Hippie Hope & Sniper Suga

      Для своего возраста он был довольно красив: жилистое, мясистое тело, длинные, пышные ресницы, немного необычные для мужчины и ярко-голубые глаза, цвет в каждый словно был залит акрилом. Но больше всего в глаза бросались вены — такие мужественно-привлекательные, выпирающие, подчёркивающие слегка огрубелую кожу крепких рук обладателя. Они размещались на спине медбрата, нахально и в одно время же с тем трогательно поглаживая её, не спрашивая, забравшись под майку. Чимин от прикосновений не млел. Не чувствовал ничего, что хоть отдалённо напоминало бы удовлетворение. А он его и не искал, пусть и выбрал самого подходящего для этих целей человека. Он искал утешения. Скорее не так, он искал отвлечения. И ещё… вместе с тем было ещё кое-что, чего он хотел добиться, взаимодействуя с ним.       Мужчина прижал к себе очень тесно сидевшего на его коленях медбрата. И вобрал в себя его натурально сладкий запах, неспешно касаясь губами шеи. Тело как-то всё равно реагировало, несмотря на то, что разум был перегружен: мурашки покатились по шее, а за ними и выдох попросился наружу. Жаркий воздух скрылся за ухом солдата, взбудоражившегося оттого сильнее. Его поцелуй стал настойчивее. На коже Чимина расцвёл красный след.       Сутки Чимин провёл всё пытаясь изо всех сил его отпустить. Отпустить, позабыть, вычеркнуть и выкинуть из головы, как комок. Но он стоял. Скомканный, но стоял. Никак не выкидывался. Не ушёл. Перед ним был красивейший солдат, но Юнги прогнать из мыслей не вышло.       Здесь всегда так — мало времени, спешка, что когда сюда попадают раненые солдаты, что когда — те, кто хотел вкусить страсти. Чимин тратил много времени только тогда, когда проводил его с офицером Чоном. Однако, его видеть он не хотел. Кого угодно, только бы не его.       — Аргх, Дерек! – Чимин сильно зажмурился, отстраняясь от поспешившего парня.       — Что, больно? – спросил растерянно Дерек, тут же прервав процесс, чтоб заглянуть в очи.       Он обращался с ним ласково. Так, будто рядом с ним находился котёнок. Боялся в лишние движения и позволить себе непозволительного. Держался так, будто боялся спугнуть. Как если бы Пак мог вдруг убежать, да спрятаться, поджимая свой хвост или был сотворён из хрупкой и легко бьющейся хрустали.       Не то.       Всем естеством чувствовал: это не то. А других вариантов не было. Пришлось довольствоваться тем, что есть. Времени не необъятное количество.       Он не привык, чтобы его спрашивали, больно ли ему или нет. Он вожделел боли. А без неё весь изыск связи для него пропадал. И как назло, самым подходящим для него человеком оказался тот, кого он больше всех остальных не желал видеть. Тот, кто поручил убить его любимого.       Чонгуку не приходилось объяснять. С ним было просто. Он делал всё сам. Сам желал всего того же, что Пак. Нашёлся, как случай один на миллион. Никто не мог удовлетворить его так же, даже если Чимин просил обо всём прямо: говорил в открытую, что хотел, как. И насколько широки его горизонты. Как много всего он может позволить, сколько всего разрешено с ним делать. И всё равно ни один не справлялся. Так же естественно, в достаточной степени жёстко, с ума сводяще и идеально, как Чон.       Дерек вытащил пальцы из Пака и виновато посмотрел вниз. Класс, отпад. В очередной раз брать на себя инициативу, как же он уже утомился от этого. Нехотя, предварительно разок закатив глаза, выбрасывая из себя невысказанное оскорбление, медбрат взял руку Дерека и вернул её снова на исходную.       — Делай.       В его неожиданно повелительном тоне всё-таки проскочило недовольство.       — А… д-да, - Дерек послушно всё выполнял, - Х-хорошо, сейчас, - робко проник.       — Боже, как долго… - но в мыслях Чимин звучал ещё возмущённей того, - Долго и скучно. Как же так, чёрт…       Дерек возился с ним десять минут.       — Вроде бы очень брутальный мужик. А тянет и мямлит, как тощий сопляк…       Чимин не любил прелюдию и предупредил его об этом сразу. Сказал, чтобы приступал к делу тотчас же, как тот ступил за порог. Но он не смог. И теперь, когда он едва дошёл до этапа растяжки (этот — казалось бы, способный любого одной рукой разорвать в клочья силач!), он норовил поцеловать того в губы. Да уж, внешность порой так обманчива...       — Давай без этого, - отрезал Пак.       — Прости…       — Прости?! – эхом прозвенело в мыслях, - Аргх, всё… спокойствие, Чимин, спокойствие. Эй, - после смог он выдавить вслух, - делай быстрее. Ещё добавляй. Этого мало. Времени мало.       Так было неприятно командовать кем-то. Хотелось в точности да наоборот. Вдобавок и без того хреновый, чрезмерно нежный и медленный секс был испорчен пуще его извинением. Мерзко.       — Вот так… давай… продолжай.       Но отвлечение пришло наконец. И эта мука забылась быстрее, как пальцы вошли глубже, нашли простату. Никак не желавший подниматься член стал давать хоть какой-то намёк на возможность. Это слегка утешало. Глаза закрылись. Чимин постарался отдаться моменту. Проблёскивала ничтожная роса не удовольствия, а скорее облегчения. Оно не закрывало собой стоявших позади мыслей о Юнги. Но этого хватало, чтобы хотя бы разбавить их болезненную концентрацию в крови.       — Нгх, сильнее… - Чимин насаживался, чтобы увеличить количество этого облегчительного вещества в своих нервах.       Дерек и сам стал взвинченней и прибавил в темпе, параллельно тая, смотря и наслаждаясь видом молодого красавца, с которым ему выпал шанс это делать. На каждое его поглаживание внутри Чимин давал уникальную реакцию. Он оказался не только дьявольски красив, а ещё и гибок и многогранен. Его голос стал неожиданным двигателем процесса. Как слуха Дерека коснулся этот мягкий, просящий, не знающий ожидания стон, он всё понял и навалился на Пака, наконец растеряв всю выдержку.       — Ох, боже, finally! – размышлял Пак, пока обвивал шею Дерека руками и дышал тяжело, осознавая, что он твердел и скоро, может, ему станет легче.       Дерек расцеловал его руки.       — Фу… - но не успел Пак завершить эту поспешную мысль у себя в голове, как тот схватил обе его руки одной своей и прижал к кушетке, над его головой.       