Простолюдинка и принцесса

«С изнанки…

этой Земли»

            

            Милен Фармер «В то время, пока…»

      Спала я — да потом, после того… хм… поцелуя в непонятном и странном мире, где мы с Фарвилом оказались в то время, как нам надо было определиться, куда мы отправляемся и не хотим ли вечно выпонять какие-то задания, выдаваемые покойниками, — хорошо. Без снов, без кошмаров и безо всяких сновидений, хоть вещих, хоть нет. Наверное, должно было быть ощущение, что всё будет хорошо, — но хорошо-то, судя по всему и было, а вот ощущения — отсутствовали. Просто провалилась в сон, как после какого-то наркоза — и проспала без сновидений.       Словно где-то и когда-то, давным-давно или в недалёком будущем я делала какие-то выборы и, наверное, сделала всё правильно, раз мы всё-таки вернулись. И мы были с изнанки этой Земли или вообще какой-то другой планеты, не иначе. А всё-таки… как же хорошо — вернуться, и как хорошо — жить!       Проснулась я после сна, который был, судя по всему, очень долгим, особенно учитывая, как затекло всё тело, — и как тяжело было открыть глаза.       «Поднимите мне веки», — хотелось пошутить, ибо мои ясные очи не сразу стали ясными, да и просто послушались и открылись, чтобы увидеть…       Какой-то высокий потолок, сделанный из тёмного дерева — и бывший, судя по всему, днищем перевёрнутого корабля. Кажется, что-то подобное я видела раньше в фильмах про пиратов Карибского моря, но при чём здесь фильм и пираты? По ощущениям средней помятости и воспоминаниям, что накануне что-то было, я поняла, что явно не была героиней какого-то фильма, или, тем более, актрисой.       Осторожно подняла голову, чтобы убедиться, что голова действительно на месте и тело, к которому оно крепится, тоже. Руки и ноги тоже двигались, шевелились и сгибались, — и за исключением странного чувства, что у меня в недалёких предках был Буратино, всё вроде было в порядке.       Воспоминания пришли постепенно, оставляя после себя странные чувства, среди которых было ещё и беспокойство. Дурацкий дракон, которого мы с Фарвилом встретили в лесу, пока шли к… А куда, собственно, мы шли-то? Кажется, к какой-то хижине, нам Эмбри, кажется, ещё карту дал. И мы почти что пришли тогда…       — Нет, вы поглядите на него. — вполголоса, для самой себя, ворчала старая Тильма, просто для красного словца, потому что никого бы она смотреть не пустила. Да и не дала бы, по вполне понятным причинам — Весь поломанный, только пришёл в себя, а уже сам встать хочет, потому что, видите ли, стыдно ему. Он и сесть-то не сможет пока, не то, чтобы вставать и ходить! Ну, ничего, это всё скоро пройдёт, только надо немножко подождать. Да и будто я не понимаю, как за больными и ранеными ухаживать! А вот если бы те… — она выразительно запнулась и посмотрела в сторону коридора — стыдились хоть чего-то, тем более, что здоровые, они бы не свинячили! Они бы не мусорили. А то как напьются, как подерутся… Да, во имя Восьми, им для того, чтобы свинячить, ни драться не надо, ни пить. И так, посмотришь — и думаешь, что они просто свиньи, а не волки.       Вот как. Выходит, старая служанка знала тайну Соратников, вернее, Круга? Интересно, и как оно всё?..       Моей фантазии хватило ровно для того, чтобы вообще задаться таким вопросом, вернее, его зачатком. Чтобы закончить вопрос — уже нет.       Почему-то вспомнился дракон, со всей своей драконьей души прикладывающий меня головой о какое-то дерево. Вроде как о сосну. Нет, голова не болела… или совсем не сильно; но когда я пробовала представить себе что-то умное, возникало ощущение, что у меня теперь эта многострадальная часть тела из того же самого дерева. А дерево, — оно, как известно, и не болит. Но и не соображает особенно ничего.       Хорошо хоть, я лежала тихо, как мышь под веником, во время утренних процедур, хоть они и происходили за ширмой, — а потом, как только Тильма Усталая закончила и вышла из комнаты, я сделала вид, что внезапно проснулась по делу, плавно, насколько это вообще у меня получилось, перешла в сидячее положение, а потом хромым и полностью окосевшим заинькой ускакала к выходу. На задний двор. Раз уж я, слава всем богам и местному пантеону, могу вставать и двигаться, лучше уж быть немножко Буратиком — надеюсь, это скоро тоже пройдёт — чем быть с полностью ясной головой, но не иметь возможности не то, чтобы встать, но и вообще пошевелиться. По-моему, это должно быть просто ужасно.       «А ещё — лежать при этом в полном одиночестве, — укорил меня внутренний голос, — потому что рядом никого нет, и видеть, как единственный близкий человек убежал, как укушенный. Так что — давай, Машка, делай все свои дела, и быстро возвращайся. Неудобно тебе, видите ли. А всем остальным — ну как нельзя удобнее! И это у тебя ещё ничего не болит, только с головой… чуть больше «не так», чем обычно.»       Пока я улепётывала, я почему-то боялась, что Марен меня окликнет, — но нет, обошлось. Сама не знаю, почему я так боялась этого, — не понимала и потом, умываясь под старым рукомойником восхитительно холодной, даже ледяной водой. Ума оно мне, ясное дело, не прибавило, зато чувствовать я себя стала не в пример лучше. Нет, всё-таки надо вытереться, — и вернуться обратно к нам в комнату. Чего я испугалась-то, в самом деле?        — Тильма… — осторожно начала я, думая, можно мне сейчас возвращаться в комнату или нет — А ты давно знаешь… Ну, про то, что…       Я замолчала, не зная, как мне лучше сказать, а старуха смотрела на меня снисходительно, прямо как взрослый, которому ребёнок хочет сказать, что Деда Мороза, оказывается, и не существует.        — Про то, что эти бестолочи — волки? — спокойно спросила меня старая женщина, удивительно ловко наливая в казан холодную воду — Да сколько я здесь живу, столько и знаю про это. И про Предвестника, Кодлака, знаю тоже. Он ведь ещё совсем молодым был, когда я узнала про его секрет… — она мечтательно улыбнулсь — А всё равно, он… Он самый лучший из здешних, настоящий мужчина и настоящий герой. И героем Великой войны был, и он, и его друг. Так и повелось с тех пор, что они были неразлучны, — тут она вздохнула, — вот только жизнь потом разлучила их. Не все поняли…       — А что не поняли? — спросила я — Что он оборотень или что воевал?        — Да женщины. — просто ответила Тильма, удивительно легко поднимая тяжеленный казан — Если хочешь, идём на кухню, я тебе там расскажу. Собственно, разговоров-то там, пока огонь разожгу, уже и рассказывать будет нечего.        — Дай, я помогу тебе! — предложила я, глядя, как старушка несёт огромный казан.        — Да нет, я сама. — ответила Тильма — Ты выздоравливай давай. А я уже привыкла. Да и что здесь нести-то? А ты… — она запнулась, словно не желая сообщать мне что-то, — и так два дня без сознания пролежала, только вчера вечером и пришла в себя.       Я так и села. И почему мне казалось, что я почти не пострадала — или совсем уж очень легко?        — А сколько мы здесь вообще дней уже, бабуль? — спросила я первое, что мне пришло в голову.       — Да третий день сегодня пошёл, вас ребята ночью принесли, я всю ночь пыталась спасти вас. — ответила Тильма, у которой от быстрой ходьбы по пересечённой местности даже из наполнянного восклянок казана не выплеснулось ни капли, да и дыхание не сбилось — У тебя всё полегче прошло, слава Восьми.       Сначала мне казалось, что старушка сейчас перекрестится, и только потом поняла, что креститься Тильма не будет. Уже потому, что попросту не умеет, да и никогда в жизни не слышала о такой религии. Однако, быть доброй и хорошей женщиной ей это не мешало, хоть она язычница, хоть нет.       И если раньше я чувствовала что-то вроде ностальгии и тоски по своему обычному, родному миру, по работе, по нашему дому, по деревне, по матери и, разумеется, по сестре, не говоря уже обо мне прежней, то теперь мне показалось, что я ощутила что-то, что уже совершенно не ожидала найти здесь, не только в другом мире, но и вообще в другом измерении, которое раньше мне казалось вымышленным, игровым. И это было — узнавание.       — Бабуль… — протянула я, на мгновение представив, что обращаюсь не к Тильме, а к своей собственной родной бабушке, которую я волей судьбы или провидения встретила в совершенно другом мире, в который никогда и не думала попасть и о встрече с которой я, на самом деле, уже давно мечтала.       