Hippie Hope & Sniper Suga

      Ду-воп, скиффл, ритм-н-блюз и не утихающий град треков The Beatles. Шёл устрашающий рост погибавших, а радио продолжало работать в прежнем режиме. Струи мелодий чиллового рока выплёвывались из приёмников хиппи и контрастируя с их состоянием, плясали в ушах энергичным мотивом. Флоу позитивный, мажорные ноты, а состояние души топил тёмный трепет. Яркие краски музыки томно пытались покрыть воздух лже-настроением, но их попытки ударялись об чёрный, подавлявший их цвет траур митинговавших. Большая часть из них, кто смог удрать, спились и сторчались сильнее. Бедность окутала район, падший от эпидемии наркозависимости.       — Всё, хватит, - но у них была Лайла, лидер и пример для подражания.       Она выключила надоевший радиоприёмник и внезапно оторвала торчков от их трипа.       — Лайла-а-а-а, - мигом разнылся кислотник, - ну вруби-ка обратно! Я же в бэд загоняюсь!       — Больше никакого иллюзорного пребывания! – разгорячившись, кричала она, - Если уж и быть месту боли в вашей груди, то примите же её уже, блин, с достоинством! И перестаньте её избегать, - в этот момент вдруг все стали внимать, - заливая извилины несметным количеством обманчиво умиротворяющей химии! Боль — это тоже нормальная часть жизни! Примите её, тюфяки, да хмыри!       — Эй-ей, да не будь таким мозгоклюем! – встал с пола один из пьяных ребят, - тебе просто надо расслабиться, выпить, - протянул он ей задорно бутылку.       Лайла тут же взмахнула рукой и спиртное разлилось по их смрадному полу.       — Ты что твори-и-ишь?! – заскулил тут же парень, упав на колени к осколкам и к луже, - Ты же ведь наверняка понимаешь, что у нас больше нечего пить?!       — Сми-ри-тесь! – по слогам изрекла Лайла и забралась демонстративно на стол.       Пока остальные смотрели на лидера, двое отчаянных пьяницы врезались в пол. Тошнотворное зрелище: оба они жадно всасывали вино прямо оттуда, наплевав на пыль, грязь и прочие мерзости немытого неделями линолеума. Палец Лайлы указал на тех двоих:       — Вот во что мы сейчас превращаемся!       Глаза наркоманов выпучились и даже чистые раста призадумались тут. Лайла дальше продолжила речь:       — Что с нами стало? Что с нами стало?! Куда, - взмахнула руками она, - подевались те самые отважные мы, кто продвигал идеологию в массы, чьи сердца бились ради прекращения войны?!       Стыд обволок всех присутствовавших. Никто не смел проронить и словечка. Лайла горела:       — У них наш Джей-хоуп! Наше солнышко, Хоби, - она прослезилась, - И мы здесь сидим! Себе лёгкие дырявим! Пьём с пола вино! И слушаем радио!       — Лайла, - с сочувствием в голосе вдруг прохрипел один уверенный раста.       Он приподнялся, но не смог достичь Лайлы, так как в этот момент она громко и резко топнула по деревянному столу. И бисеры покатились на пол, как и слёзы по её светлым веснушкам. Старичок вздрогнул и ужаснулся. Впервые он видел Лайлу таковой. Он снова присел и склонил пред ней голову. Боле не решаясь ничего ей сказать.       Лайла присела на корты прям на столе и закрыла свой лик обеими руками. Радуга дредов посыпалась по её жилистым татуированным плечам. Горесть лилась из очей беспрерывно, тоска по мальчишке кромсала её грудь. Толпа хиппарей перешёптывалась и переглядывалась друг с другом в смятении. Тишина после вырубки радио в доме угнетающе стала давить на них сверху. Теперь было слышно отчётливей, как вдыхалась и выдыхалась трава. Как скручивались понуро купюры и как кряхтели от крэка поникшие. Вся мелодия этой пугающей реальности, переплетаясь с плачем лидера группы, создавала в сознании у всех триповавших прострелы отрезвляющей боли и траура. Каждый начал осознавать, как бесполезно было прятаться за веществами. И как тоска по утраченным людям всё равно была не перекрываема ими.       — Лайла, дорогая, милая Лайла, - коснулся её руки тот парень-кислотник, - прости меня, - прослезился и он, - ты права, нечего нам здесь бездумно торчать.       — Ах, - простодушная и кроткая лидер опомнилась вдруг и взяла его руку, - это вы уж и простите меня! Я не хотела повышать на вас голос!       — Но ты права! – поддержал старичок, - Нас бездействие привело к гибели глузда! – он гордо поднялся с тёплого места, - Мы должны действовать прямо сейчас!       Лайла ошеломлённо окинула взглядом толпу, что стала синхронно скандировать:       — Да! Да! – их возглас был твёрдым, - Да! – кулаки в такт качались вниз-вверх, - Да! – и толпа становилась всё громче, - Да! – старик смотрел лидеру в очи.       В атмосфере, пустовавшей секунду назад, вдруг поднялся гул из: «Да! Да! Да! Да!». Дух, что, как Лайла считала, был мёртвым, оживился и вернулся к ним снова. Это поистине было тем, чего она не могла никак тут ожидать. И потому, будучи к этому ещё не готовой, Лайла остолбенела в небольшом замешательстве.       Все, разгорячившись внезапно, стали бросать наркотики на пол. Фейерверки из рук наполнили комнату, поднявшись ввысь и начав раскачиваться. Дом проникся вайбом митинга, что прошёл только четверо суток назад. В потухших от провала в тот день глазах хиппи вновь разжёгся огонь. Это поразило Лайлу, однако её недюжинный разум сказал ей:       — Достаточно.       Легонько поднятая ручка безмолвного лидера уже остановила шум бурной толпы. Она показала всем жестом рассесться и люди уважительно сели на пол. После этого Лайла спустилась к ним вниз и словила на себе ожидающие взоры. Не став томить их долгим молчанием, она приступила сообщать своё мнение:       — Каюсь, - говорила она откровенно, - я поддалась эмоциям, товарищи! Мне красноречия не хватит сейчас описать, как мне стыдно безмерно пред вами!       — Но Лайла, эмоции — это нормально!       — Согласен!       — Да, кому такое может быть чуждо?!       — Тихо! – прервал всех вмиг тот старик раста, - Какова непочтительность! – он изрекал, - Дайте слово лидеру!       Хиппи вздохнули. Негоже пред пожилым было гомонить, а потому все просто убавили пыл. Лайла взмахнула ресницами, молвя:       — Мы все — храбрецы. Мы, - она стала громче, - можем добиться большего, но!       Её уста стали на миг бессловесны от того, что её начало вдруг бросать в дрожь. А хиппари взирали на неё так увлечённо, что она оказалась вынуждена, несмотря на свой страх перед неодобрением, довершить далее свою начатую мысль:       — Увы, но мы сделали всё, что смогли. Мы сделали всё, что было в наших силах. Теперь нам надо лишь подождать…       — Вздор! – тут же вышел против кто-то в толпе.       Взоры всех сидевших устремились к нему. Лайла вздохнула. Ей пришлось всё же столкнуться с тем, чего она в этот момент так боялась.       — Эй-ей-ей! – вот и начался хаос, - Позвольте, пожалуйста, Лайле закончить!       — Ещё чего! – разъярился чувак, - Только вслушайтесь чего она нам предлагает: то ли бездействовать, то ли идти добиваться свободы наших людей! С чего бы нам дальше слушать её?       — Заткнись, Думизани!       И только хотел Думизани продолжить начатую стычку, как старик встал:       — Довольно! – устало потёр он глаза, - Ежели, - дальше продолжил старик, - решил ты гнездиться у хиппи, тогда, - впервые раста был так взбудоражен, - будь уважителен к нашим устоям!       