Hippie Hope & Sniper Suga

      Покой плохо освещённого пути до лазарета, не будящегося никаким солнечным светом из окон, потому что их там не было, нарушался не незаметным топотом чиминовых ног. Он шёл очень быстро, как обычно — без единой эмоции на лице, скорость его движений словно обуславливалась обратным отсчётом фантомного детонатора внутри него. Чимин преодолел немаленькое расстояние между богом забытым карцером и лазаретом за рекордное количество времени, ни разу не изменившись в лице, оставаясь всё таким же хладнокровным. Но когда он зашёл в своё родное место, всё, что он держал в себе мгновенно выплеснулось наружу: его лицо стало встревоженным и он рванул к Чонгуку так быстро, как это только возможно, сам даже не замечая, как говорил:       — Чонгук, о, боже… Чонгуки, - дрожа, - Держись, терпи, сейчас-сейчас… - лихорадочно и в панике вводя в него антидот, откачивая его от наркотика.       Всё-таки, Пак Чимин — человек. И у него тоже есть чувства. Таймер нервного детонатора достиг своего пика — нуля. Теперь, пока его никто не видел, он мог спокойно подорваться, выражая все сдерживавшиеся эмоции в военную форму офицера Чона.       Как только ему удалось отпустить Юнги, отпустить, позабыть, стереть с памяти, он понял — нет, он не душевнобольной. Он просто был неадекватно рассержен. А когда он неадекватно рассержен — для него не существует граней.       Тяжёлая жизнь научила быть сильней. А медицина — блокировать чувства. Столько смертей под его руками были встречены равнодушными глазами. Но почему-то отключка Чонгука… единственная так стучала по нутру. Скрипела в груди, сжимала сердце, покрывала всё тело гусиной кожей. Чимин уже и позабыл, когда в последний раз дышал настолько панически неуравновешенно. В его объятиях был до страха холодный Чонгук, до леденения всего его естества не шевелящийся. И он впервые так сожалел о содеянном, так переживал о ком-либо, в отношении кого это было содеянно.       Пульс у Чонгука был. Однако, совсем медленный. Чимин понимал, какую дозу вводил. Она была не смертельна и вполне откачиваема. При всём понимании всего этого и своих немалых знаниях в химии, Пак всё равно впал в беспокойство, как будто не был обучен всему с малых лет. Родители Пака были докторами, каждый с дипломом магистра, разумеется, у него он имелся тоже. Пак был самым верно всё прогнозирующим и уверенным в своём медбратом в армии. И сейчас, будь перед ним не Чонгук, а кто-то другой, он бы сохранил всё ту же прежнюю уверенность в себе и в своих действиях, был бы устойчив во мнении, что человек не отправится на тот свет и придёт в себя через пятнадцать минут. Но что-то было в Чонгуке такое, что заставляло даже его — образованного медика с пятнадцатилетним стажем трепетать перед мыслью о том, что «а вдруг что-то пойдёт не так» и он не сможет исправить это. Сердце билось в груди ощутимо и шумно. Непривычно. Пак уже и позабыл это чувство. Чтобы то было не переплетено с удовольствием, а разносило по всем его клеткам волнение.       — Ну же, давай… очнись, падла… очнись!       — Чимин, - резко возникший голос из рации заставил медбрата вздрогнуть:       — О, господи!       Он отлип от офицера и сел, ощущая, как вышел из собственного вакуума. В который сам не заметил, как угодил, неосознанно изолируясь от окружающего мира, начав задыхаться под куполом переживаний. Этот испуг вытащил его оттуда за миллисекунду и возвратил обратно в реальность. Чимин встряхнулся, вспомнил, что они делали и пообещал себе больше так не терять себя.       — Да?       — Чимин! – повторил взбудораженно перевозчик, наконец получив жизненно важный ответ, - Юнги задержали, - закончил он дальше, не медля, переходя сразу к делу.       Лицо Пака значительно испортилось.       Как же не вовремя. Чёрт. Как же не вовремя!       — Чимин, - на другом конце радиосвязи вещали, - Это не ждёт. Ты нам нужен сейчас же!       Рука, в которой была рация, непроизвольно задрожала. Чонгук до сих пор лежал бледным, холодным, дыша едва уловимым взором дыханием. Пока он был в поле его зрения и находился под его контролем, ему было ещё не так страшно, как когда приходилось его покидать. И вот сейчас ему снова придётся. Так страшно. Так не хочется этого делать. Чимин еле как собирал себя по кусочкам, чтобы решиться хотя бы просто встать. Ведь вены на шее Чонгука распухли и стали заметней на фоне иссушенно-бледной кожи, выпирая синими молниями на душераздирающе неподвижной глади. Внутри Чимина ураганили катаклизмы, потому что он сам это натворил, но и сам хотел это и разрешить, однако форс-мажорная ситуация не позволяла, полностью передавая это право двум другим вовлечённым в план медбратам. Они пришли часы не пробили и минуты как и тут же ринулись в сторону оскульптурившегося офицера.       — Чимин, ты в своём уме?! – взвинтился один из них, сканируя глазами тело Чонгука и примерно прикидывая, в каком из наркотических опьянений он мог находиться.       По виду сказать ничего нельзя точно. Требовался ответ с уст самого Пака.       — Что ты в него ввёл?       — Опиум.       Тишина. Так он и знал… только не мог поверить ушам. Чимин казался ему нормальным парнем, даже в некотором роде милым и мягким. Он видел по Чону, что в нём точно плавали какие-нибудь опиаты, но надеялся, что ошибался и спросив, получит подтверждение тому. А оказался, к несчастью, прав. Мнение о Паке разбилось вдребезги.       Поначалу два медбрата ошарашено смотрели друг на друга с распахнутыми без зазора ртами. Но долго охреневать ни у кого не было времени. Пришлось отложить все эмоции на потом и срочно расспросить Пака о самом главном: какова была доза; сколько времени прошло с момента инъекции; был ли введён в Чона антидот и:       — Куда? – вопрос ударился в Пака болезненней всего, ведь он не имел права врать: от его слов зависела чужая жизнь.       