Простолюдинка и принцесса

«С изнанки

      Этой Земли

      Жизнь прекрасна,

      Когда мы любим друг друга…»

      Милен Фармер «В то время, пока…»

      К Кодлаку на тёплый приём, который я назвала про себя аудиенцией, мы пришли — или ввалились — все вместе. Фарвил — так вообще не боялся, просто заранее испытывал уважение, а мне — беспричинно или нет — страшно вообще не было. Нет, не то, чтобы я была женской версией Бренуина и «я ниччё не делала», просто мне бояться нужно было не Старика, а совсем другого. Вольно или невольно, но косячить меня никто не заставлял, хоть Кодлак, хоть нет.       Кстати, — в этом мире, удивительно разумном, Бренуин не был нищим, не попрошайничал и не клянчил, а был фермером. Я видела его пару раз… И каждый раз удивлялась тому, насколько игровой мир отличается от реального. Помнится, как-то раз я так загляделась на бывшего нищего-бездельника-тунеядца-алкоголика, что он подошёл ко мне и спросил подозрительно, на что это я пялюсь.       «Ну, хоть что-то не изменилось.» — подумала я с облегчением и ответила, что он просто удивительно похож на одного моего знакомого. Такой ответ Бренуина удовлетворил, но впредь я избегала так явно палиться.       Как я почти сразу же поняла — не было похоже, что троица Кодлака хоть сколько-нибудь боялась. Теперь, с шубкой или без неё, но с даром волчьей крови я острее чувствовала других, а так же могла различать их эмоции и переживания.       Нет, телепатией я не владела, мысли читать по-прежнему не могла, — да мне и не очень-то и хотелось, мне бы со своими мыслями управлять научиться было бы неплохо, — но я отлично чувствовала, что близнецы вообще не боятся. Эйла чувствует что-то среднее между досадой, раздражением и… сдержанностью, если сдержанность вообще можно представить в виде какой-то отдельной эмоции, да и вообще почуствовать и унюхать со стороны.       Но в тот день Вилкас и Фаркас не ходили ни на тренировку, ни на охоту, а помогали Тильме по хозяйству, причём их никто не просил и даже, собственно, не звал, — а Эйла осталась поболтать с новичками. В реальной жизни здесь, оказывается, было гораздо больше народа, чем это было показано в игре, но никто никому, странное дело, совершенно не мешал. То ли каждый тренеровался в своё определённое время, то ли не было особого духа соперничества, — то ли в Соратники и правда кого попало не берут, да и раньше тоже не брали.       — А теперь подойди ты, Мария. — позвал меня старик.       Я подошла, причём без опасений, краем глаза отметив, что моя твёрдая поступь и движение по направлению к Кодлаку почему-то вызвали среди Стаи какое-то то ли беспокойство, то ли замешательство.        — Я узнал, что в тот вечер, когда Эйла решила, что может самостоятельно распорядиться твоей судьбой и навязать тебе дар волчьей крови, — спокойно начал старик, — ты не ожидала превращения, но при этом вела себя… неожиданно.       А, ну, это-то да. Вспоминаю, какого дурака я тогда валяла, — и просто сказать нечего. Ни себе, ни другим, к сожалению. Что было, то было. Жаль только, что признание своего алкогольного опьянения на момент совершения преступления считается отягчающим обстоятельством, и не думаю, чтобы в Скайриме с этим делом обстояло как-то иначе. Так что… А вот сейчас и увидим, что будем делать и что будем говорить. Любишь кататься — люби и саночки возить, и пофиг, что скатилась-то ты в пьяном виде — и даже не успела осознать этого факта. Причём мне очень не хотелось бы думать, что скатилась во всех смыслах этого слова.        — Близнецы рассказывали мне, как ты пыталась выбраться из города… — похоже, Кодлаку было откровенно смешно, и это ещё при том, что он ничего не видел лично. Значит, ему всё в красках рассказали эти два раздолбая. И, — что мне подсказывало, — в конечном варианте я проделывала гораздо больше всяких нелепостей, чем, скажем так, в кратком варианте, доступном для моей памяти.       — Главное, что ты всё-таки не растерялась и нашла выход. Из… из положения.       