Простолюдинка и принцесса

      «Испугаться такого немудрено:

      Хвост, лапы, зубы — хватит и одного!»

      Рок-баллада «Красная шапочка»

      ***

      «Есть хочешь, сердцеед, есть хочешь, сердцекрад?»

      «Академия» — «Хочешь, но молчишь».

      В следующие несколько секунд, которые, казалось, растянулись в вечности, я лежала, свернувшись калачиком, на грязном и холодном полу, прижавшись к полу, и думала…       Да ни о чём я, на самом деле, не думала. Просто что-то внутри меня решило, что если подобраться, как перед прыжком — или падением? — и сгруппироваться, будто я сейчас брошусь на врага, то должно будет стать полегче. В чём и для кого — к сожалению, мне никто рассказывать и объяснять не стал.       Про то, что я сейчас не то, что броситься на кого-то, — даже встать не смогу, я догадывалась. И, как я ни подавляла эту догадку, как зародыш паники, в себе, она всё равно тихо скулила, как одинокий маленький волчонок.       Вот так, наверное, и выглядит конец, — обидно только, что не только для меня одной и, скорее всего, не слишком-то быстрый. Или как разбойники обычно своих жертв убивают?       Я ожидала, что вот-вот, с минуту на минуту, откроется дверь, и произойдёт что-то такое эпичное, что ли, что-то незабываемое, — и, как и следовало ожидать, прогадала. Ага. Ты, Машка, ещё музыку по случаю закажи, похоронный марш, например! А ничего, что в реальной жизни музыка просто так не играет?       — Следи лучше за собой. — сказала про что-то маленькая вампирша, вполне возможно, что и мне — Не отвлекайся!       Интересно, а я что делала? Можно подумать, я тут зеркальце и пудренницу взяла, чтобы проверить, не стёрся ли макияж!       Но попытка подтолкнуть меня к чему бы то ни было возымела успех: а именно — я просто решила подтолкнуться. И пофиг, об этом меня просили или нет…       Просто, лёжа на упоительно окровавленном и восхитительно грязном полу, к тому же жёстком, как кое-чьё будущее надгробье, которое в скором времени у кого-то точно будет, я подумала, что со стороны, возможно, выгляжу, как боксёр на ринге, которого только что отправили в нокаут.       Да и ощущения были примерно такие же. Для очаровательной юной девицы-красавицы, как крути, всё равно не то. Про то, что с юными девицами-красавицами не случается и много чего другого, что уже случилось в последнее время, думать пока что не хотелось.       Кроме того, юные прелестницы не имеют привычки отращивать клыки, шерсть и хвост, хотя… В некоторых случаях это умение было более, чем кстати. Жаль только, что в таких случаях от «прелестницы» отлично поможет серебро, — потому что, одно дело, это знать в теории, и совсем другое, это когда ты узнаёшь это сама и на практике.       Хорошо хоть, холодно мне не было. И не только потому, что густая шерсть вместе с подшёрстком хорошо защищали от холодов: как оказалось, вервольфы практически никогда не мёрзнут. Даже в человеческом обличье и будучи легко одетыми.       Переходя, вернее, перетекая из одного положения в другое, сжав пока ещё не клыки, а просто человеческие зубы, я радовалась простым радостям попаданки, оказавшейся в теле пострадавшего вервольфа, и совершенно упустила из вида то, что происходило вокруг.       Наконец я отвлеклась от того, чтобы сесть поудобнее и при этом не упасть, и чтобы в глазах темно не стало. Но вот что-то мне подсказывало, что ни один прекрасный рыцарь, если мне поплохеет, не станет подчевать меня родниковой водой, а потом не посадит рядом с собой на белого коня…       Мой рыцарь, — без белого гуара, а также без страха и упрёка, посмотрел на меня, — как мне показалось, прямо в глаза. И я с облегчением увидела, что он не винит меня ни в чём. Хотя, что меня винить? Меня не винить — меня убить было мало!       