Пак задышал ещё более хищно. Капля стекала по его головке. Когда его брал кто-то, от кого он мог подобного ожидать, он настолько сильно не возбуждался, как когда сейчас это собрался делать тот, кто добрых пять минут боялся к нему и прикоснуться, пока он тысячу раз не то, чтобы дал на это разрешения, а сам настаивал и очень упорно. Можно сказать, даже склонил его к этому.       — Хах, я ошибался, - он думал, - Чон Чонгук… ты не «тот самый». Ты — лишь ложь. Ложь моего отчаянного сознания, которое просто лениво цеплялось за «хоть бы что». Там, где нет никаких других вариантов. И выбирать особо не приходится.       Дерек другой рукой уже смазывал себя. Он был огромен. Как сам, так и внизу.       — Ну же, давай, - зазывал жалобно Чимин, растворяясь сахарком от вида его габаритов.       Его такой голос отскакивал по нутру, жаля Дерека ещё большим возбуждением. Но его руки предательски тряслись и взгляд всё равно был неуверенным, робким. Что Дерек, что Чимин на секунду побыли заложниками заблуждений, вспыхнувших вместе с единственным и мимолётным моментом, который содержал в себе все возможные за весь этот половой акт интенсивные чувства для них. Чимин это понял, когда в него вошли и задвигались, пусть хорошо, пусть приятно… но       не то.       Вновь подсказало что-то. Не то, когда это лишь на секунду, а не продолжается дальше и дальше. Не то, когда это не возрастает. Когда не убивает мысли о другом парне.       Не то.       Нет никакой пользы. Плацебо. Чимин как медик знал это прекрасно. Не то, когда это не помогает. Не то, когда это не…       — Чон Чонгук?!       Грохот. Дерек моментально оцепенел, когда перед ним пинком опрокинулся медицинский столик, всё лежавшее на его поверхности забряцало на полу, а сделал это никто иной, как страшнейший офицер в их армии — Чон. О чьей связи с Паком он знал, но был без понятия, кто они друг для друга. Но ведь знал… знал, что зря. Что опасно. Не стоило поддаваться соблазну. Стоило доверять своей интуиции, подсказывавшей чрез телесные сигналы не раз: это добром не закончится, не стоит рисковать. А он рискнул. Он ведь чувствовал, что нельзя, по тому, как страшно было прикасаться к медбрату. А он коснулся. И совершил колоссальную ошибку. О которой пожалел, бледнея на глазах.       В свою очередь, Пак ничего не успел доосознать: кто «другой парень» — Юнги или Чонгук?.. Мысли о ком он пытался убить? От чувств к кому ему была нужна помощь? Чонгук вошёл в намеренно оставленный незапертым лазарет и вытащил Дерека из Пака за шкирку. В следующий же миг проходясь по его челюсти тяжелейшим ударом. Чимин закрыл рот ладонями и даже не смог вытащить из себя вскрика. Он видел насилие. Каждый день, каждый час. Иногда видел и ежеминутно. Жил возле смертей, касался крови. Но сейчас что-то его повергло в шок так, будто весь его опыт был стёрт ластиком. Дерек просил о пощаде, просил дать ему шанс объясниться пред ним, взмолился так, словно не он двухметровый, полный физической силы мужик, а Чонгук, что меньше его на полголовы и весом, как половина него. На удивление, его силы при этом (силы или авторитета?..) хватало на то, чтобы тот не вставал и вдыхал уже воздух с ароматом крови, из-за того, что та пошла из его носа. Чонгук был на полу вместе с ним, над ним, сидел на его крупном туловище и нещадно чередовал один удар за другим, пока за спиной не послышалось «Хватит!» от Пака. Опухший, немного испачкавшийся кулак повис в воздухе. Дерек кашлянул в сторону. Как же природа ярости неуправляема и нелогична. Точно так же, как Чон не мог сам себе объяснить, почему он ни с того, ни с сего накинулся на своего же солдата, он не мог объяснить и того, почему только голос Пака смог его остановить. Расширенные от шока глаза посмотрели куда-то в сторону.       — Что за херня?..       В сердце до сих пор билась такая же ярость, но тело его блокировалось. Словно в него ввели раствор рокурония. Стоило только сказать Паку: «Хватит»…       — А-а-аргх! – Чон ударил кулаком пол возле головы Дерека, мысль больно кольнула.       Тот испугался, закрыл лицо руками, а Чимин даже не шелохнулся. Теперь кровь пошла у Чонгука: густая, тёмная, легко засыхающая. Он пал подле Дерека, сев, крича: «Убирайся!», пока приходил в себя.       Как так?..       Всё произошло за короткий срок и Чонгук ничего не мог проанализировать. Как? Почему? Что нашло на него? Почему это было так болезненно? Дерек с трудом, но поднялся, боялся, но удрал оттуда как можно быстрей, толком не одевшись, только прикрывшись, прихватив с собой всё, что снял с себя там. Чимин скрестил руки на груди и только холодно смотрел на офицера сверху, в то время, как Чон ощущал этот холод и тот, что был под ним: от голого кафеля. Он старался не содрогаться и не терять лицо, только не во второй раз. Только не под пристальным взором медбрата.       Который, всё-таки, как оказалось, имел над ним какую-то власть, хотя он думал, что всё наоборот?..       Неясно, непонятно было Чонгуку. Его сознание отторгало это и по-прежнему было лишено способности анализировать. Это допущение, эта ярость, этот холод… это небезразличие к той ситуации. Небезразличие к тому, как в этот момент на него смотрел сам Чимин. Вся эта каша надавливала на него со всех сторон, было сложно сконцентрироваться. Не легко делать какие-то выводы, когда хочется только крушить и кричать.       Чимин, пока Чон этого не видел, украдкой и беззвучно усмехнулся над ним. А затем ровно настолько же быстро, как он это сделал, вернул себе нейтральное выражение лица, его безупречно быстрая реакция военного медика никогда его не подводила, включая ситуацию сейчас, когда ему пришлось столкнуться со взглядом разъярённого офицера.       Сердца их бились в рассинхроне: у Чона пульс летел, почти слетал с орбит, пока у Пака он был нормален и не мешал осуществлять замышленного.       — Осознавай, - думал он, продолжая молча сверлить Чона холодным взглядом, - Осознавай. Чувствуй это. Крушись. Впитывай это в себя. Разъедайся.       