Кажется, теперь смешно было уже всем; Марен стоял в сторонке и скромно улыбался. Похоже, моё бесславное бегство из Вайтрана стало частью местного фольклора и по пути обросло новыми подробностями, комичными и нелепыми, хотя… куда уж больше, чем оно и так уже было.       Не удивлюсь, если после той, скажем так, незабываемой ночки эльф почувствовал себя укротителем. Пусть даже и одного-единственного дурного оборотня, и не сразу… но всё же. И если даже он и укрощал не львов и не тигров, — где их здесь взять? — но взять себя в руки в то время, когда я сама себя никак не могла взять в лапы, и отправиться выручать мой лохматый хвост, это было поступком, достойным воина. Миссионера, который пытался призвать к порядку одного-единственного дурного представителя фауны, в которого я неожиданно превратилась.       Да и вообще, — мало ли, что могло случиться с «его госпожой», пусть даже она теперь и косматая здоровенная животинка с во-от такими лапками и во-от такими зубками, про шёрстку я вообще молчу, да и вообще вся во-от такая… Но для него я, наверное, так навсегда и останусь прекрасной слабой девицей, которую надо защищать, оберегать и не оставлять надежды однажды её доняньчить.        — Как я уже говорил, то, что сделали Соратники из Круга, — начал Кодлак, — это недопустимо. И не только потому, что никто не спросил тебя, хотела ли ты этого, ни даже подготовить тебя к обряду не подумал никто. Они, родившиеся и выросшие здесь, в Йоррваскре, как-то смогли забыть и про наш кодекс, и про то, что дар… или проклятие звериной крови — это не просто подарок. Потому что, как бы там ни было, зверь — есть зверь. И ничего с этим не поделать! — неожиданно выкрикнул он — Ничего не поделать, когда ты теряешь над собой контроль и даже не знаешь об этом! Так-то ведут себя друзья, которые хорошо знают, в чём именно заключается их «шутка»?       Почему-то на этом моменте мне стало слегка обидно. И за Стаю, как я назвала про себя эту троицу, — и за себя, будто я маленькая девочка какая, которую разве что конфеткой не заманили. Одна моя часть говорила, что ведь и правда произошло такое, чего происходить, мягко говоря, было не должно, другая — хотела всем доказать, что это всё ерунда, робя, прорвёмся и справимся, и что мы и не такое переживали (на самом деле — нет, не переживали и в глаза не видели, но Маруськиному гонору было плевать на такие мелочи).        — Ну, вообще-то, дедушка, — фамильярно начала я, — Стая ни в чём не виновата. Они — замечательные ребята и хотели сделать, как лучше. (Про то, что именно в шутку или спьяну сделали именно они, я благоразумно промолчала) - Да, если честно, я не сразу поняла, что происходит, и почему-то не подумала, что меня сейчас, вообще-то, превращают в вервольфа, но… Моя ответственность здесь тоже есть. Меня ведь не в бешеную собаку превратили, в конце-то концов. И я могла и не пить мёд, только и всего.       Отчего-то перед внутренним взглядом возникла картинка с изображением женской одежды, надев которую, женщина становилась виноватой уже по определению, я когда-то такое в Моршанске видела. «Во что ты была одета?» — гласил плакат. Про то, что моя история про «что ты пила?» вообще-то с того же плаката и из той же оперы, я почему-то предпочла не думать. Значит, как говорится, «а это другое», разве нет?       Повисло ошарашенное молчание.       Молчание, к которому я только могла добавить своё собственное, а разбавить мне его было абсолютно нечем. Да и вообще, чем Стаю ругать, пусть Кодлак тогда и меня тоже за компанию ругает.       «Виктимблейминг, Машка, — это обвинение жертвы. — произнёс в голове голос моего приятеля-мента, с которым мы когда-то, давным-давно, тоже хорошо и душевно посидели. Нет, не напивались, а просто сидели на скамейке около дома — Когда все обвиняют жертву в произошедшем с ней — или когда она сама себя чувствует виноватой за то, что пострадала.»       