Старик растерял всю терпимость к нему. Оппонент было решил защищаться, как пожилой не медля дополнил слова:       — Миролюбие должно проявляться и дома, а не только на протестных плакатах! Избавь свои думы от тяги к конфликтам, тебя это к истине не приведёт.       — Подлинно! – воскликнул в поддержку кислотник, - Если мы будем и дальше вот так препираться…       Думизани уже поникал виновато.       — … то в чём же будут наши отличия от разжигающих войны бездушных властей?       Думизани не мог посмотреть им в глаза. Всё сказанное в нём откликалось громогласно. Он склонил голову вниз и сказал:       — Простите меня. Да, я был неразумен.       Кислотник легонько толкнул парня локтем, говоря этим самым ему: «Всё нормально!». Он погладил его по спине и тот парень наконец ощутил облегчение. После этого он окинул лидера взглядом, как бы прося её продолжать речь. Она тут же вникла и решила продолжить:       — Вести от Нины должны быть совсем скоро.       Больше никто её не прерывал. Все слушали дальше, внимая с почтением.       — Давайте, - вздохнула лидер устало, - доверимся ей. И её подождём. Она всё же единственная, кто смог втереться в доверие тех, кто забрал у нас Хоби.       Лайла скрутила себе плотный джойнт. И взяв зажигалку, промолвила далее:       — Я совершила ошибку сейчас, - зажала она в губах толстый косяк, - запамятовав об этом совсем, хотя это была наша изначальная стратегия. Мне просто стало тягостно от зрелища нашего утопания в наркоте и алкоголе из-за такого вынужденного бездействия, что ускоренно стало нас всех сокрушать! И потому, - закурила томно она, - я просто бездумно сейчас сорвалась. Но! – как обычно Лайла выдержала характерную для себя мелкую паузу, - Я тоже была сейчас не права!       — Что ты имеешь ввиду, солнце, Лайла?       Дым из её лёгких полетел к потолку. Дурман снял с неё всё напряжение и дальше она заговорила с небольшой хрипотцой расслабленности:       — Смотрите, - присела она к ним на пол, - с учётом наших ничтожных возможностей, вряд ли бы мы достигли чего-то. Вдумайтесь сами: сколько людей у них и сколько сейчас людей здесь сидит. Не чухаете что-то больно громадную разницу?       Все помрачнели, став холодеть, ощущая её слова снегом на коже. Лайла была человеком эмпатии, а потому и сама тут окоченела. Первым её зовом из-за этого стало быстрее согреть всех присутствовавших:       — Я понимаю ваши амбиции, нет, я горжусь ими! – сказала гордо она, - Мы — храбрецы, повторюсь! Это правда! Однако, - она снова остановилась.       Её глаза пробежались по каждому. Ей было катастрофически важно увидеть, что никто не раскисает. Толпа, конечно, оптимистичней не стала, но, по крайней мере, пришла в среднюю нейтральность. А потому лидер сочла, что они уже готовы принимать её следующие слова:       — Пойди мы туда сейчас ещё раз — повторилась бы участь тех, что забрали. Мы потеряем больше людей, - голос главы группы стал много тише, - ведь стоит признать унизительный факт, - опустила она свою голову вниз, - наша капелька крохотной мизерной силы — ничто, по сравнению с океаном их сил. Банально у них просто больше людей. Мы не должны допустить ещё больше жертв.       Все единогласно с ней согласились. Лайла облокотилась об стол и дыхнула ещё порцию пьянящего дыма. Конопля разрисовала её капилляры в глазах густым красным узорчатым контуром. Чрез потяжелевшие веки на группу глядя, она в довершение добавила следующее:       — Но это не значит, друзья, что мы с вами должны унывать и убегать от реальности. Напротив, я верю, что у нас с вами в конечном итоге получится всё! Просто давайте не уходить в крайности: ни пытаться вывезти тупо на амбициях митинг, ни сдаваться, уходя с головой в вещества. Нам оба эти варианта вредят! Мы же можем найти кучу и других способов вызвать в городе гул общественного резонанса!       — Да-а-а! – протянули все хиппари.       Свет надежды вспыхнул в груди у разгоревшейся снова сим стимулом Лайлы.       — Мы сделаем это?! – спросила она, замотивированно сорвавшись вдруг с места.       — Да-а-а! – ещё громче все повторили.       — Make love, not war! – закричала она.       Все мгновенно повторили девиз:       — Make love, not war!       Второй возник сразу:       — Hell no… - начала Лайла его.       И:       — … we won’t go! – довершили они.

***

      Дождь просачивался сквозь военную форму, касаясь кожи замёрзшего хиппи. Хосок, преодолевая презрение, носил на себе это облачение убийств. Её мокрая и пропахшая ткань прилипала к его пропотевшему телу. От влажных, налиплых ощущений повсюду от пусть даже не замаранной формы ему было тошно в разы куда больше, чем от своей обляпанной кровью одежды. Хосок бежал, рассекая поля, до сих пор ощущая прострел расставания. Он разрастался внутри него жгучим туннелем, становясь с каждым метром всё глубже и едче. Сердце будто колотилось об иглы, пуская по венам яд их саднящий. Мысли, сеявшие в нём сомнения в Юнги, не давали ему и секунды покоя. Они всё навязчиво гнались за ним, ударяясь в спину раскалённым кинжалом. Но он, стиснув зубы, им сопротивлялся и бежал, вынося все возникавшие боли. Ноги сводило от влаги и холода, лёгкие трещали по швам от нагрузки. Повсюду покалывало острой пульсацией: что в теле, что в голове, крытой волнением.       — Верь ему, - вытирал слёзы Хосок, другой рукой разводя растения в стороны.       Ветер хлестал его мёрзлые щёки, делая слёзы ещё ощутимей.       — Верь, - приказал он сам себе строже.       Но ураган неотступных мыслей засасывал его в себя без усилий, увеличивая интенсивность болей.       — В… верь, - едва смог он сказать себе вслух, как пал на колени и разрыдался.       Сырость земли ударилась дрожью об и без того окоченевшее тело. Голос Хосока, приглушенный ливнем, разрывался от истошного вопля. Силы иссякли, как и терпение: тот поток острых переживаний всё же накрыл его и раздавил, затаптывая в колючие эмоции. Хосок проглатывал все эти шипы, иглистые тернии своего страха. Режущие концы этой тревоги заставили его давиться в агонии. Воздуха становилось всё меньше, плач его стал неконтролируемым. Справа налево в ушах пронеслось:       — Останься в живых.       Раздирающий голос. Голос, сказавший ему: «Верь в меня».       — Я хотел, я пытался, - ответил Хосок, дрожащей рукой тянувшийся к небу.       Он видел там его лик из воспоминаний, который вскоре испарился в струях дождя. И как только его последние очертания смылись, Хосок упал на землю всем телом.       — Я скучаю, - всхлипывал он обессиленно, скрутившись и подрагивая.       