Hippie Hope & Sniper Suga

      Аромат масел и благовоний создавал противоборствующую воздушную ауру, хоть как-то пытавшуюся перекрыть запах тревожных и бессонных сломанных нарко-ночей. Зажжённый и потушенный Лайлой сандал закрутился фракталами серого цвета по воздуху, ничтожно и грустно сплетаясь с вонью неспящей толпы: немытой, потевшей, дымившей сигарами и травкой дни и ночи напролёт, смердевшей химозными марафонами и несчастьем, заметным за километр. Пока пространство наполнялось светом, словно золотой порошок, медленно оседавший на каждом предмете, они всё отказывались хоть ненадолго вздремнуть, пусть мешки под глазами уже были синее некуда. Блекло всё. Очертания мебели были покрыты тонким блеском, а тени мягкими и растянутыми. Как и их часы в ожидании Нины. Они особенно растягивались под давящими светлинами дня, в отличие от ночи, где легче, поскольку, ночь точно безмятежнее дня, грузящего требовательными лучами, напоминающих об обязанностях. На этой отрезвляющей арене разум перемещается по оживленному ландшафту, преодолевая трудности, которые стоят перед неумолимым вниманием непраздной, суровой, сухой дневной яви. И напротив, с наступлением ночи открывается безмятежное убежище, где тени мягко скрывают смятения, позволяя разуму расслабиться и найти утешение в спокойных и нетрезвых объятиях тьмы. Именно в ночной тишине их души выдыхали, находя передышку от непрекращавшейся, росшей в интенсивности тревоги от ожидания вестей, что увеличивалась с первыми бликами ставшего ненавистным ими светила.       — Это безумие, - думала Лайла.       Перед её глазами её же сообщество, её команда, её родные вяли, теряли цвет жизни в лицах, будто те — зомби в апокалипсисе. А у них всего-то кончился стафф.       — Ещё час и я пойду за ней!       Нестерпимо. Прошёл день с её речи, а табун до сих пор так и не пришёл в себя. Изломался. Вдобавок Нина отсутствовала что-то подозрительно долго. Это расшатало все нервы знатно у уставшего лидера. Ей хотелось перемотать время к дням, когда все счастливы, вместе, оставили позади эспакизм и то, что заставило их к этому прийти — борьбу с войной, как страшный сон, отправляя тлеть это в воспоминаниях пеплом. Но пока пепел грязнил только её полиэстерную рубашку. Помещаясь затхлыми пылинками на лиловой глади, уродуя её пёструю эстетику.       — Ай-яй-яй, - подошла к Лайле единственная трезвенница их торчко-коммуны, - Этим цветам совсем не к лицу пепел, - отряхнула та всё с ткани махом.       — Ох? – слегка растерялась лидер, но, - Ой! – затем разрумянилась, - Точно. Спасибо, Индика!       Названная заулыбалась до ямочек на своих пятнистых, бежево-тёмных щеках и кокетливо покрутила завиток своего натурального афро. Приятно. Эти глазки, не тронутые стекленением от дури и синтетики, искренне, даже по-детски радовавшиеся самому малому: тому, что на дурацких карикатурных цветочках рубашки лидера больше нет пепла… так грело. Душу защекотал внезапный огонь. И Лайла его даже чуть испугалась.       — Как ты? – вытащили её из розовой, опаляющей дымки собственных чувств и обрызнули словно ледяной водой.       Дрожь и ступор. Табун мурашек по коже. Мелко завибрировав везде внутри и снаружи, лидер опешила, в секунду ощутив миллион чувств в слишком внезапно оживившемся теле.       — Нормально.       Ненормально. Но так не хотелось грузить такую милую даму — единственную, по сути, светившуюся искорку в их мрачневшей коммуне.       — Точно?       — Точно.       Индика присела рядом. Лайла заморгала смущённо, глядя то на пол, то украдкой, не поворачиваясь, лишь краешком глаза, на по-летнему ярко, открыто и легко одетую красавицу. Слов нет. Все повылетали из разума, предоставляя всю Лайлу умалишающей слабости, резко прыснувшей в кровь передозом сладости. Так не в тему. Как снег на голову. Она и раньше частенько мельтешила вокруг создательницы коммуны, но почему-то только сейчас вызвала много таких странных чувств внутри лидера. Лайла сглотнула оторопело. И всё-таки глянула Инди в глаза. Она — сангвиник. И лидер в этом убедилась в очередной раз: в её взгляде по-прежнему бытовала жизнерадостность, а аура светилась кислотным жёлтым. Несмотря на все невзгоды и трудности, чрез кои они проходили уже какой месяц.       Лайла смотрела, смотрела на неё. И ощущала некое движение в нутре. Появилось чувство надвигавшегося чего-то большого. Открытия, может?.. Пару морганий и вдруг… то свершилось. Глаза застыли на одной точке. Она пришла к осознанию. Быстро. Спонтанно. Сама того не ожидав.       Теперь причина стала ясна.       Лайла ошеломлённо касалась взором сидевшую рядом жительницу. Она выделялась средь другой массы толпы, будто подсвеченная изнутри. Такая успокаивающая. Кофейная. Исцеляющая. И магическая. Она одна источала теплом. Словно уютный камин в лице девы среди холодавших стен смурого дома. Дотрагиваясь до её обдающей этой энергией горячей руки, попутно ловя её взор то на руках, то на себе в вопросительном тоне, Лайла почувствовала, как трезвела. И как ясность резкими трениями стирала блюр дурмана с её восприятия. Сделав чёткими все пришедшие ответы. Установившееся всплыло наружу.       — Вот оно как… - подумала Лайла.       