Но для Фарвила я по-прежнему была той самой прекрасной лунной волчицей, которую он как-то рассмотрел давным-давно, ещё на заднем дворе Йоррваскра в Вайтране.       И от его любви, которую он тщательно скрывал от меня, как умел, мне становилось жутко, уныло и горько. Интересно, ну, вот почему ему уже второй раз попадается женщина, которую он любит, и которой обязательно надо его погубить?       А ещё — совсем немного, по ситуации — мой эльф всё равно был рад меня видеть. Потому что Мария, его госпожа, обязательно справится, она спасёт его, она всё сможет и всё сумеет. Как бы только выжить после такой святой веры в мою попаданческую особу, после такого благоговения передо мной, — и не умереть. Не от ржавых вражеских стрел, а от стыда за своё раздолбайство и собственное несовершенство.       «Соберись, Машка! — приказала я самой себе, стараясь выглядеть не как сломанная кукла, а просто как кто-то, кому просто лень вставать. И не заорать при этом от довольно-таки сильной боли — Марену сейчас гораздо хуже, чем тебе! Ты-то не связана, причём фиг знает, сколько времени, и ты можешь разговаривать. А потом сможешь и размотать этих супостатов, сколько бы их ни было. А, кстати… Сколько их там вообще?»       А затем время словно замедлилось. Будто или мы с маленькой вампиршей делали всё со скоростью света, — то ли кто-то из местного пантеона богов решил дать нам пару минут форы.       Странно, — но ведь и я не Довакин, и даже Фарвил не выучил ещё Замедление времени! Да и потом, этот Крик действует только на самого Довакина, все окружающие никак воспользоваться тем же бонусом и той же плюшкой не смогут.       Я посмотрела на Фарвила, по-прежнему неподвижно лежащего у стены и неспособного развязаться, и почувствовала злость.       Злость на тех гадов, которые такое с ним сделали, — и на саму себя.       За то, что, как маленькая девочка за маньяком с дешёвой конфетой, ушла непойми куда, посмотреть, что там происходит.       За то, что, когда мой друг позвал меня, я не остановилась, не послушалась его, и даже не обернулась.       И стыд за всё, что произошло.       Попасться самой, — оно, конечно, хоть и обидно и неприятно, но хотя бы объяснимо: если дурные ноги занесли свою хозяйку пойми куда, то это хотя бы понятно… Но почему из-за меня должны были пострадать другие? Вот это было совсем уж несправедливо.       И если я при случае могла и сама обидеть кого угодно, то Марен был совершенно безобидным. И он-то уж точно не делал зла никому.       А что, если самым лучшим и подходящим наказанием для меня было именно это — валяться здесь в позе древнегреческой богини в шезлонге, смотреть на своего связанного друга и знать, что прямо сейчас я ему ничем помочь не смогу?       Несправедливо, однако. И вдвойне, а то и втройне хуже было то, что я не могла забыть, что началось-то оно всё из-за меня.       «А не надо было играться тогда, как маленький волчонок перед норой, и показывать бандитам благородство, которого ни они, ни волки не знают. — поучительно рыкнул волк, и для наглядности, казалось, потряся перед собой правой лапой — Ты что, и правда думала, что те бандиты, которых ты просто побила и отпугнула от своего дома, так обиделись и испугались? И что убежали аж в другую провинцию, скуля и перевоспитываясь по дороге?»       От потрясения и осознания собственной ошибки мне аж сразу стало гораздо легче. Голова перестала напоминать пустой пивной котёл, а руки и ноги перестали трястись. Выходит… Вот чёрт! Выходит, когда я, выйдя ночью во двор и увидев, что там устроили беспредел какие-то местные «братки», решила в конце-концов их пошадить, они…        «… они убежали, а потом нашли друзей, и вернулись вместе с ними. — устало, словно объясняя прописные истины глупому волчонку, подтвердила волчья сущность — По дороге они встретили вампиров. Тебе, что, ещё объяснить, или дальше как-нибудь сама?»       