А рука вымышленного Юнги рядом с ним коснулась его промокших волос. Хосок физически ощутил эти пальцы. Они проскользили по его голове, нежно и утешающе гладя, говоря ему снова: «Останься в живых». Но этот мираж был одним быстрым мигом, поскольку вскоре палец за пальцем рука Юнги начала вдруг исчезать, оставляя за собой лишь призрачный шлейф его иллюзорного прикосновения. Снова ощущение одиночества в поле. В окружении ливня да мокрой травы. Опустошённость в душе от нехватки поддержки близких в такой нелёгкий момент. Земля будто магнитом тянула его и тело казалось безмерно тяжёлым. А его голова, что пыталась подняться, с большими усилиями сопротивлялась её непреодолимому и неимоверно сильному притяжению вниз. Чон толкал себя мысленно вверх, хотя тело слушаться его отнюдь не хотело. И каждый его подобный толчок не выходил за пределы его головы. Он сжимал глаза, говорил себе встать, однако в следующую же секунду обнаруживал себя не сдвинувшимся ни на миллиметр, лежавшим всё неизменно в слезах. Попытки на этом уже прекратились. И Чон ощутил себя парализованным. Ливень, будто сотрудничая с тем магнитом, придавливал Чона к земле ещё сверху. Но он уже и не думал сопротивляться. И, закрывaя глаза, он промолвил:       — Простите.       Повсюду вдруг стало беззвучно, хотя гул погодного пляса не останавливался. Остановилось время в сознании Джей-хоупа, поглощённого мраком уступка бессилию. Его глодало разочарование собой и он ничего не мог с этим поделать. Он уже сдался. Терял вокруг реальность. Не чувствовал холод, не слышал дождя. Пространство, в котором он оказался, было похожим на вакуум апатии. В нём та его сторона, что гласила: «Либо смерть, либо я ухожу отсюда с тобой», расцвела и распространилась везде, уничтожая с корнями доверие Мину. С которым он пробежал два километра, отрицая, что вера в него сокрушаема. Но, в конце концов, правда настигла: он ему врал и солгал сам себе, что действительно верил в шанс его возвращения. Заливаясь слезами, как ливень над ним, Хосок произнёс внутри себя:       — Реально?       Его истощённое тело пилили голод и изнеможение от бега.       — Ты реально сейчас так с ним поступил?.. – но не то его тогда волновало.       Хосок совершенно забыл о себе, как об обычном смертном живом существе. Его физические ощущения погасли на фоне столкновения с собой. И своими истинными мотивами действий.       — Ты же ведь даже и не собирался, - вопрошал Хосок, открывшись себе, - сдержать своё слово добраться до дома и ждать его возвращения с войны?..       Его вопрос ударился в него же самого хлыстом моментально вытрезвляющего прозрения. Было больно. Больнее, чем в неведении этого. Но он продолжал осыпать себя этим:       — Ты просто так его обнадёжил, а сам собирался сдаться на полпути, заклеймив его мертвецом уже в тот момент, когда он отказался с тобой убегать.       Душу прорезали эти слова.       — Неужели ты…       — Стой…       — … настолько ужасен?       — … Хосок…       — Да, я такой!       — … не слушай его!       Глаза Чона внезапно открылись и вдруг он увидел перед собой силуэт. Его вытолкнуло обратно на землю из вакуума уничтожающих мыслей. В темноте, смешиваясь с травой и дождём, расплывчато виднелось какое-то лицо. Но когда Хосок поднял свою голову, он исчез, оставляя за собой только голос:       — Видишь, ты же ведь смог всё же встать. Значит, можешь и всё остальное. Иди, Хосок. И ты не ужасен. Оставь позади эти тёмные думы.       — Кто ты?! – прокричал во весь голос Хосок, оглядываясь вокруг в поисках этого человека.       Однако, ответа не последовало. И никого на самом деле не было рядом. Хосок озадачился и более того, на него обратно свалились все те ощущения: холод, мокрота, дрожь от сильного ветра и боли в усталом от веществ и голода теле. Ноги по новой разнылись в штанах, прилипавших к нему морозящим ознобом. А спазмы сверлили икры и стопы, отрывая Хосока от съедания себя. Физическая боль его отрезвила. И он оказался ей благодарен. Сжимая глаза, простонав весь свой вскок, он поднялся и произнёс в даль, в пустоту:       — Кто бы ты ни был, спасибо тебе!       И тронулся Чон обратно в путь к базе.       — Что ж, я же сказал, - потерял он рассудок, - либо смерть, либо ты уходишь со мной.       Пусть он и шагал уже весь изнеможенно, в глазах у него появилось безумие:       — Я собираюсь сдержать своё слово.       Теперь его ноги согрелись в трусце. Сердце снова забилось в нём часто. И дорога как будто стала короче. Хосок перешёл из лёгкого бега в нещадный и быстрый, игнорируя боли. От исчерпанности его ресурсов энергии у него легко появлялась одышка. Хосок и её не хотел замечать. Краснея, кряхтя он лишь двигался дальше. Всё перекрыло до неадекватности всепоглощающее желание увидеть Юнги. И как можно скорее. Настолько, насколько это могло быть только возможно.       Руки яростно рассекали высокие полевые растения. Брызги капель от них заставляли Хосока прищуриваться с каждым его резким взмахом. Ветер теперь бил в противоположную сторону, отчего Хосоку казалось, что он ускорялся. И он больше не хлестал его по лицу, став продувать теперь его со спины.       Момент появления Юнги на пороге их дома на Fulton Street номер 16, его сердцебиение в тот самый миг, когда они встретились взглядами впервые, ощущение необъяснимой тяги пойти за ним, когда от его присутствия там остались только краткие комментарии лидера в духе: «Кто-то только что был сейчас здесь, но по непонятным причинам удрал! И даже не дал себя отблагодарить! А я так хотела его накурить!». Что-то, что возникло в Хосоке тогда, что сподвигло его сорваться вдруг с места и молниеносно начиркать открытку, в следующий же миг оказавшись уже в погоне за источником его этого несокрушимого внутреннего двигателя. Который зародился в нём так резко, что он едва мог обдумывать что-то. Когда он нашёл его, был очень близко, почувствовал его щеку губами. И был поглощён его ароматом жаркого летнего дивного дня. Как поэзия лилась ручьём из него после этого быстрого недознакомства. И как ночи окрасились в бессонные только от того, как он хотел увидеться снова. Всё это и недавние события вперемешку возникали у него в голове. Всплески флешбеков, дорога, вновь всплески. Перед глазами всё перемешалось. Взмах, ресницы пред ним нарисовали их объятия в тёмном подвале для пленных. Ещё взмах и вот он уже целовал его бледные, но очень тёплые губы. Мурашки опять стали наворачиваться.       Действительность стала мутней воспоминаний. Хосока окутало сплетение из неконтролируемой сети переживаний, что последней под третий взмах ресниц хиппаря показала ему кровавую картину обездвиженного рукой смерти Юнги, череп чей был прострелен и вмазан в землю.       Бег прекратился. Дыхание перехватило. Хосок мгновенно потерял равновесие и встретил коленями грязную лужу. От частого дыхания и нехватки воды у него было пересушено горло. Теперь он и вовсе не мог сделать вдоха, ведь то секундное видение душило его, обвив его шею, подобно канату. Пространство в глазах расшатывалось. Пусть телом Чон и застыл там на месте, но всё вокруг было в усиленной тряске. Это вызывало у него тошноту, однако вырывать ему было нечем. Из-за чего тот просто застыл, пытаясь хотя бы не пасть лицом вниз на лужу. И это давалось ему весьма сложно, поскольку всё стало расплывчатым и амплитуда всей тряски усиливалась. Никогда раньше Чон не чувствовал себя так. Даже когда в лоскуты напивался. Он поднял свои руки, закрыл ими лик и сказал:       — Соберись.       