Простолюдинка и принцесса

       «Говорю тебе, мне не послышалось! Кто-то выл. Рассказы о вервольфах— правда!»       Стражники в Скайриме.

      ***

      «Без обид, Соратник, но я прошу тебя и твоих друзей заткнуть своего пса — вой из Йоррваскра это уже ни в какие ворота не лезет.»       Стражники в Скайриме.

      Сначала я вообще ничего не поняла.       Хотя, с большой-пребольшой натяжкой можно предположить, что всё дело было в погодных условиях, то есть, это всё Луны виноваты. Вернее, две Луны, если уж быть точной. Хотя… с одной стороны, говорить, что во всём две планеты-спутника Нирна виноваты — это глупо. Но с другой…       Просто нужно было знать IQ всей нашей кодлы, собравшейся около Нижней кузницы, потому что даже если разделить эту величину, и без того не сильно-то и высокую, на нас всех, получится что-то даже не на уровне злокрыса, а скорее уж устрицы-жемчужницы.       Да нет, какая устрица? По сравнению с тем, сколько ума на тот момент было отсыпано каждому из нас, устрица была просто на уровне Седобородых, или даже их безбородого учителя, хоть всех вместе, хоть каждого по отдельности. И даже без жемчуга, а просто обычная, рядовая устрица. Устрицы ведь жемчугом не думают, это ведь не мозг, ведь правда же?       … И вот примерно на эту тему пришлось потом моему бедному другу рассказывать мне сказки, сидя около меня в хижине, куда, казалось, ещё в прошлом столетии или даже во времена Исграмора, отправил нас Эмбри. О, боги… Каким же теперь далёким кажется это время!       А как начиналось-то всё хорошо… Хотя, просто сам факт того, что Соратники предложили нам выпить, вечерком так, когда было скучно, а драться никому не хотелось, — а вместо боевого задора пришло в их головы желание сделать доброе дело. Вернее, нанести добро. И ведь нанесли, гады. И причинили. Вот только забыли хотя бы предупредить, раз уж спрашивать согласия одариваемой не сподобились. У-у-у-у-у!..       Аж хочется завыть.       Опять и снова.       И не на Луны, а просто. Господи, ну надо же было так лохануться и облажаться! Ну, откуда я могла знать, что Амалия, дочка иператора, совсем не умела пить, в отличие от Маши? Но Маша была мертва, а ведь при жизни была выпить не дура. Амалия — мертва тоже, но пить не умеет. А мне целой, Амалии-Марии, хочется умереть, хотя бы от стыда.       Про Фарвила не знаю, разве что знаю то, что из всей нашей гоп-компании он оказался самым здравомыслящим. Эльф просто открестился от всяких предложений пить какое бы то ни было бухло по причине религии. Никогда бы не подумала, что данмерам пить их религия запрещает! Почему бы мне тогда не придумать тоже что-нибудь, что-то вроде того, что попаданцам пить их религия запрещает тоже! Попаданческая, ага. Но про своё попаданчество я ещё не рассказывала никому, в том числе и Марену. Тогда… тогда что? А тогда пей.       Ну, я и выпила.       И объяснила для себя странный привкус плохим качеством здешнего мёда. Откуда мне было знать, какой он должен быть, если я в Скайриме и не пила никогда раньше?       … А начиналось-то как всё хорошо…       Две Луны поднялись и вышли из-за горизонта, когда мы сидели с троицей соратников во дворе Йоррваскра и беседовали обо всём и не о чём. После каждой новой кружки мёда — а всё-таки вкусного, зараза! — я всё больше и больше убеждалась в том, что жизнь всё-таки прекрасна и что это огромное счастье, что мы с Фарвилом встретили этих замечательных людей.       Странно, правда, было слушать про то, что мы с Мареном теперь, оказывается, великие герои, да и к тому же прирождённые драконоборцы… Но я утешалась мыслью, что пила не только я, но и наши новые друзья тоже. Хотя у них-то, в отличие от меня, должен был быть иммунитет. В том плане, что они-то доходить до состояния умиления и любви ко всему живому должны гораздо медленнее, чем я. Если, конечно, вообще дойдут.       Но, как бы там ни было, факт остаётся фактом: мы так душевно посидели, что до умиления, любви ко всему миру и просветления, достойного Седобородых, а также лёгкого состояния нестояния дошли мы все четверо, подбадривая и поддерживая друг друга.        — Ой, дети, нельзя мне столько пить. — говорила я, совсем забыв, что самой старшей в этой компании была бы Маша, а Амалия вряд ли могла называть детьми тех, кто примерно одного возраста с ней или даже старше. — Я, как напьюсь, меня сразу тянет на подвиги.       «Дети» переглянулись. Была я бы я на тот момент стекла, как трезвышко… то есть, трезва, как стёклышко, меня бы напряг тот факт, что они переглянулись, хотя… Ну, смотрят люди друг на друга и смотрят, имеют право. А что они там могли себе понапридумать, я бы и сама догадалась и поняла.       Ага, на трезвую голову. Какой у меня на тот момент и не было. Надо отдать должное Соратникам, — они-то как раз и были самыми трезвыми в компании, Марен не в счёт. Он был просто полностью трезвым, но не высовывался, не показывал своего превосходства перед пьяными придурками — да и, похоже, и не чувствовал его.       — Ну, когда мы встретили вас в лесу, где-то в стороне между Ривервудом и Вайтраном, — уважительно начала Охотница, блестя глазами так, будто она сейчас или выпьет, или подерётся с кем-то, или обратится, или всё вместе и сразу, — ты и так отважно сражалась и показала себя бесстрашным нордским воином.       — Ага, перед драконом. — кисло поддакнула я, допивая из кружки, которую кто-то из братьев мигом наполнил заново — и до краёв.       Было что-то такое, что я хотела сказать ещё… Только застеснялась. А теперь хмель волной ударил в голову, меня ласково повело и стеснения больше не было.       — Я и героем-то себя не чувствовала, и не была им. — продолжила я, словно исповедуясь перед Сангвином в рясе священника — Я боялась за своего друга, боялась не успеть — и что с ним что-нибудь случится. К сожалению, и случилось. А хотелось бы стать настоящей нордской воительницей, и героем, и совершать подвиги… прямо как вы, ребята.       