Да-да, уговорил, Витёк, я теперь… как это назвать… скайримская жертва-оборотень. Суровый моршанский мент теперь и до скайримских оборотней докопался, и явно не ради звёздочек на погонах. Ну, сказала, вернее, подумала, ну, признаю… А теперь-то что? Теперь стоять и слушать, потирая ручки или лапки, как Стаю ругают, причём за меня? Интересно, и почему только у меня и здесь ничего по-нормальному не получается, — ни жертвой быть, ни оборотнем, ни тем и другим одновременно? Может, потому, что я по натуре скорее уж пацан, женщина-мальчишка, чем красна девица, вечно ждущая своего рыцаря, — а мужчины в большинстве своём, как известно, не многозадачны? Про то, что Машутка вообще, как бы это сказать, временами вообще не задачна, я предпочла вообще не думать.        — Мария, а ты хоть что-то помнишь из того, что происходило… — надо же, даже Кодлак запнулся, подбирая слова! — Ну, потом, когда ты приняла дар крови, но ещё не поняла этого и не узнала, что ты делала последнее, оставаясь в человеческом теле?       Так-так… Они, что, решили здесь публичный процесс устроить по поводу моей… Блин, по поводу моей попытки изнасилования Марена, неудачной со всех сторон и во всех смыслах этого слова?       Постепенно тьма, вызванная в сознании и памяти всем мёдом, выпитым в тёплой компании Соратников Круга и наших с Мареном спасителей, а также волчьей кровью, блуждающей в моей крови, рассеивалась, и воспоминания вернулись.       Оставалось только радоваться тому, что когда я превращалась в вервольфа в игре и тоже время от времени видела загрузочный экран, ничего такого уж интересного там, за кадром, не происходило. Не думаю, что там было что-то добавлено разработчиками; в жизни же загрузочного экрана не было. Было только то, что у меня временно отключилось человеческое сознание, в то время, как начинало пробуждаться волчье. Правда, подарочную шубку — вот, спасибо, Эйла! — я тогда ещё примерять не начала, поэтому…       Ох, ты, блин… Поэтому лезть к Марену, мягко говоря, обниматься и целоваться я начала ещё, будучи гуманоидом, потому что если бы полезла, будучи уже вервольфом — ну, как говорилось в одном фильме, «пока человек жив, всегда может быть ещё хуже».       Я представила себе, вернее, попыталась представить — но содрогнулась и спешно открыла глаза, поняв, что больше всего на свете боюсь уже не монстров под кроватью — они-то как раз нестрашные, их ещё маленькая Маша приучила ходить по струнке и не хулиганить — а вообразить, каково это, когда тебя с явными и двусмысленными намерениями валяет по земле двухметровая лохматая и клыкастая тварь, это кошмар тот ещё.       Зверь — есть зверь, тем более, что превращение не только первое, но и вообще неожиданное. Хорошо ещё хоть, что я быстро пришла в себя и начала промаргиваться, будто сработала внутренняя сигнализация, вытащившая меня из омута подготовки к трансформации и напомнившая, что что-то я, Амалия-Мария, совсем уж того. Озверела. Правда, гуманоидом я тогда уже была, мягко говоря, «у себя, но не в себе», а потому никак не могла отвечать за свои действия. Я ведь тогда запомнила только то, что мне стало как-то жарко, плоховато, душно…       Я тогда посмотрела на своего друга, моргнула, зажмурилась — и когда отжмурилась обратно, то поняла, что что-то прошло мимо меня. И первым делом начала агриться на Соратников, решив, что это они здесь чего-то лишнего себе позволили. Ну, не могла же я подумать на саму себя, верно? Ну и стыд… стыд дважды — и на мои чёрные волнистые волосы, и на мою серую косматую шкуру. А всё-таки — вот такое вот невнятное… чмо позорное такую шальную императрицу назвать человеком как-то язык бы не повернулся.        — Как я понимаю, предупреждать вас о том, что… волчья кровь — это не та способность, которую стоит раздавать направо и налево, — совершенно спокойно с виду проговорил Кодлак, причём я чувствовала, что он не так уж и сильно злится, скорее уж раздосадован выходкой Стаи, — и как я вообще отношусь к этому проклятию, вы знаете тоже. Я вообще всё чаще думаю о том, чтобы успеть избавиться от этого проклятья до того, как умру, потому что мне совершенно не охота целую вечность провести в охотничьих угодьях Хирсина. Мне больше хочется попасть в Совнгард и провести вечность там, в кругу славных воинов древности. — он посмотрел на меня так, словно ожидал от меня ответа, реакции или какой-то подсказки, но я молчала.       