Утопая в строгих требованиях к самой себе и закапываясь под обязанностями, возникших из-за навязанной самой же себе же собственноручно роли сильной личности, которой запрещено проявлять немогучесть в любых её проявлениях: будь то проигрыш своим эмоциям или допуск даже мимолётной мысли о том, чтобы сдаться и тоже сторчаться, делать что хочется, «устала» — это нельзя, Лайла и знать забыла каково это — получать чью-то поддержку, любовь. Быть той, которая принимает, а не той, кто отдаёт. Быть расслабленной. И эта женщина, волшебный коктейль, сотворённый из целебной, любвеобильной энергии, как Лайла только сейчас поняла, всё это время одна наполняла её радостью. С тех пор, как другого такого солнечного члена их группы — Хоби забрали, отобрали, как младенца с рук матери. И вырвали, как лучезарную часть души. Образовав рану на его опустевшем месте. Рану коммуны, у которой украли члена семьи и отказывались возвращать. Очередное напоминание об этом ударилось в грудь сжимающей болью. Хватка ослабла. Взгляд опустел. И сигарета грохнулась вниз. Индика спохватилась, задёргалась, изрекла: «Ой!» и неуклюже попыталась схватить её в воздухе, но в итоге сама чуть не споткнулась из-за своей резкости и действия, сначала осуществившегося, только после чего ставшего обдуманным. Обычно глядя на такую типичную для Индики вдрызг растяпную сцену, Лайла смеялась, барахталась, умилялась, говорила, чтобы та была аккуратней. И хлопала её по плечу резво. Игриво мигая печными глазками. А сейчас она лишь тихо притворно хихикала, не меняя выражения лица, явно с трудом то выдавливая из себя и продолжая в мрак пустовать в взоре. Индика просекла шестым чувством, что что-то было не так и Лайла молчала. А ввиду нетерпеливости и порывистости своего темперамента она тут же, не держа никаких реакций в себе, воскликнула:       — Лайла, скажи мне правду!       Громово. Вся коммуна посмотрела на неё. А она не поворачивалась. Сконцентрировалась на лидере так, что казалось, кроме них двоих здесь никого нет. Она словила в изумлённом взгляде девушки тень потрясения, такого, какое возникает когда изобличаешь кого-либо в том, что он старательно пытался сокрыть. Но в один момент он всё же спалился. Пусть на какую-то миллисекунду.       — О чём ты? – нервно прокашлялась Лайла и отвела взгляд, - Не понима…       — Бред! – схватила её за плечи Индика, - У тебя ж всё на лице написано!       Очи дредастой непроизвольно снова вернулись к собеседнице. Индика крыла её возмущённым, но в то же время и обеспокоенным взором. Тогда как Лайла глядела в ответ растерянно и округляя глаза. Она понимала, что ложь: «всё нормально» уже была неэффективна, но…       — Нет.       … разрешить себе высказываться прямо о чувствах не могла никак, как ни гни.       — Что?! Я ж хочу тебе помочь! Позволь мне!       Напряжённая пауза. Лайлу настиг шок, связанный с тем, что она впервые видела обычно шутливую, несерьёзную и весёлую Индику, девушку, по сути являвшуюся общим комедиантом компании, такой серьёзной и озабоченной. Неспокойной и не смеющейся. Вдох-выдох. Надо вернуть всё на свои те же, прежние, положенные места.       — Индика, - Лайла разместила руки на пылавших щёчках девушки, - милая…       Взмах ресниц. Блестевшие щенячьи глазки не отрывались от грустных напротив, дополнявшихся поддельной улыбкой, скрывавшей настоящие эмоции. Инди приклеилась к ней взором только сильнее из-за этого. Переживала. Но её поток слов опередил глас Лайлы, заговорившей первее:       — Ты уже помогаешь, - тепло изрекла та, хотя её взгляд всё ещё был холодным, - Ты есть со мной рядом. Больше не нужно…       — Но я же вижу, - та перебила, - что этого недостаточно! Лайла…       Ненадолго Инди остановилась. Лидер этим воспользовалась:       — Индика, я в порядке.       — Ложь!       Очень. Даже не смотрит Индике в очи. Но Лайла не хочет грузить никого. Чтобы маялись из-за неё. И обращали внимание на это, ведь это плодило в ней чувство вины. Она размышляла долго и тщательно в ходе всего диалога с Индикой как бы нормально сформулировать своё: «Пожалуйста, просто забей на меня и ради моего же спокойствия, только светись, улыбайся, как прежде и мне так будет гораздо легче». Она не делилась тем, что внутри неё, лишь оттого, что это нарушит идиллию её беззаботного общества. Лишит её единственной радости. Индики. Такой, какую она предпочитает. Смешную, энергозаряжающую. Девушку-досуг. Допинг для настроения. Та, чья функция — увеселять, дарить тепло и радовать глаз. Да. Лайла боялась показаться эгоцентристом, хотя в действительности как раз им и являлась. Навешанные в её голове роли каждому должны были соблюдаться. Без сбоев.       — Почему ты подавленная? Расскажи мне!       Лайла не расскажет. Химерно.       — Ты никогда не рассказываешь о себе, только заботишься о других.        Верно.       — А если и я хочу…       Нет.       —… позаботиться о тебе?       Нельзя. Не твоя роль.       — Не отвергай мою помощь, пожалуйста!       