И как послушная марионетка, тут же по завершению мыслей Чимина, Чонгук схватился за волосы и сжал их до боли, стиснув свой крик внутри, не позволяя тому выбраться наружу. А Чимин всё равно слышал его. В дрожи, в напрягшихся мышцах Чонгука и неровном, потрясённом дыхании. Но во второй раз усмехнуться ему не дали. Офицер встал и преодолел приличное расстояние между ними за считанные секунды, за столько же добравшись с Чимином до стены, прижимая его к ней и устроившись всё ещё подрагивавшими ладонями на его помеченной чьим-то чужим следом глотке. Медбрат ему совсем не сопротивлялся. Даже злил больше надменной улыбкой. Ведь чем он был злее, тем был горячее. Такое идиотское влечение…       — На… хре… на?.. – слова вылетали из Чона до того, как он мог бы понять их смысл, значение и предназначение, - Подонок, ты на хрена это сделал?! Зачем?.. – ногти впивались в нежную кожу.       Какая-то странная была эйфория в том, чтобы так бояться его. Не понимать, что он сделает дальше. Задыхаться под его давлением. Кашлять. Чимин ничего не мог поделать с моментально разгоревшимся внутри него пламенем. Он не смог скрыть удовольствия в глазах. Не смог удержать губ от съезжания в оскал.       — Какого чёрта?! – Чонгук стал погромче.       А в животе Пака бурлили все чувства.       — Т-ты… - Чонгук не смог дальше договорить и хватка его ослабла значительно.       Он задышал тяжело, сдерживая унизительно накатывавшие слёзы. При попытке что-то ещё произнести, они так и норовили выплеснуться наружу. Чонгук посмотрел наверх ненадолго. Стыд, что он испытывал за себя в этот момент быстро проблеснул перед глазами Пака, находя своё проявление в искусывании внутренней стороны нижней губы.       Пусть офицер Чон старался изо всех сил скрыть то, насколько он был беспомощен и разбит, его тело понятия не имело, как собой совладать и выдавало всю его потерянность в подобных движениях-мелочах. Взгляд Чона снова вернулся на Пака. Опять всё те же стеклянные глаза. Такие же, какими он зрил на него в тот день, когда сказал, что был влюблён в Мина. Холод окутал его конечности, стоило только вновь вспомнить об этом. В этом же взгляде плескалось очевидное, не сокрытое: «Не желаю тебя видеть».       — Я не хочу тебя видеть. Не хочу знать. Но что происходит? Почему ты? Почему именно к тебе так тянет? Я тоже задаюсь вопросом: «Какого чёрта?!», Чонгук.       В попытках скрыть свою дрожь в руках Чон сполз ими по туловищу Чимина. Не захотел задерживаться около его горла долго, когда эта дрожь начала становиться заметной и неконтролируемой. Чимин начал жадно хватать воздух ртом и заморгал часто, чтобы убрать скопившиеся на нижних ресницах мелкие, отвлекающие и мешающие его глазам слезинки. Не прошло и мгновения, как возле его левого уха послышался оглушающий удар. В нём зазвенело, стало покалывать, а едва успевшие нормально открыться глаза снова зажмурились, размазав по векам всё те же прежние мелкие слезинки.       — Ненавижу, - Чон до сих пор не мог формулировать мысли, забыл, как разговаривать и в предложения его слова никак не конструировались, выстреливаясь из него лишь разгорячёнными и эмоциональными обрывками.       Кулак до сих пор касался стены. Пястные кости уже разболелись, но мозг отказывался принимать физиологические сигналы, когда бушевавшая в нём эмоциональная боль перекрикивала все прочие боли. Он схватил Пака за волосы, сжал их и посмотрел тому прямо в душу. Смесь из подозрительной удовлетворённости, ставшей уже привычной стеклянности и раздражающей азартности во взоре приправлялась крошечной щепоточкой страха. Но было видно, что этот страх для него — доза. Такие же кайфы, как кокс и колёса. Чон давно привык, что ему не победить Пака, не сломать его, не испытать. Гораздо непривычней в нём для него было коварство. То, с которым он на него глядел сейчас.       Хотя Пак держался, но он не мог не ликовать, когда всё происходило, как надо. Это было невозможно сокрыть. Ни под каменным лицом, что он упорно держал всё это время, ни под зачем-то внезапно задержанным дыханием. Он понимал, что скоро будет необходимо отвечать Чонгуку. И ждал. Ждал, словно издеваясь. Пока эта мышь в мышеловке не станет способна разборчиво разговаривать.       Всё это было понятно Чонгуку по одному только взору Чимина. И ему было тошно, что он играл по его правилам. Был предсказуем для него, примитивен. Вертелся им, как тому только пожелается. И тошно, тошно, что он зная всё это, всё равно не мог выйти из его сетей и оборвать эту ненормальную связь. А лишь исправно сокрушался перед ним, с каждой секундой кусок за куском теряя своё шаткое самообладание, удерживавшее его от очередного превосходного исполнения своей предопределённой ему этим не таким простым, как он заблуждался, как на первый взгляд может показаться, медбратом, роли:       — Чего ты хотел?! Чего добивался?.. – Чонгук поверить не мог, что он произносил это, - Зачем ты позвал меня? Чтобы я посмотрел?.. - Чонгук поверить не мог, что ему не плевать.       Пак раздирал его душу молчанием. Разрывал всё внутри в клочья лишь взглядом. Чонгук сжимал его волосы сильнее, однако оттого ничего не менялось: ни спокойное выражение лица Пака, ни прилично расшатанное из-за него состояние Чона. Эта машинально принятая телом потребность оказалась совершенно безрезультатна. Поддавшись её автоматическому порыву, Чон неосознанно ожидал получить хотя бы песчинку облегчения. Однако, его не одарили и молекулой. Всё выталкивалось из Чона непроизвольно:       — Что ты хотел услышать? Признание?       Мах рукой был резким и даже шелохнул в воздухе некоторые волосы Чимина — те, что были подлиннее. По нервным окончаниям головы после отпущения его волос пробежала какая-то молния вибраций.       — Я признаю, Пак Чимин. Признаю.       Какое же волшебство способно сотворить одно обыкновенное молчание. Ты не добиваешься ничего от собеседника, не ждёшь от него никакой информации и он сам всё тебе выкладывает, как на блюдечке, ведь ты и не говорил, что ничего не пытаешься узнать. Пак ничего не пытался узнать. Офицер Чон выдавал себя сам.       — Признаю, что проиграл тебе. Доволен?       — А ты со мной во что-то играл?.. Хах, - эта мысль не могла не возникнуть, хотя Пак воздерживался от комментариев, даже мысленных.       Ему было непонятно, что за тараканы были у Чонгука там в голове. Непонятно, да и если честно, неинтересно. Пак был сконцентрирован на задаче. Несмотря на то, что ему довелось слегка отвлечься, когда некоторые аспекты немного пошли не по плану. Чимин не ожидал, что в момент избиения Дерека он потеряет какую-то долю своего хладнокровия. Конечно, здесь такое в порядке вещей и именно эта реакция Чона им и была нацелена. Но не столь жалость к Дереку, которая у него, кстати, отсутствовала, повергла его в шок и слегка выбила из режима, сколь собственные ощущения, которых он не ждал, не просил и не желал. В Чимине проснулось то, что не должно было просыпаться в сторону Чонгука. И это было далеко не влечение. Отчего то его и удручало.       