Не потому, что меня всё устраивало — я просто не знала, что нужно советовать, и нужно ли вообще что-то говорить, — но вот его взгляд, устремлённый на меня, я так и не могла расшифровать. Хотя… чему тут удивляться? Я-то — «свежак, молодая кровь», а он — опытный и старый волк, который при случае умеет и держать себя в руках и в лапах одинаково хорошо, так что унюхать его эмоции было бы так же проблематично, как, например, определить, что чувствует камень. С одной только разницей — Старик-то всё-таки был живой.       И тут мне в голову, между двумя воспоминаниями, пришёл один вопрос. Если начинающий, вернее, новорожденный оборотень может или просто должен творить всякую дичь… Интересно, как тогда проходили превращения у Эйлы — и как и с кем дурил Фаркас, главный «придурок» Стаи? Ну, даже если он тогда полез к кому-то целоваться и обниматься, а потом от полноты счастья валять по земле, не думаю, чтобы Эйла опешила или просто такого не ожидала.       Она, как и всякий вервольф, гораздо ближе к природе, а ещё — у нас острый нюх и недюжинная сила. Все остальные бонусы прилагатся сами собой. Мне кажется, если кто-то начинал приставать к ней, она могла просто не церемонясь отвесить внушительный удар лапой или потрепать зубами за холку, и все вопросы были бы тут же сняты. Может, и со мной всё тоже получилось бы по-человечески, насколько это вообще возможно, если бы…       Если б мы тогда не пили. Опять же, — если бы я была хоть немного готова к тому, что скоро произойдёт. И если бы я дала увести себя к Нижней кузнице, там бы я, вполне вероятно, перебесилась бы на природе в обществе более опытной и старшей сестры. Но я тогда как раз пришла в себя, заподозрила, что Фарвила кто-то обидел — и полезла быковать на Стаю, даже не предполагая, что это я сама только что его обидела, как ещё суметь надо.       Кстати, потрёпанные, помятые, поцарапанные моим внушительным «маникюром» и разбросанные, как кегли, в разные стороны члены Стаи на меня тогда совершенно не обиделись. Ну, так волки же, привычны. Это человек так вести себя не будет, а для волков законы и протокол поведения несколько разнятся, скажем так.       — … Как тебе кажется, сестра, а что она вообще хочет с ним сделать? — в голосе Фаркаса явно сквозит беспокойство.       Конечно, он не раз видел превращение человека в волка, равно как и то, как некоторые вервольфы остаются в зверином обличьи навсегда, но сейчас-то он смотрит на сестру, которая вроде как и сохранила человеческий облик, но разве что только внешне. Люди, да и вообще разумные существа, так себя не ведут.        — Мне кажется, она нашла своего Истинного. Или нет… не знаю. — отвечает Вилкас напряжённым голосом — Но всё равно, нам надо вмешаться.        — А почему? — спрашивает Фаркас, глуповато улыбаясь — Эйла, ты ведь говорила, что я тоже чудил, когда превратился впервые…        — Придурок! — не выдерживает Эйла — Ты забыл, что я тоже тогда превратилась, чтобы сопровождать тебя? И мне пришлось куснуть тебя пару раз, чтобы ты опомнился? После чего ты просто начал крутиться по поляне и ловить собственный хвост?       Ещё какую-то долю секунды опешившая Стая смотрит на беспредел, творящийся прямо перед ними, и пытается понять, что вообще происходит: то ли вервольф ещё до первого превращения так отреагировал на своего истинного, если, конечно, это и правда оно и эти истинные хотя бы в природе есть, хотя Эйла со Скьором и правда подошли бы под это определение — или во мне просто так быстро проснулись охотничьи и звериные инстинкты?        — Мария! — окликает меня Вилкас, серьёзный и побледневший — Сестра! Опомнись! Фарвил ведь не вервольф! И… мне кажется, что он вообще-то против. Соберись, сестра, и подумай над тем, что ты делаешь. Иначе потом вы будете жалеть об этом оба.        — Это моя вина, сестра. — добавляет внезапно и полностью протрезвевшая Эйла — Я решила поделиться с тобой своей волчьей кровью. Ты ведь знаешь, кто мы?       К удивлению Стаи, я опомнилась сразу же. И, даже будучи ещё в человеческом облике, легко соскочила с помятого и истерзанного эльфа, до сих пор имевшего сомнительное счастье видеть всё снизу, таким грациозным и лёгким прыжком, что позавидовал бы любой спортсмен. Глядя на то, как мой друг пробует незаметно отползти подальше, даже не пытаясь подняться на ноги, я чувствую себя странно. Я чувствую себя двойственно. С одной стороны — зверь в душе требует «продолжения банкета», словно выводя на внутренний экран оповещения о моем состоянии — и состоянии моего друга.       Зверю это нравится.       Человеку — нет.       Казалось, что от просто звука человеческого голоса в моей хмельной и уже полузвериной голове что-то включилось, и я увидела оповещение, мигающее тревожным красным цветом, о том, что ещё немного — и обратно пути уже не будет. Потому что одно дело, — если два вервольфа резвятся на поляне, мерясь силой, да и не только, а другое дело — это когда… Даже подумать страшно и тошно.       Потом я поворачиваюсь к Стае, офигевшей от происходящего и явно не понимающей, что теперь делать, потому что после их «подарка» я сама стала далеко не подарочной, мой друг, кое-как поднявшись, спасается бегством за угол Йоррваскра, чтобы попытаться успокоиться и привести себя в порядок. И появляется уже потом, когда я опомнилась — и начала быковать на Стаю, которая, на мой взгляд, позволила себе что-то не то.       — Мария, а ты помнишь, что именно тогда происходило? — спрашивает меня Кодлак. — Ну… что было до того, как ты превратилась в вервольфа, и что было потом?        — Ну, я хорошо помню всё, что происходило потом, когда я уже встала на четыре лапы. — кисло ответила я — Это как раз перед нашей террассой было, на площадке. Всё, что было потом, я хорошо помню; ну, там ещё прибежали стражники, но никто не пострадал… кроме прилавка Изольды. Потом я вывалилась как-то через городскую стену, встретила на дороге от города мужика, который меня не испугался, а чего-то от меня хотел… Мне ещё показалось, что это кто-то из наших, поэтому и ждал, что я там буду пробегать, и поэтому совершенно меня не испугался.       Повисло потрясённое молчание, но я списала всё на то, что Кодлак вместе с остальными переваривают совершённые мной бесчинства и оценивают приблизительный ущерб, нанесённый городу моими стараниями.        — В общем, я хотела поаккуратнее, но мужик… — я замялась — он первый начал. Полез ко мне, то ли обниматься, то ли чего ещё… И, в общем я его в кусты выкинула. Придорожные. И он очень ругался. А потом пришёл Марен и вернул меня обратно в город.       Мне казалось, что сейчас все рассмеются. И будут смеяться ещё очень и очень долго… Но все молчали и встревоженно переглядывались. Вот такого я почему-то не ожидала.        — Нет, ну я не хотела, — продолжила оправдываться я, — мужик первым ко мне полез, и я ничего с ним не сделала, просто откинула в кусты. А ещё… А ещё по моей вине лошадь убежала. И я сломала прилавок Изольды, но я всё отработаю и возмещу убытки. Я всё вспомнила, ну, в смысле, и то, что творила до момента превращения…       Кажется, все поняли, о чём именно шла речь. Фарвил-то всё точно понял; он же сказал мне, что лучше будет всё помнить сам, но мне про это незачем знать, если я всё равно всё забыла! А вот и нет: теперь я тоже помню всё. Эту ночную, скажем так, оргию со мной в главной действующей роли.        — Это был не простой мужик, а один из клана. — шепнул один из близнецов — Я надеялся, что если они нас и найдут, то не станут подходить к городу близко.        — А почему они тогда не стали нападать прямо тогда? — чей-то голос на грани восприятия, но я всё равно всё отлично слышу.       — Наверное, лазутчик просто не ожидал, что сестра его отбросит в кусты. Такого с ними ещё никто не делал. Да и потом, оборотень, ведущий себя, как просто очень сильный человек, но не привыкший к своей силе… Такое встречается крайне редко, так редко, что все думают, что такого просто не бывает.        — … и поэтому я предагаю Фарвилу Ллорану, чтобы мне выйти за него замуж, и так исправить мною содеянное. — героически ляпнула я, словно шагнув с высокого обрыва в ледяные воды Моря Призраков.       Думала исправлять — значит, исправляй. Строй заново разваленную часовню, то есть, разрушенный прилавок, или плати строителям, иди ловить лошадь, а также выходи замуж за того, к кому так сладострастно под двумя Лунами полезла. Или и здесь тоже Стая виновата, что и у тебя лапки, и что ты ничего не помнишь?       Повисло молчание. Живое и тяжёлое, полное каких-то невысказанных мыслей и эмоций, которое должно было в скором времени прерваться и выразиться хоть чем-то и хоть в чём-то. Такая тишина просто не могла длиться долго, и…       … её прервали. Всё нарастающим шумом снаружи.        — Вы, двое, идите в комнату и сидите там тихо, — скомандовал Кодлак, — остальные — со мной. Позовите ещё ребят по дороге. Живо!       Он и не кричал, не приказывал… Но в этот момент он больше всего был похож на… оборотня. Или он имел какой-то талант гипноза, или внушения, — но суть одна. В следующий момент мы с моим другом оказались в нашей комнате, и я прижалась ухом к двери, чтобы хотя бы подслушать, что там будет происходить. Правда, мне не понравилось то, что в замочной скважине повернулся ключ — никогда бы не подумала, что здесь, в Йоррваскре, оказывается, комнаты запираются в случае чего снаружи, а не изнутри. Или это только нам определили такую комнату, а во всех остальных такого нет?       Осознав этот не особо приятный факт, я не сдержалась и тихонько рыкнула.       — Мария, я надеюсь на твоё благоразумие. — послышался голос старика из коридора, и мне почему-то показалось, что он сейчас с нами прощался — Я понимаю, что оборотня простой дверью не остановишь, просто я хотел попросить тебя оставаться в безопасности. И в случае чего… Зайди в дом моего брата Эмбри, он живёт в Ривервуде.       Так… А почему мне кажется, что такими откровенными люди бывают только тогда, когда у них есть опасения или предчувствия, что… что скоро конец?              Я молча стою, прижимаясь ухом к холодному дереву и чувствуя его запах. Раньше, скорее всего, я бы не услышала почти ничего, — но слух вервольфа гораздо более тонкий и чуткий, чем человеческий, недаром же он звериный. Всё, что происходит снаружи, отдаётся так гулко, будто все присутствующие там кричат в микрофон. Странное дело — но я не только всё хорошо слышу, но и отлично различаю отдельные слова.       Сначала слышится топот бегущих людей. Какой-то знакомый голос приближается со стороны входной двери, которя трещит так, будто её выламывают. Мужской голос, кажущийся мне знакомым.        — Если я не вернусь, Мария, — слышится голос Кодлака, но уже с другого конца коридора, — возьми в моей комнате мой дневник. Я считаю, что каждый из нас должен иметь свободу выбора и знать, кто он на самом деле. Это меньшее из того, что я мог тебе предложить. Мне кажется, я знаю, кто ты. Жаль только, что никто раньше этого не знал, а тебя снова не предупредили.        — А что ты здесь делаешь, брат? — спрашивает Кодлак, пока вокруг солнечной бурей закручивается какая-то заваруха.       Интересно, кого он называл братом? Пришёл второй Предвестник из Ривервуда — или случилось что-то другое, и Первый Предвестник просто уважительно назвал так… кого-то другого?       К сожалению, ответа, даже если он и был, я не услышала, и даже острый слух вервольфа не помог. Зато помог услышать много чего такого, что мне совершенно не хотелось слышать. Я отпрянула от двери и затрясла головой, как собака, свалившаяся в холодное течение быстрой реки.       