Я промолчала, опустив голову. Стыдно было так, что хоть в петлю лезь. Ну, как же можно было так облажаться?!.       Наконец дверь со скрежетом открылась, причём мне казалось, что этот отвратительный и мерзопакостный звук прокатился по ушам, попутно ободрав нервы, и без того напряжённые до предела.       — Ну, что, малышка, уже соскучилась? — глумливо спросил здоровенный бандит, растянув в улыбке гнилые зубы — А то мы с друзьями как раз собирались тебя навестить. Интересно, а твой дружок не будет завидовать, когда мы будем с тобой развлекаться?       Затем он увидел Ливаэль, стоявшую около двери с видом маньяка, вспомнившего какой-то смешной анекдот, меня, почему-то не висящую на стене, а скромно валяющуюся на полу и осуждающе глядящую на него…       И понял только одно: ему и его приятелям определённо подвалило счастье. О котором он прямо сейчас им и расскажет.       Хотели провести время с одной женщиной — а вместо одной в запертой камере их оказалось две. Чем не счастье? Ах, ты, мра-азь… И этот маньяк ещё и хотел позабавиться со мной на глазах у Фарвила? Как бы он вообще пережил такой ужас, не сойдя при этом с ума?!       — О, ещё одна птичка! — бандит, то ли пропивший весь страх, то ли просто потерявший его ещё во младенчестве, с молочными зубами — Гы-гы… А ты того, тоже хочешь повеселиться?       Фарвил побледнел ещё больше, так, что я испугалась, что у него, даже несмотря на его юный возраст, не выдержит сердце, и выгнулся в путах, тщетно стараясь освободиться. От убойного коктейля ярости, страха за моего ближнего, желания защитить и спастись самой, чувства собственной беспомощности и злости у меня потемнело в глазах.       Казалось, волчья сущность что-то шептала, потом советовала, затем рычала… Но из-за набатного грохота крови в ушах я не слышала уже ничего.       Перед глазами всё ритмично дрожало и тряслось, вставала красная прозрачная пелена. И сквозь неё я увидела, как Ливаэль, до сих пор скромно прятавшая глаза перед разбойником, как и полагалось приличной и испуганной маленькой девочке, сделала шаг вперёд.       Только один-единственный шаг. Маленькими детскими ножками, обутыми в аккуратные, будто кукольные ботиночки, — правда, старые и со стоптанными каблуками.       Затем она вскинула голову, и посмотрела в глаза бандиту, который уже решал, как именно пустить нас с ней по кругу.       И просто улыбнулась. От души, застенчиво и широко, — потому что всё-таки у Лив должна была быть очень хорошая улыбка.       И когда я поняла, что именно сейчас увидел незадачливый бандит, мне показалось, что я сама почувствовала на своей шее шекочуще-ледяное прикосновение острых вампирских зубов.       От взгляда юной девочки, бывшей на две, а то и на три головы ниже врага, а также раз в десять тоньше и легче, с лица бандита сошли все краски, и грязь на его побледневшем лице заиграла по-новому.       — Дядя, а меня не забудь! — стараясь говорить громко, но при этом ясно и твёрдым голосом, произнесла я, старательно поднимаясь с грязного пола. — Я тебя тоже убивать хочу!       И ничего, что я какое-то время стояла, держась за стену, и на одном колене, будто приносила присягу. Присягу Хирсину? Или Намире, покровительнице чудовищ, мерзостей и каннибалов? Всем даэдра сразу? Только им обоим? Пустоте?       Ничего, что вряд ли у меня хватило бы сил на одно-единственное и такое нужное превращение, которое, по словам вампирши, могло бы меня убить. Мне нужно было просто найти силы, просто суметь встать, а потом найти в себе силы замахнуться. И чтобы у моей тонкой девичьей руки появились силы дикого зверя.       Хотя, хотелось надеяться, что даже раненый вервольф, в чьей крови течёт крупица серебра, всё равно остаётся опасным.       