Влечение было вторым отвлечением. Лишним на пути неуправляемым фактором. Но его Чимин как раз ожидал. Он знал, как он реагировал на злого Чона, как сильно такой он его заводил, потому был морально готов к этому. Придумал заранее, что ему делать с этим, не «если», а «когда» он с этим стопроцентно столкнётся. Да, сатириазис, но Пак — не животное. Достаточно просто держать напоминание в памяти.       — Кх… – Чонгук фыркнул, - неужели это… высшая форма твоего возмездия?..       — Что?..       Подбор слов Чона был на удивление абстрактным, аккуратным и непрямолинейным. Вопреки бушевавшим, рассвирепевшим эмоциям, что перекрывали путь в речь его гаснувшей рассудительности. Чимин уловил суть отчётливо и ему не требовалось никаких объяснений. Даже не потребовалось самому размышлять. Он понял всё с первых секунд, но не подавал виду, что это так.       — Хах.       Наконец-то что-то зашевелилось в этом бесяче-безэмоциональном лице. Пак сначала легонько фыркнул, после чего усмехнулся, после чего Чонгук охренел, как с таким ангельски невинным выражением лица можно говорить такое дьявольски едкое:       — Извините. Я просто забыл.       Непрямым, да отчётливо ощутимым образом так и сообщая ему: «И чего же вы так завелись? Будто покусились на вашу собственность. Очнитесь. Я не есть она. А что до вашей реакции… наблюдать за ней, видеть, как та трепещет было весьма забавно. Я повеселился».       Чонгук стал ещё разъярённей от этого собственного же предположения, хотя Пак его и не произносил. И в мыслях даже не сформировал. Этот бред был полностью не имеющим ничего общего с реальностью тревожным вымыслом офицера. И каким бы он ни был уже взрослым и состоявшимся человеком, какие бы у него ни имелись проблемы и помасштабнее этого, как бы он ни пытался сохранить свою рушившуюся рациональность, он подвергся воздействию именно этого. Разодрал пальцы, царапая стену. Поверил в это, будто нет критического мышления.       — Ещё сказать есть что?       Вопрос не был колким. В тоне Пака не было ни грамма ехидства. Однако, так всё Чон и воспринимал: он думал, Чимин издевался над ним.       — Кто ж из нас на самом деле садист?..       Чимин вытягивал. Просто вытягивал. Чувствовал кое-что, но хотел услышать, как Чонгук самолично ему это произносит.       — Что вы хотели в итоге сказать этим?       Все мышцы в теле Чонгука перенапряглись.       — Н-нгх…       Каков же этот дохляк чистый бес. Смотрел на него, состроив эту свою якобы ничего не понимающую физиономию. Хлопал ресницами, не торопился, впился глазами и ждал терпеливо. В душе от стыда было так скверно, её расскребли лисьи когти Чимина. Их призрачные острия продолжали проникать в неё, пока Чон не издал измученный рык. Чимин по-прежнему не менялся в лице, пока Чон, пытаясь избавиться от этой боли, причинял себе физическую:       — А-а-аргх! – скользнул он по жёсткой шероховатой стене, раздирая кожу тыльной стороны ладони до крови, - Чёрт бы побрал тебя! – и пнул Пака по ноге.       Тот немного скрючился, ощущая всю нешуточную силу Чона в пинке: нога моментально отказалась держать его, перекидывая весь вес на другую, а сама разболелась от нехилого урона, который даже Пак не мог перенести. Чону было сложно это произнести. Чувствовалось. Было видно. И слышно. Но было надо. Раз он уже понял всё. И оставалось это только признать.       — Да, это правда! – голос рассёк воздух звоном, не заставляя Пака ждать слишком долго.       Он тут же заликовал, услышав это, ведь Чонгук катастрофически не хотел этого делать, но и сопротивляться ему не мог. Шаблон ожидаемого поведения Чона покорно материализовывался. Постепенно покидая его мысленные представления и преобразовываясь в действительность. Чон уже был не способен скрывать свою дрожь, слишком шокирующее пришло к нему осознание. Лучше было пока он был крыт отупляющей яростью, но не понимал, в чём же её причина. А теперь, осознавая всё чётко, Чонгук ощущал себя того униженней. Словно его гордость ощущалась физически, а Чимин проткнул её и растоптал. После чего всё тело пропиталось мучительной и пронизывающей болью.       — Мудак… - Чонгук сжал кулаки.       Пак насторожился.       — Т… т-ты… ты…       Но зря.       — Ты чокнутый! – Чонгук их сжал не потому, что хотел избить, а потому что ему было не по себе, - Ты самый ненормальный, психически нездоровый и долбанутый человек, которого я только встречал в жизни! Н-но… я… я…       Пак коротко рассмеялся куда-то в сторону, про себя думая: «Это я знаю». А так же наслаждаясь видом такого заикающегося, дрожащего и смущённого Чона, каким б его больше никто не застал. Эксклюзив.       — Я… кх… я-я… - голова опустилась.       Чон прожигал пол своим стыдливым взором. Не мог смотреть Паку в глаза, однако избегание зрительного контакта отнюдь не спасало его от собственного угнетения. Даже упёршись в пол Чонгук чувствовал на себе паков обжигающий взгляд. Такой тяжелый, такой подчиняющий, такой манипулирующе-ожидающий. Тяжко. Сердце выскакивало из груди, Чонгук нервно сглатывал и терялся перед последним шагом. Но:       — Я хочу, чтобы ты был моим, Чимин, - всё-таки смог он пойти до конца.       Стыд обжигал его и внутри, и снаружи. Глаза были сжаты, а кулаки — так же. Дыхание само по себе задержалось. Чонгук произнёс то, чего отродясь не произносил никому. И не произнёс бы, как он считал… до встречи с ним. Чимин был другим.       Тишина.       Пак размышлял над услышанным. Сдавливая порыв заулыбаться. Это было чертовски мило. Но нельзя, ещё рано. Пусть и хочется. Сильно.       Тишина.       Каждый признаётся в чувствах по-своему и признание Чона тоже было своеобразным. Да, ему было больно это произносить. Да, унизительно. Да, сложно. Он злился. Он вывернул всю свою сущность наизнанку ради этого момента, но в этом было своё очарование. Однако…       Вновь тишина.       Чимин не спешил отвечать. Как и очаровываться. Нельзя. Чимин знал: Чонгук — не тот человек, с кем ему следовало бы быть. Их отношения уже были нездоровыми, хотя они и не начинались.       — И не должны начинаться. Я помню. Помню, кто ты и что ты сделал. Помню, что теперь я должен сделать.       Чимин молчал дальше, увеличивая это ощущение терзающей пустоты вокруг них.       Атмосфера, из которой словно высосали все существующие в мире звуки, после такого откровенного признания Чона, на которое никто — ни Чимин, ни он сам не могли поверить, что он вообще мог бы быть способен, стала удушающе вводящей в тревогу своей полного неизвестия тишиной. Да, он не имел права и ждать ответа, не то, чтобы понадеяться на положительный. Но сердцу не прикажешь. Чон ждал. Сдерживавшиеся слёзы покатились по щекам.       — Да пожалуйста… да скажи мне хоть что-то.       Хотя бы ударь меня. Дай мне пощёчину. Обзови меня матерным словом. Спроси, как мне хватило наглости заявлять подобное. Но только не молчи. Умоляю. Если хочешь отвергнуть меня — отвергай. Я не появлюсь перед тобой никогда, но только ответь мне. Ответь, умоляю.       Такой всегда был весь из себя величественный и властный, а сейчас едва держался, чтоб не пасть на колени перед Паком, падая перед ним по своей воле на самую низшую позицию. Полностью признавая своё поражение. Так, как он никогда ни ради кого бы не сделал.       Офицер, считавший себя эталоном мужественности и дисциплины, никогда ни во что не проигрывавший, во всём преуспевший, делавший всегда всё идеально, превосходивший многих во всём, привнёсший большую часть вклада в их армию, выдрессировавший лучших солдат, принёсших их стороне море побед, впервые ощущал себя на таком дне. Даже когда Юнги предал его он не утопал так глубоко, как сейчас. У Чона была профдеформация: организованность и преданность своей стратегичности, позволявшей ему устранять невыгодные исходы касалась не только его работы, но и обычной повседневной жизни. Он никогда не расслаблялся и не действовал так, как изначально хотел. Всегда давая себе время на то, чтобы выбрать более эффективный вариант действия. И только когда он встретил Чимина вся его эта система затрещала по швам. Рушась на пол капельками трофея Чимина, что упивался этим зрелищем впервые созерцаемого слабого Чона в слезах, кусая свою щеку изнутри, чтоб уста не расплывались в улыбке раньше времени.       Чон не угадал. Пак не издевался. Он просто сейчас получал по заслугам. И пусть всё это, вкупе с самим Чимином было наказанием для Чонгука от жизни, он ещё легко отделался. Плюс на щеках Пака светился румянец. Офицер смог увидеть его, когда Пак внезапно поменял их местами и волей-неволей пришлось поднять взор с пола, вновь соприкасаясь им с ликом Чимина. Ошарашенные глаза оказавшегося у стены Чона забегали то по губам, то по алым щекам, до сих пор не решаясь подняться к глазам уже иначе полюбившегося им медбрата. При таком восприятии него, как оказалось, непросто смотреть на него. Невозможно укротить ритм ускорившегося сердца. Тяжело делать каждый вдох. Выдыхать — так же.       Чимин не стал обременять его этим состоянием более ни секунды. Он заставил весь мир замереть в очах Чона, землю — уйти из-под ног, тело — быть ватным, сознание — сомневаться в том, сон ли это или действительно вкус так желанных им губ. В груди всё сжималось так, как не сжималось, когда на кону были чужие жизни. Чонгук бывал и на сражениях, координировал действия солдат, находясь к ним вплотную, рискуя всем, но даже тогда его пульс не взлетал так высоко, ощутимо волнуясь в артериях. Голова шла кругом. Тяжело верить. Огней в животе было не соизмерить.       Чимин удивительно сочетал в себе и какую-то лёгкость и страстную неистовость, абсолютно бездумно сплетаясь с ним во втором за всю историю их взаимодействий поцелуе. Первом — по его инициативе. В первый раз вызывая табун мурашек у Чона, такой, какой он никогда до не чувствовал. Это была первая любовь Чона. Первый крах его недоступности, оков, барьеров, на протяжении всей жизни запрещавших ему привязанность и любовь.       Из него стиралась вся злость, все отпечатки саднящих болей в голове: от войны, от смертей, от предательства, от в первый раз изведанной только что ревности с каждым его плавным, свободным и плывущим по течению движением. Чимин — это импровизация в его загруженной графиками жизни. Та доля природного, естественного, чего ему не хватало, как уже выяснилось, тотально. У него было чудотворное воздействие. Каким же он был глупцом некогда, отвергая это. Теперь он понимал от чего отказывался, дрожа от каждого мазка и давления на него — какое это было упущение, ведь он млел, забывая обо всём на планете.       — Решено…       Он готов это принять, он решил. Он готов открываться новому. Его более ничто не сбивало с толку. Чонгук был очень быстро обучаем. Но только этот момент озарения настал, как Чимин оттолкнул его со словами:       — Я знаю.       И вытащил шприц из его шеи.       Улыбка. Долгожданная. Долго сдерживавшаяся.       Крах. Всё, что Чонгук едва как построил, едва как смог признать и успеть ощутить, развалилось на мелкие части, падая вниз вместе с ним перед медбратом. Чон почувствовал первую стадию кумара от введённого в него неизвестного вещества. Тело стало тяжёлым и непослушным. Все сигналы от нервных окончаний притупились.       То, что Чимин озвучил, было правдой. Он изначально знал о чувствах Чонгука к нему. Даже тогда, когда сам Чонгук ещё не открыл их для себя. И его план по его медленному захвату и сокрушению успешно реализовался. Когда он нарочно сказал Чону о своих чувствах к Юнги после их последней связи, когда он так же нарочно, как и тогда, взаимодействовал с Дереком при нём, он знал, что это его разобьёт, сделает уязвимым и доступным. Да, Дерек параллельно служил и отвлечением от своих собственных проблем в голове, однако изначально и первичнее всего, он всё-таки был лишь инструментом. Им и оставался исправно до ожидаемого прихода Чонгука. Но он не ожидал, что сам в ходе исполнения плана может начать испытывать что-то к нему. Всё-таки, было что-то в том, чтобы подчинить себе такого человека, который владел высоким авторитетом и ни за что ни ради кого бы не пал до такого покорного уровня. А для Чимина он это сделал. Пускай теперь и пожалеет об этом.       