Тихо. Пустынно. Фидбэков ноль. Даже все остальные уже приостановили свои беседы и примагнитились липко вниманием к лидеру, ожидая её ответа наряду с Индикой. Теперь это было всем интересно. Всем и одинаково сильно. Лайла подумала: «Чёрт» и не знала, куда бы спрятать стыдливого взгляда. Какие бы она ни рисовала зигзаги, гуляя растерянно им по пространству, везде приходилось сталкиваться с теми же ожидающими взорами всех. Действия уже были неосознанными. Вцепиться в неживой объект глазами было лишь прихотью её подсознания. Которое, ведомое этим защитным механизмом, в конце концов, всё-таки нашло место, где не было людей, а только растения, цветной гобелен и лавовая лампа. Лайла выдохнула умиротворённо. От вида медленно перемещавшихся красивых неоднородных кругов, светившихся фуксиями в овальном стекле, напряжённые плечи подрасслабились. Мягкий свет ложился киселём на разноцветную мандалу на гобелене и создавал чарующую атмосферу спокойствия в том чуть более тёмном, чем в остальных, полностью разрушенных дневным освещением местах, уголке. От него веяло уютом и природной поэзией папоротников. На листьях которых Лайла застыла и чухала, что от них вроде бы легче. Вроде бы. Но… один хер в периферическом зрении беспрестанно маячили люди. Продолжая так же преданно ждать. И давяще ей всё напоминать, что как бы она ни убегала, ответ всё равно должна была дать. И как бы его ни отсрочивала, его озвучка в любом случае неизбежна. Лайла закрыла глаза, напрягаясь. Опять. Отдых был очень краткосрочен. Её вертело внутри головы. Из стороны в сторону. Качелями. Ну не скажет же она, что просто хотела, чтобы все следовали её вымышленным сценариям в башке, по типу: «Индика развеселит, Думизани с кем надо вступит в конфликт, Нина принесёт нам информацию, а Кайл может достать нам добра». Они никогда не обговаривали этого и поэтому сделать это сейчас, вот так вот резко, да без предисловий было немного затруднительно. Глаза Лайлы открылись. От шума. Все стали перешёптываться. Это уничтожило её способность концентрироваться. Без того пребывавшее в натужном состоянии сознание из-за поисков подходящего изречения, которое всё устаканило бы, загрузилось ещё сильнее от вынужденной необходимости перетягивать силой своё шаткое внимание от множества отвлекающих звуков и с трудом размещать его вновь на незавершённом решении внутри головы. Лайла видно перегрузилась сенсорно: мимика стала неподвижной, а тело совсем перенапряжённым. Она пыталась дышать так, чтобы её дёрги оставались незамеченными. Но было то, что дало ей понять, что у неё это не получилось: ладони. Индики. На ланитах. И её лик, говоривший: «Спокойно, тише. Всё в порядке. Я рядом». Одним выражением лица. Без единого слова наружу.       Случилось.       Два коллапсара темнейших глаз неминуемо засосали в себя.       Всю Лайлу, без остатка, сливая её душу в симбиозе с Индикой, подобно небесному телу, гравитационное притяжение чего велико настолько, что его покинуть не могут даже мчащиеся со скоростью света элементы. Так её мощь была недооценена. И Лайла пожалела об этом. Ведь это такое преступление — лишать себя такого облегчения.       Окружение словно поставилось на паузу. Не только. Весь мир. И все её мысли. Ощущались одни ладошки Индики, а всё остальное притупилось, как во сне. Они были такими растворяющими. Уютными, болеутоляющими. Нежность её касания впитывалась в душу чудо-каскадами.       — Ну же…       Тянуло быть ближе. Хотелось быть. Не только в моменте, что шёл сейчас, а всегда.       — Вплоть до смерти, - глаза крыты.       И плевать, что все всё ещё смотрели. Их апексы носов почти соприкасались. И впереди Лайлу ждал всплеск впечатлений, предвкушая который в пелене век закрытых, она созерцала пляс нервов в животе, что усиливался с каждым сокращенным миллиметром расстояния до Инди.       Она осознала только сейчас, как мечтала об этом всё это время.       С секунды её переезда. Ночь. Каждую. Каждый раз, как те сталкивались. Всегда, везде, то фоном, то чётко, этот кадр проблёскивал в её фантазиях. Но она безотчётно увиливала от него, будто б его и не возникало-то даже. Делала вид. Перед собой же. Боясь этого осознавать. Игнорировала, избегала зачем-то, загружала себя работой по горло. Лишь бы не подумать об этом снова, лишь бы того только не признавать. А в конечном итоге так или иначе пришла к этому, проиграв сильному чувству. Которое всепоглощающей силой своей всё равно охватило всю площадь её поражённого разума, как манипулирующий вирус: «Сделай это!».       Давно пора.       А Инди не возражала. Её не меньше неё ждавшие сего события губы едва держались, чтобы не первыми приволочиться к манящему, разрушая тем самым шанс Лайлы в первый раз сделать шаг к заветному самой. Узнать собственные потребности, забыть, пусть на мгновение, чужие. Раствориться в моменте всецело. Хоть раз побыть витающей в облаках.       Инди не посмела препятствовать тёкшему гармоничным потоком событию. Всё шло, как должно было и Индика не стала вмешиваться в планы судьбы на неё. Лишь улыбаясь с закрытыми глазками, она поблагодарила вселенную за предписанное. Она ждала. И цепенела. Пока тысяча нитей внутри неё словно заряжались электричеством, раскаляя вспыл от ожидания так, что в спидометре её пульса стрела перевалила за предел и выскочила. Она думала, что потеряет сознание. Так сильно Лайла была ей желанна. В происходившее было трудно поверить, но оно ощущалось отчётливо реально. Её тепло дразняще парило около её дрожавших кайм и шёпоты вокруг вдруг приглушились. Остались слышными лишь стуки сердца.       