И — очень хотелось верить, что я не приду потом в себя с пониманием, что я только что убила Фарвила: потому что в таком случае лучше бы мне умереть прямо сейчас. А значит — как ни крути, а терять мне было нечего.       И пусть даже если для защиты Марена, того неизвестного в кандалах и при этом связанного, и теперь ещё и мелкой Ливаэль, мне придётся остаться в этой камере навсегда. Мёртвые, — они, знаете ли, совсем не такие уж опасные и капризные, как иногда про них думают.       «Да, — вот только кто потом развяжет их? — мелькнула здравая мысль, барахтаясь в сгущающемся багровом тумане — И кто потом выведет их на свободу? А перед этим перебьёт всех бандитов? Они ведь сами не справятся!»              Но, пока я думала, что теперь и как делать, — потому что я, как ни крути, чувствовала себя почти такой же беспомощной, как и двое пленников, разве что связанной и скованной не была, — события разворачивались стремительно. И, как это и полагалось реальной жизни, быстро, — а также некрасиво и удивительно просто.       По-прежнему стоя рядом с опешившим бандитом, не успевшим поверить в своё привалившее счастье, и не разрывая зрительного контакта, Ливаэль протянула к нему тонкую, почти детскую руку, которая из-под задравшейся мешковатой брони казалась не толще спички.       А дальше произошло то, после чего я поняла, что сила вампира — не в огромном росте и не в рельефных мышцах. И, возможно, не в мышцах вообще. У маленькой вампирши мышц, казалось, вообще не больше, чем у цыплёнка.       А ещё, — я поняла, что вампир-ребёнок — это прежде всего вампир. Такой же, как и взрослая… особь. Это их только в «Сумерках» очаровательными детишками почему-то выставляли. Потому что в мелкой вампирше-эльфийке в этот момент не было ровным счётом ничего трогательного, милого или детского.       Тонкая ручка с просвечивающими спавшимися венками сделала небольшой размах, расслабленный и короткий, — словно девочка играла в пятнашки или в лапту, и ей надо было кого-то осалить.       Вот только двухметровая и здоровенная «салочка» пошатнулась, как срубленное под корень дерево, и на вздувшейся и обнажившейся шее разбойника надулись канатами вены. Они быстро начали темнеть, словно еле сдерживая приток крови и едва не лопаясь под её напором, и мне казалось, что оглушительный шум крови бандита сейчас слышали мы все без исключения.       В этот момент я не то, что зажмуриться и отвернуться, но даже не смогла сделать вдох, настолько эта сцена казалась завораживающей в своей нереальности. А всё-таки…       Что, чёрт возьми, сейчас происходит? В игре ведь никогда такого не было! Или… Или всё дело в том, что это как раз-таки и не была игра?! И на самом деле, в реальном Скайриме, реальные вампиры всегда охотятся именно так?!       Наконец мне удалось отвернуться, — и я отвернулась, не сразу поняв, что вместо того, чтобы повернуть голову, я повернулась всем корпусом, и теперь заинтересованно рассматриваю паутину на потолке. Если смотреть с того места, где я распласталась, слава Хирсину, хотя бы уже сидя и ни за что не держась, а просто опираясь руками, то казалось, будто старая сеть похожа на медведя.       Я быстро, словно стыдясь чего-то, посмотрела на Фарвила, затем на его собрата по несчастью, краем мысли, но настойчиво надеясь, чтобы они ничего не слышали, не видели, да и вообще не думали…       Потому что каким-то совсем уж непонятным образом мне было стыдно за всё происходящее.       И за начинающийся ураганный ветер за окном, от которого деревья трещали и гнулись так, словно там великан перегонял стадо мамонтов, и за темноту, холод и вонь нашей «камеры», и за отсутствие нормального освещения, нормальных удобств — а также нормального поведения, нормального отношения и просто нормальной компании.       