Рука предательски не поднималась, а так хотелось ею дотянуться до этого фальшивого, лукавого и бесконечно зудящего в нервах паршивца. Разломать ему эти прекрасные тонкие пальцы, даже в такой ситуации так грациозно придерживавшие мелкий шприц. Сломать эту челюсть, лыбившуюся с такой одновременно и подлой, и мерзкой, и такой любимой, милой, трепещущей сердце, тем и выводящей из себя ямочкой. Какой же он дурак, он ведь знал изначально и всю жизнь этого придерживался: людям нельзя доверять. Никаким. Ни под каким кайфом, тупым предлогом. У него было «чудотворное воздействие»?.. Он был глупцом, отвергая это?.. Он зря от чего-то там отказывался и это было «такое упущение»?.. Чонгук испытывал невероятный стыд за то, что дал всему этому подобное определение. Что видел коварство во взоре Чимина, но проигнорировал этот сигнал в угоду каким-то сентиментальным чувствам. Что дал собою заманипулировать. Что был легко обманут, как какая-то, действительно, примитивная жертва. Гордость Чонгука была растоптана во второй раз за эти ничтожные минуты. За которые он сделал исключение для человека, который ничем не отличался от других и совершенно не стоил этого его с трудом выделенного доверия.       Чимин отсчитал тридцать секунд и сам спустился к Чонгуку, встав на одно колено, а его рука расположилась на втором, образовывая свободную, нахальную и надменно-ненапряжную позу. Их глаза встретились. В чонгуковых плавал необъятный гнев из-за пережитого позора. А в чиминовых было хищное удовлетворение, как у кота, поймавшего мышь. Такой подлец, даже выждал, пока наркотик не парализует ему речь, чтобы высказать своё, оставляя Чонгука без возможности ответить ему:       — Да, это высшая форма моего возмездия, - начал Чимин.       — Ублюдок, - тут же подумал Чонгук, - так ты всё-таки понял всё… и лишь делал вид, что не понимаешь. А… я…       — Ведь, - дальше было слышно только Чимина, так как вещество стало делать мысли размытыми и медбрат, будучи в курсе об этом, попытался быстро высказать всё, что хотел, пока Чонгук не вырубился, - я не такое чудовище, как ты. Я рассчитывал причинить тебе такую же боль, что ты мне, но, как видишь, по сравнению с тобой, я на такое не способен. Всё-таки, Чон Чонгук, дорогой, это не одинаковые вещи: когда у тебя разбито сердце от того, что кому-то тебе не принадлежать и когда сердце тебе разбивают вестью о том, что любимую им жизнь желают отнять.       Была ли польза от того, чтобы говорить это Чону? Никто не знал. Чонгук всегда считал, что он прав, даже если дело касалось лишения жизни. Однако, какое-то сожаление всё-таки проскочило в его взоре после слов Пака. Пак понадеялся, что это так. Ему ведь потом… любить этого гада?..       — Прости… о своём влечении… или чувствах? К тебе… я разберусь позже. А сейчас надо его спасать, - даже не проговорил, а быстро и очень тихо прикинул в мыслях Чимин, боясь подумать эту мысль чересчур громко, как если бы Чон мог пробраться туда, услышать всё и что-то заподозрить.       Чонгук до последнего боролся с накатывавшей на него адски тяжёлой сонливостью. Губы мельком чуть подрагивали, пытаясь всё равно напоследок высказаться. Но они были словно слипшиеся или весом с тонну — ими было не пошевелить. Веки тоже тяжелели, неуправляемо затемняя жестокие шаги Пака прочь от него. На самом деле, он подозревал кое-что. Только вот он хотя бы даже отдалённо не догадался, каков был план Чимина и что он скрывал. Ему слишком поздно показалось странным то, что Пак больше не скорбил о мёртвом возлюбленном. Спокойно целовал его так влюблённо. Прижимал к себе так правдиво, беспамятно.       — Какой же я дурак… - была последняя мысль, которую офицер успел подумать, прежде, чем волна эйфории накатила на всё тело, параллельно отправляя разум в метагалактику белого света.       А «дурак» он «потому что не думал». Верил. И чувствовал. Потерял бдительность. Был слеп. Ослеплен вспышкой чувств, что Пак породил в нём безжалостно сильно. Он торопился и знал, что Чон уже не услышит этого, но всё равно ненадолго остановился у двери, чтобы сказать:       — Не знаю, умрёшь ли ты или нет. Но надеюсь, что нет. Я же не убийца, - незаметно рассмеялся Чимин.       Это была неуместная чёрная шутка.       — Угараю, ладно, - он запер лазарет, - Фу-у-ух-х-х.       Наконец-то все самые сложные пункты, потому что те были связаны с Чоном, были успешно выполнены. Оставалась только самая лёгкая часть. Завершительная. К ней Пак и направился спешно.       — Спи сладко, Гуки, - думал он в беге, - Потом я дам тебе антидот. Откачаю тебя, не волнуйся, мой милый.       Возможно, Пак действительно был несколько нездоров психически. Для него вещества были как игрушки. Чувства и тела других людей — тоже. Он невероятно идеально вписывался в эту кошмарную атмосферу войны. Маневрируя в ней своими способностями искусно, подобно штурману на морском судне. Пак обладал завидным холодом, выносливостью и стрессоустойчивостью. Но стоило возникнуть одному шторму внутри, его всё-таки непредвиденно раскачало. Это был момент избиения Дерека. И дело было вовсе не в самом этом моменте. Чувства. Эмоции. Буря внутри. То, что лежало за действиями офицера — его мотив, его подвластность Чимину, его не удавшееся в скрытность небезразличие к нему. Характер, открывшийся Паку впервые. Доверие, которым он никогда никого до него вот так не одаривал. Это. Это сподвигло его искривиться и слегка сбиться с привычного пути.       Чонгук был полностью прав про него. Он правда чокнутый и душевнобольной. В нём зажглись чувства к нему только после проявленного насилия по отношению к Дереку и как бы что он там себе ни объяснял про то, что это всего лишь промежуток времени, а чувства с этим событием не связаны, факт оставался фактом: он понравился ему сразу после того, как это произошло. А значит какая-то связь всё же была. И это удручало Чимина. Он оказался ничем не лучше Чонгука: такой же жестокий, такой же без граней. Такой же несколько эгоцентричный, способный вредить другим в угоду себе.