Так давно, что даже забыла об этом. О другой бабушке, а не о той, которая была у меня в мою бытность Машей и которая умудрилась так обидеться на ребёнка, что даже от обиды пошла в другую комнату, легла — и сразу же умерла, тихонько, чтобы никто не заметил вовремя и, наверное, не успел её спасти. Хотя… есть ли какие-то особые способы умирать — или каждый умирает, как умеет и как может, хоть правильно, хоть нет?        — Да, дочка. — совершенно естественно и спокойно спросила меня Тильма, готовя завтрак.       Сначала, конечно, я хотела спросить её, — но потом у меня появилось странное чувство, которое Марии было в принципе незнакомо и которое сейчас проснулось во мне вместе с благодарностью за спасение. Целовать молодых людей, пусть даже и очень симпатичных, даже красивых, и девушку, которая вряд ли была старше меня самой, я бы не решилась, а вот старушка…        — Ах, ты… — улыбнулсь Тильма, явно польщённая и не ожидавшая этого, когда я поцеловала её в щёку — Давно меня уже никто не целовал. Щенки-то выросли, и теперь их все эти щенячьи нежности не интересуют. Так, а о чём ты хотела спросить меня? Ах, да, это ведь я сама предложила тебе рассказать ту историю, про Предвестника!       «Да-да, расскажи, пожалуйста, — подумала я, — очень хочется узнать, как так получилось, что есть два Предвестника: Кодлак в Вайтране — и Эмбри в Ривервуде. И знают ли они вообще друг о друге.»       Как выяснилось — знают.       — Кодлак наш вместе с Эмбри всю Великую войну вместе прошёл. Они помогали друг другу, прикрывали в момент опасности, а потом, после одного тяжёлого сражения спасали друг друга, то ли именно так, то ли кто-то кого-то один, не знаю. И сам Кодлак не говорит, просто отвечает всегда, что Эмбри стал его братом, вот и всё.        — Ну, прошли они всю службу вместе и стали всем представляться, как родные братья, никто и не узнавал, правда или нет. Тем более, что с такой разницей в возрасте, как у них, это вполне возможно, но это уже так, мелочи. Потом они вернулись с войны, и Кодлак сказал Эмбри, что теперь, раз они братья и одна семья, то всё, что его, теперь и брату названному принадлежит, а значит — и Эмбри тоже будет Предвестником, не будет он властью, благами и даэдра знает чем ещё пользоваться, когда у братца ничего такого нет, или есть, — но плохо, мало, не то и не так, непорядок, в общем.        — Что там потом было, — точно не знаю, — продолжала Тильма, споро нарезая овощи и складывая их в большую металлическую миску, — но Эмбри, кажется, потерял к тому времени всех своих близких, мать, жену и дочь, вроде как их убили у него на глазах, они не любят про это рассказывать. Ну, Эмбри сначала пить начал, приехал в Ривервуд и там сначала околачивался, ни кола, ни двора, спал, где попало, и пробавлялся случайной работёнкой. А потом вдруг — на тебе! — за раз дом купил, и с тех пор как преобразился. И не пьёт, и работает, и без золота не сидит — чудеса, да и только! И не ворует, не грабит никого, и от стражи не прячется. А чего ему прятаться-то? Почитаемый человек, староста… А теперь ещё и Предвестник. Оба они Предвестники Соратников. И Эмбри всегда сюда был вхож. Они там постоянно встречались, то там, то здесь, закрывались и о чём-то беседовали, прямо как дети малые.        — А что, разве так бывает? — спросил я — Ну, что два Предвестника? Или он всегда только один должен быть?       Тильма ненадолго задумалась.        — Ну, знаешь, дочка, вообще-то нет, не бывает. Но кто скажет Кодлаку, что ему можно, а что — нет, если он и не император и не на троне сидит, и даже не ярл, а то, кто и как молодёжь воинскому делу учит — это никого уже не касается. Да все уже и привыкли, всем без разницы. А обращаются молодые бойцы… да к обоим, я так понимаю. Главный-то, как ни крути, всё равно Кодлак.        — А что уж там Эмбри… Не знаю, я про него не всё знаю, и ничего сказать не могу. Что он всю семью в войну потерял — это жуткая судьба, врагу не пожелаешь. Может, он и изменился с тех пор, но мне-то откуда знать, если я с ним раньше близко не была знакома? И Кодлак тоже не говорит, на все темы говорит, кроме одной, — из-за чего они теперь, как близнецы неразлучные, и чего даже в мирное время друг друга прикрывают. А, дочка, не обращай внимания. — оборвала Тильма сама себя, видя, что я развесила уши, или заметив, что начала или рассказывать лишнее, или свои домыслы. — Многие потеряли что-то в этой войне, или кого-то… или даже самих себя. Вот с тех пор Эмбри эльфов и не любит, а Кодлаку всё равно. Ему вообще без разницы, кто перед ним. Иди отдыхай, скоро обедать позову.       В полной задумчивости я пошла в нашу с Мареном комнату, по дороге раздумывая над тем, что мне рассказала старая хранительница Йоррваскра. «Многие потеряли что-то в этой войне… или даже самих себя». И почему-то перед глазами встал Эмбри, как живой. Конечно, я мало видела бывших солдат, вернувшихся из горячих точек, так что мне не с кем было его сравнивать… Но вот что бывший пьяница был опасен и не так прост, как казался, было ясно, как божий день. Да и казался ли он простым? Мне кажется, что нет. Что-то мне подсказывало, что с ним я всё время словно ходила по краю, причём что именно и как могло бы его спровоцировать, я не имела ни малейшего понятия. Зато теперь, когда я узнала немножко его историю, его обращение «доченька» почему-то стало звучать для меня особенно жутко.       Конечно, бывает, что одиноко живущие старики начинают ко всем обращаться «сыночек» или «доченька», а потому начинают рассказывать всю свою жизнь, начиная с младенчества, любому, кто захочет их выслушать или просто поговорить… Но Эмбри был явно не из таких. Второй Предвестник был вовсе не прост, и когда он называл меня «доченькой», было ясно видно, что он отлично видит ту, к кому обращается. Интересно, он и правда видел вместо меня свою погибшую дочь — или как-то решил, что теперь я буду вместо неё?       И хотя неявный сумасшедший — поди и докажи кому что, что он сошёл с ума только потому, что дочерью меня назвал, может, просто уважительно — и был теперь далеко, от одного только воспоминания о нём по спине продрал ледяной мороз, как от дыхания того дракона. Боже, как же ужасно — и неприятно. И что-то мне подсказывало, что дело было не только в сумасшедшем одиноком старике, приехавшем в Ривервуд из другой деревни или другого города и захотевшего восстановить свою жизнь хоть как-нибудь.       «Нет, Эмбри что-то явно скрывает, — думала я, тихо открывая дверь и заходя внутрь, — и если он не скрывается от стражников, это значит только то, что всё, что было нужно, он так хорошо спрятал и скрыл, что комар носа не подточит. А сумасшедший… А что — сумасшедший? Сумасшедшие, кстати, почти все очень хитрые — и умные. Если не считать тех, кто с апельсином разговаривает и гвозди на завтрак ест. Сумасшедшие — они как здешние фалмеры. Хоть и дураки… но дураками их всё равно не назовёшь».       Приведя в уме фалмеров, сумасшедших и Эмбри к одному знаменателю, я тихонько притворила за собой дверь и на цыпочках подошла к своему другу. Не знаю, видел ли он моё утреннее поспешное бегство, и если да, то расценил ли его как таковое, — не знаю, но сейчас он спал, и надеюсь, что ему всё-таки было лучше. Глядя, сколько на нём было разных повязок, бинтов и чего-то такого, что должно было заменять в здешних условиях гипс, я нахмурилась. Стало понятно, что имела ввиду Тильма, говоря, что мой друг пока даже сесть не может, — и я очень надеялась, что он сейчас не без сознания, а именно что спит.              — Ты и есть моя недостающая родственная душа в этом мире. — прошептала я, чтобы ненароком не разбудить Марена, ну, и чтобы он не услышал всю мою фразу, которую, как мне казалось, при желании и некотором раздумии можно было истолковать как очень странную.       Просто мне почему-то внезапно очень захотелось кому-то довериться и рассказать про себя всё-всё. Начиная с того самого момента, как я погибла, как оказалось, в своём мире, а потом очнулась в этом, но уже попаданкой. И в тело девушки, про которую я вообще знаю чуть меньше, чем ничего. Да что там — ничего? Мои знания об обладательнице моего нового тела можно по пальцам одной руки пересчитать, и то, ещё свободные пальцы останутся. А кому я ещё могла рассказать всё-всё, как не своему другу — причём сейчас это можно было сделать ещё и так, чтобы он про это даже не узнал?       