Потому что, хотя, голова у меня уже не болела, да и чувствовала я себя так, словно только что вылечилась после тяжёлой болезни, саму себя я, как ни крути, к нормальной компании причислить не могла. В том числе, и для самой себя.       И я уже поняла, что именно станет моим обедом для выздоравливающего. Хотя, мне удалось каким-то образом поправить здоровье, — наверное, за счёт хорошей регенерации вервольфов, — не думаю, чтобы в ближайшее время я смогла быть полноценным бойцом.       Да и потом, какой из меня сейчас получится волк? Скорее уж, я буду не лучше простой Моськи, которая лаяла на слона. А как тогда выбираться отсюда, как очищать дорогу — и как идти обратно до дома? При теперешнем раскладе это даже с моим оптимизмом не представлялось возможным.       «Тебе надо подкрепиться. Перекусить.» — сказал волк.       Просто сказал, будто констатируя факт… Но человек никак не мог смириться с тем, что именно ему предстояло сделать. Ему это предсталялось попросту невозможным. Я ведь не чудовище!       «Ф-фу… А те, кто привёз вас сюда, думаешь, они — не чудовища? И они твоего друга сюда просто погостить пригласили? Или, когда он, недосчитавшись ни свитков, ни боевых навыков, хотел просто поговорить с ними, не как с чудовищами, а как с людьми, думаешь, они его послушали? Они. Его. Послушали?! — с каждым словом рычание становилось всё громче — Посмотри — и отвечай!»       «Нет, я об этом даже думать не хочу. Не хочу, не могу и не стану.»       «Открывай глаза! Посмотри внимательно — а потом скажи мне, что они сделали с невинным эльфом, который и сражаться не умеет, а потому и не мог представлять для бандитов никакой опасности, и который просто хотел поговорить!»       К счастью для нас, маленькая вампирша не мучалась ни слабыми нервами, ни излишней мягкостью, ни неуместным желанием поговорить. Странно, — но мне всегда почему-то казалось, что нормальный и уважающий себя вампир обязательно должен догнать жертву, а потом вцепиться ей зубами в шею, — а Ливаэль каким-то образом управилась и руками.       Причём такими маленькими, изящными и аккуратными, как и она сама, что никто бы и не подумал, что ими можно запросто свернуть кому-то шею, но не полностью, а, скажем так, частично, а потом… Ой, нет. Фу… Или же это просто мне не посчастливилось нормальную и воспитанную вампиршу встретить? Или они все такие… чокнутые?       Поверженный бандит лежал на спине и хрипел, мелко дёргая руками и ногами. Глаза выкатились из орбит, словно вампирша его перед этим душила, и невидяще смотрели в потолок. На груди, под разорванной в клочья бронёй, была видна странная сеть, чёрная и выпуклая, но вот что это могло означать, я не знала.       Охнув, как благородня барышня при виде таракана, я попыталась отползти в сторону… И была остановлена стеной, укоризненно вставшей на моём пути. Казалось, что она излучала осуждение моей слабости каждым камешком, из которого была собрана столетия назад.       Маленькая вампирша стояла скромно поодаль, наблюдая агонию умирающего так, словно это был просто красивый закат над морем. Казалось, что ещё немного, — и она улыбнётся, а потом будет смеяться. Но Лив просто стояла, смотрела и ждала. Странно, — но при этом она и выглядела, и казалсь сытой.       Затем я перевела взгляд на Марена, по-прежнему лежавшего там, где его и оставили, и моё волчье зрение быстро провело диагностику его состояния.       Капли пота на лбу. Смертельная бледность. Дыхание прерывистое и частое. Сердцебиение такое, что на мгновение мне показалось, будто моё сердце тоже забилось где-то в горле тугим узлом. Оцепенение от ужаса, когда он и так не мог двигаться из-за крепко завязанных узлов.       Результат был…       От волчьего рыка, казалось, чуть не лопнула голова.       «Ну, вот! Кажется, теперь дошло. — удовлетворённо рыкнул волк — А теперь давай иди — и поправляй здоровье. Или ты будешь ползать по полу, как пёсий щенок, и ждать, когда незнакомая вампирша с сорванной резьбой всё сделает за тебя?»       «Но я не так не могу!» — протестует человек.       «Зато я — могу! — в волчьем рыке слышится нетерпение. — А вздумаешь мне мешать — навсегда останешься зверем!»       Бандит, словно чувствуя, что сейчас решается его судьба, и что с ним, очевидно, сделают что-то очень и очень плохое, возится на полу, как перевёрнутый на спину жук, и пытается собрать конечности вместе. Получается плохо, будто он скользит, как корова на льду.              Медленно, но уже грациозным звериным движением, я перекатываюсь на колени, затем вскакиваю, слегка покачнувшись — и только один раз.       «Эх, люди, люди… Ну, что ж вы за… люди-то такие?! С вами ведь хотели по-хорошему! Слышите? По-хорошему!»       «Эй, ты это, поосторожней. — предупреждает волк — А то ведь так недолго и навсегда диким зверем остаться!»       Откинув падающие на лицо волосы назад — чувствую, скоро они будут снова волчьей шерстью, но только некому будет любоваться на то, что только любящий может назвать «лунным светом», я медленно подхожу к поверженному бандиту. Бандит мучался, но смерть всё не приходила.       Когда я села около него на корточки, преступник совершил очередную — и на этот раз последнюю и фатальную ошибку… ***       Никогда не стойте в грозу под высокими деревьями.       Никогда не верьте в то, что гиены подслушивают под окнами вашего дома, чтобы потом позвать вас на помощь голосом вашего близкого, и выманить за дверь.       Никогда не считайте, что раненого и истощённого, голодного вервольфа можно пнуть, как обычную домашнюю собачонку. Вернее, вы можете это сделать, — но только один раз. И умрёт отнюдь не вервольф, пусть даже он и был на последнем издыхании. ***       Последнее, что услышал бандит, случайно забросив меня, как змею, себе на грудь, — это капустный глухой треск его ломающейся грудной клетки.       — Нет, ну, а ничего так. — как бы между прочим произнесла за моим плечом, как демон-искуситель, маленькая вампирша.       И я просто физически почувствовала, как она равнодушно пожала плечами. Не с деланным равнодушием, а с самым что ни на есть настоящим.       «Нет, я после такого точно стану вегетарианкой и анорексичкой…» — подумал человек, пока его сознание постепенно гасло, изсчезало, заменяясь звериным.       … С моей жуткой трапезой было покончено. Не поднимаясь в полный рост и только спрыгнув с изуродованного трупа врага, я встала на четвереньки и почувствовала, как у меня снова вырастают хвост, шерсть и клыки, а по телу пробегают короткие, но мощные спазмы удовольствия. Как же хорошо, хорошо, хорошо-о-о!.. И почему я раньше этого не хотела? Что-то мешало?       От размышлений меня отвлёк шум в коридоре. Я повернула голову в сторону открытой двери, старательно делающей вид, что она тут совершенно ни при чём, и с наслаждением втянула воздух. Слух меня не подводил, и я ясно чувствовала, что врагов много. И что все они, на самом деле, находятся далеко отсюда. Может, нужно было подумать о том, чтобы запоминать расположение нашей камеры, план коридоров, узнать, сколько здесь этажей… Но что-то мне мешало. И не столько сделать — потому что вервольфы на память обычно не жалуются — а просто подумать, что это надо было бы сделать.       Оскалившись и втянув воздух носом, я неслышной тенью вытекла за порог и еле сдержала желание размять лапы. Прямо передо мной расстилалась длинная лестница, ведущая куда-то вниз. Был ли ещё рядом и подъём наверх, — к сожалению, я не видела, но вовсе не из-за подводящего зрения: следующий этаж если и был, то он терялся за поворотом.