***

      Вдох.       Сутки Чимин провёл всё пытаясь отпустить его, позабыть, стереть с памяти, с сердца. Только ему это не удалось.       — И вряд ли, - он думал, - когда-то удастся…       Выдох.       А момент прощаться так или иначе неизбежно настал. Рука окостенела, касаясь ручки двери. Она нажимала на неё с неизмеримым трудом, словно та была спаяна и неоткрываема. Отпускать так сложно. Так больно. И грустно. Равно как и осознавать, что возможно, они больше никогда не встретятся в жизни. Но Чимин взял всю волю в кулак, распахнул чёртову грязную, обшарпанную дверь карцера и невзирая на все свои чувства сказал:       — Выходи и проваливай. У тебя есть десять минут. И чтобы я тебя здесь больше не видел.       Бледный, исхудавший, в немного покоцанной и сырой одежде Юнги, сидевший с опущенной головой на ледяном грязном карцерном поле, тут же поднял свою растрёпанную голову и взглянул на своего спасителя благодарно. Эта теплота пробивала толстую плёнку усталости и омертвелости в его взоре, мгновенно долетая до Пака и согревая его от окружавшего холода. Под глазами Юнги были крупные мешки. Парню нехило так пришлось здесь измучиться. Они ни о чём больше не обмолвились. Не было времени. Да и надобности. Паку было достаточно этого взгляда, пусть мимолётного и всё равно — насыщающего его довольством и чувством исполненного долга сполна. Юнги, ни слова ему не сказавший, только бегло кивнувший в благодарность и не ставший задавать лишних вопросов, молниеносно ринулся прочь. И так было правильно. Пак был не против. Ему и не требовалась болтовня. Всё, что он хотел была справедливость. И он смог добиться её.       Ещё когда Чон ушёл со словами, чтобы те «разобрались с Юнги», все почувствовали: этому не случиться. У Чимина были единомышленники. До него самого эта информация дошла в последнюю очередь, но та созрела. Сначала в головах растерявшихся солдат, по удачному ли стечению обстоятельств или по удачливости ли самого Мина, оказавшихся несогласными с решением Чона. После — у Юнги, увидевшего, что те долго и растерянно переглядывались друг с другом, не решаясь лишить его жизни, а значит, возможно дадут шанс с ними поговорить, а, может, даже и выжить. Но на такой подарок судьбы, как содействие ему во всём, вплоть до мелочей и деталей, он, конечно, даже и не рассчитывал. Они никогда не ослушивались Чонгука, но этот случай был резко другим. Мин Юнги был другим. Конкретно в его случае они понимали: такое решение было несправедливым. Именно так и созрела эта самая информация, передавшаяся дальше Паку по рации: «Срочно. Нужна инсценировка смерти», одобренная солдатами, что позволили Юнги с ним поговорить. Пак был рад, что Мин связался именно с ним. Ведь свяжись он с кем-то другим… может быть, его бы и не стало.       Чимин оперативно собрал самую надёжную команду из тех людей, что отобрал лично, работая здесь достаточно продолжительное время. Он был не глуп. Знал, кому доверять. Кого — отсеивать. Кого — подпускать. И этих десятерых самых проверенных он и посвятил в свой тайный от Чона план. Было бы проще, будь Мин незаметным. Будь он таким же NPC, как большинство других солдат, что дохли на поле битвы пачками, являясь лишь незначительными пешками. Как бы то ни звучало аморально, так вышестоящими здесь они и воспринимались. Их смерть не вызывала реакций. Была жестокой обыденностью.       А Юнги был выделяющимся. В армии — как эффективнейший снайпер. В городе — как популярный артист. О его кончине бы разговаривали. Пак успел тысячу раз обматерить его в своей голове за это, пока осуществлял самую сложную в его жизни операцию: обманывал всю армию и весь родной город его музыкальной группы инсценированной смертью Юнги. Не обладая никакими навыками мошенничества, полагаясь только на слаженность и везучесть команды. Он вытворял подобное впервые. Однако, тем не менее, не растерялся.       Трупом и отвлечением Чонгука Чимин занялся самостоятельно: изуродовал один самый подходящий до неузнаваемости, быстро передал двум солдатам и направился в лазарет, понимая, что офицер ему не откажет, если тот его к себе позовёт. Остальное делегировал ребятам, сообщив, кто что должен делать за короткое пятиминутное собрание в том же никем обычно не посещаемом карцере, где он изуродовал этот самый труп. И где было принято решение спрятать Юнги. Чимин вверил двум незнакомым солдатам — сообщить, что они «с Юнги порешали» через примерно тридцать минут, трём перевозчикам — подождать день и после забрать готового Юнги в город, двигаться вместе с ним, избегая путей, требующих его паспортных данных и помочь ему со сменой личности, так как у тех в этом плане были связи. Чимин хорошо заобщался с ними и выбрал именно этих водителей неспроста. Он наблюдал, анализировал и узнавал. Отлично умел втираться в доверие. Подружился с ними и выудил у них всю необходимую информацию. Дозами, через истории из жизни и по-дружески разделённые с ним рассказы. Узнал, что те уже однажды спасали кого-то из числа своих родных подобным образом: под каким-то предлогом вытащили из горячей точки и отправили того скрыться, исчезнуть без вести, меняя имя, фамилию и даже внешность. И его не нашли! Раз уж у них один раз получилось это сделать, Чимин рассчитывал — должно получиться и во второй. Остальные мелочные, но не менее важные по значимости задачи он передал двум медбратам и пятерым солдатам: позаботиться о том, чтобы об этом никто не узнал, не подпускать никого к карцеру, переодеть Юнги в вещи одного из перевозчиков, охранять, распространять ложную информацию, добиться того, чтобы это дошло до вышестоящих людей как можно быстрее, чтобы уход Юнги из базы остался незамеченным, скрываемым под тенью поднятой шумихи об его «уходе из жизни». Все справились со своими задачами идеально. И Чимин наконец смог выдохнуть с облегчением. Оставалось только надеяться, что они вчетвером нормально выйдут из базы, доберутся до города без помех и проблем, не окажутся пойманными.       Сидеть и бездействовать сутки, да ещё и в ледяном карцере было адски тяжело. Время текло мучительно медленно. Было холодно, голодно, одиноко и страшно. Но самым худшим в этом было не это, а то, что ему сказали не высовываться и ожидать. А ждать было настоящей пыткой. Особенно осознавая, что все вероятности 50 на 50. Доверяя свою жизнь другим людям. Самому ни в чём не участвуя. Вдобавок будучи без возможности видеть, что происходит за пределами карцера: что они делают, могут ли облажаться, будут ли пойманы за предательством. И чёрт с ней, с его собственной жизнью, жизнью рисковала целая команда из десятерых других человек. Он съедал себя заживо мыслями об этом каждую секунду без возможности отвлечься, варился в этом, переживал за этих ни в чём не повинных ребят, которые рисковали ради него.        