Надеюсь, там хоть кто-нибудь выживет, потому что я не хочу терять никого. Вообще никого. Или здешний мир настолько суров, что для них такое в принципе в порядке вещей, и ничего страшного? А почему меня тогда не позвали — а, ну, наверное, потому, что я ещё не считаюсь официально Соратником, да и к тому же, я новообращённая. А в случае чего никто не захочет отвлекаться на меня, когда я начну путаться у всех под ногами и под лапами.       Я отворачиваюсь от двери и даже отхожу, словно чтобы доказать всем и в том числе и самой себе, что я буду слушаться Кодлака и ни за что не стану выходить отсюда, и мой взгляд наталкивается на Фарвила, сидящего на кровати и пытающегося забиться в самый дальний угол. Неожиданно я чувствую укол совести, который действует на меня, помимо всего прочего, как сильное успокоительное.       Так, там, снаружи, похоже, всю мебель уже поломали, сейчас уже отрывают головы и разбирают по камню весь Йоррваскр, а потом перемалывают камни в пыль. Ничего страшного. Там просто… наступил конец света, всего-то. С одной стороны — мне очень хотелось бы пойти и посмотреть, что же там такое происходит, а с другой — я отлично понимаю, что не смогу оставить своего друга.       Поэтому я просто и безыскуссно подхожу к нему, сажусь рядом и… обнимаю. Просто — обнимаю, крепко. И молча. И чувствую, как он обнимает меня в ответ. И мы долго-долго сидели, прижавшись друг к другу, радусь нашей тихой близости и с таким трудом воцарившемуся спокойствию. И тому, что никому и ничего не надо объяснять и доказывать, разве что только фактом своего присутствия рядом и тихими, надёжными объятиями.       Занятые друг другом, мы не сразу заметили, что снаружи всё стихло. Я даже не заметила, когда наконец наступила тишина, но теперь она была такая пронзительная и космическая, что от неё просто звенело в ушах. Я прислушалась, по-звериному втянула воздух носом — нет, ничего. В смысле, никого из живых чужаков, — уже потому, что в такой тишине просто невозможно ни скрываться, ни прятаться, ни подкрадываться.       Я дёрнула дверь, которая, вполне ожидаемо, оказалась запертой.       Ну, не беда.       — Мария, а как мы теперь отсюда выйдем? — робко спросил меня Фарвил — Дверь ведь заперта!       Я усмехнулась.        — Ну, это для людей она заперта, а для меня — нет. И если бы Кодлак знал, что я не смогу её открыть, он бы просто не стал запирать нас здесь. Так что…       Сделав шаг назад, я размахнулась и ударила по двери кулаком. Вроде бы и не сильно-то и размахивалась, и руке не было больно… Но дерево вздрогнуло с противным треском, дверной замок, лязгая, вывалился и, брякнув, упал на пол с обратной стороны, после чего пусть был свободен. Очевидно, Йорррваскр ещё никогда не видел такого отвратительного открывания дверей, но мне сейчас было не до этого.       Как и следовало ожидать, в коридоре словно от души погуляли на вечеринке пьяные мамонты, причём пришедших на тусовку было столько, что они просто не смогли бы нормально зайти. Но их это, похоже, не остановило. Повсюду валялось, свисало с потолка, кружилось в воздухе и оседало пылью то, что обычно принято называть строительным мусором. Здесь же мне казалось, что я лицезрела убитый мусор, который был в таком состоянии, что нельзя было даже приблизительно сказать, что это было — и как такое вообще можно было получить.       «Тильма точно не обрадуется.» — подумала я, оглядывая погром.        — Потом мы будем убирать все вместе. — сказал один из братьев, кажется, Вилкас. — Тильма уже старая, чтобы убирать всё это в одиночку.       — Ах, ты, наглец паршивый! — донёсся голос с другой стороны коридора — Имей в виду, я всё слышу! Это что, выходит, будь я молодой, мне пришлось бы всё самой убирать? Так, что ли, выходит?        — А… Все живы? — спросила я — Где Кодлак и его… брат?       