Почему-то просто даже от того, что мы с Фарвилом снова были вместе и в безопасности, мне на душе стало спокойнее и легче. Казалось, что теперь всё страшное уже позади, и ничего плохого с нами больше не произойдёт. И в голове стало проясняться, и вернулись воспоминания о том злосчастном вечере, когда мы с ним встретили какого-то совершенно не нужного никому, кроме как самому себе, дракона. Я словно со стороны увидела, как мы с Мареном замещали и прикрывали друг друга, как я, не обращая внимания на боль в пальцах, расстреливаю рептилию из лука, а потом перехожу к ближнему бою, решив, что дракон как-то неправильно рассматривает расстановку наших сил и совершенно не уделяет мне должного внимания.       Какое же всё-таки счастье, что здесь — не игра, когда в тот момент, когда начинается анимация добивания, сбить её уже ничем и никак не получится, потому что добивающий становится неуязвимым. Мы неуязвимыми не были, дракон — тоже. Так что в тот момент, когда крылатая гадина собиралась отправить моего друга в Этериус, я вполне успешно отправляла туда саму крылатую бестию, и подоспевшая Стая помогала мне в этом добром деле. Добром вдвойне, потому что я одна так хорошо не справлялась.       Память, почувствовав себя в безопасности, услужливо показывала прошлое, как чёрно-белый документальный фильм. И в прошлом, озаряемые чёрно-белым закатным Солнцем, аккомпанируя мне, где нужно, и заполняя пустоты в защите, летели стрелы из чёрного леса, пока к нам подходила неразлучная троица, привлечённая звуками битвы. Хорошо, что они как раз возвращались с фермы после разборки с великаном, и хорошо, что помогли.       Эйла не подходила близко, поэтому я и не сразу её увидела, слишком увлечённая нашим выживанием, оказавшимся под вопросом, — но ей это и совершенно не требовалось, потому что лучники редко когда вступают в ближний бой. Поэтому, как я поняла, но уже гораздо позже, единственное, что удалось дракону перед смертью, это…       Нет, всё равно вспоминать жутко — и тяжело. Надеюсь, Фарвилу потом кошмары не будут сниться. Или будут? Надеюсь, в этом кошмаре я всё-таки буду рядом с ним, как тогда была и наяву. Хорошо бы, если поможет. Или нет? Ну… значит, мы будем точно так же сражаться и во сне, прикрывая друг друга, пока кошмар не последует за явью и не отдаст душу, как до этого делали и наяву.       Теперь, когда всё вроде как успокоилось и балансировало на некоем подобии хрупкого равновесия, я вспомнила одну вещь, которая тогда просто мазнула по границе моего внимания, пока я сама устраивалась спать в сугробе. Когда мы наконец убили дракона… Должно же было быть поглощение драконьей души, разве нет? Я видела свет, вроде как освободившаяся душа чешуйчатой гадины выходит в виде света. Я и увидела что-то такое, прежде чем бесславно упокоиться в снегу.       На мой прозаичный взгляд что-то выглядело так, будто на меня мчалась электричка. Да, но вот откуда они взялись бы в Скайриме? Я тогда так сильно… удивилась, что даже не придала значения этому феномену, уже готовясь протягивать пустой стакан над столом в Совнгарде; по поводу того, как что-то, напоминающее золотую сверкающую змею, потянулось к моему другу, выглядевшему скорее уж как мёртвому, я была точно уверена. Или не точно. Не знаю. Седобородые! Вот кто точно знает, что это было и как оно переводится… с драконьего на всеобщий. Не думаю, чтобы они — и не знали всей этой… драконьей проблематики.       Выходило, конечно, не очень вежливо по отношению к Марену, — рассказывать ему сейчас мою историю, пусть даже и полунамёками, пусть и частично, или даже не очень-то и порядочно… Но я утешила себя мыслью, что от моего полупризнания ему всё равно хуже никак не будет, да и к тому же, я говорила только о себе.        — Выздоравливай поскорее, пожалуйста. — добавила я шёпотом, понимая, что это, должно быть, и есть именно то, чего сейчас в этой ситуации очень не хватает — Мне тебя очень не хватает.