Никто не добирался и писком до их безразличного слуха. Все на них выпучились, но безмолвно, хотя им много что было сказать. Лайла могла чувствовать спиной, как за ней на них косились коммуновские из числа пожилых и консервативных, однако ей уже было плевать. Она преодолевала глубинные натиски волнения и застенчивости на пути к долгожданному — встретить вкус этой свободы и наслаждения. Вкус шёлково-чистой любви Индики. Бескорыстной, как у детей. Белоснежной, как чистый лист, с которого хочется заново начинать жизнь. Поместив чернилами в первую очередь на начальной строке её прекрасное имя. Сделать эту девушку своим началом. И для этого всего-то лишь сейчас надо…       — Нина?!       Они не соприкоснулись.       — О, господи, где ты, блин, пропадала?! - на с грохотом вошедшую в дом с трудом дышавшую Нину накинулся Думизани.       Все поднялись с мест. Кто-то подвинул стул для пришедшей вестницы.       — Она здесь!       — Да!       Абсолютно все всполошились. Бросили всё, ринулись к пришедшей. Кроме Лайлы и Индики, прерванных на миге, когда меж ними остался какой-то чудовищно-ничтожный дюйм до достижения большого взрыва в космосе их нейронов. Этот момент у них отняли. Срыву. И тот миг сделался незавершённым. Лидер сначала замешкалась слегка, но затем быстро переключилась. И тоже подбежала к вестнице, пока на месте несвершившегося осталась одна застывшая Инди. Её лик стал подобен манекену, безучастность и безжизненность коего обездвиживали всё вплоть до век, что не совершали морганий. Их прервали…       — Как ты?! – прорвалась сквозь всю толпу Лайла и схватила Нину за плечи, - Всё хорошо? – в её тревожном тоне, смешанном с придыханием слышалось всё то, что она накопила в себе, пока ждала её возвращения.       Доносились сбивчивые вздохи. Нина маленько опешила, услышав её переживание в дыхании и увидев его отчётливо в нескрытно широко раскрытых очах.       — Всё нор…       — Садись! – лидер не дала досказать и потащила её к стульчику.       Слишком внезапно. Нина затрепыхалась немного и чуть не потеряла равновесие от этого резкого движения лидера, но удержалась и смогла пойти за ней. Индика зрила на это со стороны, мелко и постепенно начав улыбаться, ведь всё же, пусть их и прервали, не важно, Лайла вызывала любовь. Вкупе с восхищением. Она вспомнила, почему влюбилась в неё. Это не про физическое, зависимое или химическое. Это её дух ответственности, заботы и храбрости завлёк её. Да завлёк так, что даже сейчас, глядя на её эти уже привычные, можно сказать даже: «типичные и шаблонные для Лайлы действия», она восторгалась, как в первый раз, ни на горсть не растеряв прежней яркости чувств. Лайла никогда ей не надоест. Она знала и стала преданна этому уверению ещё со дня знакомства с ней.       — Рассказывай. Можно не дозированно, - Лайла дала стакан воды вестнице, - Если ты хочешь перейти к делу сразу, то хорошо, мы не против. Пожалуйста.       Нина взяла предложенное, испила жадно, с явной жаждой и лидер, смотря на это, как бы её ни тянуло всё-таки расспросить Нину об её самочувствии, что стряслось с ней и так далее, сдерживала себя и одёргивала от этого себя насильно. Позволяя другим скорей узнать новости, заботясь о потребностях всех. Индика заливалась теплом, сканируя и прочитывая этот мотив в ней издали. Но вдруг:       — О Хосоке ничего неизвестно, - поток тепла оборвал голос Нины.       Лица всех присутствовавших помрачнели враз, одновременно. В особенности лик Лайлы, которая расстроилась больше всех, как и ждала. Инди ей сочувствовала. Она была словно связана с ней невидимыми шнурами, что транслировали все эмоции Лайлы прямиком в центр и её переживаний. Как молниеносная передача электричества по кабелю. В секунду, когда она увидела её фрустрированное выражение лица и в её сердце ударил ток стопроцентно идентичной с её болью боли. Очень сильно хотелось прижать Лайлу к себе. Но отчего-то Индика не решалась.       — Каждый чёртов раз, когда, - думала Лайла, смотря на ненавистную дверь, - сюда кто-то входит, - она держала слёзы, - я отчаянно надеюсь увидеть тебя…       — Хосок, - читала мысли Индика.       — … Хосок, - подтверждали глаза.       Что не отцеплялись от двери, послушно, верно, преданно подчиняясь отчаянию. Индика вздохнула с усталью:       — Ладно. Сейчас не время.       И отошла… было, как в спину ударилось:       — Это не всё, - спровоцировавшее её совершить реверс в не довершённом полуобороте и вернуться опять на исходную позицию, по-новой вслушиваясь в то, что вестница сообщала коммуновским дальше.       Лидер наконец оторвалась от двери и полная сосредоточенности посмотрела на Нину, а Нина продолжила:       — Есть одна вещь, - вздохнула она, - которую я подслушала, - хрипло, - находясь в участке вчера, - остановилась после она.       Полный состав слушателей пришёл в парализованный ажиотаж. У всех словно синхронно включился режим тотального беззвучия. Мёртво. Даже вздохов не слыхать стало. Нина паузу не затягивала:       — Всех митинговавших и наших могли отослать на военную базу.       — Зачем?! – не выдержал и спросил Думизани.       — Я не знаю! – ответила честно вестница.       Старики-хиппари жестом сказали, чтобы Думизани помалкивал. Он извинился взглядом и тут же поубавил свой немереный пыл.       — Продолжай, Нина.       Нина кивнула.       — Если Хосок действительно там, то есть один решения путь. Мы можем знать о новостях про базу, если будем их слушать по радио.       — Там есть?!       — Конечно! – добавила Нина, - Всё там есть. Периодически рассказывают. Вот, я достала расписание новостей и программы, - Нина вытащила из сумки кучу А4-бумаг, - Нам надо слушать каждый день в два — раз, два — ещё раз в пять. И вечером, в девять.       Лайла взяла в руки бумаги мигом и начала всё рассматривать там. Это продлилось не долго, поскольку, вскоре её взор случайно упал на часы на собственном запястье и она встрепенулась:       — Кожанка!       Парень с этой кликухой откликнулся:       — Да?! – вздрогнув слегка, так как не ожидал, что к нему могут обратиться.       — Включай радио прямо сейчас!       — Есть! – пошёл тот выполнять задачу.       Лидер замерла в задумчивой позе. Пальцы теребили подбородок, а правая рука, сложенная у талии, подпёрла левую. Меланхолично. Так показалось бы на первый взгляд, но Лайла резко сказала:       — Спасибо.       Глядя на Нину с теплейшей улыбкой и верно настроенной оптимистично. Индика выдохнула после этого с громаднейшим облегчением и теперь уже точно могла устремиться восвояси, не переживая. По радио действительно крутились новости о ходе войны. Это было понятно и ожидаемо, но никто прежде и не слыхал, чтобы рассказывали о том, что происходило прямо на горячих точках. В связи с чем многие поразились. И не смогли оторваться от прослушивания. Лайла взглянула на пришедшую в себя коммуну с большим удовлетворением. Как же ей не хватало такой ясной структурированности. Наконец группа больше не была разбросанной, вялой и удручённой из-за трезвости, а принимала её и заново вплелась в процесс, движение, работу, воссоединение. Мимо пролетали всё те же тоскующие по Хоби голоса мыслей, но она старалась их игнорировать, ведь впредь ей нужно было быть ещё сосредоточенней. Как бы рана, причинённая властями ни была глубока, бороться с ними надо было по-прежнему и терять дух ей было запрещено. Она залатала кровившее место и продолжила двигаться вперёд, как и подобает лидеру группы. Не глядя на то, сколько ресурсов она потеряла из-за опустошения и гнева, оставленных заместо Хосока, вырванного прямо из сердца коммуны.       Но долго ли Лайла продержится так?..       Свет в коридоре дал лёгкие сбои. Инди туда поглядывала, но словно на запретное: мельком. Она с трудом себя сдерживала, чтоб вновь не навязаться. Не влезть. Уважать её личное пространство. Так сложно.       — Дайте мне отвлечения…       Будет так. Нина встала со стула бесшумно и дальше тихо, не привлекая внимания, пошла на кухню к Индике попросить:       — Сделаешь мне обед, пожалуйста? – этим так облегчая ей состояние, - Я давно ничего не ела.       — Спасибо, - она будто была услышана свыше.       Постояла миг ошеломлённой и затем:       — Конечно-конечно! – тоже почти шёпотом произнесла Индика, - Садись, - она любезно подвинула стул и вежливо показала на него обеими руками в открытых жестах, - Я сейчас тебе всё приготовлю!       Нина присела скромно. Безмолвно. И кивнула ей в благодарность. Инди достала нож и продукты и так же дала ей ответ кивком: «Не стоит». Все вели себя тише, поскольку, уважали радиопрослушивание, что было не лёгким делом с учётом шершавости, нестабильности и негромкости звука, сопровождавшегося периодическими перебоями, которые не позволяли информации достигать до них чётко и чисто. Ведь всё-таки не один Хоби пропал. Каждый коммуновский, чью родню так же, как и его, задержали во время митинга, хотел знать, что с ними, где они, как они и могут ли те вернуться домой. Никто особо не разговаривал. Те, кто беспокоились за своих людей засели около магнитофона: кто на ковре, кто на диване, контрастируя выражениями лиц с объектами на которых они разместились. А те, чьих не забирали, разошлись и рассыпались по дому вразброс: кто был подле первых, кто — на кухню, кто — наверх, но объединяло всех точно одно: они не мешали или если могли — перемещались в другое место. Задорные узоры на нейлоновой поверхности смеялись всеми спектрами цветов, что заполняли собой фракталы, треугольники, флоралы и множество других многоугольных и психоделически-развесёлых фигур, пока сидевшие на них тускнели на глазах, подобно изжившей себя лампе. К смехотворчеству ковра присоединялся такой же кричащий весёлостью бирюзовый цвет бескаркасного дивана, что занимал собой огромную площадь комнаты и поселял в себе в этот момент массу людей в банданах, этнических повязках с перьями, людей с татуировками, пирсингами, цветными волосами, афро-косами и одеждой, как будто они на рейве, однако это их повседневность и она сейчас не была так ярка, как всё это наружнее, внешнее. Несмотря на то, что атмосфера в их доме скорее напоминала вечеринку, нежели обыденную жизнь, жители далеко не ликовали и не до празднований им было. Вся эта глазу видная пёстрость, романтика, радужность, разноцветность, то, что снаружи была обманчивой картинкой, скрывавшей под собой тяжелейшие состояния — то, что как раз и неуловимо взором. И переполняло всех одинаково.       