Хороший здесь, однако, мёд, чёрт бы его побрал! Лёгкий-лёгкий, а жизнь какой хорошей после него бывает! Всех вас люблю, ребята! Всех-всех! Да и потом, воспоминания о том драконе запить было просто необходимо, равно как и весь этот стресс. Не к психологам же здесь люди обращаются, в самом-то деле!       — Если бы не …ты, Мария, — вполголоса, но не шёпотом ответил Марен, смущённый моей речью и всеобщим вниманием, — я бы тогда погиб. Меня раньше ещё никто не спасал. И я тогда, если честно, думал только о том, чтобы защитить тебя. И я не думал, что останусь в живых. А потом… потом я постоянно вспоминал, что ты мне сказала, помнишь? «Отдохни, я тебя прикрою»… — шёпотом добавил он, от смущения опустив голову, шмыгнув носом и почему-то жарко краснея.       Повисла тишина, — целомудренная, неловкая, зовуще-горячая и интимная, как в обнажённых объятиях, и я, если честно, даже сквозь волны хмеля не могла понять, что это вообще могло бы значить. К счастью, наши друзья легко и непринуждённо разрядили обстановку.       — Самое главное, что мы все живы. — произнёс Вилкас — Каждый из нас бывал на волосок от смерти, и только присутствие близкого друга рядом спасло нас от верной гибели. Давайте выпьем ещё! За всех нас. За дружбу. И за то, чтобы… Что бы ни случилось, рядом были бы наши близкие, которые смогут защитить нас и спасти. А потом продолжить бой рядом с нами, плечом к плечу.       Ну, что ж. Выпили — так выпили. Две Луны медленно поднимались из-за гор, погружённых в ночной туман, и нам было хорошо. Просто очень хорошо, и никаких слов не было нужно.       За разговорами о подвигах, жизни в Вайтране в общем и в Йоррваскре в частности я не заметила, что Эйла куда-то ушла — мало ли, зачем — а потом вернулась, неся в руке полный кубок с мёдом и странно блестя глазами. Я списала этот феномен на игру света и тени, свет свечей и её собственной волчьей крови.       — Вот, Мария, выпей! — сказала девушка, протягивая мне подарок — И мы все вместе за тебя выпьем. За вас с Фарвилом! За нас всех! За тебя! За все подвиги, которые тебе ещё предстоит совершить — и да помогут тебе Восемь!       Я поблагодарила и с радостью приняла подношение. Правда, то ли это была какая-то другая марка мёда, то ли просто что-то ещё, но его вкус, вернее, привкус показался немного странным. Тем не менее, это не помешало мне выпить весь кубок залпом, как это, наверное, в древности делал ещё сам Исграмор. Вкус, конечно, необычный, хоть и совсем не плохой, — но, как говорится, дарёному коню в зубы не смотрят…       Неожиданно я почувствовала, как мне стало жарко. Даже не так, — невыносимо горячо, словно по моим жилам разлился и заклубился жидкий огонь. Плохо мне не стало, — но и хорошо тоже. Хотелось немедленно пойти и насовершать подвигов, или просто бегать и бегать без устали и без перерыва, как тот самый кролик из рекламы батареек для электроприборов. Типа, все уже упали, а тот кролик всё бежит и бежит со скоростью света.       «Что-то здесь не так, — подумала я, пьяным крабом выползая из-за стола, — пить надо было меньше. Никто меня и не заставлял столько пить.»       Вроде бы и старалась вставать аккуратно, никого и ничего не задев, — но стол от моих простых манипуляций вздрогнул и сварливо, по-стариковски заскрипел. А на пол со стола со стуком упал пожилой пирог.       Удивительно, — но меня совсем не тошнило. В желудке-то было удивительно хорошо, потому что если перепьёшь, то есть не хочется. Мне же хотелось есть, даже не так: мне хотелось просто жрать! Причём именно мясо. Горячее, сочное… с кровью, по французскому рецепту… Интересно, а чего они все на меня так смотрят? Даже Марен отставил свой стакан воды и смотрит на меня, — правда, в отличие от других, не с предвкушением и восторгом, а с тревогой и беспокойством. Я, что, так плохо выгляжу?       Ну, как говорится, если есть вопрос — значит, к нему нужно найти ответ.       — Эй, ребята! — глухо прохрипела я и сама же не узнала собственного голоса — А чего это вы так на меня смотрите? Я плохо выгляжу?       По лицам Соратников нельзя было сказать, что они наблюдают что-то жуткое. По крайней мере, звать на помощь Тильму не стал никто. Наоборот, — на их лицах были написаны восторг и предвкушение чего-то такого хорошего, словно…       По всему телу прошла крепкая судорога, сладострастно ломающая кости, выворачивающая суставы и жёстко приласкавшая меня изнутри и с головы до ног. Боли не было, но из лёгких выбило весь воздух, и когда я наконец смогла продышаться, мне показалось, что воздух в Равнинном районе пах как-то по-весеннему вкусно.       «Так, надо успокоиться… — скомандовала я сама себе — Ну, перебрала малость, сейчас всё пройдёт.»       Понемногу странное ощущение отступило. Но мне по-прежнему казалось, будто во мне проснулся какой-то зверь, и он просто ждёт момента, чтобы развернуться в полную мощь. Ай, молодцы, ребята! Такой здоровский мёд к концу приберечь!        — Нет, сестра, ты выглядишь замечательно! — хором заверили меня Соратники, глядя на меня восторженно горящими глазами. Интересно, сколько же я выпила, что вроде и всё осознаю и понимаю, но при этом всех их люблю? Ну, просто всех-всех?       Немного успокоившись, я подошла к столу, аккуратно налила в свой опустевший стакан и снова выпила. Про себя отметила, что мне хотелось совсем не этого. Но что сделано — то сделано. И не протошниться теперь, — уже потому, что на задний двор совершенно не хочется.       Мой взгляд падает на Марена, и когда наши взгляды встречаются, эльф почему-то краснеет. Я чувствую, как его сердце начинает биться так часто, словно он чего-то боится или чем-то сильно взволнован.       Я моргаю, закрываю глаза на минуту…       … открываю снова — и мне кажется, что я что-то пропустила. Что-то важное. Уже потому, что Фарвила нет на месте, — а сам он выходит откуда-то из-за угла, неожиданно ссутулившись, вытирая глаза обеими руками, как ребёнок, поджимая трясущиеся губы и тщательно поправляя на себе и без того нормально сидящую мантию. Странно, правда, что немного порванную и заметно помятую. Что вообще произошло-то? Он, что, решил с кем-то подраться?       