Юнги никогда и думать не смел, чтобы подвергать кого-то опасности ради спасения себя. Он скорее был готов сам ей подвергнуться, чтобы спасти другого человека. В тот день, когда он стал дезертиром в глазах Чона, он и не рассчитывал остаться в живых. Но молил каждый час и каждую минуту, чтобы Хосок был в порядке. Сейчас его сердце билось учащённо вовсе не оттого, что он шёл к грузовому автомобилю перевозчиков по кишащей солдатами и офицерами, думающими, что он мёртв, дороге. Он боялся добравшись до того самого приюта не увидеть там Хосока. Мимо него пролетали толпы, совершенно не обращая на него внимания. Маска хорошо скрывала лицо. Весь он был максимально ничем не примечательный. И риск быть пойманным был минимален, если верить словам перевозчиков:       — А почему именно в дневное время, когда все находятся там и активничают? – вспоминал Юнги, как днём ранее спрашивал у них во время короткого собрания.       — Потому что так более беспалевнее, - признался в воспоминаниях перевозчик, - плюс в ночное время нам нельзя выкатывать, а если и можно, то проверяют строже и тщательнее, прежде, чем отпустить. А днём на нас всем наплевать. В прошедший раз, когда мы вытаскивали отсюда другого дезертира, прости, если что, что так называю…       — Да ничего.        — … мы увезли его отсюда под видом одного из наших именно днём и никаких вопросов не возникло.       Вот и Юнги под видом одного из них шёл быстрым шагом по направлению к границе. Сейчас у одного из самых геморных охранников там был перерыв и его сменял наиболее ленивый, потому Чимин ему и сказал, что у того есть только десять минут. Этот охранник легко пропускал всех. И Юнги должен был пропустить точно так же.       — Почему мы не можем выехать с той стороны, откуда я позволил убежать пленному? – так же обсуждалось день назад.       Ответ был:       — Да, так было бы вообще супер просто: никакой охраны, никаких проверок. Но в таком случае нас бы поймали ещё не успел ты выйти из карцера как. Дело в том, что наш выезд контролируется: грузовой автомобиль всегда должен стоять на стоянке военной базы; ключи у нас забирают и вручают их нам только по расписанию. Но тебе, можно сказать, повезло, Мин Юнги. Раньше нам нельзя было даже выезжать без данного нам задания, а сейчас они слишком заняты, чтобы оверконтролить каких-то перевозчиков. Так что… никаких других вариантов нет. Лучше сделать всё по правилам и уйти незамеченными, обманно будучи в их поле зрения, чем красть ключи, везти автомобиль туда, куда нельзя, привлекая к себе излишнее внимание своей подозрительностью. Ведь так бы нас по-любому поймали: охранники ключей не дремлют, периодически заменяют друг друга; грузовой автомобиль не беззвучный: того, как его завели и увели куда-то было бы слышно за километр.       Юнги дошёл до проверяющего и вручил ему поддельные документы. В этот момент всё же что-то всколыхнуло его сердце и заставило что-то сжаться внутри, поскольку ему пришлось снять маску, под которой он чувствовал себя… защищённее, что ли. Вдобавок наспех подделанные в кабинете Чона бумаги совершенно не вызывали доверия: размытая фотография какого-то рандомного военногослужащего-азиата была прикреплена к ими же самими же напечатанному разрешению о выезде с текущей датой и поддельной подписью уполномоченного органа. Если бы Юнги был на его месте, он бы себя точно не пропустил. Опять приходилось полагаться на удачу. На такое сомнительное и ненадёжное явление.       Тучный, сонливый и сильно вспотевший в своей душной будке охранник выпрямился и заглянул Мину в глаза весьма сосредоточенно. У Мина и самого вспотели ладошки. Они сказали, что он максимум может задержать внимание на нём на десять секунд. Но те прошли. А охранник всё продолжал глядеть то на фото, то на не дышащего от волнения Юнги. Чем дольше он стоял вот так без маски, тем больше становилось его ощущение, что вот-вот и кто-то к нему подбежит, узнав в нём «умершего» снайпера. Юнги мелко встряхнулся, так, чтобы это было глазу не заметно и сказал себе перестать надумывать всякого, понимая, что от нервяков пользы — грош. И дабы успокоить себя, он прокручивал в голове ещё одно напоминание:       — Главное, не беспокойся и проходи там уверенно. Они не запоминают каждого второго перевозчика. Это проверено и мы точно можем тебе сказать, что это так. А на случай непредвиденных обстоятельств у тебя уже есть и план Б.       Мин очень надеялся, что этот план Б ему не понадобится. Ведь он требовал от него того, что вынуждало его переступать через свои принципы: нужно ввести своими же наркофобными ручками в не заслуживающего этого, просто выполняющего свою работу бедного человека наркотик, обрекая того если не на смерть, то на верную зависимость впоследствии. А так же других людей на опасность. Ибо он уедет и ему будет нормально, а что с теми, кто здесь останется?.. У них бы возникли большие проблемы. Юнги не хотел быть причиной тому.       — Ли Джихун?.. – повёл бровью охранник.       — Да? – органично отозвался Юнги тут же.       Мужчина настораживающе не вернул, а отложил себе его «документы». Разряды щекочуще пробежались по животу. Ком подступил к горлу. Зубы стиснулись. Хотел бы он, чтобы всё, что он надумывал себе в этот момент, было всего лишь тем, что он надумывал и не имело никакой связи с действительностью. Не хотелось приводить в действие тот бесчеловечный и рисковый для чужой жизни второй план.       Троица, ожидавшая Мина в грузовом автомобиле, была уже полностью наготове. Но Юнги всё не появлялся да не появлялся и все стали потихоньку настораживаться. Самый младший в их группе уже вовсю тревожно и лихорадочно гулял взором то по часам, то по зеркалу заднего вида, отчаянно надеясь увидеть там нужную им фигуру. Он чересчур долго задерживался. Там, где должен был пройти за десять секунд. Юнец озвучил это и побледнел, а старший его успокаивал, гладя и говоря, что Юнги — не глупец, мол, найдёт применение шприцу и всё будет хорошо, они выедут с ним. Однако, сам был едва ли уверен в их небезупречном и шатком плане.       — Ли Джихун, - повторил охранник недоверчиво.       Мин сглотнул.       — Пройдёмте в камеру, есть пару вопросов.       О, нет…