И в медицине ложь сродни преступлению. Нервно сглотнув и сам понимая насколько кошмарную ошибку он совершил, Пак подготовился к стопроцентно ожидаемому и заслуженному осуждению медбрата. Он вздохнул, опустил голову и не затягивая сообщил:       — В шею…       — Куда?! – медбрат вскочил с места и несдержанно подошёл к Чимину вплотную, - Сдурел?!       Всё-таки, уже лившиеся через края эмоции отложить на потом не удалось.       — Я понимаю, - он тряс Чимина, - что месть, всё такое… но опиум? В шею?!       Чимин лишь молчал скованно. Он был загнан в тупик. Его мучили угрызения совести.       — Да, он пытался избавиться от дезертира. Но то, что ты сделал — всё равно перебор!       Кучу всего ещё осталось невысказанным. А оно и не требовалось. Пак почти расплакался, осознавая всё прекрасно и самостоятельно. На эти разборки, чувство вины, чувства в целом и объяснения не было времени. Потому Пак только сжал всё внутри себя как обычно и в своей типичной холодной манере выдал:       — С такой дозировкой он не помрёт.       — Не помрёт, да, - тут же прилетело в ответ, - Но… Чимин, блин! Мы планировали временно его вырубить, а не довести до состояния овоща, потом — абстиненции, потом… чёрт, да нахера я тебе перечисляю?..       Всё, чего Пак и намеревался добиться, было озвучено ему же в лицо. Это жгло болезненно и уничтожало его чувством вины того сильнее.       — Думаю, ты и сам отлично понимал, что ты делал и зачем. Блеск. Спасибо.       — Зачем ж ты вмешал свои личные тёрки с ним сюда, не мог подождать и сделать это как-нибудь позже?.. - так же осталось невысказанным.       — Аргх, - медбрат отпустил Пака и стал снова удаляться к Чонгуку, таким образом завершая диалог, - Ты знаешь, что после твоих действий его придётся госпитализировать?..       Смысла говорить это медбрату не было. Разумеется, он это знал. Знал и добавился. И все это поняли. А потому вопрос был лишь риторическим.       Чимин выдохнул, сбрасывая напряжение и выбежал из лазарета сломя голову. Нахождения там он уже не выдерживал. Вид Чона сильней давил на сожаление.       Слёзы замыливали ему путь, но он непреклонно бежал сам пока не знал — куда, оттирая их резкими и злыми рывками, не веря и не принимая, что они у него вообще идут. Чимин забывает, что и он — человек. И у него тоже есть боли и чувства. Что это нормально — привязываться. И испытывать такие эмоции — тоже.       Было. Он ввёл в его шею наркотик, хотя это — да, очень небезопасно. Чревато такими последствиями, как снижение дыхательной функции, заражение инфекциями и нарушение сердечного ритма. Инъекции в шейные вены являются потенциально опасным применением итак, а он ещё и использовал опиум. Всевозможные риски были на высоте. В моменте он не думал, куда целился и о том, что после этого их могло ожидать — тоже. Это произошло слишком быстро, в потере рассудка и всякого здравого смысла. Но думал ли он об этом сейчас? Нет. Он осуждал себя за то, что не думал, а просто действовал, ведомый каким-то бесом внутри. И не держал ситуацию под контролем.       Было. Он тщательно проверил дозировку и даже уменьшил количество предварительно перед встречей, выбирая такую, которая стопроцентно не приведёт к передозу. Не специально, но как-то интуитивно предусматривая, что, возможно, придётся импровизировать и ввести в Чона опиум стандартным образом, то есть через кубитальную вену не получится и потому нужна меньшая дозировка, чтобы при введении её в какую-нибудь из других вен не было смертельного исхода. Только вот он сам от себя не ожидал, что выберет наихудшее место. Где находятся сосуды, которые ведут прямиком к головному мозгу. Где лежат все риски инсульта и повреждения значимых нервов. Да, Чимин поступал неосознанно, но набитая рука его не подвела. Он не задел ничего лишнего, выбрал аккуратную дозировку и своими глазами убедился, что просто отправил Чонгука во временный трип, а не на тот свет, прежде, чем уходить, видя и осязая все признаки этого — не пропало дыхание, не пропал пульс, всё было на месте, кроме сознания. Вероятность, нет, стопроцентность того, что Чонгук останется жив, более того, придёт в нормальную форму через некоторое время, была неоспорима. Доза опиума — маленькая, общее состояние здоровья Чонгука — великолепное, скорость оказанной медицинской помощи была максимально быстрой. Но он всё равно ничего не мог поделать со сверлившей его отовсюду тревогой.       Было. Имело место быть когда-то твёрдое мнение в его душе о том, что он поступил правильно и Чонгук никак иначе, как получил по заслугам. Но стоило ли уподобляться Чонгуку? Порождать насилие за насилием?.. Забывать о человеческих правах и нарушать их, вторгаясь в чужой организм непрошеными страданиями? Он сомневался. До него только сейчас доходило: кем бы Чон ни был, что бы он ни сделал и насколько бы ужасно это ни было, Чимин не имел права так поступать. Он и Чонгук были людьми. На равных. А человек не имеет право решать судьбу другого человека, превращать его жизнь в ад или наказывать его, сочтя себя богом. Эта истина ему была близка, хотя религиозен он отродясь не был. Она вернулась к нему, заново рождаясь в сознании сиреной, громкой и тревожной, испепеляющей всю ту одурманивающую ярость и обиду по отношению к Чонгуку, когда он своими глазами увидел исход своих действий и осознал, насколько же далеко он зашёл. Ему требовалась эта встряска. Ведь до неё он был слеп незрелым и глупым, но всё же неслабо паразитирующим разум желанием мести.        Было, что он сделал это без зазрения совести. Было — злорадствовал. Было не жалко. Было — он делал не думая, а сделав, пожалел и решил: лучше бы не делал. Всё это было и этого нельзя отрицать, но…       Пак забывает, что он — всего лишь человек и он тоже способен на ошибки.       