Почему-то от этих мыслей во мне закипает ярость.       «Нет, он бы ни за что не полез в драку. — мелькает мысль, от которой перед глазами встаёт красная пелена — Выходит… Это значит… значит… Да нет. Что это я. Мы ведь все друзья, и причём трезвые. Расслабься, Машка. Ты просто напилась. Надралась — и сама не заметила этого.»       «Надеюсь, меня не стошнило. — проносится ураганом мысль — Боже, пусть это будет что-нибудь другое. Пусть не окажется, что меня только что стошило на моего друга.»        — А что? — громогласно спрашивает Фаркас — Хотела — и сделала! Я восхищён тобой, сестра! — грохочет он так, что слышно, мне кажется, до Драконьего предела — У меня — и то такого никогда не было! А говорят, что со мной пришлось повозиться… Ха-ха… А расскажи, Эйла, что я тогда делал-то такого, а?        — Замолчи, придурок. — холодно отвечает Эйла, переводя взгляд с меня на Фарвила и обратно — Не до тебя сейчас. Потом поговорим.       Я перевожу взгляд на каждого из присутствующих около Йоррваскра, задержав дыхание и пытаясь понять, что здесь вообще произошло. Глухая ярость никуда не ушла, и она клокочет где-то внутри, то и дело грозя выплеснуться наружу.       Вилкас спокоен и смотрит на меня, как опытный воин на новичка, салагу, проходящего обряд посвящения. С пониманием, уважением, суровым мужским ободрением и… сочувствием?       Фаркас — с глуповатым выражением лица, словно говоря без слов, что не он один придурок, другие тоже при случае чудят не хуже. Это он, что, про меня?       Эйла — сдержанно-спокойна, готовая с минуту на минуту… рвануться в бой — или ринуться поддерживать и помогать?       Что думал и чувствовал Марен, я не поняла. Но то, что он был рад оставаться незамеченным и больше всего на свете хотел провалиться сквозь землю, ощущалось просто кожей и каждый волоском, вставшим дыбом. Что же здесь такое произошло, что он… уничтожен морально? Убью уродов. Убью — и даже хоронить не буду, просто сожру на месте. Они, что, и правда смогли напасть на беззащитного? Да ещё и на моего друга?       — Сестра, давай пойдём прогуляемся! — внезапно говорит Эйла — Вход в Нижнюю кузницу совсем близко. А оттуда мы выйдем из города. Тебе надо… побегать.       А вот этого произносить уже не стоило. Последнее слово явно было лишним, сама даже не знаю, почему.       «Никогда больше не буду думать, что фраза «не буди во мне зверя» очень смешная. — подумала я, с облегчением отдаваясь во власть багровой пелены, которая нагло застлала мне глаза. — Я сейчас…»        — А ну прочь! — заорала я, успев мимоходом удивиться тому, насколько мой голос напоминал звериный рык. — Я вас сейчас… Ну, вы у меня получите. Вы мне за всё заплатите! За всё! — рявкнула я.       Удивительно, но голосовые связки без труда выдержали такой полузвериный «волкал»; за что именно заплатят Соратники — я так и не поняла, но в прозрачности и ясности моих намерений не сомневался уже никто. Даже Марен перестал страдать из-за чего-то, известного всем, кроме меня самой, ойкнул, зажал рот обеими руками и сполз по стене на землю. Очевидно, он сначала хотел незатейливо шмыгнуть внутрь, но передумал, надеясь… А на что, интересно, надеясь? Однако, он и правда угадал: я не любила слабаков. Тем более, что прямо перед моим носом так маняще маячили трое глупцов, так неосторожно решивших, что они представляют для меня хоть какую-то опасность.       Я отступила один шаг назад и приглашающе вытянула вперёд руку, отчего-то украсившуюся длинными ногтями. Или, скорее, когтями? А, ерунда, красотой займусь потом.       — Почему ты не отвела её в кузницу сразу, сестра? — шепотом спросил Фаркас, разом потеряв всю свою дурашливость.       — Сама не знаю, брат. — ответила Эйла, внимательно следя за мной — Я и подумать не могла, что всё получится так быстро. Мы ведь успевали… во имя Восьми, никогда раньше не было такого! И она ведь так долго держала себя в руках, что я подумала, что время ещё есть!        — А времени уже давно не было! — хотела выкрикнуть я, но вместо этого из моего горла вырвался рык, низкий и торжествующий. И без слов.       Не давая опомниться ни себе, ни другим, я легко взмахнула рукой и ударом отбросила Эйлу в сторону близнецов, отчего шатенка отлетела на пару метров в сторону, как тряпичная кукла.       Мои ногти — или всё-таки когти? — по ходу дела распороли на ней тонкую красивую броню, которую я когда-то называла непочтительно «древненордским лифчиком», и её молочно-белую кожу украсили глубокие следы багрово-красных царапин.       От запаха и близости чужой крови мне окончательно сорвало резьбу. Стараясь сдержаться, я запрокинула голову назад, к стремительно светлеющему небу, и по всему телу бесконечным электрическим разрядом прошла волна судороги, выворачивающей все суставы и с треском ломающей кости. Корчась на земле, я услышала, как кто-то торопливо бежал ко мне; за булькающим шумом слышались чьи-то голоса, — встревоженные, испуганные и уговаривающие, но всё это уже проходило мимо моего сознания, как яркий метеорит мимо молодой и дурной планеты.        — Отпустите меня! — какой-то знакомый голос.       Что там опять-то произошло? Теперь, когда я корчилась на земле, неожиданно тёплой и пряно пахнущей, всю ярость как рукой сняло, и я чувствовала себя, как волк, отравившийся стрихнином. Вот только тошниться не тянуло. Или от стрихнина и не тошнит? От него просто умирают?        — Я должен быть рядом с ней, вы, что, не понимаете? — глаза закатились под лоб, и я не вижу говорящего, но в эту минуту мне больше всего на свете хочется, чтобы говоривший наконец подошёл ко мне. — Она мой самый близкий человек, и ей сейчас плохо!       В ответ следует какая-то ехидная реплика, но не со зла, а скорее уж от стресса. Интересно, у них-то какой может быть стресс?        — Я всё равно ни за что её не оставлю! — сознание уплывает, и только этот голос ещё поддерживает меня на плаву. — Моя госпожа, держитесь! Я здесь, я рядом с вами!       