Всё шаталось ещё. Его глаза были закрыты руками, но он до сих пор ощущал колебание. Только теперь уже не зрительно, а своим телом, мозгами и всем осязанием. Тело металось из стороны в сторону, как на невидимом ультрабыстром аттракционе. Хосок сидел в нём вне своей воли, сжимая глаза и смотря в темноту. Чон стремился найти там способность вновь быть сконцентрированным и не огорошенным. Он не обращал внимания на всё, фиксируя фокус на восстановлении контроля. В тайфуне предобморочного состояния он пытался быть стоическим Зевсом. И невзирая на: «Пора!» из колючих уст голода, он не падал, собирая последние силы в кулак. Усилия всё-таки не прошли даром и утихомирили бурю вокруг него всюду. В такт этому его приходу в себя даже ливень стал уменьшаться и тише. Впервые задолго Чон обрадовался и почувствовал себя достойным чего-то. Душившее его видение ушло и забылось в утёкших минутах смятения. Хосок наконец смог сделать глубокий вдох и на выдохе он открыл смело глаза. Он поразился нехило увиденному: ворота той базы красовались пред ним.       Чон вдруг сглотнул и разнервничался. Он не был пока готов лицезреть их. Они возникли там так неожиданно, будто он и не проходил двух километров. Его рука соскользнула с щеки и нечаянно коснулась артерии на шее. Пульсация кипучим рядом ударов сразу распинало его измокшие пальцы. Они были невероятно сильны. Ощутимы даже при том, что Хосок еле как к себе прикасался. Его сердцебиение было так высоко, что, казалось, артерия вот-вот должна лопнуть. Эти пугающие ощущения его отвлекли от всех возникавших вопросов и недоумений. Однако, даже они были несравнимы с тем страхом, который был переплетён с ожиданием того, что ждало его впереди — неизвестность и сжирающее до мозга костей беспокойство, связанное как раз-таки с ней. Ну вот, на поводу у импульсивного решения он припёрся сюда, а что ему делать дальше? Эта ни разу до этого не возникавшая мысль накрыла его вдруг сейчас, как лавина. Хосок оказался под ней и раздавлен. Не думал он, что всё закончится так. Ливень его больше не тяготил, он пропал, но заместо пришло что похуже: теперь его крыло волнением и неуверенностью в своей силе в спасении. Он поникши растерянно глянул тут вниз и поддался терзаниям of scolding himself:       — Почему ты явился без плана сюда?! Ну и что ты теперь собираешься делать? Какая, по-твоему, вселенская фортуна должна тебе в этом, сука, помочь?!       Хосок схватился обеими руками за взмокшие волосы, гневно их сжав. Его голова устремилась наверх. И глаза были сомкнуты в крайнем отчаянии. Пока дрожь опять пробиралась сквозь кожу, рядом послышались чьи-то шаги. Плевать. Хосок не поворачивался. Смотрел дальше в мрак. А рука незнакомца уже приближалась.       — Или иди, - касалась она уже его колебавшегося плеча, - или оставь его. Только имей ввиду одно: ты же ведь здесь. А это значит — решение принял.       Голос какой-то был очень знакомый. Но стоило Чону повернуться к источнику звука, как он опять увидел лишь пустоту. И больше плеча никто не прикасался.       — Эй! – вспомнил Хосок ситуацию в поле, - Снова ты?! И куда ты исчезаешь?       Он наконец-таки смог приподняться и начал искать обладателя гласа. Никого не было там рядом с ним. Чон как был, так и оставался один. Это его озадачило… бы, но голос внезапно продолжил гласить:       — Я хочу, чтобы ты шёл до конца.       И даже не видя его Чон просёк: это был его собственный голос, not recognisable из-за того, что звучал он извне, не в его голове, не внутри него, а где-то снаружи. Как другой человек. Чересчур реалистично. Пугающе. Чон себе молча изрёк:       — Я… я, наверное, испытываю слуховые галлюцинации. Точно. Не стоит заострять на них слишком много внимания.       Опыт с психоделиками всё же не стоял в сторонке и сыграл здесь свою немаловажную роль. Молодой психонавт уже тысячи раз проходил через подобный аудиальный бред. Его сознание, далеко не девственное до такого, легко маневрировало в своих процессах, не отторгая такие галлюцинации, а, напротив, стараясь сотрудничать с ними. Только вот в данной ситуации Хосок решил просто приглушить слух и быть дальше от них. Спустя столько похожих ситуаций ему, разумеется, давалось это очень легко. Он задержал дыхание на мгновение, а далее сделал свой первый шаг вперёд. В конце-то концов, врата в ненавистную базу находились давно уже перед ним.       — Так чего же ты ждёшь? – спросил он себя.       Риторически. Ведь в следующую же секунду он, вобрав в себя максимум воздуха и решительности, выдохнул и вспорхнул молниеносной ракетой навстречу к опасности, что выбрал сам.       Кишащий врагами путь до подвала, в котором нужно было притворяться «своим» — вот что ожидал увидеть Хосок, когда пересёк границу этих ворот. Но его ожидания не оправдались. Всё было проще, чем он напереживал. Снаружи без дела слонялись солдаты, количество чьих было около трёх. Они были далеко друг от друга, а потому Чон вот так насчитал их неточно, прибегая к своему расплывчатому и лихорадочно-торопливому периферическому зрению. Никто из них не обратил внимания на Чона, вероятно, всё же приняв его за своего. Вдобавок, Хосок бежал очень стремительно, приняв этот неожиданный подарок фортуны. Он не стал зацикливаться на этом этапе, раз его ему так упростили. Поблагодарив вселенную за сотрудничество, он направился сразу к злосчастному помещению.       Дверь распахнулась. Чон быстро вошёл. И вот тут у него всё вдруг сжалось внутри. В хорошо освещённом охраняемом месте он не чувствовал себя достаточно скрытным, как он мог, пока он находился снаружи и его паранойя усиливалась. Всё — даже стены казались Хосоку следившими беспрерывно за ним. Чёрт. Ему нужно было сконцентрироваться. Ведь открыть в памяти путь до подвала, откуда он сбежал пусть и недавно, было задачей нелёгкой, поскольку разум его затуманивался. Верно он отторгал всё, что связано с этим травматическим местом. И усложнял задачу Хосоку, будучи дезориентирующим.       Никакого дико трескучего шума. Лишь утомительно тихий инфообмен. Солдаты перед глазами Хосока шатались по базе как NPC. Они говорили довольно спокойно, едва уловимо и сдержанно, редко. Никто из них не обращал и внимания на Хосока, что вошёл к ним не без грома. Казалось бы, что тут переживать. Но Чон всё равно не мог взять себя в руки. Его беглый взгляд и остолбенелость выдавали его подозрительную тревогу. И в панике, что её могут обнаружить и другие он замер на месте, не зная что делать. В какой-то момент к нему пришла мысль:       — А что, если кто-то ко мне подойдёт?..       И будто бы в страшном кошмаре, где ты только на миллисекунду о чём-то подумаешь, как оно тут же возникает перед тобой, так же и к Чону стал приближаться один из солдат, стоило ему лишь подумать об этом. Все мышцы на его теле вдруг сжались и сердце резко ушло ему в пятки. Военный шёл в его сторону медленно, растягивая его струну нервотрёпки, хотя она и без того уже почти разрывалась из-за того, что Хосок не мог никак вспомнить, как добраться до их ублюдочного подвала. Время тоже вместе с ним замерло. Миллионы наихудших сценариев проносились в его голове со скоростью света, пока рядовой направлялся к нему, будто бы заключённый в slow motion. Инстинктивно руки и ноги Хосока тянуло его атаковать. Но разум упрашивал не торопиться. И он, хоть это и было непросто, стоял и держался, выбрав второе.       — Эй, - вырвал Хосока из его цикла чей-то увесистый баритон.       Чон в ответ лишь заморгал весь растерянно. Парень продолжил его настигать:       — Как твоё имя?       Голос его звучал несмехотворно: тон был с намёком на настороженность, парень стоял вплотную к нему и смотрел прямиком ему в душу. Хосок стеклянно глядел на него, тоже не отводя глаз с его глаз. Надо было дать ответ на вопрос. И Хосок сознавал это прекрасно. Однако, его губы не отлипали, челюсть сжималась, руки тряслись. Спутанность — всё, что давал ему мозг в ответ на его просьбы о срочных вариантах. Посторонние взгляды падали на долго не отвечавшего Чона. Он их почувствовал, пусть и не видел, ведь продолжал смотреть на солдата. Ему не хотелось увиливать взглядом, делая себя ещё подозрительней. Хосок считал, что итак уже пойман, но в нём жила надежда на удачу.       — Слышь, - продолжал сурово солдат.       Но Чон ему не дал договорить:       — Джек я, неужто ли сложно запомнить?       Парень заметно стал поднапряжённым. Хосок и сам не понял как он выкинул вышесказанное. Дерзкое предложение само вылетело из него так внезапно. Он не обдумывал то слишком долго, ведь рядовой почти тронул его… а затем его кисть зависла на месте, как его слуха коснулся Хосок.       — Ч, - улыбнулся он вдруг лукаво.       И посмотрел на всех, кто стоял сзади. Вопросительные взоры присутствовавших тыкались то об него, то об Хосока.       — Я тебя что-то не припоминаю.       Страх прыснул в кровь допрашивавшегося. Чон уже стал жалеть, что не вошёл в базу каким-нибудь безлюдным путём. Рядовой сделал кивок остальным и шевельнул внезапно рукой. Она потянулась к оружию на поясе, Чон всё сканировал пристально взглядом. Теперь его тяга ударить солдата была невыносимо большой. Тело кричало: «Спасайся!», пока рассудок вещал едва слышно: «Конец».       — Джек, ну что ж, ладно, - однако нежданно выдал солдат, смягчившись в лице.       Хосок тотчас же разжал свой кулак, которым чуть не принял рисковое решение. Тиски физиологического напряжения вмиг освободили его от себя. Почувствовав, как упала гора с плеч, он наконец смог вдохнуть с полной силой. Парень пред ним просто подвинул свой пояс, переместив оружие чуть влево и всего-навсего почесал свою чесавшуюся поясницу.       — Меня зовут Джон, - представился Джон, - Почему же я тебя раньше не видел?       — Видел, - фальшиво оскалился Чон, - иначе бы как это я тебя знал?       Но он всё равно принял руку солдата и без промедлений её пожал. Тактильное ощущение врага было неописуемым чувством. Хосок подавлял импульсы мимики выразить своё истинное отвращение. У него слегонца дёргался глаз, но это было невидимо для посторонних. Это ощущал и знал только Хосок. И пучина его нервной системы.       — Ну, хорошо, - промолвил солдат, - и вправду, людей здесь хоть жопой жуй.       Он дальше нёс что-то, пока остальные тихом убирали внимание от Чона. Хосок наблюдал за всеми и сразу, не особо вслушиваясь в слова оппонента. В мыслях у него промелькнуло:       — Неужто ли всё может быть настолько вот просто?..       Пока он обдумывал это и Джон продолжал лепетать своё в унисон, позади него, где-то в семи-восьми метрах мимо прошли трое статных фигур. Чон тут же вздрогнул и не незаметно. Его взгляд соприкоснулся со взглядом того, кого он намеревался забрать. Юнги тоже его разглядел за секунду. И когда его выражение лица сказало: «Что за херня?!» рука Джона упала на подозрительно молчаливого Чона:       — Эй, Джек, что с лицом? – промолвил солдат.       В этот момент и Чонгук, что тащил закованного в наручники Шугу, стал поворачиваться вдруг в их сторону, усиливая напряжение Хосока. Растерянность вновь окутала самозванца, стоило ему лишь допустить мысль о том, что всё не могло быть настолько легко. И он проклинал себя за то, что всё сглазил.       — Что там? – хотел повернуться и Джон, как:       — Я тоже! – схватил его резко Хосок.       Он не слушал, что говорил ему Джон, но этот ответ сам по себе как-то автоматически заполнил пробелы. И он был лишь продуктом его тревожной реакции на попытку солдата взглянуть на то, что происходило прямо позади него в восьми метрах. Руки Хосока опять запотели. Он и не понял, зачем ему это. Его тело и рот просто сами зачем-то решили не давать Джону на них посмотреть. Они уже сделали это пока Хосок вопрошал:       — И что это было?!       — В смысле? Что? – заставил его вздрогнуть ещё раз голос массивного Джона.       — Ах, кха-ха-ха, - закашлял Хосок.       Мин в это время толкнул офицера и они испарились с их поля зрения. Хосок удивлённо расширил глаза. Юнги не дал Чонгуку увидеть его. От этого пульс Хосока взлетел. И глаза чуть не наполнились влагой.       — Чего там такого? – Джон повернулся.       И не увидел там никого. Хосок дышал с трудом, быстро моргая. Парень вернулся к ним в диалог:       — Ладно, не важно, - он поживел, - хм, так ты — тоже? – поднял он одну бровь.       — Хах! Да-да, я тоже, - ответил Хосок, не понимая во что он ввязался.       — Бро-о-о! – шлёпнул его солдат по плечу, - Я так и знал! Ха-ха! Свой человек!       Хосок улыбнулся, разнервничавшись и начал от него отстраняться.       — Ты куда?       — Ссать.       — Ох, окей, ладно. Стой! Tы идёшь не в ту сторону…       — Джон!       Только Хосок покрылся фриссоном, как собеседника вырвал другой:       — Не навязывайся. Ты же видишь, устал он. Ты его вусмерть уже задолбал.       — Что?! – среагировал тут же солдат, - Это ж не так! Скажи им, Джек?       — Да!       Хосок вкинул последнее быстро, не отворачиваясь и не медля. К его счастью, его не преследовали. Но мысли всё так же были тревожны:       — Чёрт, толчок ведь не в той стороне. А что, если я теперь как проходимец? Что, если вдруг они просекут, что я тот пленный, который сбежал?..       Чон дал себе мысленную пощёчину.       — Stop overthinking. Just go ahead.       Мысли материализовывались. А потому Чон стал бояться и пессимистичить. Он просёк эту закономерность и решил пытаться с ней сосуществовать. След Юнги он чувствовал духом, пусть он и был уже далеко. Но его шлейфы невидимых линий отчётливо ощущались Хосоком. Он шёл по ним как по медитативным мантрам, ведущим его к спокойствию ума. Только теперь, как бы он ни пытался, всё равно не мог поверить в себя.       — Я просто хочу, - расплакался Чон, - любить и быть любимым. Вот чёрт! Бог, я разве о многом прошу?.. Почему мы должны проходить через это?!       Хосок больше не мог всё держать в себе, как обнаружил, что был один. Но ему излиться ручьём не позволил звук какой-то знакомой двери. Чон мгновенно вдруг спохватился и удрал спрятаться за ближайшим углом. Следом его взор заполонили офицер с рядовым, что удалялись откуда-то. Очи Хосока разинулись сильно.       — Н… н… неужто… л-ли… я нашёл?! – даже у себя в сознании он заикался.       