Если я хотела застать кого-то врасплох, то определённо просчиталась. Учитывая, какая скорость реакции у вервольфов, мне кажется, Стая придумала ответ уже тогда, когда я ещё только задумалась о том, что бы мне теперь у них спросить. Да и потом, что бы здесь ни случилось, при чём я определённо не должна была присутствовать, правду мне не скажет никто. Может, и обманывать тоже не будут, — но и не поймёшь. Детектор-то лжи здесь ещё не изобрели! Да и потом тоже не факт, что изобретут.       — Старик ушёл, — ответила Эйла, вытирая со щеки кровь, — но скоро вернётся, как только уладит кое-какие дела. Эти бандиты из клана Серебряной руки выследили нас, и теперь напали средь бела дня. Похоже, тот странный мужик, которого ты видела в ночь своего первого превращения, был их лазутчиком. И он, я думаю, сильно удивился, увидев кого-то, напоминающего вервольфа, но полностью сохраняющего при этом человеческий разум.       «Надеюсь, никто и правда не погиб. — подумала я — А странно всё-таки здесь всё получилось… Такое чувство, будто от меня что-то очень явно скрывают, и при этом даже не особенно прячут этот факт. Ну, бандиты — это очень похоже на правду, не думаю, чтобы Соратники стали устраивать такой спектакль только для нас двоих. А потом-то что?»       — Кстати, тебе ещё нужно забрать оружие Старика, которое лежит в его комнате, и его дневник. Мы и не знали, что Старик девник вёл! Но он попросил тебя забрать его. Ты ведь помнишь, где его комната? А ещё, кажется, он хотел попросить тебя зайти в Ривервуд, в дом Второго Предвестника. Если он захотел попросить тебя об этом, надо уважать его просьбу, хоть он жив, хоть нет.        — А потом что делать? — спросила я, чтобы мне сказали открыто, хотят нас видеть в Йоррваскре или нет.       Тем более, что надо бы всё-таки узнать, как при случае избавляться от моей «волчьей шубки». Пока, может, и так сойдёт… А если не сойдёт, тогда как? Тогда что делать? И я ведь даже не обсудила ни с кем, ни что это такое, ни как оно действует, ни какие там механизмы, что ли! Так что, если кто-то нам здесь не рад — я всё пойму и мы с Мареном уйдём, но только пусть скажут открыто.       — А потом мы будем ждать вас! — тепло и искренне улыбнулся Вилкас — И будем надеяться, что вы скоро вернётесь к нам, в Йорраскр. И что вы не обижаетесь на нас за эту… в общем, за ту выпивку, после которой… Кстати, надеемся, что вы позовёте нас на свадьбу!       Как и следовало ожидать, найти дневник Кодлака оказалось не так уж и просто. Это в игре он всегда лежал на видном месте и на него вдобавок указывала стрелка. Пока я искала меч, похожий на то, что описывала мне Стая, Марен продолжил поиски дневника. Двуручник, огромный и тяжёлый, лёг мне в руки, как пушинка, и я попробовала помахать им из стороны в сторону, представляя себе, каким он должен чувствоваться. Чувствовалось оно странно, — тем более, что было ощущение, что я совершенно не знала, как управляться с оружием, но тело всё отлично помнило. Ну, или почти всё.       Краем глаза я заметила, как Фарвил устроился на краешке стула с тетрадью в руках. По шелесту страниц я поняла, что он не удержался и решил проверить последнюю страницу, наверное, чтобы узнать, что там про нас пишет Старик. При мыслях о Первом Предвестнике я явственно почувствовала, как меня ощутимо кольнуло беспокойство. Как же я всё-таки надеюсь, что он не пострадал и что он жив!       Долго эльф читать дневник не стал, потому что в следующую минуту захлопнул тетрадь и ошарашенно уставился на меня.        — Что? Что там было написано? — чуть не закричала я — Что случилось? Что-то важное — или что-то плохое?       Эльф еле оторвался от меня, потому что до этого разглядывал так, словно у меня на лбу росли оленьи рога. Не думаю, чтобы на появление волчьей шкуры, уже ставшей банальностью, он реагировал бы так же остро.        — Я… я не знаю, — ответил эльф, причём его лицо выражало крайнюю степерь растерянности — Там написано, что, скорее всего, у тебя… О, Азура… Там написано, что у тебя чужая душа. И ещё — что ты, скорее всего, всегда была оборотнем. Правда, он назвал это как-то по-другому…