Наконец кто-то, запыхавшись, подбегает ко мне и быстро садится на землю. Чьи-то руки гладят меня по лицу и голове, как малышку. Удивительно приятное ощущение. Руки гладящего, маленькие, тонкие и холодные, пахнут молоком и травой, вернее, цветами.        — А там, в стакане, не вода была, а молоко? — хочу спросить я, но горло пересохло и язык меня не слушается.       Откуда-то со стороны доносится странный звук, словно скулит большая собака.        — Всё будет хорошо… — шепчет знакомый голос, и он, как ни странно, действует на меня успокаивающе. — Скоро всё пройдёт, моя хорошая, и тебе станет легче. Азура, что ж это такое происходит? Почему ты не поможешь ей? Азура, за что ей так плохо?       Слова кого-то, кто — я это чувствовала — был для меня самым дорогим и близким человеком — подействовали ни меня успокаивающе. Остатки сознания подсказали мне, что, что бы ни случилось, надо бы мне сохранять хоть капельку достоинства, хоть какую-то пристойность. Боль, пройдя мощным цунами по всему телу, схлынула, крутым кипятком обварив напоследок, и я, отфыркиваясь и жмурясь, вскочила на…       … четыре лапы.       Как мне ни хотелось моргнуть, сдерживалась до последнего.       И — увидела, как Фарвил, сидя на земле прямо около меня и поджав под себе ноги, смотрел на меня с какой-то странной смесью жалости, ужаса, опасения, восхищения и надежды. Осторожно переставляя лапы, доковыляла до него, и ткнулась в него носом, прощаясь.       Что-то пошло не так. Очень и очень сильно. Ну, кто бы мог подумать, что Машутка, твоя «госпожа», окажется таким бестолковым, да ещё и опасным… оборотнем?       Медленно, словно боясь спугнуть, эльф протянул ко мне руку — я заметила, как быстро пульсировала зеленовато-голубоватая венка у него на запястье — и погладил меня по… морде.       Я успела заметить, что отражаюсь у него в глазах, — и то, что я там увидела, было просто прекрасно. Не госпожа уже, нет. Королева!       Королева-волчица, — настоящая, а не какая-то там Потема, — лунная, ослепительно-прекрасная, могущественная, могучая и благородная. Сотканная из свободы, лунного ветра и сбывшихся лучших надежд. Белоснежная и сотканная из света.       Вот какой я была в глазах юного эльфа, стоявшего передо мной на коленях и восхищающегося моей красотой и прямо-таки великой сущностью.       Хотелось хоть как-то извиниться перед ним за всё и поблагодарить… но остатки человеческого разума подсказали мне, что облизывать Марена будет… не самой лучшей идеей.       Постепенно привыкая к своему новому телу, подошла к водопаду, чтобы увидеть своё отражение в зеркальной глади воды и снова полюбоваться на то, что увидел Марен, и…       … любопытство кошку сгубило. Вернее, волка, но легче от этого не стало.       Во всех домах захлопали ставни, послышались взволнованные голоса и, судя по звону кольчуг, на улицу выбежали стражники. Понимая, что что-то сейчас пойдёт совсем уж не по плану, я присела за задние лапы, рявкнула во всю мощь, исключительно чтобы поддержать саму себя, распрямилась, как пружина, и помчалась прямо перед собой. Совершенно неожиданно выяснилось, что скоро передо мной снова окажется Йоррваскр, — оказывается, я прямо туда и летела, со скалы и в длинном прыжке, а четверо друзей, так и оставшихся стоять, где стояли, сейчас наблюдают за тем, как на фоне ночного неба и Драконьего предела сейчас восходит третьей Луной огромная волосатая образина с выпученными глазами и разинутой пастью. Где-то посередине траектории я извернулась прямо в воздухе и, скорректировав свой полёт, болидом ушла куда-то вправо.       В следующую секунду по треску и грохоту стало ясно, что я неожиданно встретила на своём жизненном пути торговый центр базарчик, который сейчас стал если не стружкой, то хотя бы был похож отдалённо на лучины.       Как оказалось, примерно туда же совершенно случайно прибыли и стражники.       Четверо дружелюбно и офигело настроенных живых разумных существ перед Йоррваскром старательно играли в игру «Замри!»       Я задумчиво лежала на обломках лавки, ранее принадлежащей Изольде, и в знак своих исключительно добрых намерений тщательно дожёвывала лук-порей, невесть как попавший мне в пасть.       Стражники мучительно соображали, что они сейчас видят и не снится ли им всё это.       Народ безмолвствовал. Но — даю хвост на отсечение — были бы здесь системные оповещения, я бы сейчас видела множество красных точек — и, моё самое любимое, «Вы не можете ждать, когда рядом находятся враги».       Ну… не могу, так не могу.       В следующий момент я одним движением взлетела над землёй и потекла в сторону ворот. В ушах свистел ветер, звериная душенька радовалась скорости… а человеческая сущность страдала от неизвестности по поводу того, смогу я открыть ворота или нет. И если да, то чем мне лучше их открывать: лапками — или зубками? Не удержалась — и с наскока врезалась в жалобно затрещавшие ворота боком. Непонятно откуда взявшиеся стражники помочь открыть дверь не спешили.        — Ах, какой сюрприз, не правда ли? — издевательски спросил один из доблестных стражей, замахиваясь на меня мечом.        — А ты-то сам как думаешь? — спросила я, но вместо этого издала только укоризненный рык.       Уворачиваться от его попыток атаковать было проще простого. Другое дело — к моему освобождению меня эта игра, увы, не приближала ни на йоту. Поэтому я легко махнула передней лапой, в результате чего доблестный страж отлетел в сторону и распластался на дороге, гремя доспехом. Шлем от удара отлетел и покатился по пыли, открыв молодое безусое лицо в крайней степени изумления.        — Ты что это творишь, а? — удивлённо спросил «стажёр», пытаясь встать.       Но мне было уже не до него. Поняв, что вайтранские ворота ни выгрызть и не выбить, я развернулась, как матадор, и помчалась по главной улице, петляя, как кролик. Где-то я пробежала по дороге, где-то — пропрыгала по крышам домов, как лягушка по листьям кувшинки, подбежала к стене, обносящей город со всех сторон, присела. А затем — прыгнула, красиво, как в воду, уйдя огромной шерстистой ласточкой в воздух и, на несколько секунд поборов силу земного притяжения, торжествующе подвыла в сторону двух Лун, словно говоря «ну, как я, а?», прежде чем рыбкой уйти за городские стены.             … Выть на Луны мне совершенно не хотелось. Хотелось просто повыть — и просто взвыть, когда я поняла, что именно у меня в результате получилось. А Луны там, на самом деле, вообще были ни при чём. Луны просто мимо пробегали, как небесные кролики, и от жуткого воя, вырвавшегося из моей глотки, они бросились врассыпную. Или это просто всё небо опасно накренилось и бросилось куда-то в сторону?       Неожиданно откуда-то сбоку вынырнула высокая и массивная тёмная фигура.       В мокрый холодный нос ударила смесь отвратительных запахов, — навоза, конского пота, овса и выпитого мёда, нагретого железа и кострища.       Ни один уважающий себя волк такого безобразия терпеть не станет, — а я чем хуже? Щёлкнув зубами где-то в темноте и ожидаемо или не совсем промахнувшись, я укоризненно зарычала. Ну, это мне, по крайней мере, хотелось верить, что рык был скорее уж рыком девицы в беде, — хотя было смутное ощущение, что получилось не совсем убедительно.       В смысле, для девицы.       Собственно, я и не хотела никого кусать, просто высказать своё предубеждение против ночи, проведённой в компании прекрасного незнакомца… пусть даже и действие происходило просто на дороге, и каждый, скорее всего, просто шёл по своим делам. А ночь… Что ночь? Он была просто временем суток, одинаковым для всей провинции. Но всё равно… оно меня компрометирует, вот!       Да и потом, мама всегда говорила мне избегать посторонних, — когда я ещё в песочнице играла, в трусиках, маечке и широкополой панамке. И даже с теми дяденьками, кто предложит мне конфетку, никуда не ходить, а громко звать маму.       «Дяденька» предлагать мне, двухметровой шерстяной образине, способной испугать насмерть даже покойника, конфетку почему-то не стал.       Звать с собой нарочито ласковым голосом в подворотню, показать щеночков — тоже. Наверное, испугался, что я этих щеночков попросту съем, как семечки. Или конфеты. А потом и за него тоже примусь.       Но вот моё неуместное желание позвать маму почем-то появилось — и никуда не делось.       Будучи в человеческом облике, я бы сдержалась ещё на этапе воспоминания мамы, учитывая, какие отношения с ней были у Маши, — не знаю, какие отношения с матерью были у Амалии, я с её матерью знакома не была, и даже не знаю, как её зовут, — но волчицей я, похоже, стала на редкость непосредственной и эксцентричной. И, возможно, экстравагантной. Или я стала на редкость бракованным оборотнем — или для волков моё поведение было более чем нормальным?        — Ма-а-ма! — хотела заорать я во всю мощь своих попаданческих лёгких, здоровых и никогда не куривших — Ко мне приста-а-а-ю-у-у-ут!       Ответ на вопрос, кто вообще в уме, своём или чужом, стал бы приставать к здоровенной образине, с оскаленной зубастой пастью, да и к тому же отчётливо воняющей мокрой псиной, да и с мордой, на мой взгляд, более чем мерзкой, я тогда не нашла. Нашла потом… Но мне от этого факта легче не было.       Смутило ещё и то, что вместо нормальных слов у меня из широкой груди, поросшей густой и лохматой серой шерстью — интересно, а у меня и правда серая шерсть, или ночью все нормальные оборотни серые? — вырвался такой отвратительный и пронзительный вой, прошедший по всем октавам, что даже у меня самой встала шерсть дыбом и кровь застыла в жилах.       Не успев вытряхнуть из лохматых ушей произведённые мною… не знаю даже, что, потому что называть вот это звуками ни у кого язык бы не повернулся, я испугалась ещё больше — и, как результат, подпрыгнула.       Легко и грациозно.       И совсем не так уж и высоко, — примерно так метра на два. Ну, или на три… что здесь такого-то? Как и следовало ожидать, высота совершённого прыжка на повышение моей самооценки совершенно не повлияло. Само собой, уверенности в себе и ощущения того, что я, как Мэри Поппинс, «само совершенство» и «я — идеал», мне это не прибавило. Блаженства и здравомыслия хладнокровной английской гувернантки — тоже. Но даже если она и была в своё время попаданкой, то её в оборотня никто не превращал. Тем более — обманом. В любом случае, всё это оставалось глубоко за кадром.       Таинственный незнакомец решил зайти ко мне с другой стороны, — очевидно, с той, которую лично он считал подветренной. Напрасно: для меня ветренными теперь были абсолютно все. К тому же, я поняла, что что-то наша встреча, компрометирующая мою волчью, то есть, девичью честь как-то слишком затянулась, поэтому я попыталась грациозно развернуться и бочком-бочком уйти куда-то в сторону Ривервуда.       Ну, это что я хотела сделать. На деле же я встала на задние лапы, как проснувшийся в плохом настроении и до будильника медведь, сделала несколько пьяных шатающихся шагов, в процессе чего задела карету повозку, которую сначала я приняла за темнеющий булыжник, и наконец привлекла внимание караулящей её лошади — и к своей особе, и вообще ко всему происходящему.       Незнакомец, до которого дошло быстрее, чем до лошади, от досады тихонько рыкнул тоном ниже и стал делать странные пассы обеими руками. Меня, как человека, в прошлой жизни жившего наполовину в деревне и наполовину в городе, обмануть было невозможно: именно так селяне загоняют кур в курятник.       «Серьёзно?! Я — злой и страшный серый волк! Я в поросятах знаю толк! А курица — она ведь даже не птица. Вот так меня ещё никто не оскорблял…» — думала я, чувствуя, как у меня от возмущения встаёт шерсть дыбом, а из горла вырывается низкое грозное рычание.       И чувствую, что мы бы с ним перерыкивались бы ещё долго, и неизвестно, за кем остался бы последний рык…       Но вдруг лошадь решила, что с неё хватит. И что она на такое — не подписывалась.        — Вы, конечно, простите, что перебиваю вас… — вкрадчиво начала лошадь — Но я поняла, что мне всё происходящее не нравится, да и время уже позднее, все порядочные лошади уже спят… Так что не буду вам мешать, и я прямо сейчас отсюда… в общем, и-и-и-го-го!       