Достижение окончательной цели судорожно взболтало все нервы. Увидев, как офицер Чон удалялся, Хосок не мог больше стоять и мешкать. Он понял, что больше нельзя терять ни мига на нерешительности. Он необдуманно выскочил сразу, как перестал видеть их с рядовым. Тремор был всюду, по всему телу. В животе защекотало волнением. Стены в глазах заплыли, как если бы он был под лизером впримесь с травой. Дверь перед ним заставляла его чувствовать всё пережатым внутри. Он мог отчётливо слышать удары своего неукротимого сердца.       — Что ты здесь делаешь?! Я ведь просил тебя только об одной единственной вещи: не рисковать своей собственной жизнью! – уже предвкушал у себя в голове Хосок примеры тех порицаний, что Юнги мог промолвить ему.       На лице засветилась улыбка. Его рука, что была ледяной короткое мгновение назад, сделалась тёплой и залилась уверенностью, спуская ручку двери. Она распахнулась. Чон в одиночку и при неимении никаких средств защиты с собой просто вошёл в помещение, где его мог ожидать кто угодно с оружием. Но его встретил пустой кабинет. Мысли рассеялись. Взгляд опустел. Хосок опять ощутил обмерзание всех его едва потеплевших конечностей.       — Нет, - зашатался он вдруг на месте, - Где ты?! – кричал он, но внутрь себя.       Шорох заставил его обернуться, вмиг возвратив в ситуацию там. Офицер Чон не увидел его. Хосок был уже внутри шифоньера. Голос Чонгука его разрезал. Он, пусть и не понимал его речь, ввиду того, что она искажалась из-за его нахождения в панике, всё равно еле выдерживал то. Блюр охватил его слух, его разум, он оказался будто в гробу. Лёгкие, сердце казались ему переворачивавшимися. Каждый другой его орган стал также чётче ощущаться внутри. Будто они увеличивались и пульсировали, готовясь взорваться. Ему было не больно, но он не мог поверить в то, что он не умирал:       — Тихо, Хосок, это вовсе не гроб, - с нервным смешком он себя убеждал, - Трогай. Внимай. Это лишь шифоньер. Ты не погребён заживо, нет.       Его периодически содрогавшаяся рука нервно гладила поверхность шкафа. Она была окаменевшая вся: мышцы с кисти по плечо были жёсткими и никак не могли ни расслабиться, ни хотя бы разжаться. Кинестетический анализ объектов окружения, который обычно как метод ему всегда помогал в таких ситуациях с паническими атаками в этот раз почему-то совсем не сработал. Тело не прекращало считать, что оно скоро будет мертво. А голова Хосока молила:       — Не доверяй ему, это всё — ложь.       Грудь подпрыгивала мелко и часто от участившегося дыхания. Что нужно было делать потише, ведь Чонгук мог услышать его. От гипервентиляции, которую пытанно Чон тщетно пытался отключить, он чувствовал состояние, близкое к полуобморочному. Но силился. Силился это преодолеть. Вздрог. Его испугал резкий звук, что он полагал, могла издать некая дверь. И не ошибся. Она была там. Но как он мог не заметить её?..       Отовсюду давившая на него паника утихомирилась за секунду. Он спохватился, приоткрыл шкаф и взглянул чрез щель посмотреть, кто там и что. Что происходило, почему он ту дверь не увидел, какого хера допустил это и…       — Юнги?!       Юнги. На полу. Вокруг военные. И Чонгук закрывал чёртову дверь. Если бы у досады Хосока в этот момент был звук, то это был бы стекольный треск. Всё омрачнело, по венам словно перестала течь его кровь, заменяясь одним на всю их конфигурацию застывшим льдом. Боль от самосъедания за то, что он не был бдителен, не был первее, не нашёл эту дверь и не зашёл туда, а в этот бесов проклятый лишний на пути шкаф, который он теперь ненавидел всей душой и хотел сжечь, засверлила его голову. Ненавидел он и сам себя. Считал себя слабым и жалким глупцом. Ведь из-за его допущения Юнги…       Юнги…       … может…       … сейчас…       — Нет… - сначала изрёк тихо Чон, но, - Нет! – следующее он уже прокричал, - Не-е-ет!       Его будто вытолкнули оттуда, как из артиллерии ядром — так он был быстр, не обдумывал ничего ни миллисекунды и побежал молниеносно к Чонгуку, намереваясь его схватить и наплевал он уже на всё. Абсолютно. Бесповоротно. Он боялся его потерять. Боялся больше собственной смерти. Но пользы от одного намерения, акта и мотивации — грош. Окружение офицера не мешкало и оперативно скрутило его.       — Хосок, ублюдский наш Чон Хосоки, - вальяжно подошёл к нему Чонгук.       — Не трогайте его! – закричал Мин.       Рядовой пнул его и прижал к полу.       — Ты думал… - высокомерно окинув сначала тех, затем Хосока взглядом, продолжил Чон на чём остановился, поглаживая щеку пойманного.       Хосок рыпался, не хотел давать так до себя дотрагиваться, однако рядовые его держали до невозможности крепко, непередвигаемо. И омерзительная рука, причинившая многим увечья и страдания, нет выбора, дальше касалась его, вызывая больше презрения и желания оторвать ему каждый его безбожный и сраный конченный палец.       — … ты главный герой фильма, да? – усмехнулся, продолжая ворковать Чон, - Думал уедешь далеко на одном стремлении и сильном желании? Хах.       Чон пойманный ничего не отвечал. Чон высмеивавший отпустил его щеку. На только недавно поглаживавшейся нежно коже схваченного остался след после смены характера хватки, нарисовавший там красную вмятину.       Харк.       — Тьфу!       Чон вытер лицо. Рассмеялся.       — Надо же, - прошёлся он вокруг Хоупа, - даже ваши привычки похожи. Что за сладкая парочка…       — Бес! – рыпнулся Хоуп, - Пошёл нахер!       — Хо… ах!       Не дав хотя бы досказать имя, рядовой снова пнул Мина в живот. Тот закашлял. Открылся вид на него. Пятен крови на нём только стало видно, как офицер перестал его загораживать и глаза Чона раскрылись широко, пока в нём начала закипать такая страшная ярость, каковую он ещё никогда до не испытывал за всю свою целую жизнь. Дрожь посыпалась по всему телу, гневная дрожь, неистовая.       — Ты кто такой, - стал дёргаться он, - чтобы делать с ним это?! – кричал, - Чтоб ты сдох!       — Ха-ха-ха! – Чон аплодировал, - Очень героично, смельчак. И очень иронично… знаешь что?..       Что он имел ввиду — только гадать. Он принялся зачем-то молчать. Тем и усилив его напряжение. Распластавшееся по телу агонией. Хосок трепетал, ощущая ничтожность, ненависть и отчаяние. Он ослаб, но старался вырваться всё равно, дыша рифлёно и хаотично. Его держали массивные парни и не вполсилы, хотя силы Хоупа уже давно изжили себя и ему хватило бы одного из них — он бы не смог выбраться даже так. Глаза залились слезами безнадеждия, что помутнили собой Чонгука, внезапно задвигавшегося и заговорившего подозрительно:       — Что желают смерти мне… - он остановился.       И кивком дал приказ поднять Юнги. Слёзы скатились по скулам и разрешение зримого снова в HD. Чёткая, режущая до боли картина их безвыходности предстала пред ним и распиливала его резью внутри видом истерзанного Юнги.       — … а умрёт-то кто-то другой, - достал ствол.       — Не-е-ет! – закричал Хосок, - Ты! Паршивец!       Он брыкался, ощущая огонь, адское пламя гнева в груди. Крыл его матом, крылся бедламом из сотни разрядов паники в нём. Мышцы разрывало от его рвения выцепиться из проклятых рук, в них всё горело, ныло, болело, но он был готов сломать себе руки, лишь бы не дать ему этого сделать. Без толку. Он выплёскивался из стороны в сторону безрезультатно и рыдая, пока Чонгук этим забавлялся, словно смотрел на скот, который принесли на жертвоприношение.       — Н-да. Жизнь несправедлива.       — Ублюдок!       Клики, щелчки, дуло на лбе Юнги.       — Что поделать…       — Нет! – кричал Хоуп, - Убери! А-а-а! – в связках першило от его крика, артерия на его шее раздулась.       Попытки вырваться стали сильнее. Чон побледнел и его тремор усилился, став ещё судорожней, надрывней. Он едва хватал воздух ртом и оледенел из-за холодного пота. Его настигли истерика, грань и высокая концентрация адреналина в крови, расширившие его зрачки и доведшие до потери себя.       — Побойся бо…       Чон перебил. Выстрелом. Юнги пал.       — Бога не существует, Хосок.       Дыхание замерло. В сердце пронзило. Температура тела упала. Чон мёрз и телом, и сознанием, покрываясь мурашками шока. Звон в ушах засверлил слух, доходя до мозга и его также сверля своими высокими частотами, ощущавшихся внутри как резь лезвия. Тремор дошёл и до зрения и расшатал в помутнённом видении то, во что не хотелось и верить — Юнги, словно в замедленной съёмке, падавший обезжизненный вниз. Вопль нутра был безудержным, но приглушенным, как и всё остальное. Все телесные ощущения и всевозможные каналы: слуховые, зрительные, другие стали размыты и притуплены. Хосок будто сам потерял пульс. Жизнь, что расцветала в нём новой, любовной энергией Мина Юнги, умерла в нём за миг вместе с ним, заменяясь бездонной дырой пустоты.       Чон подул на дуло. И дал знак парням. Рядовые отпустили Хосока. Тот без раздумий пал вниз к Юнги и разрыдался истошно, крича. Боль, до этого блокировавшаяся шоком и непринятием ситуации, распространилась по всем клеточкам, атомам и извилинам Хоупа. Он съёживался, подобно лишённый морфия неизлечимо больной. Что получал дозу ежедневно, а затем эту цепь оборвали. Размытый мир заново сделался чётким. Ощущения переродились. Головокружение пропало. Темп событий больше не был медленным. Под его омывавшимися бесконечными слезами щеками гасло существование Юнги, гасло молниеносно, режа этим и истязая душу. Реальность проникала в него чрез все доступные органы чувств. Проникала насильными инъекциями болезненной, парализующей горечи. В его беспорядочных вздохах и всхлипах зарывалось которое по числу «Нет!» неверия, глушась об тело постепенно терявшего тепло живости Мина.       Он обещал ему, что он вернётся. Он поклялся жизнью Хосока. Уверил его в этом, пусть он не верил и теперь говорил себе, что не зря. Хосок проклинал себя за то, что медлил, за то, что не остался и не защитил его, он жалел обо всём, не понимая, что здесь его вины нет, хотел повернуть время вспять и отнять этот бесчеловечный сценарий у несправедливой жизни и переписать. Не принимая, что это — невозможно. Рассудок перестал функционировать и принёс ему сумасшествие, что тут же нашло своё проявление в попытке отомстить за любимого. Голоса продиктовали ему то, обещая при выполнении дать такое желанное — быть с ним и Чон был уже не в состоянии взвешивать, насколько оно рационально — делать то. Тело импульсивно послушалось этого указа, продиктованного ошмётками надежды в нём, перемешанного с результатами неперенесения утраты. Хосок голыми руками набросился на Чона, ведомый этой бредовой идеей, что совершив это действие он получит свой телепорт в прошлое. Взмах. Его кисть оказалась схвачена на полпути и кулак не дошёл до нацеленной головы, разжимаясь в тряске от натиска сильной руки солдата. Конец. Второй рядовой его также схватил. И Чон приставил дуло ко лбу. Чувствуя его горячий обод, Хосок не думал, что был нелеп. На что он рассчитывал, чего ожидал ещё, когда он так слаб и их несколько? Всех этих мыслей не было в нём. В нём не было никаких дум вообще. В жилах до сих пор кружило безумие, переплетённое с агрессией. Щёлк. Офицер решил не изливать никаких прощальных речей. Он безмолвно и мгновенно разместил палец на курке. Тьма. Хоуп закрыл глаза непроизвольно. Как бы он ни был разгорячён, оказалось, его это всё же страшило. Он осознал это только теперь. Когда дошёл до края своей короткой и незавершённой истории. Вкушая конечный страх всем естеством. И находясь одной ногой в могиле. Из его переставшего биться духа ушла вся прежняя энергия. Иссыхая перед глазами, он лишь вянул в руках двух солдатов, попадая в дереализацию и более не сопротивляясь. Он сжимал глаза и только ждал, пока сердце колотилось в бешеном темпе, а разум терял контакт с внешним миром. Туманился дезориентированностью. Ожидание мелкими дольками вырывало из него душу. Превращая рассудок в месиво, не способное функционировать, заставляя испытывать каждую минувшую миллисекунду разрядами саднящего тока по всем нервам, от начала сплетения до кончиков пальцев. Слёзы на щеках оцепеневшего Хосока застыли и других не последовало. У него был рвотный позыв. Но он не мог и пошевелиться. Окутавшее его напряжение сделало тело своим пленником. И держа его в своих тесных тисках, готовило его принять поражение. Распрощаться с жизнью навек. Уходить во тьме крытых век.       Грохот. Оглушительный выстрел наконец подкрался до момента. Жданная пуля прошла сквозь него и разрушила всё внутри черепа. Чон ничего не успел ощутить. Даже вздрогнуть от испуга. Его тело падало, падало вниз, пока вдруг не…       — Ах?!       … очутилось в машине. Глаза забегали по салону, небу и пролетавшим мимо деревьям, полям и водителю, что сосредоточенно ехал по трассе, освещённой рассветом.       — Что за…       Учащённое сердцебиение и дыхание ещё сохранились, как если бы он с места события телепортировался сюда. Ничего не было ясно ему. Его недоумение длилось минуту. Пока до него всё же не дошло, что это был просто кошмарный сон. Всё становилось на свои места: почему чувства в теле были такими нереалистично утрированными; почему всё сбывалось, стоило лишь подумать об этом и почему всё было нелогичным, начиная от течения времени, заканчивая поведением людей. Хосок вспомнил то, о чём во сне он особо-то и не задумывался: как он быстро добрался обратно до базы, практически в считанные секунды; как Чонгук поступал не присущим себе образом, самостоятельно убил Юнги, марая руки, вместо того, чтобы в своём стиле тупо поручить это дело рядовым. А также едва освежив уставшую и болезненно протрезвевшую память, он вспомнил, что бежал, не оглядываясь и на пути, пав от переутомления, пролежал некоторое время на обочине трассы до того времени, пока его не забрал этот добродушный водитель. Неравнодушный незнакомец, который решил довезти его до города. Всё позади. И сон позади. Но расслабиться Хоби что-то не мог. Этот нереализованный сценарий так и навязчиво льнул к его сознанию, провоцируя больное рвение возвратиться к Юнги на базу. Глаза наливались слезами. Не хотелось противиться, но приходилось. В груди болью бился сигнал: а может быть, он неправильно поступил уйдя и что, если сон может сделаться явью? Переживание за Юнги после этого стало ещё колоссальней. Руки нервно потянулись к карману и заёрзали там в поисках белого утешения. Он нащупал. Мятый зиплок был наполовину пустым. Едва было он вытащил спиды наружу, как незнакомец его спросил:       — Всё хорошо у вас? Вам поесть может? Вы, видать, очень истощены.       