Медицина диктовала ему на протяжении всей жизни: нет, нельзя, никогда, ни за что, не имеешь права. Так это и дошло до абсурдного гиперконтроля, что плавно, незаметно и мелкими кусками вышел за пределы его профессии и стал касаться и его обычной повседневной жизни: допускать ошибки стало табу во всех аспектах его бытования, не только в работе с жизнями других. Нельзя было неправильно чувствовать, неправильно действовать, неправильно мыслить и, о, нет, он всё это только что допустил. Подсадил Чона на опиум, а всё лишь мести ради. Теперь это будет его глодать, ведь он не мог прощать себе даже мелкие оплошности, а сейчас речь шла уже о глобальной ошибке, о тотальной потере самоконтроля и непрофессионализма с его стороны.       Но Пак даже не задумывался о том, что в медицине он или нет, им тоже могут двигать чувства, поглощая ум, порабощая его и толкая на необдуманные поступки. Что он не какой-нибудь сверхчеловек, каким он возомнил себя некогда, а такой же, как и все остальные — обычный: любящий, плачущий, переживающий, ошибающийся. Испытывающий чувство вины за причинённый физический вред.       Ноги сами привели его в кабинет офицера Чона, все действия сочинялись его телом на ходу. Дверь не открылась с первой попытки: он нервничал, ключ в его руке дрожал. Спешка и грызшие его мозг отвлекающие мысли ему совершенно не помогали, усложняя и без того сложный процесс: найти наличную заначку Чонгука. Пока руки сами распахивали и закрывали всевозможные шкафчики, голова беспрестанно трещала:       — Я не такое чудовище, как ты, - напоминая, что он говорил Чону, - Нет, я такое же чудовище, как и ты… - оспаривая свои же слова.       «Я рассчитывал причинить тебе такую же боль, что ты мне, но, как видишь, по сравнению с тобой, я на такое не способен».       Нет, способен. Ещё как способен. Пусть и кается, по сравнению с ним, но сделанное им было преступлением. И этот факт оставался правдой. Поэтому то, что он сожалел, а Чонгук, вероятнее всего — нет, для него не имело значения. Ведь Чон хотя бы не был лицемером, как он. И не строил из себя правильную особу, напротив, в открытую признаваясь в том, что он таков, он совершает прегрешения. Чимин сознавал: они оба были бесщадными и эгоцентричными людьми. Только в отличие от Чонгука, который определился, Пак был ещё и запутавшимся и до конца самого себя не понимавшим.       «Всё-таки, Чон Чонгук, дорогой, это не одинаковые вещи: когда у тебя разбито сердце от того, что кому-то тебе не принадлежать и когда сердце тебе разбивают вестью о том, что любимую им жизнь желают отнять».       И он сделал куда больше, чем просто вызвал ревность у Чонгука.       Одна мысль развивалась за другой и голова захламлялась всё больше и больше. Вынуждая бесконечно анализировать уже совершённое, ушедшее, прошедшее. Мешая сконцентрироваться на действительно важной задаче настоящего времени. В один момент Чимин всё же не выдержал и позволил внутреннему взрыву прорваться наружу: он издал краткий, но громкий рык, пнув чонгуков стул и сжал свои волосы до покалываний. Эмоциональная боль хуже физической. Уж лучше б у него были сломаны кости…

***

      — Да не ссыте вы, если бы что-то было не так, нас бы тоже задержали. А задерживается только Юнги. Возможно, его просто обыскивают, - предположил старший перевозчик, заходя обратно в транспорт после перекура со средним.       Младший подозрительно теребил рукава, не решаясь поднять взгляд к зашедшим.       — Эй, что с тобой?       Он сглотнул ком в горле и не удержался, чтобы сообщить:       — П… п-простите! Я… я… позвал Чимина помочь.       — Ты сделал что?! – встрепенулся старший и развернул младшего к себе, - Зачем?!       — Почему ты не посоветовался с нами?! – присоединился к возмущению средний, - Быстро отдай мне рацию! Я сообщу ему, чтобы он не приходил.       Неясно, что нашло на младшего, но он покачал головой и не отдавал. У них была одна рация на троих. Крайне неудобно, но выбора нет.       — Ноа, да что с тобой?! Чёрт побери! – они уже практически дрались, - Ты дурак? Аргх, да какого чёрта?! – он наваливался на скрутившегося и сжавшего в своих тисках рацию Ноа, пытаясь просунуть свои руки в эти тиски и выхватить оттуда девайс.       Ноа сопротивлялся, дёргался, периодически отталкивал приятеля, но даже сам до конца не понимал почему. И поддался панике и вызвал Чимина он также — будучи без понятия зачем. Паника до сих пор не унялась, диктуя ему подобные автоматические действия, решения и телодвижения. Старший догадался, что без манипуляций тут не обойтись и стукнул обоих по головам, привлекая к себе их внимание.       — Ай… - синхронно прекратили колбаситься два перевозчика.       Не дав тем начать ругать его за это, он выдал:       — Тогда я сам пойду туда.       И только тот повернулся к выходу, как Ноа остановил его испуганно:       — Не надо! Стой! – успел он схватить старшего за край куртки, - Не надо… пожалуйста…       Он потерял бдительность и не увидев, как старший кивнул среднему, позволил утащить тому рацию с его колен.       — Эй!       — Чимин! Здесь?       Старший реактивно обнял Ноа, сжав того до невозможности пошевелиться. Его руки оказались плотно прижаты к собственной талии, а ноги обхвачены ногами старшего. Он задёргался, услышав мгновенный ответ Пака:       — Да.       Но что бы он там ни кричал, его голосу не позволяли добраться до Чимина: перевозчик, выхвативший рацию у Ноа, вышел наружу и закрыл за собой дверь, а старший продолжал крепко прижимать его к себе, не давая тому даже полноценно брыкаться.       — Не приходи, - коротко попросил средний.       — Поздно, Лиам, - ответил ему Чимин.       — Что?..       Связь оборвалась. Лиам пытался снова связаться, но Пак ему больше не отвечал. Был слышен лишь бессодержательный шум. Его охватило нешуточное беспокойство.