К почти потерявшейся в расплывчатости восприятия от усталости Лайле подкрался Чакра. Она практически уже засыпала на месте, видела всё мутно, покачивалась, но тут её вновь вдруг перезарядило бодрящим потоком внутри от испуга. Озорник рыжего цвета накинулся на её дреды, как на врага и сделал он это очень хитро, спланировано и стратегически: его никто не заметил, он вышел из угла, как приведение и пулей вылетел прямо к нацеленной цели, не издав при этом ни шороха. Гений…       Сначала Лайла легонько вскрикнула, но затем стала тихо смеяться. Быстрый вздрог легко сменился игривым настроением в теле. Лидер активно погладила кота, точно встряхивала его. Такая ностальгия. Она смеялась, умилялась, игралась, прям как в старые добрые деньки без войны. Индика взирала на это с кухни, держа вегетарианские котлеты над сковородой и думая это. Всё-таки не удержалась пред ней. Да и к чёрту, зато забылась от радости, ведь давно не видела лидера смеющейся. Запах раскалённого масла настойчиво напоминал о себе, незавершённом процессе и голодной, ожидающей Нине, но Инди не могла ничем себе помочь: она неосознанно эмпатировала любимой и тоже начинала смеяться, как и она, полностью отвлекаясь на них, зато пребывая хоть каплю счастливой. Это тот кусок момента, который у неё нельзя отнимать. «И пускай» думала полностью относившаяся к тому с пониманием Нина. Счастье одного члена коммуны — счастье и для всех остальных. Всегда. Особенно в такие несчастливые времена. Это пластырь для невидимых ран. Подобные мелочи становятся тем, что помогает им двигаться дальше.       Но что-то неслышным, неочевидным образом всё же ей подсказывало, что Лайла не на все сто процентов ещё отпустила ту ситуацию. И пусть она и смеялась снаружи, внутри царила прежняя боль. Она просто хотела, как проще. Однако, всё равно не получалось. Всё было понятно уже по тому, как который день лидер не могла уйти с первого этажа, прямо зажив около двери. Она надеялась. Hope was all that surrounded her head. День и ночь. Каждый час и каждую минуту. И было ещё кое-что. Она сама. Её выражение лица. Её глаза. В глазах лидера, вроде с забавой глядевших на кота, игравшего с ней, проскакивали намёки на печаль. Которая замалчивалась. И она продолжит затаиваться. Инди уже смирилась с этим. Как грусть вмиг заполонила её по-новой, не оставляя и обломка недавно накатившего смеха, она тут же убрала взгляд от лидера, чтобы перестать чувствовать то же, что и она и сосредоточиться на готовке. Вернулась к изначальным запретам. А что ещё она могла поделать?.. Она не могла помочь лидеру тем, что просто знала всё об её истинных чувствах. В связи с чем решила хотя бы быть полезна где-нибудь ещё, чтобы компенсировать свою удручающую бесполезность в отношении неё. Фалафель упал в кипящее масло. Шипение заставило вестницу вздрогнуть. А после — посмотреть на Индику. И догнать: ей переменчиво. Крайне. Что между ней и лидером группы она примерно догадывалась, но решила, что это не её дело и лишь неловко упёрлась в пол, говоря себе:       — Просто жди свою еду…       — Ну Ча-а-акра-а-а!       Мейн-кун, как услышал аромат котлеток, заёрзал в руках Лайлы непослушно. Инди больше на неё не смотрела. А зачем ей зрить на лживую маску?..       — Ты всё равно не можешь есть это! – надула губы и крепче обняла кота лидер, - Это ж человеческая еда, дурында! К тому же, ещё и вообще без мяса.       Затянутый «Мя-я-я-яу-у!» тут же встретил хозяйку в ответ на эти действия и слова.       — Ха-ха!       Лидер хихикнула и обняла кота. Он стал мурлыкать. Треснуло в сердце.       Не долго она смогла продержаться.       Свет перестал мигать и стал стабилен, с позором полностью освещая треснувшую выдержку Лайлы.       Она предварительно отвернулась туда, где не было никого и выпустила давно рвавшиеся наружу, но упорно сдерживавшиеся слёзы. Это ласковое мурлыканье не было чем-то особенным. Нет. Просто невозможно быть каменной двадцать четыре часа и семь дней в неделю. Боль не испаряется в какое-то небытие, она копится и ждёт извержения. В свои тридцать пять Лайла поняла это вот только прям сейчас за мгновение. Которое в ней лопнуло тьмочисленными заглушенными некогда гнётами. Вот как… Оно не спрашивает у тебя когда будет подходящее время. У всего есть свои лимиты. И лимит выдержки Лайлы истёк. Вдруг и неожиданно? Отнюдь. Не правда. Её нутро её предупреждало. Но она сама игнорировала своё самочувствие и пусть и прекрасно слышала его подсказки, беспрестанно долбившиеся в дверцу её сознания с предупреждением о надвигавшемся, всё равно ничего не предпринимала. А теперь встретилась с последствиями. Большими. Сложными. Усугублёнными. Она прижала к себе кота и давала волю своим эмоциям. Впервые. Забив на то, что все вокруг, рядом. И могут расспросить её за это. Уж теперь-то, когда уже поздно и процесс стал необратим, не было никаких других вариантов. Оно рвалось наружу само, не поддавалось её контролю. Так не поддавалось, что Лайла решила сдаться и больше не пытаться.       — Хо… би…       Воспоминания сами напрашивались, потому что кот хосоковский. В нём всё напоминало о Хосоке. Всё. Каждая даже мелкая деталь: рыжие волосы — рыжая шерсть, карие омуты, хрипливый голос. Ласковость, доброта. Полон энергии. И аура его тоже оранжевая. Кот любил говорить. Перебивать. Носиться по хате. Показывать характер. Был нетерпеливым, но всё же любимым. Особенно любимым Хосоком. Каков хозяин, таков и питомец. Если бы Чакра был чаем, то он определённо был бы пуэром. То же самое можно сказать и о Хоби, парне, стимулирующего и бодрящего всю коммуну. Которого так сейчас не хватает.       