Пальцы разжали пакет с наркотой.       — Д-да… спасибо, - ответил Хосок.       Он имел ввиду, что всё хорошо, только вот водитель его неправильно понял и протянул ему сэндвич с заправки, говоря:       — Тогда угощайтесь.       Чон заморгал растерянно и не сразу взял предложенное. Однако, затем чувство вины и мысль, что теперь уж не принимать это уже будет как-то не вежливо, он взял еду и ещё раз поблагодарил этого щедрого водителя. Куски с трудом проглатывались. Ком в горле. И стыд его душил. Заботливый голос водителя, предложивший ему еду в тот момент, когда он некрасиво хотел наюзаться за его спиной в его же машине, словно плюя в колодец, из которого он сам испивал, надавил на его совесть и сделал его ещё загнанней, спрашивая:       — Что с вами? – искренне желая помочь, - Вы спали очень беспокойно. Откуда вы и что с вами случилось? – прорастал он внутри удручённости Хосока того более масштабным позором.       Хоуп замер с опущенной головой, заново заливаясь слезами. Чувствовал себя слабым придурком, не заслужившим такой заботы. Трусом, сбежавшим при первой опасности. И жалким наркоманом, не способным даже справиться с психологическими трудностями без химии в венах, пока тот, кто спас его и больше нуждался, чем он, в помощи, находился в ситуации хуже. Гораздо хуже, чем у него. И не разбился, как он. Не торчал. Не просил никого ни о чём. Только спастись, остаться в живых у Хосока и то он едва бы с этим справился, если бы не этот человек, что случайно нашёл его на дороге. Накал вины закручивался мучительной спиралью в груди. Он хотел быть просто благодарен, но не мог это даже принять. Ему казалось он не достоин. Тихий всхлип превратился в рыдание.       — Ой, я… - испугался водитель, - я не хотел! Простите меня!       Хосок закрыл лицо руками и не в силах отвечать лишь покачал головой.       — Я виноват. Влез не своё дело. Простите, - усиливал он стыд Хосока, - Возможно, вам тяжело об этом говорить, а я вот так взял и затронул это.       Чон взял себя в руки и проговорил:       — Нет, всё в порядке, спасибо за всё…       Но это всё, на что его хватило. И дальше скручивавшая его боль забрала власть над его голосом и продолжила превращать попытки сказать что-то в безудержное рыдание. Мужчина спереди был понимающ и допрошать его далее не стал. Он всё-таки забрал раненого, истощённого парня с дороги близ горячей точки шедшей войны, что вот-вот должен был вырубиться и конечно, примерно прикидывал, через что он, вероятно, прошёл. Хосок был снова в своей одежде. Как Юнги ему и указал, он оставил военную форму среди полей, как ушёл подальше от них. И в связи с этим водитель думал, что парень потерял много крови. А Хосок не мог ему объяснить, что это из какой-то канистры. Он глядел, всхлипывая на пищу, чувствуя, какое сочувствие и тепло послал в неё водитель, купив её и вручив ему. Душе, до этого терзавшейся несправедливостью со всех сторон, от этой нежданной помощи стало горячо, сжато и тесно внутри. В его руках тряслась его первая трапеза за последние три дня. Она излучала в нём одновременно и благодарность, и непринятие, смесь из чувства исцеления и угрызений совести вместе. Хосок ел с трудом, не мог забыть о Юнги, не желал облегчения, пока его нет рядом и он не может разделить этот эпизод с ним. Он считал он не имел права, когда он средь кровопролития, а он на пути к мирной жизни, где тишь да гладь, да чистое небо.       Каждая минута, что растворялась во времени, уничтожала Чона внутри. Осознание своей бесполезности вкупе с невозможностью с ним связаться наполняла его всё большей и большей болью от тоски по кратким моментам. Эти мимолётные миги, каждого из которых так мало, создавали в нём ломки похуже тех, что были у него от веществ. Сытость не принесла ему удовлетворения, хоть и дала горстку жизненных сил. Юнги вплёлся в его сознание и он не был уверен, что теперь когда-либо сможет быть полностью удовлетворён, если его с ним не будет рядом. Красные от слёз глаза нервно прицепились к полному добра карману джинс. Пытаясь сбросить стресс из-за невыполнимого желания быть в курсе всего, что происходит с Юнги, Чон мешкая, но преодолевая стыд, всё-таки решился попросить:       — Кхм… и-извините, м-мистер…       — Дэн. Можете звать меня так.       — Хорошо, - Чон сжал ткань штанов, - а можно мне…       Он оборвал зрительный контакт с ним, борясь со страхом его осуждения.       — … попросить у вас сигарету? – струсил-таки он всё-таки под конец.       — Конечно, - был любезен с ним Дэн, - Держите, - дал ему целую пачку.       Чон отцепил себя от аддиктивной идеи взять пару дорог белого. Одёрнул себя от этого силой, чтобы не создавать подозрений и скорее принять сигареты, предложенные ему только что. Хилая рука еле было коснулась пачки, как машинально ему туда всунули и тяжёлую зажигалку, улыбаясь в зеркале заднего вида. Чона охватила неловкость.       — Вам лучше?       — Да, - быстро соврал ему Хосок.       — Хорошо, - мужик ответил тепло.       И дальше устремил взгляд на дорогу.       Прохлада и осенняя свежесть со спуском окна проникли в салон. И тут же загрязнились табачным дымом, что Чон начал густо пускать. Давно не получавшая никотина нервная система расслабилась и закружила ему голову, приятными вибрациями овевая нутро. Тело обняло спокойствие, хотя разум ещё кипел до сих пор. Тот сон не усилил тревогу касательно сохранности Мина, она у него и без этого сна была на максимальной шкале. С самого начала затеи Хосок не верил в его возвращение. И это сновидение ему только открыло на это глаза. Вынуждая сидеть взаперти своего запрета идти обратно туда, хоть страшно хотелось, но он ведь дал слово любимому, что спасёт себе жизнь. И должен был верить ему и в него. Предоставить всё дело ему. Однако, такое беспомощное, ожидающее и шатающееся положение меж попыткой взять контроль над всем в свои руки или же остаться и дождаться его, разрывало его на две части, пока он, колеблясь, всё ещё застревал вот так посередине, хотя фактически он уже выбрал второе, но головой до сих пор это не принял. За что корил себя, осуждал и из-за чего чувствовал сильное давление. Давление на самого же себя, собой же, чтобы заставить себя окончательно поверить Мину и дотерпеть до их воссоединения.       — Hope… - вспоминал Хосок, как говорила Лайла, когда он к ним только вступал.       В шаманском логове, где предсказатель давал ему это прозвище, пророчив, что оно будет переплетено с важнейшим событием в его жизни.       — … это — надежда, - Лайла украсила на то время плохо знавшего английский шею Чона кулоном с серебристым знаком «пацифик», - Добро пожаловать в наши ряды!        Воспоминание пришло внезапно по ассоциативным тропам мышления. Складывая пазл в его уме и расширяя глаза от ошарашенности.       Надежда — всё, что ему оставалось в этой перипетии важнейшего, как предсказатель и предвещал, события в жизни Хосока — Юнги.