***

      Ложь. Чимин до сих пор находился в кабинете Чона, однако то, что он выйдет туда к ним, к границе, взаправду уже было решено твёрдо. Пак потёр нос. Остатки кокса тут же прилипли к исхудалым пальцам. К его слегка покрасневшим от слёз глазам снова вернулась характерная им обычно безжизненность. Стим ударился в голову, растёкся по венам и заново ускорил работу его совсем провялившего от эмоций мозга, выключая те болезненные, самоуничижительные и изрядно отвлекавшие его от задания мыслей. Мир начал по новой играть яркими красками, немного замедляясь для него, поскольку он сам ускорился: в пульсе, в сознании и в наконец-таки нормализовавшемся мышлении. Пак разрешил себе зависнуть так на некоторое время, впитывая в себя этот момент, ощущая приход и его бодряще-заряжающий наплыв дофамина. В его глазах, обретших форму глаз сирены, в конце концов, появилось умиротворение. Он сжал в кармане всю «позаимствованную» у Чонгука наличку и фыркнул, заулыбавшись зомбированно-искусственно-мёртво-кокаиновой улыбкой.       — Ждите меня…

***

      В будке охранника было несоизмеримо жарко и душно, несмотря на холодную погоду за стёклами окон. Юнги не знал, что дальше должно произойти и то заставляло его неслабо нервничать. В помещении, которое помещением-то и не назовёшь, где и без того не хватало воздуха, трое охранников и Юнги теснились так, словно саранча на плантации. Жутко.       Что делать — непонятно. Пульс взлетел до небывалых высот. Юнги сжимал в кармане тот шприц, который ему дали для плана Б, который он надеялся, что ему не понадобится. И он… не понадобился?.. Ему было вопросительно, неопределённо и очень не хватало кислорода. Надежда вроде бы как сбылась, но не в том формате, в каком ему хотелось бы. Конечно, он этого не сделает, но не потому что нет надобности. А потому что их трое здесь, он — один, всё, абсолютно всё шло не по плану.       — А будь охранник здесь единственным… всё равно, смог бы я это сделать?.. – подобно ветром занесённая мысль только-только затеребила его.       — Мистер Ли.       Юнги вздрогнул.       — Что же нам с вами делать?..       — Что?.. Что это значит?..       Охранник фыркнул и отлип от бумаг, перенося этот неоднозначный взгляд на Юнги.       — Что происходит? Они всё узнали? Меня поймали? Это конец?       В противовес паникующим мыслям, глаза его оставались холодными. И он смотрел. Смотрел в ответ глазам, что неподвижно уставились на него. Не уводил взора, не моргал, даже не совершал ими и микродвижений. Мёртвой схваткой одну точку и плевать, что растерян, что без маски достаточно долгое время. Окружен. Более того — не знал кем. Знали ли они его в лицо, поняли ли, что он не мёртв, а прямо сейчас сидит перед ними. Хотелось бы, чтобы если это и было так, то пусть бы они хоть заявили об этом. Но не действовали исподтишка. Как же ни хрена не было понятно. Ясным оставалось только одно: в любом случае, нельзя терять лицо и выдавать своей растерянности.       Юнги состроил недоумевающую мину и попытался вынудить охранника заговорить первым. Ему срочно требовалось выяснить: в чём конкретно проблема с его бумагами, а если не в них дело, то раскусил ли он выжившего него или если — нет, то чего ещё этот охранник добивался для принятия своих дальнейших решений. Нельзя было начинать действовать первым. Юнги это полностью осознавал.       Однако, охранник продолжал играть с ним в молчанку, выводя его из себя. Душевное равновесие Юнги и без того было почти уничтоженным, а этот ещё и позвал его «поговорить» и сидит в итоге, ничего не говорит. К чему тянул время? Чего он надумал? Что он успел заметить за пару секунд?.. Юнги изо всех сил старался не делать выводов раньше времени, ведь это плодило в нём больше тревоги, а тревога сейчас была бы очень некстати. Но эти вопросы навязывались и неизбежно влекли за собой рассуждения:       — Ну какая ещё может быть причина, - тон Юнги в голове был крайне неспокойным, - кроме того, что он узнал меня?.. - хотя снаружи он оставался невозмутимым, - Он пригласил меня сюда тут же, как я…       — Мистер Ли.       Мин вздрогнул.       — … снял маску.       Д-да?.. – перебитая мысль резко оборвалась и тон из головы нечаянно перетёк в речь.       Юнги машинально втянул губы внутрь и образовал ртом ровную полоску. Затем в ту же секунду выпустил их наружу, понимая, как нелепо и беспомощно он мог выглядеть. Ему ещё никогда в жизни не приходилось так долго притворяться, не являться собой. Он был плохим актёром из-за прочно и глубоко, с самого детства встроенной в него честности. Врать такому количеству людей, что он мёртв было и без того тяжело, а тут ещё обманывать охранников…       — Вы сделали это самостоятельно?       … которые, кажется, обо всём догадывались?..       У Юнги всё пережалось внутри. «Вы сделали это самостоятельно?»?.. Значит ли это, что всё очевидно? Эта неясность его убивала. Плохое умение врать и смутность ситуации знатно так выбивали почву из-под его ног. И всё, на что хватило его смекалки, было:       — Простите, что вы под этим имеете ввиду?..       Удручающая тишина встретила его в ответ на это ненадолго. Но за этот краткий миг Юнги смог услышать отчётливый издевательский смех из нутра охранника, даже если тот не был выпущен наружу. Подтверждением тому, что он был прав насчёт этого, стало то, что он выразил далее незамедлительно:       — Ч, - фыркнул охранник с выражением лица: «Серьёзно? Ты серьёзно мне сейчас типо «не понимаешь»?» и окинул каждого другого охранника взглядом, таким образом прося его поддержать.       Те поддержали кивками, переглянувшись друг с другом с ухмылявшимися физиономиями.       — Вам поставлен вопрос. Отвечайте, пожалуйста, - охранник кинул «документы» перед Юнги, а удостоверение личности Ли Джихуна придержал, оставив себе, - Вы самостоятельно это сделали? Или кто-то ещё вам с этим помогал?       — Чёрт!       Наверное, это некрасиво — красть чужое удостоверение личности и выдавать себя за этого человека, но особо другого выхода у них не было. Юнги, конечно, был и сам в шоке с этого, однако ребята смогли за невероятно короткий срок времени позаботиться даже об этом. И вот стыренный паспорт вертелся в руках одного из охранников над фальшивыми бумагами с фальсифицированным разрешением на выезд. Убивая всякую надежду на то, что это сработало и веру в то, что это было хорошей идеей. Теперь попадёт не он один, а все те, кто был вместе с ним в этом замешан. Вот что происходит, когда ты доверяешь свою участь другим.       Юнги злился в основном на самого себя и не винил в произошедшем других. Они просто действовали, как умели и как получалось в условиях спешки, основываясь на прошлом успешном опыте и правда веря, что такой план может сработать и во второй раз. Он должен был быть и был благодарен им за помощь, а себя ненавидел за то, что не внёс никакую свою лепту, хотя шестым чувством догадывался: не надо делать только так, как ему говорят, следует добавить немного себя. Не было ничего страшного в том, чтобы раскритиковать те сомнительные утверждения, что «они не запоминают каждого второго перевозчика», «это проверено, главное проходить там уверенно» и «сменяющий геморного охранника ленивый легко пропускает вообще любых, всех». Он мог бы ответить: «Нельзя полагаться только на то, что один раз проканало»; «Эти утверждения сулят упованием на удачу, но не стопроцентной успешностью в результате»; «Такого не может быть, чтобы человек, ответственный за обеспечение безопасности на базе, кем бы он ни был — «геморным» или «ленивым» охранником, запросто пропустил подозрительного человека с фальсифицированными документами за пределы базы». Мог бы. Но он этого не сделал. Потому что самому было нечего предлагать. Он не сказал ничего, думая, что все эти вещи были очевидными и команда это прекрасно понимала и без его «назидательных речей». Однако, теперь, когда он слышал такое болезненное и рвущее всё внутри:       — Мы знаем кто ты, - с уст этого же самого «ленивого охранника», «который легко должен был его пропустить», он окончательно убедился: нет, говорить ему следовало.       Не следовало молча соглашаться. Возможно, у них мог бы быть другой план. И он не оказался бы пойман вот так.       А может вообще, они зря всё затеяли ради него лишь одного, думал Мин. Может ему следовало просто принять свою участь, не подвергая опасности других. У Юнги опустились руки, он стал приходить к неутешительным выводам: если ему было суждено умереть в любом случае, то попытка спасти его была бесполезной отсрочкой неизбежного. Смешной, нелепой надеждой. Пустым ущербом для неповинных.       — Этим ты пытался нас провести? – охранник снова зашелестил листками перед носом Юнги.       Мин опустил голову.       — Глупый юнец…       Руки сжались в кулаки, как он услышал это. Ногти впивались в ладонные подушечки. Он был согласен с ним. Он был глупцом. Подвёл всех, пустил их труды насмарку. Мин более не скрывал накатывавших на него физиологических реакций. Уже не было смысла. Стало безразлично, как он выглядел и выдавал ли своё волнение, потому что он услышал ответ на свой главный вопрос: да, они догадались, кто он такой. А раз догадались, то какой уже смысл выдавать себя за кого-то другого?..       Оставалось только придумывать, как провернуть всё так, чтобы никто не пострадал. Юнги сразу смирился с проигрышем и уже начал думать про защиту других от наказания за содействие в дезертирстве, о бесчеловечности которой он знал вовсе не понаслышке. Было непросто делать это, одновременно борясь со всепоглощающим чувством вины за то, что им это грозило из-за него. Он очень хотел вернуться в прошлое и попросить ему не помогать, однако он здесь, ничего не изменить, нужно придумать, как обезопасить людей, а не заниматься соплежуйством. Юнги напряг все свои извилины. Только этого показывать было нельзя. Если он хотел ответить, что он сделал всё один, то делать это нужно было естественно. Что говорить, чего бы сказать такого, что точно отгонит любые подозрения, касающиеся Чимина, медбратов, солдатов и тех трёх перевозчиков, он размышлял параллельно с тем, ведь не был застрахован от того, что ему могут и не поверить. Но вдруг:       — Ли Джихун, ты не перевозчик. Ты — солдат, попытавшийся сбежать с территории с поддельными бумагами, - прорвалось сквозь слои шума его мыслей, накладывавшихся друг на друга, словно речь толпы людей на оживлённой городской местности.       Весь этот шум моментально выключился. Юнги заморгал ошарашено.       — Что?..       Что?!       Так… всё-таки, - едва как он верил ушам, - они не поняли, что я — Мин Юнги?..       Нет. Не имели понятия. Даже близко не предполагали того. Они считали, что Мин Юнги мёртв. Так же, как и все остальные на базе. Вот только с трудом Мин выдохнул с облегчением, как сомнения опять настигли его, повторяя слова охранника в мыслях: «Ты — солдат, попытавшийся сбежать…», в темпе взращивая новый тревожный смысл в них, посылом которого был: «Ты — не Ли Джихун», хотя охранник этого не произносил и: «Солдат, попытавшийся сбежать 22 октября. Мин Юнги. Ты пойман с поддельными бумагами». Он перестал задумываться о том, знали ли они его в лицо или нет. Пессимизм захватил рассудок сполна. И заставил поверить в то, что произнесённое могло означать только одно: было большим идиотизмом сняв маску, засветив лицо, рассчитывать на то, что никто не поймёт, кто сейчас лжёт перед ними. А они в лицо его даже не знали. Они запросто спутали его с Ли Джихуном. Которого как раз-таки и знали. О чём говорили их следующие слова:       — Прошлый раз для тебя, что, не стал уроком? – усмехнулся сидевший напротив охранник.       — Видать, нет, - посмеивался рядом стоявший, - раз в этот раз он выбрал метод ещё тупее…       — Ха-хах, - подключился третий охранник, - действительно. Ли Джихун, хочешь проблем?..       — «Перевозчик». Какой перевозчик?!       — Ха-ха-ха!       Пока они продолжали насмехаться над примитивизмом его провального плана, в голове Юнги наконец стал складываться пазл: они уже в пятый раз называют его Ли Джихуном, а не Мином Юнги, то есть, они вправду приняли его за него. Но, судя по обсуждавшемуся, прежде уже взаимодействовали с Ли Джихуном… что плохо. Угораздило же их так просчитаться. Выбрать совсем не того военнослужащего, кем Юнги следовало бы притвориться. А с другой стороны, как бы они это узнали?.. Никто не знал, что так получится. Фортуна не была на стороне Мина. Он в этом в очередной раз убедился.       Смех смехом, но работу никто не отменял. Как только из лёгких этой троицы вырвались последние граммы их насмешек, каждый постепенно вновь посерьёзнел, спеша возвращаться к заботам.       — Ну, что там…       Один из стоявших подле охранников потянулся к своей рации на поясе, сообщив, что уведомит командование о попытке дезертирства.       Чёрт, ну и какой здесь вообще может быть выход из ситуации?..       Бежать? Они поймают его запросто. Тупо. Здесь целая бригада людей для того. Воспользоваться шприцом? Как? И в кого? Кого бы он сейчас ни уколол, осталось бы ещё два человека. Которые всё равно смогут с ним справиться. Как ни крути, он обратно отправится…       От осознания этого сердце стучало так, что аж в ушах отдавало. Мир дребезжал, искажался в глазах из-за резкого скачка в артериальном давлении. Не за себя ему было так страшно, а за Хосока, Чимина, команду, трёх перевозчиков, всех, кто был с ним. Если всплывёт, что он — Мин Юнги, а это всплывёт, стопроцентно всплывёт, то каждый, кто участвовал в инсценировке его смерти, будет точно беспощадно наказан и ведь он никому не сможет помочь. Мёртвым Юнги никого не спасёт. Потому-то ему и было важно убираться отсюда как можно быстрее живым. Он не простил бы себе подаренной им такой несправедливой участи, даже лёжа в гробу или обращённым в пепел. Возле тех, кто напрасно отважился предотвратить его гибель…       А Хосок?..       Что же с ним может сделаться без него?..       В груди всё пережалось от мысли о том, что он вновь оставит его одного.       Мин знал, у него там есть своя хиппи-семья, но каким-то образом он чувствовал, что его возвращение в Сантбридж — обязанность. Что если он этого не сделает, то с ним может случиться что-то ужасное. Он дал ему обещание прийти. Он не мог нарушить слово. Опять…       Энергия, внезапно заколотившаяся в грудной клетке после этих устрашающих дум, стала толкать его на необдуманные поступки, моментально отравив собой рациональный ум. Юнги заимпровизировал, став сканировать будку глазами, ища всевозможные варианты объектов, за которые можно зацепиться, чем бы он мог вырубить сразу троих и чтобы сделать это можно было быстро, без затруднений. Он уже не думал об опасности или же вероятности причинить себе так только больше вреда. Он вообще ни о чём не задумывался. Способность анализировать ушла куда-то вглубь, пока силы действовать, напротив, выходили на поверхность. Закрывая собой всякие переживания о будущем, о последствиях или же рисках провалиться. Эти неизведанные силы диктовали его организму распределить ресурсы на осуществление необдуманного поступка, но не на то, чтобы обдумать его. Так в мозгу и образовался рой белого шума, пока в теле нарастало кипение, бурлившее в его жилах, готовившее его к нападению. Юнги перестал замечать дискомфорт: адскую нехватку кислорода, ещё сильнее забившееся сердце, повышенное артериальное давление. Всё притупилось, когда он увидел баллон. Он намеревался воспользоваться зажигалкой. Понятия не имея, что будет потом; как он сделает это, уберёгши себя притом.       Рука охранника уже касалась рации на поясе. Рука Юнги нащупала зажигалку в кармане. События развивались в ускоренном ритме, процессор не успевал ничего обрабатывать. Последней мыслью, которую Мин успел подумать, прежде, чем вытащить маленькое орудие с кармана, стала сумасшедшая идея выбежать наружу в момент, когда он кинет зажжённый огонь в сторону баллона. Все шансы были вопросительными, ни одного чёткого видения исхода. Но маленькое количество времени размером в четыре с натяжкой секунды и их давление на Мина, отрубившие всякую связь со здравомыслием, как бы то ни было, сделали своё дело. Он поддался. Он действовал. Он среагировал в уму не постижимом темпе на нажатие охранником кнопки связи на рации и сам тут же нажал на рычажок зажигалки, целясь во взрывоопасное устройство.       Взмах.       Вскрик.       Обжигающий грохот.       Та рука не дошла до нацеленной связи.       Сам Юнги не дошёл до нацеленной точки.       На миг всё стало будто в белесом тумане.       Его прерванное действие поставилось на паузу под столом вместе с тем неизведанным нараставшим чувством, а после они оба и вовсе погасли, испаряясь в тумане невыполненного замысла. Охранник зашипел, встряхивая обжигающе больно шлёпнутую руку и ругался на сидевшего напротив Юнги охранника, который был виновником того:       — А-а-аргх! Мразь! Ты чего, Льюис? Зачем ты это сделал?!       — Успокойся, - ответил спокойно Льюис, - Не торопи события, Оливер. Я сам позабочусь о Ли Джихуне.       — Как «не торопи»? Ты о чём вообще?!       Юнги отрезвило молниеносно.       — Надо сообщать о попытках побега своевременно!       — Я знаю, но…       Не успел Льюис и договорить, как Оливер снова потянулся к своей рации. Мин начал заподазривать что-то неладное. И насторожился. Потому что не знал, кто о чём думал в данный момент. Чего каждый хотел, почему у них конфликт и по какой причине Льюис остановил Оливера. Идея подорвать будку охранников больше не казалась ему привлекательной. Он даже был благодарен такому стечению обстоятельств, тому, что ему не удалось этого сделать. Прямо сейчас он жалел о своём выборе, хотя нисколько его и не реализовал. Настолько неразумную глупость он ещё ни под каким дулом не придумывал.       Охранник прервал телодвижение Оливера, схватив того за руку, не успела та и дотянуться до рации как. На любые его претензии и вопросы он отвечал шёпотом тому на ухо. Юнги охреневал со всего ещё на этом этапе, но после было куда мозговзрывательней:       — Хорошо, - просто ответил второй по окончании загадочной шептальни.       — Что?.. Что он сказал ему такого, чтобы он так быстро передумал? – думал Юнги.       — Ли Джихун, - прервал его думы Льюис, - обсудим кое-какие детальки вопроса…       Он кивнул подозрительно в сторону охранников и те стали удаляться наружу: Оливер сделал это тотчас же, а третий охранник, который так же, как и Юнги, был не в курсах, о чём те двое шептались, поначалу не шёл, щуря глаза в недоумении, но после оливеровского: «Оставь это», не менее подозрительно легко согласился уйти. Юнги перенапрягся даже больше, чем когда их здесь было трое. Ибо ранее всё хотя бы было ясно, прозрачно, а сейчас… мутно, непонятно, секретно.       — … иначе, что ж, знаешь, нам уже придётся принимать меры, - довершил с надменной гримасой охранник.       Оторванный от своих напряжённых размышлений Юнги только вспомнил, что Льюис обращался к нему. Потребовалось некоторое время, чтобы отойти от нервного состояния и обмозговать ему сказанное. Это было элементарно, на самом-то деле. Какой бы дурак только не догадался. Юнги был взрослым человеком во взрослой жизни и прекрасно знал, как «решаются вопросы», когда есть нарушение, обнаруживший нарушение кто-нибудь и кто-нибудь вышестоящий, кто не должен об этом нарушении узнать.       Произошёл бзик.       — Подождите… это на что… на что это он мне сейчас намекает?..       Озарение почти свалилось на Юнги. Почти. Ведь прочувствовать его не позволил охранник, сказавший затем напрямую в лицо:       — Пятьсот тысяч и мы просто забудем об этом, - задолбавшись разговаривать намёками.       Чётко. Это было наихудшее попадание в точку в жизни Юнги. Теперь всё стало ясно, но оттого легче не сделалось… ведь таких денег не было. Мин оцепенел, не знал, что ему делать, как выкручиваться, что ответить хотя бы. Случайно подвинувшийся от переставления ног в кармане шприц очень вовремя напомнил ему о себе. И всё. Всё запустилось по новой: те же мразотные ощущения от наличия этого у него в кармане, тягость осознания необходимости реально делать это, перебарывая себя и свои барьеры. Тошнотворное чувство безысходности, заставляющее ненавидеть себя. От того, что придётся делать то, чего не хочется. Словно раб, подчиняющийся приказу ситуации.       Ему хватило этого на войне, в армии.       Осточертело до мозга костей.       Хотелось бы хотя бы иногда… своего выбора.       — Эй, - что-то там бормотал Льюис, но Юнги не слышал.       Он полууверенно касался шприца, заглядывая в противные глаза напротив. Холод спиралями окутывал тело, душа его подобно удаву. Юнги мог признаться себе: он трусил. На это решиться было непросто. Однако, уверенность была неполноценной только доколе охранник нетерпеливо не изрыгнул:       — Что, язык проглотил? – звуча уже немного иначе, - Или думаешь у тебя так дофига времени? – он перешёл на угрозы, давил.       Юнги всё равно смотрел на него молча.       — По-твоему я недалёкий, паршивец?       Каждое слово рвало по нити…       — Думаешь, я не догадывался?       … в сетке неуверенности Юнги…       — Гони сюда всё, что ты взял с собой.       … высвобождая решительность действовать.       — Я не дурак, я знаю, что раз ты собрался удрать, то не с пустыми руками. Либо…       Мин помрачнел.       — … тебе помогают с побегом. Кто? Называй имена с фамилиями.       До этого пребывавшие в расслабленном состоянии веки напряглись и приподнялись. Юнги был зол. Кровь в нём вскипела, сердце забилось ненавистью. Причин было много. Этот охранник был алчным и подлым: ему не хватило одного него, он норовил урвать кусок пожирнее, да не поделиться им ни с кем из своих. Неспроста он прогнал тех двоих и продолжил копать Юнги наедине. А ещё он хотел причинить вред тем, кто помог ему. Это разгневало Юнги наиболее всего.       Мерзкое, незнакомое, поменявшееся, алчное лицо смотрело на него жадно и ожидающе. Охранник открылся для Юнги с нового угла, провоцировавшего поменять своё мнение. И если поначалу его тормозило то, что аморально вводить вещество в человека, просто выполняющего свою работу, то сейчас, когда он видел перед собой не обычного, честно трудящегося сотрудника, а прогнившего от жадности взяточника, Мин считал: он заслуживал яда в своих скверных венах.       Но не здесь. Хрен с ним. Они уже его поймали. Мин не хотел, чтобы поймали других. Потому вариант уколоть его и побежать к перевозчикам отсеялся тут же, как проблеснул в голове. Он дал такой долгожданный ответ своему первому подопытному:       — Хорошо, я выдам. Выдам вам всех.       