Больно.       Не так, как до этого — на фоне, с возможностью игнорировать. А больно. Во всём теле. И душе. Её рвало, испепеляло, глодало. Кого она обманывала?.. Она не справлялась сама. И пускай управляла толпой, была любима каждым из них, при всём при этом, при таком достатке, ощущала себя одинокой. Окруженная, но не прочтённая. Просторная, но необитаемая. Лайла уткнулась носом в крупную головушку любимца Хосока. Пахло, как в детстве. Всё стало хуже. Тоска по нему усиливалась.       В ранний, цветущий, розовый, пахнущий и немного студящий весенний день Лайла шла за клубникой на базар, одетая в белый, цветочный сарафан. Лёгкость витала в воздухе, как молодость её сознания, что была подобна сахарной вате: сладка, пушиста и разноцветна. Она только создала коммуну и уже стала её лидером. В возрасте двадцати двух лет. Взяв полностью всё на себя. И финансы. Тогда это была всего лишь тусовка неординарных и непринятых обществом художников, творцов, музыкантов и прочих креативных людей. Кого высмеивали за одёжку, за выступления на улицах, за необычные мысли и их огласку, просто за смелость быть собою. Лайла тоже была одной из них. И ей хотелось всех таких объединить. Устроить бурную вечеринку в честь этого и… она забыла взять клубники.       — Чёрт-чёрт-чёрт, - подумала она, нечаянно увидев стрелки на часах на лицевой стороне одного здания, - Надо бежать, до мероприятия осталось всего ничего! – а так шла классно, умиротворённо, наслаждаясь видами и предвкушением нового открытия в жизни.       Но спонтанно возникшие пред ней часики всё испортили. И как такая рассеянность бабушек, да перфекционизм предпринимателей могли сочетаться в одном человеке — уму, конечно, непостижимо. Однако, в этом и был весь шарм Лайлы: неидеальной, но всё равно при этом остававшейся смелой и решительной. Сочетавшей в себе всё гармонично, даже те черты, что вроде противоположны.       — Фух, вот, - Лайла запыхалась от бега и заплатила за кило клубники.       — Ты чего так? – рассмеялась старушка, уже подружившаяся с этой постоянной покупательницей.       — Да надо быстро, - ответила Лайла, вытирая подступивший пот.       Старушка продолжала смеяться, считая сдачу и вручая её девушке.       — Мы сегодня станем едины, - широко улыбнулась Лайла.       Это бы показалось загадочным, если бы старушка не была той, кому лидер трепалась о всех своих планах, новостях и обыденной жизни. Улыбка.       — Желаю удачи! – попрощалась с ней продавщица пожилых лет.       — Спасибо! – ликуя, вся в энтузиазме побежала Лайла обратно к себе.       Всё попахивало обычным днём. Пусть и знаменательным для родившейся коммуны. Всё было таким спокойным, что скучным. Монотонным и без интриг и событий. Она и представить себе не могла, что ждало её тогда впереди. И как эта совсем крохотная ошибка — забыть купить клубники к вечеру оберегла её от колоссальной — не встретить одиннадцатилетнего Хоби, брошенного на этой улице своими же родителями. Пакеты упали с рук Лайлы.       — Малыш…       И вот ровную линию монотонности её дня всколыхнули, образовав в ней извив. Хосок глядел на неё заплаканный. Раз извив. Два — с ним никого рядом. Три. Он молил взглядом, чтобы она не уходила. Четыре. Коснулся платья. Пять, шесть, десять, сто восемьдесят. Она уже не отдавала себе отчёта в том, на какую амплитуду забрели эти её тревожные волны, больше ни разу не бывшие одним статичным равномерным путём. Синусоида в ней раскачалась до тесноты в их фазовом сдвиге. Подобно частым и хаотичным мерцательным волнам на экране электрокардиографа. Нельзя. Нельзя его так оставлять. Он ей нужен. Как и она ему. Это судьба.       Да. Она на протяжении тринадцати лет считала, что эта встреча не произошла «вдруг» и «просто так». А была предначертана им судьбой. И что не встреть она этого мальчика в тот день, с ним могло произойти то ужасное, что ей не хотелось и предполагать. Хосок был для неё. И её коммуны. Точка. Иначе не могло быть.       — Что с тобой? – Лайла сидела на коленях, наплевав на грязность асфальта и тот факт, что она опаздывала.       Спешка и суета, касавшиеся её мероприятия, куда-то за миг испарились.       — Где твои родители?       Пустота. Слёзы. Истерика. Дрожь. И объятия. Сжалось всё. В особенности в груди, моментально вспыхнувшей от обилия чувств: от ненависти, пусть к незнакомым, но уже оставившим неизгладимый след в ней родителям до мучения, идентичного с тем, что у мальчика. Мучения, бившегося паникой, скорбью и терзанием в его невинном сердечке.       «В чём он виноват?».       «Они оставили его…».       «Он же совсем маленький».       «Как они могли?..».       — Ублюдки, - Лайла взяла за руку до сих пор ревевшего Хоби, - Пойдём со мной. Пошли!       Хосок не сразу дался, но в итоге пять участков и семь отказов спустя официально был оформлен, как лайлин.       «Они действительно отказались от него…».       