Вы когда-нибудь видели, как лошадь занимается самоуправством и собственноручно, вернее, собственнокопытно разносит и телегу, которя шла с ней вместе по накладной, а также оглобли, а потом, почувствовав себя наконец на свободе, ощущает себя свободным и чистокровным мустангом и уносится в закат, весело ржа и стуча копытами?       Я вот тоже не видела никогда. И того, о чём сейчас говорю, не видела тоже, — потому что заката не было. Как и полнолуния. Как нарочно, то ли Луны спряталсь за тучи, то ли и правда они не всегда полные, но факт остаётся фактом: создавалось ощущение, что такого позорного оборотня не хотел видеть вообще никто. Даже небесные светила.       Дело-то было ночью, — наверное, чтобы было пострашнее. А жаль, жаль… Мне так-то и днём от происходящего было бы не легче.        — Шорова борода! — медведем взревел незнакомец (да чего он здесь забыл?!) — Да стой ты смирно!       Тут я обиделась. Мужик, ты, что, вообще весь страх потерял, да? Я тебе не лошадь, лошадь пусть стоит смирно! Ах, да… лошадь же убежала. Вот ведь память девичья.       В следующий момент я не совсем поняла, ни чем мы с мужиком, собственно, занимались, — ни что у нас, в конечном итоге, произошло. Кажется, наглец полез ко мне обниматься и чуть было не ухватил за хвост…       Только — вот незадача — Машенька внезапно поняла, что ей категорически не нравится, когда к её хвосту кто-то прикасается, что хвост для неё — вообще святое. Продолжение позвоночника, вообще-то… а из окончания позвоночника так-то голова растёт.       Так что мы с мужиком разминулись, как в танце, красиво и синхронно, взмахнув в изысканном танцевальном па ногой и задней лапой и не сбиваясь с ритма, я махнула девичьей нежной ручкой… Тьфу, всё никак не привыкну, что у меня теперь не ручки, а лапки, — и мужик красиво ушёл по низкой дуге куда-то в заросли, сдуру выросшие по другую сторону дороги.       Послышался треск, — негромкий, кстати. А примерно такой, какой бывает, когда по непроходимым джунглям бегут наперегонки несколько упитанных мамонтов. Вслед за этим раздались такие комментарии, что я застеснялась и, раз уж не получалось зажать уши руками или лапами, опустилась на четыре лапы и потрусила волчьей иноходью в сторону Вайтрана.       Моё, кстати, изобретение. Обязательно бы запатентовала… если бы мне не было так стыдно.       Нет, не за иноходь, конечно.       А по поводу мужика, который трещал в неизвестную даже мне сторону, как пьяный медведь в малиннике, — ну, кто вообще так при дамах выражается? Хотя… где она здесь вообще была, дама эта… Лошадь — и та была в большей степени дамой, чем я.              «Интересно, где-то сейчас Марен… — тоскливо подумала я. — Надеюсь, с ним там всё хорошо и не обидел никто… А как всё-таки странно в жизни получается: в игре, например, оборотнем становится только Довакин, и то только после того, как скорешится с Соратниками, и пройдёт несколько заданий, и вот только потом его пригласят для торжественной церемонии в Нижнюю Кузницу. А тут — ну, всё, как в жизни. В моей. А значит — не по-людски.       И в Круг нас не принимали, — главным образом потому, что мы туда и не просились, и задания мы не выполняли, и вообще, были с ними просто друзьями, и… И вот что сейчас было-то, а? Вот что?       А что… — от этой мысли мне аж стало холодно, несмотря на мою новую шубу. Такую, какой любая модница позавидует. — А если сейчас Фарвил проходит настоящий и добровольный, а не подарочный обряд посвящения и он сейчас, как приличный и добропорядочный воспитанный оборотень вышел через чёрный ход Нижней кузницы и потрусил за Эйлой туда, где надо разматывать клан Серебряной руки? Или мы с ним как-нибудь встретимся и будем вместе хвостами мухоморы сбивать?»       Но не успела я как следует испугаться и накрутить себя, как увидела, что от ворот Вайтрана к дороге бежит какая-то тонкая невысокая фигурка. Кажется, мои новые габариты повлияли и если не на мировоззрение, то хотя бы на видение окружающих, потому что незнакомец показался мне если не худым, то вообще каким-то недокормленным ребёнком. Или это я была теперь такой упитанной? Я не толстая, просто у меня кость широкая.       Странный незнакомец в тёмной робе мага-новичка старательно перебирал ногами, причём было видно, что такой забег давался ему очень тяжело. Сказывалось отсутствие физической подготовки, да и два огромных мешка на спине тоже не придавали не ускорения, ни силы. Но сдаваться он всё равно не собирался.        — Моя госпожа! — услышала я знакомый голос, правда, задыхающийся и приглушённый, но в этот момент ставший для меня более чем родным.       «Блохастая». — мрачно подумала я.       — Мария! Подождите меня, пожалуйста!       Интересно, чего я сотворила в облике оборотня настолько ужасного, что мой эльф и забыл, как меня зовут, и сразу же снова перешёл на «вы»? А мне-то раньше казалось, что так уважительно разговаривают только за какие-то заслуги… оказалось, за косяки такое тоже может быть.       Сначала я хотела спросить его, как он вообще меня нашёл… Но потом поняла, что за всё то время, что я что-то творила, проявляя недюжинную смекалку, меня было легко найти, очень сложно потерять — и невозможно забыть.       Какое-то время мы молча шли рядом друг с другом, плечом к плечу, словно объединившись перед лицом какой-то опасности. Но всё было тихо. Не мурлыкали саблезубы, не щебетали драконы, не кудахтали заполошно скальные наездники, снёсшиеся в кустах, и только две Луны по-прежнему покоились в зените, словно решив, что самое страшное и самое нелепое уже закончилось, а потому они могут вернуться к исполнению своих непосредственных обязанностей и выполнять свою должность небесных светил.       Почему-то мне казалось, что теперь весь Вайтран только и будет, что судачить о моей выходке, — но нет. То ли никто и правда не узнал и не понял, что это была я, — первый шок и стыд прошли и я наконец смогла рассуждать логически. И в мою умную и теперь уже больше не косматую голову стали приходить вперевалку и гуськом исключительно умные мысли.       