против него, чтобы дать Чон Хосоку сбежать. Такое и после передоза не забудешь. Пак, поняв по лицу Чона, что он всё помнит, решил перейти сразу к своей истории, перепрыгнув через этот момент, раз уж он всё равно в памяти:       — Человеком, которого я любил был он. И я хотел его отпустить. Я смог его отпустить, пойдя на небольшое безрассудство ради него. Его поступок послужил мне примером и я не боялся инсценировать его смерть, обмануть тебя, армию, уйму людей или даже сам пострадать, организовывая весь этот обман и опиумный движ… ведь Юнги не боялся даже смерти, позволяя пленному, то есть, любимому человеку убежать. Так что и я решил не бояться, быть безумным, постоять за него. Но… - тут Чимин запнулся, запереживав, а не слишком ли он звучит подозрительно, будто всё ещё в него влюблён?..       Потому что он тоже немалое помнил. Помнил, как отреагировал Чон, когда он специально сказал ему, что любил Мина, чтобы воспользоваться его эмоционально уязвимым состоянием в своих целях. Подло. Да. Знает он. За это он перед ним извинится чуть позже. А сейчас… Пак заметил, что оказался прав. Чонгук, пусть и продолжал молчать и пытаться держать себя в руках, но… всё-таки, его ревнивой сущности у него не отнять: мелкие признаки возникновения этого колючего чувства один чёрт начали проявляться в выражении его напрягшегося лица. И как бы он тщательно не пытался это маскировать, не выходило. Чонгук есть Чонгук.       — Но, - поэтому Чимин тут же принялся исправлять свой косяк, - но… Чонгук, слушай! – схватил он его за плечи и потряс, возвращая в реальность, не позволяя тому утонуть в негативных эмоциях.       Чонгук столкнулся с серьёзным взглядом Чимина. Его же глаза выражали обиду. Чимин больше ни секунды не медлил:       — Теперь человек, которого я люблю — это ты. И ради тебя я хоть на убийство пойду.       Повисла тишина. Но она была громкой. Лицо Чонгука изменилось тотчас же. И оно говорило всё за него. Обида стёрлась оттуда так напрочь, словно её там и не было вовсе. В его глазах теперь перемешались неверие, ошеломление и горстка счастья. Всё это нахлынуло слишком внезапно. Он не мог справиться с завалом неизведанных чувств, накрывших его из-за сказанного. Сердце вновь заколотилось пугающе быстро. Голова шла кругом. Крыша ехала. Странно…       Это всё странно. И так незнакомо.       Реальность искажалась так, будто он нанюхался. Но оно происходит на трезвую голову. Более того, при синдроме отмены… ему не верилось, что при ломках можно испытывать нечто подобное. Однако…       — Что это, это «нечто»? Как оно расшифровывается?..       Чонгук прикоснулся к груди, где цвели чувства и отчаянно пытался придать логики своим ощущениям, проанализировать их и понять, в чём же причина их возникновения. Что это? Ну как оно называется? Почему это приятно, но путает?.. Не понимается.       Чимину было весело за этим наблюдать. Как человек уже взрослого возраста, никогда не вступавший в отношения, краснел и путался, словно подросток, в свой первый раз обнаруживший в себе чувства к кому-то. Он бы сразу дал Чону подсказку, да от зрелища не хотелось отказываться. Сначала Чимин по полной насладился пребывающим в замешательстве Чоном. А затем, по насыщению, выдал:       — Любовь так ощущается, милый, - гладя любимого по щеке и сам наполняясь внутри идентичной же нежностью.       Офицер Чон потерял дар речи, услышав первое слово оповещения.       Любовь.       Так вот почему непривычно;       щекочет       и странно.       И нереалистично.       Каждый раз, когда он чувствовал это, он не мог понять, что любовь — именно это. Не страх потерять Пака, как он думал, не ревность, не обиды, указывавшие на то, что ему небезразлична деятельность Пака по отдельности от него или в отношении него. А вот это самое причудливое чувство внутри, когда он слышит, видит и касается его. Такое причудливое, что сложно в него поверить. Такое сложно расшифровываемое.       Чонгук до сих пор не мог понять, как совладать с этим и что ему делать. Он пребывал в сильной растерянности. Ведь испытывал первую в своей жизни любовь. Ту самую, о которой пели в песнях, разглагольствовали в мелодрамах, жужжали одноклассницы в школе. Ту самую, в существование которой он не верил. Ту самую, которую всю жизнь зачем-то так яро пытался избежать. Вот она. Укрыла его неожиданной теплотой. С которой он был без понятия, что делать. Он не сознавал, что с ней ничего и не нужно делать. Лишь поддаться ей, насладиться ею, позволив ей обволочь всего себя. Это и произошло по итогу, поскольку, такова правильная закономерность. Её невозможно проконтролировать — она всё равно растекается по венам. И по щекам — слезами счастья. Они были нескончаемыми. Их тоже нельзя взять и выключить, как бы ни хотелось. Чонгуку пришлось принять то, что не всё внутри него подвластно ему. Иногда он также может быть простым человеком, испытывающим простые человеческие эмоции.       — Это красиво, - сказал Чимин, тут же обняв Чона и целуя в висок, - Твои настоящие эмоции и честность… это красиво. Я люблю тебя.       Слова отрубают всю выдержку к херам. Как и объятия. Чон прижался к Паку сильнее. И разрыдался ещё больше прежнего.       — Спасибо, - наконец заговорил он, - спасибо, что не убил его! И что не ушёл. Я… ты… я… - однако, по очевидным причинам не смог построить более двух предложений.       — Тс-с-с-с, - Чимин погладил Чона по спине, прося его не говорить ничего дальше, понимая, как ему сейчас тяжело это даётся и добавляя, - И ты меня извини… Если честно, я очень за тебя переживал. Я жалел, что вколол в тебя опиум. А ещё я украл твои деньги. Использовал твою ревность, как инструмент… Прости.        Чонгук умолк и всхлипов его стало не слышно. Он несколько даже оцепенел. Пак задержал дыхание, прислушиваясь и ужасался от такой тишины. Волнение заставило его отстраниться от Чона и посмотреть тому в глаза, чтобы убедиться, что выложенная им правда не оттолкнула от него едва заполученного парня. Чимин увидел опять то же выражение лица, не дающее никаких пасхалок. У него мигом включился аварийный режим, вынудивший его добавить:       — Прости меня! Мне было больно смотреть на тебя сейчас и стыдно, что в каких-то моментах я этим всем даже наслаждался…       Пак запнулся. Дал себе мысленную пощёчину. Это было совсем не то, что следовало бы говорить. Дурацкие слова по-дурацки вылетели из него из-за паники, не успев предварительно обдуматься мозгами. Он пожалел моментально об этом, решив, что только сделал хуже, нет, вернее, испортил всё окончательно. Однако, он не имел и понятия, что Чонгук замер не из-за пересмотра своих чувств к нему. А просто отходил от эмоций таким образом. Чтобы мог говорить. Было о чём уведомить.       — Справедливо, - внезапно изрёк Чон, - Это правильно, - делясь как раз тем, о чём и хотел уведомить Пака.       Пак прифигел:       — Э-э-э?!       Чонгук рассмеялся.       — Ты не должен передо мной извиняться.       — Так. Стоп. Чего-о-о?! В смысле: «не должен»?! И… и он разве не злится?..       Нет. Конечно нет. Чимин узнал это со следующих его слов:       — Не жалей меня, я же сказал: я заслужил. И зная, что ты наслаждался, я, вообще-то, очень радуюсь.       Пак прифигел ещё жёстче. В который раз Чонгук не похож на Чонгука.       — Не испытывай за это вины. Я предпочёл бы, чтобы ты наслаждался, нежели чтобы ты страдал. Ясно? – теперь он стал больше похож на себя.       Уже лучше. Повелительный тон Чимину больше был близок по духу.       — Ясно, - тут же разулыбался медбрат.       Чонгук одарил его ответной улыбкой. А то, что он неожиданно сделал дальше, естественным ходом поразило Чимина: Чон неуклюже раскрыл приглашающие объятия и как-то робко посмотрел на любимого. Будто нельзя было просто обнять. Будто побаивался спугнуть какое-то крохотное существо. Будто не он грозился выстрелить в его руку из пистолета три дня назад. Чимин ничего не мог с собою поделать, уж слишком комична была ситуация. Властный офицер, бравший его много раз, где, как и в каком количестве тому угодно, сейчас спрашивает разрешения на то, чтобы просто обняться с ним? Лютые коры. Пак лопнул со смеху, скручиваясь дугой в сидячем положении и потерял из вида редкостный вид: вспыхнувшее от стыда лицо Чона. Тот действительно этого не ожидал и был готов уйти под землю от неловкости:       — Аргх! Чимин…       Но вдруг так же резко, как он заржал, этот дьяволёнок и ударился в него, повалив Чонгука на койку и сам же сжимая того в крепчайших объятиях. Разумеется, досказывать своё возмущение Чон не стал. Его вновь покрыло мурашками повсюду. И стало как-то… не до этого. Стало прекрасней. Душа согрелась.       «Я думаю, ты в силах его изменить. Причём думаю, что только ты».       «Я верю, что ты свершишь революцию. Ты именно такой человек, Чимини».       Чимин улыбался, вспоминая эти слова Юнги. Ведь он оказался прав: Чон изменился. К счастью, только благодаря нему. К счастью, потому что он бы не отдал его. Была противна одна только мысль о том, что на его месте мог быть кто-то другой…       Нет. Ни за что!       Чонгук — его сокровище.        — Мы созданы друг для друга. Я и ты — единственная правильная комбинация. Все остальные неверны. И никогда не должны иметь право на существование!