И это спустя месяц поисков, дюжину вложенных средств на это, миллионы попыток заставить Хосока есть, спать и коммуницировать с людьми через предоставленного им переводчика. Без толку. Они действительно были таковыми. Не людьми, а жестокими извергами. Лайла помнит, как вчера — так же отчётливо и невзирая на то, что прошло уже столько лет, как всё её нутро дрожало перед тем, как сообщить бедному мальчику о том, что за ним всё-таки никто не придёт. Страшно представить, что бы с ним было, если бы не эта случайная встреча. Такая же, как и его встреча с Чакрой. Брошенного котёнка, чью боль уже двадцатилетний Хосок знал чётко. И узнал в этом котёнке себя. Сам став для него таким же, как Лайла.       Она впустила их в дом без претензий. Она не хотела, чтобы брошенный мальчик вырос подобием его родителей. И была рада, что этого не случилось. И что вообще ничего кроме них у него не случилось. Ведь это — семья в отличие от того ужаса, что был у Хосока до их коммуны. Его здесь любили, ему заменили мать и подарили братьев, сестёр. Его не калечили, не оставляли одного мёрзнуть в прохладный март.       Кто б, если не они?..       Лайле не хотелось допускать и мимолётного предположения. Его им принесла сама жизнь и если бы… нет, никаких: «если бы». Он — их часть. Важная. Суждённая самим перстом божьим. Без Чона Хосока эта коммуна была бы уже не той и неполной. Верно незаконченным пазлом.       Воспоминания напрашивались. Всё в нём напоминало Хосока. Даже то, как был брошен он — так же, в марте, на той же улице. Малым. Лайла гладила любвеобильного котика и жутко скучала по Хоби. Она вырастила его, он исполнил её мечту стать матерью, хотя это ей казалось невозможным и неисполнимым из-за сурового, но правдивого факта — ей никогда не нравились мужчины. И никогда не понравились бы. Кот даже вырос, как Хосок: видал предательство, но несмотря на это, стал светящимся солнышком дома и всегда был активен, подвижен, радости полон. Прям как…       … та, кто уже сорвалась.       — Индика?..       Она больше не могла сдерживаться. Положив тарелку с котлетами перед вестницей, она рванула с места. Просто взяла и резко рванула. Что казалось, что несколько грубо. Но Нина не имела предъявы. Она, более того, была рада за них. Передумав к ней обращаться, она собрала свой жест обратно и не стала досказывать то, что шло после озвучки её имени. А это была просто благодарность за приготовленные ей котлеты. Однако, Инди до таких мелочей сейчас, видать, совсем не было дела. Она летела пулей к любимой, всхлипывавшей в объятиях с котом. И Нина решила: ей не мешать лучше. Пусть она будет той первой и единственной, кому удалось хоть как-то да чем-то помочь этому упрямому лидеру.        Почему-то всё внезапно перевернулось. Словно у событий перепады настроения. И если у Инди всё объяснимо тем, что до этого между ней и проявлявшей стойкость и хладнокровие Лайлой стоял прочный, непробиваемый барьер, созданный как раз из перечисленного, не позволявший ей как-то вмешиваться, а теперь он с первыми задолго слезами лидера с крахом вдруг рухнул и сорвал тем самым Инди с цепей, ведь как можно продолжать не вмешиваться и стоять в сторонке, когда она на краю, то у уже запутавшегося лидера всё было, напротив, непонятно. Это всё было маской? Она не так сильна, как обманывалась? Самой себе врала? И остальным? Лайла заблудилась в рассуждениях. И со страхом воспринимала шаги, нет, напористый бег в её сторону слухом. Она даже не осмеливалась поднять взор на ту самую, кто постоянно ею отвергалась, несмотря на то, что она нуждалась в ней катастрофически. Просто трусила то признавать.        Почему?       Боялась лицо потерять?..        Лайла с грешком. Да. Её эго хрупкое. Ей нужен кто-то, чтоб его сломать. Эта задачка на Индике. Что дошла до неё.       — Дёр твою мать!       Хрустальный стакан разбился об пол, так был Думизани ошеломлён. Вошедшая в дом причина была так обоснованна и уважительна, что обычно бы тут же давшие Зани за это подзатыльник старики и сами замерли с отвиснувшими челюстями, не в силах сказать ничего. Все застыли. Мир сжался вокруг момента, в который было тяжело поверить.       — Это не сон?..       Она бы ущипнула себя, да была окаменевшая вся. Была статуей бледна и неподвижна, а глаза её понемногу расширялись. На устах застыл не впущенный воздух. Всё было будто под толщей воды. Её заставило так среагировать автоматически на физиологическом уровне то, что взорвалось, остановилось и леденело по всему телу. Она задрожала и первыми это начали делать хладные каймы, вместе с неизбежным вдохом приводившие темп, чёткость, частоты и пиксельные глубины её реальности в норму. Ведь то необъяснимое, невидимое для зрения, неслышное для слуха, не имеющее никакой формы что-то, что в ней подорвалось, тоже перестало быть статическим и разлетелось по всей обладательнице сего чувства волнами, как при ядерном взрыве. Остановленное оживилось и создало чувство нарастания в ней. Постепенно поднимаясь со дна её естества наверх, летя всё выше и выше, устраняя неверие глазам и устремляя сознание к убеждению в правдивости произошедшего только что. Нет, не сон. Всё — правда. Всё правда есть. Это действительно произошло. По мере полёта от нулевой и беззвучной точки оно повышалось до оглушительного и высокочастотного ультразвука, что кричал металлическим рёвом такое небезразличное и родное, всегда задевающее её сердце имя:       — Хосок?!