Во-первых — с чего я вообще решила, что кто-то узнает в лохматой образине двухметрового роста аккуратную и симпатичную имперку? Если подумать, я похожа скорее уж на серую мышку, чем на серого волка! В смысле, — неяркая, тихая и спокойная. И как вообще, глядя на меня, можно подумать, что это я тогда с упоением то ли грызла, то ли ломала ворота, а потом прыгала по крышам, и в конце-концов решила полетать? Правда, как в песне, — «а потом он взлетел, как взлетала она, но не вверх, а вниз»…       Но всё-таки.       Если в таком непотребстве методом научного тыка обвинить или заподозрить именно меня… то почему вообще не любого жителя города, за исключением детей? Ну, и самого ярла. Потому что вряд ли ярл опустится, вернее, поднимется на задние лапы до такого, — скакать сереньким волчком по вверенному ему городу. А детям и без этого не бывает скучно.       То ли дар звериной крови, попавший мне в качестве подарка и вообще добавленный по ошибке — не, ну а чо, как говорится, в нашем мире могут подарить щенка или котёнка без разрешения, а в суровом мире Скайрима могут дар оборотня подарить, типа, подари ближнему своему то, что любишь ты сам, и предположи, что он сюрпризы очень любит — то ли что-то ещё, но я почувствовала, что есть что-то такое, что осталось между мной и эльфом в виде недосказанности.       Недосказанности огромной и толстой, как хоркер, а то и просто невыносимой — и тяжёлой, как могильная плита. И если я ничего этого не помню, это не значит, что ничего и не было.       Я незаметно обернулась в сторону Марена — и убедилась, что да. Что-то такое есть. И теперь он страдает, причём, судя по всему, сильно — и безмолвно. И что само по себе оно не забудется, не рассосётся и не пройдёт.       Эх, был бы на его месте Петруха, мой бывший любовник из прошлой жизни, он бы и минуты страдать не стал бы. Полез бы с требованием объяснений, потом пригрозил бы дать в морду, потом сам бы и получил… И мы бы сразу поговорили и всё выяснили — и тут же помирились бы, а наутро дружно и гармонично страдали бы от похмелья. И лечились бы стаканчиками и стопочками, сигаретами и холодным рассолом, потому что когда любишь кого-то, всегда разделишь его участь. Кто это, интересно, сказал? Может, Булгаков? Только вряд ли он имел ввиду именно утро после бухла.       — Марен… — начала я, и данмер дёрнулся, как от удара или от испуга, и воззрился на меня так, словно ждал решения своей участи.       Отчего-то стало жутко. Огромные мурашки, размером с меня-вчерашнего оборотня, встали плечом к плечу и бодрым галопом проскакали по спине. Интересно, что я вчера могла сказать ему такого ужасного? Или сделать? Неужели… да нет, не может быть…       … перед глазами, как живой, встал горящий Хелген. И застонали человеческим голосом старые стены тюрьмы, в которой юная попаданка Маша искала Довакина, великого и могучего героя древности и легенд. Странно всё-таки говорить о городе — «живой»… Но раньше-то там была жизнь! Жаль только, что нашей, равно как и всех казнённых по-быстрому и впопыхах, жизни там не было. И снова, двигаясь, как свежезабальзамированные драугры, вышли, не замечая меня, палач и его помощник, переговариваясь о таких непотребствах, что, казалось, проживи я хоть сто лет, а всё равно помнила бы те моменты до самой смерти.       Мне казалось, что я всё забыла…       А теперь мне кажется, что я всё вспомнила.       А теперь я подозреваю себя в подлости и в предательстве. А что, если я угрожала своему другу, причём самому лучшему, искреннему и единственному, который вдобавок был несравненно лучше меня самой, возвращением к истокам, в смысле, к той самой ситуации, когда он, например, томился в тюрьме в ожидании своей незавидной участи?       Может, мы с ним обсудили то, почему он меня, например, так долго боялся, а я взяла, да и… Нет, не верю. Сама себе не верю, что могла бы вообще придумать такое. Хотя… как могло быть пьяное предательство, если ни Мария, ни Амалия вроде бы никогда предательницами не были? Да и предпочитали шутки, пусть даже и несмешные и неуклюжие, но неопасные и неранящие? Или это всё волчья кровь виновата? Ну, не зря же говорят «волки позорные»?       Вздрогнула Земля, сочувственно отзываясь моим воспоминаниям, и там, в далёком прошлом, на крышу полуразрушенного здания присел дракон. И наши взгляды встретились. Мерзкая рептилия одобрительно кивнула и улыбнулась, растягивая огромную пасть в кошмарной улыбке.       «Добро пожаловать в наш собственный, элитный драконий клуб. — словно говорил Алдуин. — И плевать, что ты не дракон, да и до пожирателя мира не доросла. Но ведь для того, чтобы творить зло, надо ведь начинать с чего-то, верно? А давай я тебе помогу!»       — Марен, что вчера произошло? — испуганно зачастила я, словно только что вынырнув из ужасного прошлого и только что осознав наше с эльфом спасение — Что вчера случилось такое ужасное? Я чем-то обидела тебя? Угрожала? Или говорила гадости? Я ведь чувствую, что что-то не так! Только скажи мне, что — и я всё исправлю, клянусь!       Марен посмотрел на меня со странной смесью удивления и благодарности.       Не знаю, что оно могло означать и как я сама со стороны смотрелась… Но от предчувствия чего-то нехорошего и ощущения опасности мне почему-то остро захотелось удавиться. И только моя роль в этом мире останавливала. Ещё — здравый смысл и желание посмотреть мир, причём, желательно, подольше.       — Я… Я думаю, что вам не нужно этого знать, моя госпожа… — трагическим шёпотом начал мой эльф, от каких-то своих внутренних терзаний словно вернувшись в прошлое. — Если вы ничего не помните, наверное, я не должен напоминать вам об этом… я лучше сам буду всё помнить.       Не рассчитав силу, помноженную на нервы, я схватила его руками за плечи и рывком повернула к себе, отметив про себя, какие у него тонкие руки — и что очень не хотелось бы оставить ему синяки. Слегка ослабила пальцы, но продолжала чувствовать, что прикосновение к нему завораживало и успокаивало.       — Нет, я должна знать. — упрямо ответила я. — Просто обязана. Что бы ни произошло, ты должен рассказать это мне. Потому что… потому что я очень надеюсь, что всё ещё имею право называться твоим другом и считать себя им.       От моих последних слов Марен покраснел и слегка улыбнулся, — благодарно, смущённо и печально. Так… становилось всё интереснее и интереснее, всё чудесатее и чудесатее. Вчера, что, приходил Сангвин и сосватал его к ворожее — или я сама как-то решила устроить его личную жизнь, да и устроила, под пьяную лавочку?       — Ну… Мне стыдно про это говорить. — прошептал эльф, опуская голову и рассматривая что-то у себя под ногами.       — Если что, это всё под мою ответственность. — браво отчеканила я, так, что генерал Туллий, я думаю, мог бы мной гордиться. — Я должна отвечать за свои поступки, потому что… Да хотя бы потому, что я старше тебя.       «Чёрт. Мне кажется, Амалии лет семнадцать-восемнадцать, и сколько же тогда лет Фарвилу, а?» — спросила я саму себя. Но исправлять сказанное было уже поздно.       — Ну, вчера вечером, когда мы сидели перед Йоррваскром… — прошептал эльф, всё так же глядя вниз и глубоко вздохнув — Конечно, я не имею права рассказывать вам об этом, потому что вы ничего не помните, но вчера… — он перевёл дыхание и продолжил, не поднимая на меня глаз — вчера я говорил вам, что для меня это очень важно, что я так не могу…       «И что? — хотелось закричать мне. — Что же я такого ужасного сделала?! Похоже, я сотворила что-то такое, что ни в какие ворота не лезет, — но вот совершенно ничего не помню, хоть убей. А вот мой эльф, похоже, убивать меня не будет. Скорее уж будет молчать так, что партизаны на допросе просто болтунами по сравнению с ним покажутся.»       — И что я сделала? — спросила я, понемногу начиная вспоминать, и о том, что, собственно, я сделала, и о чём вообще шла речь.       Мда. Не знаешь, что теперь делать, — то ли плакать, то ли смеяться, то ли и то, и другое одновременно, вот только моему эльфу было явно не до смеха. Ну, кто бы мог подумать, что у некоторых мужчин тоже могла возникнуть такая… хм… проблема? Или это всё средневековье? Но… но приятно было. Чёрт побери, это было приятно, пусть даже и только для меня самой! Была бы я трезвой — ни за что бы такого не сделала… уже потому, что просто не подумала бы. А я тогда уже была оборотнем или ещё нет?       — Я уговаривал вас не делать этого… — прошептал эльф, мучительно краснея, и я поняла, что он хотел бы сказать скорее «умолял», но волки так-то невнимательные животные, а обвинять меня данмер не стал бы ни за что, даже косвенно, — и даже если в то время я уже мысленно примеряла на себя подарочную волчью шубку — А вы всё равно…       «Да ну же, давай. Может, я всё неправильно поняла или неправильно запомнила, или то, о чём я сейчас думаю, мне просто приснилось… чёртова волчья кровь, чёртовы волки! А что, если волчья кровь просто открыла во мне всё то, что и так всегда было моим, просто теперь оно проявилось и вышло, скажем так, из спящего режима? Ну, так и кого теперь ругать: волчью кровь, добавленную мне в мёд в качестве подарка дорогой подруге и отважной нордской воительнице — или собственные заводские настройки? Ну, как бы не вышло так, что я просто отбрыкаюсь и открещусь ото всего, обьясняя всё происходящее тем, что оно было предначертано свыше, а потому вообще от меня не зависит?»       — Да ладно тебе, Машка-какашка. — отчётливо и ясно произнёс в голове голос моей сестры — Ты никогда не сможешь стать жертвой, что бы с тобой ни случилось. Я не говорю, что тебе будет легко, но ты хотя бы будешь бороться, и будешь не жертвой, а побеждённым воином. Затр… Задолбан, но не сломлен, верно ведь?       Я расслабила пальцы ещё больше, при этом стараясь утешающе погладить своего друга по тонким рукам, в знак поддержки. Убрать и сгладить боль, пусть даже у него назавтра и синяки останутся. Ведь близкие люди — они не для того, чтобы не причинять боль, а для того, чтобы от этой боли вылечить, как и от любой другой, верно же?       — Я пытался вам объяснить… — продолжал Марен, красный от стыда до слёз и сожалеющий о том, что теперь вольно или невольно ему приходится обвинять меня, пусть даже и просто напоминая о том, что случилось вчера — и рассказывая по моей просьбе.       Значит, чуда не произошло и я сама всё правильно вспомнила. Ну, я бы не сказала, что для меня это было так уж неприятно, — просто уж очень неожиданно.        — … что для меня это очень важно… было, и что я очень боюсь бесчестия… И я знаю, что вы бы ни за что так со мной не поступили, да ещё когда на нас вдобавок все смотрели…       Несчастный замолчал, глядя вниз и задерживая дыхание. Но даже сейчас он и не пытался освободиться от моих «полуобъятий».       Да уж. Сколько людей — столько и мнений, столько и восприятий. А назвался груздем — полезай в кузов, там и лежи, грибочек, пока не протрезвеешь.       — Марен, я всё вспомнила. — чётко и ясно ответила я, не давая времени на раздумья ни ему, ни себе.       Кто бы мог подумать, что в моей истории теперь и такое случится!       — И я ни о чём не жалею. Прости, что получилось так… травмирующе для тебя, но я готова ответить за то, что совершила. И я буду исправлять всё так, как захочешь ты. Буду нести ответственность за свой… поступок с честью и радостью.       Не знаю, как уж там Седобородые, — мы их пока что не только не видели, но и не слышали, — но все герои древности в Совнгарде оторвались от своих поединков и от вечного праздника и отсалютовали Машеньке полными кружками.       И, словно подтверждая мои размышления о правильности высказанного решения, вздрогнула не только земля, но и вся стратосфера до Массера и Секунды, и воздух вокруг загудел и застонал, сотрясаемый древней силой ту’ума, наверное, впервые за последние несколько столетий.       Это что, выходит, хороший знак? Или… Или?! Да ладно. Я не сразу поняла происхождение сего… зова, но вот расслышать-то его всё же расслышала. И там, скажем так, по сравнению с игрой была одна… неточность.       Вот ведь… попадалово. И не от слова «попасть», а от того слова, которым не только думают, но на котором ещё и сидят.