Пусть охранник и воздержался от улыбки, которая так и рвалась наружу от прожорливого удовлетворения, но плескавшиеся в его глазах искры выдавали её зарождение в нём. Юнги это увидел.       — Сработало, - подумал он.       И продолжил с невозмутимым тоном:       — Я заплатил им. Всё то, что вы просите. А с собой взял, что осталось. Там мало.       — Насколько мало?..       Юнги выдохнул. Дисконнект со шприцом ощущался приятно. Пока он касался его, всё тело было перенапряжённым, а как вытащил руку из кармана, его словно выпустили из тисков туго обвивавшего него каната.       — Вот, - Юнги поставил на стол мелкий портфель, - настолько, - открыл его.       Там было сто баксов. Выглядело сие зрелище смехотворно. Солдат, переодетый в одежду перевозчика. Никаких сумок с собой, ничего нет, один ничтожный портфель. Внутри которого какие-то сто баксов, едва ли на что которых хватило бы при побеге. И детский, нелепый (по мнению охранника) флюоритный браслет рядом с открыткой, что тоже выглядел для него глупо. Он не удержался. Издал краткий смех.       — Закрывай, - с трудом сдерживал свой смех он после, - Говори. Дальше что?       — Дальше мы, - не растерялся Юнги, хотя только что спалил все улики, разоблачавшие его связь с пленным хиппи, - пройдёмте на базу? Я поведу вас к тем, у кого деньги…       — Стоять, - перебил Льюис.       Юнги замкнулся в тот же момент. Лёгкая тревога прыснула в кровь. Но он постарался не выдать её.       — Правда считаешь я возьму и пойду?.. – внезапно с подозрением отнёсся к нему охранник, - Думаю, ты не понял меня. Ты должен назвать мне их имена.       Кажется, пусть он и был алчным и нетерпеливым, но проверять на ложь он всё же умел. А Юнги был плох во вранье. Особенно в импровизации неё.       Поэтому ничего лучше Юнги не придумал, кроме как предоставить эту ношу одному из членов команды, надеясь, что тот поймёт скрытый посыл и справится с этим получше него.       — У меня есть доказательство, - сказал Мин, - если вы только дадите мне рацию, - у него, естественно, её не было больше, - я докажу, что сотрудничаю.       — Почему ты просто не можешь сказать имена? К чему это всё? Ты оттягиваешь время?       — Нет.       Юнги нервно сглотнул прежде, чем ткнуть пальцем в небо и сказать первое, что пришло ему голову:       — Вы же давно знаете меня. Знаете, с чем имеете дело. Так почему в этот раз не доверяете?       Он надеялся, что угадал насчёт их взаимодействий с Джихуном.       — Хах, каков…       И на удивление…       … он угадал.       — … с каждым разом ты всё наглей и наглей, Ли Джихун, - охранник передал ему рацию, - Надо же, а начинал так по-простому… с по-человечески переданной мне в руки налички. А потом охренел отправлять мне это «курьером». А теперь ты мне ещё предлагаешь выуживать у кого-то заплаченные тобою деньги?..       Впервые в жизни Юнги было так спокойно на душе после выслушивания упрёка. Он узнал побольше информации о Ли Джихуне, даже не приложив для того и усилий. Супер. Это давало ему какую-никакую опору, ведь с фундаментом вроде подобной инфы о человеке, которым он притворялся, было, по крайней мере, легче им притворяться. Юнги почувствовал удовлетворение, когда взял-таки наконец рацию в руки. Но:       — Минуту, - ограничил его Льюис.       — Достаточно, - согласился Юнги, лихорадочно набирая медбрата.

***

      К долго пребывавшей бледной, как полотно, коже наконец-то вернулся человеческий цвет. Однако, медбратья не расслаблялись: у Чона почему-то начались судороги. Нэйтан оперативно подбежал к шкафу с медикаментами и метко бросил противосудорожные напарнику. Тот словил, кивнул, достал другие нужные ампулы, замешал быстро и принялся стабилизировать руку Чона для инъекции, чтобы не задеть его нервы и попасть верно в цель: в его жуткую вену.       — Спасибо, Чимин. Огромное спасибо, - думал Нэйт, тоже её разглядывая.       Опухшая, расширенная, выступавшая над поверхностью кожи вена уже не выглядела такой тёмной, как когда Чонгук был бледен, но всё равно вызывала сомнения о нормальности его состояния. Вдобавок он трясся, как эпилептик и трогать его было несколько страшно. Но Нэйтан и напарник на пару, наплевав, сделали это. Пусть и столкнулись с подобным случаем в первый раз. Чонгук был силён даже без сознания. Карлос, охреневая, не смог один справиться с одной только его рукой и вскоре к нему тут же, без вопросов подключился Нэйтан и придержал его руку, придавив ту к полу.       — Быстро! Давай!       Карлос послушался. Игла оказалась под кожей Чонгука. Всё хорошо шло, ушла половина, осталось ввести в него следующую. Как вдруг очень не вовремя из рации Нэйта донёсся голос Юнги:       — Майк, ты мне нужен.       Нэйт содрогнулся. Рука Чона тоже. Карлос заверещал:       — Нэйт, чего ты наделал?!       — Что? Что случилось?! – забеспокоился Нэйтан, думая, что игла слетела с нужного места из-за него.       Он только стал снова держать руку крепче, как Карлос высунул иглу пустого шприца оттуда. Нэйт мог бы выдохнуть с облегчением, однако напарник один чёрт на него выругался:       — Зачем ты дёргаешься? Боже мой! – Карлос злой кинул пустой шприц в сторону.       — Я не виноват! Юнги взялся из ниоткуда… - хотел было дальше продолжить Нэйтан, как обухом по голове прилетело: «Стой. Что? Юнги?!», - Ох, чёрт, подожди! – Нэйтан встал и вышел на связь по той же волне.       «Майк, ты мне нужен» — кодовые слова, которые они придумали на всякий случай, означающие, что требуется дистанционная помощь, но рядом присутствуют посторонние/сотрудники/охрана, в связи с чем нельзя называть своих реальных имён.